Не лучше ли страдание

«Не лучше ли страдание,

Глухое, одинокое,

Как бездны мироздания,

Непонято-глубокое?»

«Не лучше ли мучение,

Чем ясный звонкий смех?

Полюбим отречение,

Разлюбим сладкий грех»

— О, нет, мой брат единственный,

Душа моя смущается,

В ней вечен клич воинственный,

Ей много обещается.

Весь мир нам обещается,

Когда его хотим,

И всякий грех прощается,

Когда простим другим.

СУМЕРКИ

Мерцают сумерки в лимонных

И апельсиновых садах,

И слышен лепет в листьях сонных,

И дремлет ветер на цветах.

Тот легкий ветер, что приносит

Благословение небес

И тайно души наши просит

Поверить мудрости чудес

Чудес ниспосланных нежданно

Для исцеления души,

Которой всюду, беспрестанно,

Был только слышен крик «Спеши».

Для исцеленья утомленных,

Нашедших чары новых снов,

Под тенью ласковой — лимонных

И апельсиновых садов.

УСПОКОЕНИЕ

Вечернее тихое море

Сливалось воздушною дымкой

С грядою слегка-лиловатых

Охваченных сном облаков,

И в этом безмерном просторе

Дышали почти невидимкой,

Как дышат мечты в ароматах,

Бесплотные образы снов

Они возникали как краски,

Как чувства, зажженные взором,

Как сладкий восторг аромата,

Как блеск и прозрачность воды,

Как светлые вымыслы сказки,

Как тучи, что встали дозором,

Чтоб вспыхнуть на миг без возврата,

Пред ликом вечерней звезды

СКАЗАТЬ МГНОВЕНЬЮ: СТОЙ!

Быть может, вся Природа — мозаика цветов?

Быть может, вся Природа — различность голосов?

Быть может, вся Природа — лишь числа и черты?

Быть может, вся Природа — желанье красоты?

У мысли нет орудья измерить глубину,

Нет сил, чтобы замедлить бегущую весну,

Лишь есть одна возможность сказать мгновенью: «Стой»!

Разбив оковы мысли, быть скованным — мечтой.

Тогда нам вдруг понятна стозвучность голосов,

Мы видим все богатство и музыку цветов,

А если и мечтою не смерить глубину,—

Мечтою в самых безднах мы создаем весну.

ВЕРБЫ

Вербы овеяны

Ветром нагретым,

Нежно взлелеяны

Утренним светом.

Ветви пасхальные,

Нежно-печальные,

Смотрят веселыми,

Шепчутся с пчелами.

Кладбище мирное

Млеет цветами,

Пение клирное

Льется волнами.

Светло-печальные,

Песни пасхальные,

Сердцем взлелеяны,

Вечным овеяны.

ЦВЕТОК

Я цветок, и счастье аромата,

Мне самой Судьбою суждено,

От восхода Солнца до заката

Мне дышать, любить и жить дано.

А с закатом, в пышной чаще сада,

Где я сказкой нежною цвету,

Задрожит высокая ограда,

И умолкнет ветер налету.

Женщина воздушная, вся в белом,

Медленно сквозь главный вход войдет,

И движеньем ласковым, но смелым,

Стебель мой цветущий оборвет.

От восхода Солнца до заката

Измененья тени и лучей.

И растет дыханье аромата…

До заката буду я — ничей!

ЗМЕИНЫЙ ГЛАЗ

ПРАЗДНИК СВОБОДЫ

Я спал как воды моря,

Как сумрак заключенья,

Я спал как мертвый камень,

И странно жил во сне,—

С своей душой нс споря,

Свое ожесточенье

Любя, как любит пламень

Таиться в тишине.

Скрываться бесконечно,

Мгновения и годы,

В земле, в деревьях, в зданьях,

И вдруг, в свой лучший миг,—

Так быстро и беспечно,

На празднике свободы,

Возникнуть в трепетаньях,

Как молния, как крик.

Я спал как зимний холод,

Змеиным сном, злорадным,

И вот мне все подвластно,

Как светлому царю,—

О, как я нов и молод,

В своем стремленьи жадном,

Как пламенно и страстно

Живу, дышу, горю!

«Я — изысканность русской медлительной речи…»

Я — изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты — предтечи,

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

Я — внезапный излом,

Я — играющий гром,

Я — прозрачный ручей,

Я — для всех и ничей.

Переплеск многопенный, разорванно-слитный,

Самоцветные камни земли самобытной,

Переклички лесные зеленого мая,

Все пойму, все возьму, у других отнимая.

Вечно-юный, как сон,

Сильный тем, что влюблен

И в себя и в других,

Я — изысканный стих.

«Если в душу я взгляну…»

Если в душу я взгляну,

В ней увижу я волну,

Многопенную,

Неба нежную эмаль,

Убегающую даль,

И безбрежность, и печаль,

Неизменную.

Если в душу я взгляну,

Сам себя я обману

Скрытой мукою,

И заплачет звонкий стих,

Запоет о снах моих,

И себя я силой их

Забаюкаю.

МОИ ПЕСНОПЕНЬЯ

В моих песнопеиьях журчанье ключей,

Что звучат все звончей и звончей.

В них женственно-страстные шепоты струй,

И девический в них поцелуй.

В моих песнопеньях застывшие льды,

Беспредельность хрустальной воды.

В них белая пышность пушистых снегов,

Золотые края облаков.

Я звучные песни не сам создавал,

Мне забросил их горный обвал.

И ветер влюбленный, дрожа по струне,

Трепетания передал мне.

Воздушные песни с мерцаньем страстей

Я подслушал у звонких дождей.

Узорно-играющий тающий свет

Подглядел в сочетаньях планет.

И я в человеческом нечеловек,

Я захвачен разливами рек.

И, в Море стремя полногласность свою,

Я стозвучные песни пою.

СЛОВА—ХАМЕЛЕОНЫ

Слова — хамелеоны,

Они живут спеша.

У них свои законы,

Особая душа.

Они спешат меняться,

Являя все цвета,

Поблекнут, обновятся,

И в том их красота.

Все радужные краски,

Все, что чарует взгляд,

Желая вечной сказки,

Они в себе таят.

И сказка длится, длится,

И нарушает плен.

Как сладко измениться,

Живите для измен!

«Все равно мне, человек плох или хорош…»

Все равно мне, человек плох или хорош,

Все равно мне, говорит правду или ложь.

Только б вольно он всегда да сказал на да,

Только б он, как вольный свет, нет сказал

на нет.

Если в небе свет погас, значит — поздний час,

Значит — в первый мы с тобой и в последний раз.

Если в небе света нет, значит умер свет,

Значит — ночь бежит, бежит, заметая след.

Если ключ поет всегда «Да,— да, да,— да, да»,—

Значит в нем молчанья нет — больше никогда.

Но опять зажжется свет в бездне новых туч,

И, быть может, замолчит на мгновенье ключ.

Красен солнцем вольный мир, черной тьмой

хорош.

Я не знаю, день и ночь—правда или ложь.

Будем солнцем, будем тьмой, бурей и судьбой,

Будем счастливы с тобой в бездне голубой.

Если ж в сердце свет погас, значит поздний

час.

Значит — в первый мы с тобой и в последний

раз.

«Что достойно, что бесчестно…»

Что достойно, что бесчестно,

Что умам людским известно,

Что идет из рода в род,

Все, чему в цепях не тесно,

Смертью тусклою умрет

Мне людское незнакомо,

Мне понятней голос грома,

Мне понятней звуки волн,

Одинокий темный челн,

И далекий парус белый,

Над равниной поседелой,

Над пустыней мертвых вод,

Мне понятен гордый, смелый,

Безотчетный крик:«Вперед!»

«Жить среди беззакония…»

Жить среди беззакония,

Как дыханье ветров,

То в волнах благовония,

То над крышкой гробов.

Быть свободным, несвязанным,

Как движенье мечты,

Никогда не рассказанным

До последней черты.

Что бесчестное? Честное?

Что горит? Что темно?

Я иду в неизвестное,

И в душе все равно.

Знаю, мелкие низости

Не удержать меня.

Нет в них чаянья близости

Рокового огня.

Но люблю безотчетное,

И восторг, и позор,

И пространство болотное,

И возвышенность гор.

ВОЛЯ

Валерию Брюсову

Неужели же я буду так зависеть от людей,

Что не весь отдамся чуду мысли пламенной моей?

Неужели же я буду колебаться на пути,

Если сердце мне велело в неизвестное итти?

Нет, не буду, нет, не буду я обманывать звезду,

Чей огонь мне ярко светит, и к которой я иду.

Высшим знаком я отмечен, и, не помня никого,

Буду слушаться повсюду только сердца своего.

Если Море повстречаю, в глубине я утону,

Видя воздух полный света и прозрачную волну.

Если горные вершины развернутся предо мной,

В снежном царстве я застыну под серебряной Луной.

Если к пропасти приду я, заглядевшись на звезду,

Буду падать, не жалея, что на камни упаду.

Но повсюду вечно чуду буду верить я мечтой,

Буду вольным и красивым, буду сказкой золотой.

Если ж кто-нибудь захочет изменить мою судьбу,

Он в раю со мною будет—или в замкнутом

гробу.

Для себя ища свободы, я ее другому дам,

Или вместе будет тесно, слишком тесно будет

нам.

Так и знайте, понимайте звонкий голос этих струн:

Влага может быть прозрачной — и возникнуть как

бурун.

Солнце ландыши ласкает, их сплетает в хоровод,

А захочет — и зардеет — и пожар в степи зажжет.

Но согрею ль я другого, или я его убью,

Неизменной сохраню я душу вольную мою.

«Мне снятся караваны…»

Мне снятся караваны,

Моря и небосвод,

Подводные вулканы

С игрой горячих вод.

Воздушные пространства,

Где не было людей,

Игра непостоянства

На пиршестве страстей.

Чудовищная тина

Среди болотной тьмы,

Могильная лавина

Губительной чумы.

Мне снится, что змеится

И что бежит в простор,

Что хочет измениться —

Всему наперекор.

«Я полюбил свое беспутство…»

Я полюбил свое беспутство,

Мне сладко падать с высоты.

В глухих провалах безрассудства

Живут безумные цветы.

Я видел стройные светила,

Я был во власти всех планет.

Но сладко мне забыть, что было,

И крикнуть их призывам: «Нет!»

Исполнен радости и страха,

Я оборвался с высоты,

Как коршун падает с размаха,

Чтоб довершить свои мечты.

И я в огромности бездонной,

И убегает глубина.

Я так сильнее—исступленный,

Мне Вечность в пропасти видна!

ГЛАЗА

Когда я к другому в упор подхожу,

Я знаю: нам общее нечто дано.

И я напряженно и зорко гляжу,

Туда, на глубокое дно.

И вижу я много задавленных слов,

Убийств, совершенных в зловещей тиши,

Обрывов, провалов, огня, облаков,

Безумства несытой души.

Я вижу, я помню, я тайно дрожу,

Я знаю, откуда приходит гроза.

И если другому в глаза я гляжу,

Он вдруг закрывает глаза.

СКВОЗЬ СТРОЙ

Вы меня прогоняли сквозь строй,

Вы кричали: «Удвой, и утрой,

В десять раз, во сто раз горячей,

Пусть узнает удар палачей».

Вы меня прогоняли сквозь строй,

Вы стояли зловещей горой,

И горячею кровью облит,

Я еще, и еще, был избить.

Но, идя как игрушка меж вас,

Я горел, я сгорал, и не гас.

И сознаньем был каждый смущен,

Что я кровью своей освящен.

И сильней, все сильней каждый раз,

Вы пугались блистающих глаз.

И вы дрогнули все предо мной,

Увидав, что меж вас — я иной.

В ЗАСТЕНКЕ

Переломаны кости мои.

Я в застенке. Но чу! В забытьи,

Слышу, где-то стремятся ручьи.

Так созвучно, созвонно, в простор,

Убегают с покатостей гор,

Чтоб низлиться в безгласность озер.

Я в застенке. И пытка долга.

Но мечта мне моя дорога.

В палаче я не вижу врага.

Он ужасен, он странен, как сон,

Он упорством моим потрясен.

Я ли мученик? Может быть он?

Переломаны кости. Хрустят.

Но горит напряженный мой взгляд.

О, ручьи говорят, говорят!

В ДОМАХ

М. Горькому

В мучительно-тесных громадах домов

Живут некрасивые бледные люди,

Окованы памятью выцветших слов,

Забывши о творческом чуде.

Все скучно в их жизни. Полюбят кого,

Сейчас же наложат тяжелые цепи.

«Ну, что же, ты счастлив?»—«Да что ж… Ничего…»

О, да, ничего нет нелепей!

И чахнут, замкнувшись в гробницах своих.

А где-то по воздуху носятся птицы.

Что птицы? Мудрей привидений людских

Жуки, пауки и мокрицы.

Все цельно в просторах безлюдных пустынь,

Желанье свободно уходит к желанью.

Там нет заподозренных чувством святынь,

Там нет пригвождении к преданью.

Свобода, свобода! Кто понял тебя,

Тот знает, как вольны разливные реки.

И если лавина несется губя,

Лавина прекрасна навеки.

Кто близок был к смерти и видел ее,

Тот знает, что жизнь глубока и прекрасна.

О, люди, я вслушался в сердце свое,

И знаю, что ваше — несчастно!

Да, если бы только могли вы понять…

Но вот предо мною захлопнулись двери,

И в клеточках гномы застыли опять,

Лепечут: «Мы люди, не звери».

Я проклял вас, люди. Живите впотьмах.

Тоскуйте в размеренной чинной боязни.

Бледнейте в мучительных ваших домах.

Вы к казни идете от казни!

МСТИТЕЛЬ

Если б вы молились на меня,

Я стоял бы ангелом пред вами,

О приходе радостного дня

Говорил бы лучшими словами.

Был бы вам как радостный восход,

Был бы вам как свежесть аромата,

Сделал бы вам легким переход

К грусти полумертвого заката.

Я бы пел вам сладостно звеня,

Я б не ненавидел вас, как трупы,

Если б вы молились на меня,

Если бы вы не были так скупы.

А теперь, угрюмый и больной,

А теперь, как темный дух, гонимый,

Буду мстить вам с меткостью стальной,

Буду бич ваш, бич неумолимый.

СОПЕРНИКИ

Мы можем идти по широким равнинам,

Идти, не встречаясь в пути никогда.

И каждый пребудет, один, властелином,—

Пока не взойдет роковая звезда.

Мы можем бросать беспокойные тени,

Их месяц вытягивать будет в длину.

В одном восхожденьи мы будем ступени,

И равны,— пока не полюбим одну.

Тогда мы солжем, но себе не поможем,

Тогда мы забудем о Боге своем.

Мы можем, мы можем, мы многое можем,

Но только — мой равный!— пока мы вдвоем.

ЛОМАНЫЕ ЛИНИИ

Ломаные линии, острые углы.

Да, мы здесь — мы прячемся в дымном царстве мглы.

Мы еще покажемся из угрюмых нор,

Мы еще нарядимся в праздничный убор.

Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.

Мы еще покажем вам свежесть новизны.

Подождите, старые, знавшие всегда

Только два качания, только нет и да.

Будет откровение, вспыхнет царство мглы.

Утро дышит пурпуром… Чу! кричат орлы!

НАШИМ ВРАГАМ

Вы томительные,

Усыпительные,

Ничего вам не дано,

Даром канете на дно.

Богом кинутые,

И отринутые,

Не согреты вы ничем,

И живете низачем.

Не постигнувшие,

И не двигнувшие

Ничего и никогда,

Вы погибли навсегда.

Вы распавшиеся,

Неудавшиеся,

У дорожного столба

Невзошедшие хлеба.

ГАРМОНИЯ СЛОВ

Почему в языке отошедших людей

Были громы певучих страстей?

И намеки на звон всех времен и пиров,

И гармония красочных слов?

Почему в языке современных людей

Стук ссыпаемых в яму костей?

Подражательность слов, точно эхо молвы,

Точно ропот болотной травы?

Потому что когда, молода и горда,

Между скал возникала вода,

Не боялась она прорываться вперед,

Если станешь пред ней, так убьет.

И убьет, и зальет, и прозрачно бежит,

Только волей своей дорожит.

Так рождается звон для грядущих времен,

Для теперешних бледных племен.

ДРУГУ

Милый друг, почему бесконечная боль

Затаилась в душе огорченной твоей?

Быть счастливым себя хоть на миг приневоль,

Будь как царь водяной, и как горный король,

Будь со мною в дрожаньи бессвязных ветвей.

Посмотри, как воздушно сиянье Луны,

Как проходит она — не дыша, не спеша.

Все виденья в застывшей тиши сплетены,

Всюду свет и восторг, всюду сон, всюду сны.

О, земля хороша, хороша, хороша!

«Если грустно тебе…»

Если грустно тебе,

Ты не думай, мой друг

Весь очерчен в Судьбе

Твой назначенный круг

Разве думает лес?

Разве плачет о чем?

Он живет для чудес,

Озаренный лучом.

Разве нежный цветок

Будет думать весной?

Верь напевности строк,

Будь без думы со мной.

«Ты мне говоришь, что как женщина я…»

Ты мне говоришь, что как женщина я,

Что я рассуждать не умею,

Что я ускользаю, что я как змея,—

Ну, что же, я спорить не смею.

Люблю по-мужски я всем телом мужским,

Но женское сердцу желанно,

И вот отчего, рассуждая с другим,

Я так выражаюсь туманно

Я женщин, как высшую тайну люблю,

А женщины любят скрываться,

И вот почему я не мог, не терплю

В заветных глубинах признаться.

Но весь я прекрасен, дышу, и дрожу,

Мне жаль, что тебя я печалю.

Приблизься, тебе я всю правду скажу,—

А может быть только ужалю.

«Мы брошены в сказочный мир…»

Мы брошены в сказочный мир,

Какой-то могучей рукой.

На тризну? На битву? На пир?

Не знаю Я вечно—другой

Я каждой минутой — сожжен.

Я в каждой измене — живу.

Не праздно я здесь воплощен

И ярко я сплю — наяву.

И знаю, и помню, с тоской,

Что вниз я сейчас упаду

Но, брошенный меткой рукой,

Я цель — без ошибки найду

АККОРДЫ

В красоте музыкальности,

Как в недвижной зеркальности,

Я нашел очертания снов,

До меня не рассказанных,

Тосковавших и связанных,

Как растенья под глыбою льдов.

Я им дал наслаждение,

Красоту их рождения,

Я разрушил звенящие льды.

И, как гимны неслышные,

Дышат лотосы пышные

Над пространством зеркальной воды.

И в немой музыкальности,

В этой новой зеркальности,

Создает их живой хоровод

Новый мир, недосказанный,

Но с рассказанным связанный

В глубине отражающих вод.

SIN MIEDO

Если ты поэт и хочешь быть могучим,

Хочешь быть бессмертным в памяти людей,

Порази их в сердце вымыслом певучим,

Думу закали на пламени страстей.

Ты видал кинжалы древнего Толедо?

Лучших не увидишь, где бы ни искал.

На клинке узорном надпись: «Sin miedo»,—

Будь всегда бесстрашным,— властен их закал.

Раскаленной стали форму придавая,

В сталь кладут по черни золотой узор,

И века сверкает красота живая

Двух металлов слитых, разных с давних пор.

Чтоб твои мечты во век не отблистали,

Чтоб твоя душа всегда была жива,

Разбросай в напевах золото по стали,

Влей огонь застывший в звонкие слова.

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ

Месяца не видно. Светит Млечный Путь

Голову седую свесивши на грудь,

Спит ямщик усталый. Кони чуть идут

Звезды меж собою разговор ведут.

Звезды золотые блещут без конца

Звезды прославляют Господа Творца.

«Господи», спросонок прошептал ямщик,

И, крестясь, зевает, и опять поник

И опять склонил он голову на грудь.

И скрипят полозья. Убегает путь.

ТРИЛИСТНИК

Дагни Кристепсен

ИЗ РОДА КОРОЛЕЙ

Да, тебя я знаю, знаю. Ты из рода королей.

Ты из расы гордых скальдов древней родины твоей.

Ты не чувствуешь, не знаешь многих звуков,

многих слов,

Оттого что в них не слышно дуновения веков.

Ты не видишь и не знаешь многих красок

и картин,

Оттого что в них не светит мощь родных

морских глубин.

Но едва перед тобою молвишь беглый вещий звук,

Тотчас мы с тобою вместе, мы в один замкнуты

круг.

И когда во взоре можешь силу Моря отразить,

Между мною и тобою тотчас ласковая нить.

Нить признанья, ожиданья, бесконечности мечты,

Долгих песен без названья, откровений красоты.

Между мною и тобою веет возглас «Навсегда».

«Ты забудешь?» — «Невозможно».— «Ты ко мне

вернешься?» — «Да».

Да, тебя я знаю, счастье Ты — рожденная волной

Вот, я связан царским словом. Помни. Помни!

Будь со мной!

В МОЕМ САДУ

В моем саду мерцают розы белые,

Мерцают розы белые и красные,

В моей душе дрожат мечты несмелые,

Стыдливые, но страстные.

Тебя я видел только раз, любимая,

Но только раз мечта с мечтой встречается,

В моей душе любовь непобедимая

Горит и не кончается.

Лицо твое я вижу побледневшее,

Волну волос, как пряди снов согласные,

В глазах твоих признанье потемневшее,

И губы, губы красные.

С тобой познал я только раз, любимая,

То яркое, что счастьем называется,

О, тень моя, бесплотная, но зримая,

Любовь не забывается.

Моя любовь — пьяна, как гроздья спелые,

В моей душе — звучат призывы страстные,

В моем саду — сверкают розы белые

И ярко, ярко - красные.

СОЛНЦЕ УДАЛИЛОСЬ

Солнце удалилось. Я опять один.

Солнце удалилось от земных долин.

Снежные вершины свет его хранят.

Солнце посылает свой последний взгляд.

Воздух цепенеет, властно скован мглой.

Кто-то, наклоняясь, дышит над землей.

Тайно стынут волны меркнущих морей.

— Уходи от ночи, уходи скорей.—

— Где ж твой тихий угол?— Нет его нигде.

Он лишь там, где взор твой устремлен к звезде.

Он лишь там, где светит луч твоей мечты.

Только там, где Солнце. Только там, где ты.

«Нет дня, чтоб я не думал о тебе…»

Нет дня, чтоб я не думал о тебе,

Нет часа, чтоб тебя я не желал.

Проклятие невидящей Судьбе,

Мудрец сказал, что мир постыдно мал.

Постыдно мал и тесен для мечты,

И все же ты далеко от меня.

О, боль моя! Желанна мне лишь ты,

Я жажду новой боли и огня!

Люблю тебя капризною мечтой,

Люблю тебя всей силою души,

Люблю тебя всей кровью молодой,

Люблю тебя, люблю тебя, спеши!

«Я заснул на распутьи глухом…»

Я заснул на распутьи глухом.

В высоте, на небесные кручи,

Поднимались тяжелые тучи.

Это было не ночью, а днем.

Я лежал на избитом пути,

На краю много знавшей дороги.

Здесь и люди и звери и боги

Проходили, чтоб что-то найти.

Я дремал как живой, но мертвец,

Как умерший, но чающий жизни.

И, отдавшись душой укоризне,

Задремал я как труп наконец.

И тогда мне явилась она,

Та, кого я и прежде, неясно,

Так любил, безнадежно, безгласно,

Как любить нам велела — Луна.

Надо мною бесплотная тень,

Наклоняя воздушное тело,

Ближе быть, дальше быть, не хотела.

И погас утомительный день.

Все смешалось в сомкнувшейся мгле.

Я мечтал — да, как все — о святыне.

И как труп я покоюсь доныне

На избитой шагами земле.

«Мы прячем, душим тонкой сетью лжи…»

Мы прячем, душим тонкой сетью лжи

Свою любовь.

Мы шепчем: Да? Ты мой?— Моя?— Скажи!—

— «Скорей! Одежды брачные готовь!»

Но я люблю, как любит петь ручей,

Как светит луч.

Последний я, иль первый, меж лучей,

Навек, на миг,— мне все равно,— я жгуч

Но я люблю, как любит льнуть к волне

Воздушность ив.

Мне все равно, что скрыто там на дне,—

Я в зеркале поверхности красив.

Поверхность отражает выси гор,

Измены дня.

Мой милый друг, лелей в себе мой взор,

Как тень, как сон, люби, люби меня!

ТОНЧАЙШИЕ КРАСКИ

Тончайшие краски

Не в ярких созвучьях,

А в еле заметных

Дрожаниях струн,—

В них зримы сиянья

Планет запредельных,

Непознанных светов,

Невидимых лун.

И если в минуты

Глубокого чувства,

Мы смотрим безгласно

И любим без слов,

Мы видим, мы слышим,

Как светят нам солнца,

Как дышат нам блески

Нездешних миров.

НА РАЗНЫХ ЯЗЫКАХ

Мы говорим на разных языках.

Я свет весны, а ты усталый холод.

Я златоцвет, который вечно молод,

А ты песок на мертвых берегах.

Прекрасна даль вскипающего моря,

Его простор играющий широк.

Но берег мертв. Измыт волной песок.

Свистит, хрустит, с гремучей влагой споря.

А я живу. Как в сказочных веках,

Воздушный сад исполнен аромата.

Поет пчела. Моя душа богата.

Мы говорим на разных языках.

ПОЗДНО

Было поздно в наших думах.

Пела полночь с дальних башен.

Темный сон домов угрюмых

Был таинственен и страшен.

Было тягостно-обидно.

Даль небес была беззвездна.

Было слишком очевидно,

Что любить, любить нам — поздно.

Мы не поняли начала

Наших снов и песнопений.

И созвучье отзвучало

Без блаженных исступлении.

И на улицах угрюмых

Было скучно и морозно.

Било полночь в наших думах.

Было поздно, поздно, поздно.

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ

СОНЕТ

В те дни, когда везде был Млечный Путь,

Я полюбил несдержанность мечтанья,

И верю, звездный хаос мирозданья

В моих словах блеснет когда-нибудь.

Теперь! Сейчас! Вольнее дышит грудь.

Я полон сладкой дрожью ожиданья,

Они встают, забытые преданья,

Погасшие, хотят опять блеснуть.

Я вижу первозданную планету,

Воздушную, как остров голубой,

Там в первый раз я счастлив был с тобой.

В начальной тьме оставил я примету,

Сказав тебе: «Прощай, когда-нибудь

Мы вновь с тобой полюбим — Млечный Путь».