Чтобы в реальность превратить 3 page

В этот раз Галина приехала за мной на «Ниве», которую купили сыновья Николая Фёдоровича, чтобы она могла, когда надо, за продуктами в город ездить, за травами в лес и за лекарствами для их отца. Отложив свои дела, я поехал с ней.

Когда ехали по Москве, Галина молчала, потому что по городу она с напря­жением водила машину, даже капельки пота у неё на лбу выступили, пока до объездной дороги доехали. Выехав на знакомую для неё трассу, Галина сказала: «Ух, выбрались».

Далее повела машину свободнее и стала быстро рассказывать о своих беспокойствах, смешивая украинскую и русскую речь:

— Така спокойна людына была. В колясочке своей цельными днями спокойно человек сидел, книжки читал, думал. Я ему кашку по утрам гречневую или овсяную сварю, покормлю и могла на рынок поехать, а хоть бы и в лес травки лечебной для здоровья собрать.

Со спокойной душой могла поехать, знала, что будет он в своей каталочке думку свою думать или книжку читать. Теперь по-другому всё происходит. Принесла ему письма, что прислал ты. Читал он их. Тильки два денёчка и прошло после, как прочитал, и говорит мне:

«Возьмите денег, Галина Никифоровна, съездите, книжек купите про Анастасию, потом на рынок, когда пойдёте, не спешите домой возвращаться. Станьте на рынке и понаблюдайте за людьми. Как увидите груст­ного человека или болезненного, подарите ему книжку.

Я так раз сделала, два сделала, а он никак угомониться не может. «Вы не спешите к обеду, Галина Никифоровна, — говорит. — Управлюсь я сам, если захочу покушать». Но я к обеду всё равно всегда успевала.

А на днях возвернулась с рынка, в его книжную комнату зашла, чтоб отвару попить дать... Глядь, а колясочка пустая, а он на ковре ничком вниз лежит. Я к телефону, схватила трубку, чтоб сразу по номеру врачей вызвать, как сыны велели. Номер они мне такой специальный дали, не как у всех.

Я его набрала. «Рятуйте, помогите», — в трубку кричу. А он голову поднял от ковра и говорит мне: «Отмените вызов, Галина Никифоровна, со мной всё в порядке, это я физическими упражнениями занимаюсь, от пола отжимаюсь». Подскочила я к нему, подняла враз с пола, на колясочку посадила.

Как же ему самому с пола подняться, когда ноги больные? «Какие ж это упраж­нения, — говорю ему, — когда человек без движения на полу лежит?». А он отвечает: «Так я уже сделал упражнения и отдыхал просто. Зря Вы беспокоитесь».

В другий день он опять сам со своей колясочки сполз на пол для своих упражнений. Я ему тогда и купила гантельки, не гантельки — эспандер называется. С ручками и резиночками — хочешь одну резиночку зацепи, чтоб легче было зарядку делать, хочешь — четыре, когда сила появится.

Я ему эспандер купила, а он всё равно норовит со своей колясочки вставать, прямо, как дитё неразумное, сердце ведь не молодень­кое. А не молоденькое, так нельзя ж сразу тяжким заниматься, по трошечки надо. А он, как дитё неразум­ное.

Скоро пять годиков буде, как роблю у него, а такого никогда не бывало. И сама не знаю, что в душечке моей теперь творится. Поговори с ним, скажи, чтоб тихо­хонько своими упражнениями занимался, когда так любы они ему. Скажи, чтоб по трошечки...

Когда я вошёл в просторный кабинет Николая Федо­ровича, там горел камин. Старый профессор фило­софии сидел не как обычно, в своём кресле-коляске, а за большим письменным столом и писал или чертил что-то. Даже внешний вид его говорил о произошедших с ним изменениях.

Не как обычно, в халат он был одет, а в рубашку с галстуком. Поздоровался со мной энергичнее обычного, быстро предложил присесть и сразу, без вступлений «как жизнь» и прочего, заговорил. Горячо и темпераментно заговорил в этот раз Николай Фёдорович:

— Вы знаете, Владимир, какие прекраснейшие времена на Земле грядут? Не умирать, а жить на Земле такой хочется. Я прочитал корреспонденцию с матерщи­ной в адрес Анастасии. Спасибо Вам, что мне её при­слали. Я понял многое благодаря этому.

Таёжной от­шельницей Анастасию называли, колдуньей, ведуньей, а она — величайший воин. Да, да, представьте себе, Ана­стасия — величайший воин светлых сил. Значимость и величину её ещё предстоит осознать потомкам.

Созна­ние человеческое, разум и чувства в дошедших до нас сказаниях, былинах и легендах не сумели даже пред­ставить себе величие этого воина. Вы только не удив­ляйтесь, пожалуйста, Владимир, не настораживайтесь, по своему обыкновению, относительно Анастасии.

Она и человек, и женщина со всем, абсолютно всем естест­вом человеческим, со всеми женскими слабостями и достоинствами, материнским предназначением, но она одновременно и воин великий. Сейчас!

Я попытаюсь не так сумбурно изъясняться. Всё дело в философской концепции заключено. Вы видите, Владимир, в шкафу моего кабинета много книг. Это философские труды мыслителей разных времён, разных частей света.

Николай Фёдорович, показывая рукой на книжные полки, перечислял:

— Это античные риторики, говорившие о живом, одушевлённом теле космоса. Рядом, то, что написано о Сократе, сам он ничего не написал. Вот правее — Лук­реций, Плутарх, Марк Аврелий. Чуть пониже на полках пять поэм Низами Гянджеви. Дальше там — Арани, Декарт, Франклин, Кант, Лаплас, Гегель, Стендаль.

Все пытались познать суть вещей, прикоснуться к законам Вселенной. Это о них сказал Дюран: «История фило­софии есть, по существу, описание усилий великих лю­дей предотвратить социальную дезинтеграцию путём создания естественных моральных санкций, заме­щающих сверхъестественные санкции, которые они сами разрушили».

Великие мыслители, каждый своим путём, пытались приблизиться к понятию Абсолюта. Из их философских концепций возникали и умирали философские течения, похожие на религии. В итоге, робкие попытки проти­востояния поправ, преобладающей концепцией явилась в нашей жизни, если коротко говорить, концепция подчинения некому Высшему Разуму.

Не важно, где он находится, в бескрайних просторах вселенских или локализован в сути отдельной человеческой души. Важно другое, важно преобладание над всем концеп­ции подчинения, преклонения. Потом идут частности — подчинение учителю, наставнику, ритуалу.

Есть на этих полках и предсказания Нострадамуса. Все вместе они и формируют философскую концепцию — человек бренен, человек порочен и ничтожен, ему многое пред­стоит познать.

Эта концепция, именно она коверкает и уничтожает душу человеческую. Приверженец этой концепции не может быть счастлив. Ни один человек на Земле не может быть счастлив при преобладании подобной концепции в сознании человеческом.

Она довлеет и над философом, и над человеком, никогда не прикасавшимся к философским трудам. Она довлеет над только что родившимся ребёнком и над стариком. Она довлеет даже над зародышем в утробе матери. Множество приверженцев этой концепции живет сегодня.

Они были в разные времена, и сегодня их последователи внушают человеческому сообществу бренность и ничтожность человеческой сущности. Но нет! Грядут другие времена! Как вспышка света были для меня слова от Бога, которые передала Анастасия. Вы записали их, Владимир, я помню их. Когда Адам спросил у Бога:

«Где край Вселенной? Что буду делать я, когда приду к нему? Когда заполню всё собою, помысленное сотворю?»

И Бог ответил сыну Своему, ответил нам всем:

«Мой сын, Вселенная собой являет мысль, из мысли родилась мечта, частично видима материей она. Когда ты к краю подойдёшь всего, начало новое и продол­женье твоя откроет мысль. Из ничего возникнет новое прекрасное рожденье, тебя, стремленья, душу и мечту твою собою отражая. Мой сын, ты бесконечен, вечен ты, в тебе твои творящие мечты».

Величайший, всё поясняющий, философски все­объемлющий, точный и лаконичный ответ. Он стоит выше всех вместе взятых философских определений.

Вы видите, Владимир, множество книг на полках моей библиотеки, но нет здесь главной книги, той, что стоит неизмеримо дороже всех когда-либо напечатанных философских трудов вместе взятых.

Эту книгу видели многие, прочитать её не каждому дано. Язык этой книги невозможно изучить, но его можно чувствовать.

— Что же это за язык?

— Язык Бога, Владимир. Я напомню, как сказала о нём Анастасия: «Так много слов со смыслом разным у земных народов. Так много непохожих языков, наречий. И есть один для всех язык. Один для всех язык Божественных воззваний. И соткан он из шелеста листвы, из пенья птиц и волн.

Имеет запахи Боже­ственный язык и цвет. Бог этим языком на просьбу каждого и на молитву молитвенный даёт ответ».

Анастасия чувствует и понимает этот язык, но мы?.. Как мы могли веками на него не обращать внимание? Логика! Железная логика говорит о том, что если Бог создал Землю, окружающую нас живую природу, то травинки, деревья, облака, вода и звёзды есть не что иное, как Его материализованные мысли.

Но мы не просто не обращаем на них внимания, мы топчем, ломаем, коверкаем их, при этом, говорим о вере. О какой вере? Кому же мы поклоняемся на самом деле?

«Чреду правителей земных, каких бы храмов ни воздвигших, потомки будут вспоминать лишь тем, что грязь от них пришлось принять. Всему критерием является вода, но с каждым днём грязнее становится вода», — так сказала Анастасия.

Так сказать мог только величайший философ, и над этим стоит задуматься всем нам. Подумайте, Владимир, любое строение, даже если оно культовое, бренно, как и сама религия. Религии приходят и уходят, уходят со своими храмами и философиями.

Вода существует с сотворения мира, как и мы. Мы по большей своей части тоже из воды состоим.

— Николай Федорович, а почему Вы считаете определения Анастасии наиболее правильными?

— Потому что они взяты из главной книги. И логика, Владимир, есть философская логика. Есть предыду­щая фраза от имени Бога, в которой всем сущно­стям вселенским на вопрос: «Чего так пылко Ты желаешь?» — Бог отвечал: «Совместного творения и радости для всех от созерцания его».

Короткая фраза! Всего несколько слов! Несколь­кими словами выражается стремление и желание Бога. Никто из великих философов не смог дать более точного и верного определения.

«Действительность нужно определять собой», — сказала Анастасия. Вот и пусть каждый, любящий своих детей родитель опре­делит: не о том ли самом он мечтает. Кто из нас — сыновей и дочерей Бога — не хотел бы совместного со своими детьми творения и радости от созерцания его?

Величайшие сила и мудрость заключены в фило­софских определениях Анастасии. Они судьбоносны для человечества! Они действенны. Им и попытаются противостоять полчища, предрекавшие тьму.

Они ещё проявят себя, и не только подобным образом, как в присланных в адрес Анастасии ругательствах. Они будут проявлять себя по-разному. Множество тще­душных проповедничков, собрав вокруг себя горстку последователей, будут вещать, якобы, истину людям, ленящимся самостоятельно мыслить.

Анастасия заранее о них сказала: «Эй вы, назвавшие себя учителями душ людских, смирите пыл теперь, пусть знают все: Создатель каждому даёт всё изна­чально, есть изначально истина у каждого в душе. И лишь не нужно закрывать тьмой постулатов, вымыслов себе в угоду Создателя великие творенья».

Вот они-то и набросятся на Анастасию. Потому что Анастасия сжигает их концепцию. Отменяет своей философской концепцией конец света. И это сегодняшняя наша реальность, мы являемся свидетелями и участниками прекраснейших свершений... Мы — на пороге нового тысячелетия, вступаем в новую реальность. Мы уже живём в этой реальности.

— Подождите, Николай Фёдорович. Про реальность я не понял и про действия. Ну пусть один какой-то там философ что-то сказал, второй. Анастасия тоже говорит, при чём же здесь реальность и действия? Только слова одни. Философы говорят, а жизнь сама своим чередом идёт.

— Жизнь любого человеческого сообщества всегда строилась и теперь строится под воздействием фило­софских концепций. Философия иудеев — один образ жизни, философия крестоносцев — другой. У Гитлера была своя философия, а у нас при Советской власти — своя.

Революция есть, не что иное, как смена одной философской концепции другой. Но это всё частности, обусловленные локальностью охвата. То, что уже сотворила Анастасия, более глобально. Оно повлияет на всё человеческое сообщество в целом и на каждого его члена в отдельности.

Она сказала: «Перенесу человечество через отрезок времени тёмных сил». Она это сделала, Владимир. Она проложила мост через пропасть для каждого, и каждый сам волен: идти по нему или нет.

Я философ, Владимир, я это сейчас хорошо вижу и, мало того, я это чувствую. На пороге нового тыся­челетия ярким лучом вспыхнула её философская концепция. А действует каждый своими поступками ежечасно, так или иначе, в зависимости от философ­ских своих убеждений.

Если философские убеждения меняются, то меняются и действия. Вот я, к примеру, сидел в своём кабинете, перечитывал труды разные философские, жалел всё человечество, безысходно подвигающееся к своей смерти.

Думал, где похоронят меня, приедут ли сыновья с внуками на похороны, или хлопотно будет для внуков приехать к деду. Жалел всё человечество и думал о своей смерти. Потом — Анастасия, совсем другая философская концепция в ней, и действия мои другие.

— Какие, например, другие у Вас действия?

— А вот какие... Сейчас... Сейчас я встану и начну действовать, благодаря новой философской концепции.

Николай Фёдорович опёрся руками о стол и, держась то за кресло, то за шкаф, с трудом, но подошёл на своих больных ногах к одному из книжных шкафов.

Он разглядывал названия на корешках книг, потом вытащил одну в дорогом переплёте книгу и направился, держась за разную мебель кабинета, к камину. Он добрался до камина и, бросив в его пламя книгу, снятую с полки, сообщил:

— Предсказания Нострадамуса о всяческих ката­клизмах и конце света. Вы помните, Владимир, слова Анастасии? Вы должны их помнить. И я запомнил:

«Не предсказал ты, Нострадамус, даты страшных катаклиз­мов Земли. Ты их создал своею мыслью и мысль люд­скую для воплощенья страшного включил. Вот и сейчас они витают над Землёю, безысходностью людей пугая».

Так мог сказать только величайший философ и мыс­литель, понимающий, что предсказание есть не что иное, как моделирование будущего. Чем больше людей во всеобщую кончину поверят, тем большее количество мыслей людских начнёт её моделировать, — и случится она.

Может случиться, потому как человеческая мысль материальна и творит она материальное. И сжигают себя целые секты в разных концах света, сжигают, поверив в кончину, живут верящие в будущее.

А она, наперекор безысходности, заявляет, уничтожая мысль кончины света: «Но ей теперь не воплотиться, пусть твоя мысль с моей сразится. Я — Человек. Анастасия я. И я тебя сильнее». И ещё говорит: «Всё зло Земли, оставь дела свои, ко мне рванись. Сразись со мной, попробуй». И ещё: «Сожгу лучом в одно мгновенье тьму постулатов вековых».

С полчищами несметными одна она вышла на борьбу. С миллионами тех, кто моделирует гибель всего человечества, вышла. При этом, нас в борьбу не хочет вовлекать. Лишь хочет, чтобы счастливы мы были, потому и говорит своей молитвой к Богу обращённой:

«Грядущие века все будут жить в Твоей мечте.
И будет так! Я так хочу! Я дочь Твоя,
Отец мой, существующий везде».

И она добьётся своего. Сильна необычайно её философия. И будут жить грядущие века в Божест­венной мечте, в прекрасных райских садах. И не отвлечет она никого памятью о себе. Ей не будут ставить памятников и вспоминать о ней, когда всем станет ясно, где истинное человеческое.

Будут люди упиваться Божественным состоянием, не вспомнят о ней. Но будут в разных садах цвести цветы, а среди них один прекрасный цветок под названием «Анастасия».

Я стар, но я хочу и сегодня быть рядовым солдатом её. Вы говорите, Владимир, философия — всего лишь слова.

Но эти слова, произнесённые где-то далеко в тайге, приняло с восхищением моё сердце, и вот вам налицо конкретные материальные действия, горит в огне не человечество, а сгорают предсказания кончины человечества.

Потому и взбудоражились, и ополчились приверженцы кончины. Те взбудоражились, кто строил на этом свою философию, шантажировал якобы неминуемой кончиной света людей.

— А разве никто до Анастасии не выступал против конца света?

— Были робкие, а потому незначимые попытки. На них и внимание не обратили. Никто ещё не говорил так, как она. Ничьи слова сердца людские с такой готов­ностью и радостью не воспринимали. И никогда ни одна философская концепция не влекла ещё так людей. А её влечёт. Побеждает тьму постулатов вековых.

Как ей это удаётся, не разобрать нам пока. Есть и ритм в её словах необычный, и логика великая, может быть, ещё что-то. Может быть... Да! Несомненно! Эта фраза её: «...Творящий блеснул энергией какой-то но­вой, говорящей по-новому о том, что видим каждым днём мы...»

Несомненно, во Вселенной появилась новая энергия, и ею начинают обладать всё новые и новые люди нашего времени. Факт в том, что десятиле­тия, а то и столетия требуются для распространения зна­чимой концепции философской. А она — всего за годы... Потрясающе!

Вы считали, Владимир, что её слова, это просто слова. Но её слова столь сильны, что вот эти руки, — он поднял одну руку, посмотрел на неё и добавил: — даже старые мои руки материализуют её слова. И горит конец света в пламени. А жизнь будет продолжаться. Эти же руки ещё могут способствовать продолжению жизни. Руки рядового солдата Анастасии.

Николай Фёдорович, держась за мебель, подошёл к столу и взял графин с водой. Придерживаясь одной рукой за стену, он направился к окну, с трудом, медленно, но дошёл до окна, на котором стоял красивый горшок. Из земли, находящейся в горшке, прорастал совсем маленький зелёный росток.

— Вот, взошёл, наконец-то, мой кедрик. И сейчас польют, напоят его мои руки, материализуя слова, близкие сердцу.

Николай Фёдорович прислонился боком к подо­коннику, взялся двумя руками за стенки графина с водой и произнёс: «Не холодна ли вода для тебя?» Подумав, набрал в рот воды, подержал её во рту немножко и, опершись руками о подоконник, тонкой струйкой выпустил воду изо рта в землю, рядом с зелёным росточком.

Галина находилась в кабинете во время нашего разговора. Она всё время придумывала какие-то дела, чтобы быть в кабинете. То чай приносила, то пыль взялась вытирать, при этом, всё время тихо бормотала про себя, комментируя услышанное и увиденное. Последние действия Николая Фёдоровича прокомментировала более громко:

— Надо же удумать такое? Это же люди добрые все подивятся. Это ж надо на старости лет такую мороку затеять. На колясочке ездить не хочет, ноженьки старые мучает, ходить заставляя ноженьки больные. И чему ж то людынам не живётся. Тепло, сыто в доме, а им всё не хватает, а им всё мало.

Я вспомнил, как просила меня Галина, беспо­коившаяся о здоровье Николая Фёдоровича, предо­стеречь его, только теперь я не понимал от чего, и спросил:

— Что вы задумали, Николай Фёдорович? Он, волнуясь, но твёрдо произнёс:

— Есть у меня к Вам большая просьба, Владимир. Только прошу вас, уважьте старика.

— Говорите, если смогу, выполню вашу просьбу.

— Я слышал, планируете вы собрать людей, желаю­щих начать строительство экологического посёлка. По гектару земли хотите им выхлопотать для обустройства родового поместья.

— Да, есть такое. Заявления уже написаны от Фонда и отданы в администрации нескольких областей. Но пока вопрос ещё с выделением земли не решён. Небольшие наделы дают, на несколько семей, а надо чтоб сразу минимум на 150, иначе инфраструктуру не построить.

— Землю, Владимир, выделят. Обязательно выделят.

— Хорошо бы. А просьба ваша в чём заключается?

— Когда начнут выделять землю под родовые поместья, а её непременно будут выделять в каждом регионе России, прошу вас, Владимир, не откажите старику. Примите и меня в сообщество этих людей. Хочу и я перед смертью свой кусочек родины обустроить.

Николай Фёдорович заволновался и заговорил горячо и быстро:

— Для себя обустроить. Для детей своих и внуков. Кедрик вот в горшочке выращиваю, чтобы посадить саженец своими руками на кусочке своей Родины. Я не буду людям в обузу. Сам всё на своём гектаре обустрою, сад заложу, живую ограду высажу. Соседям смогу помочь.

Сбережения у меня есть, гонорары за статьи разные до сих пор поступают. Сыновья... Чего-чего, а в материальной помощи никогда не отказывают. Я там небольшой домик себе построю и соседям строительство профинансирую.

— Это ж надо такому случиться, — ещё громче прежнего заговорила Галина, — совсем людына не думает, как сад садить можно, когда ноги не ходят. А ещё соседям помогать собирается.

Ой, слышали бы люди добрые... Что подумают люди добрые? Такий дом ему сыны построили, живи да радуйся, сынов да Бога благодари. Да неймётся человеку. Это ж надо доду­маться на старости лет до такого. Что люди добрые о такой людыне подумать могут?

Николай Фёдорович слышал слова Галины, но не обращал на них внимания или делал вид, что не обращает, и продолжал:

— Я понимаю, Владимир, моё решение может быть расценено, как излишняя эмоциональность, но это не так. Решение моё — плод длительных размышлений.

Это только внешне может показаться моя жизнь прекрасной: коттедж со всеми удобствами, словно дворец, домработница, сыновья не последнее место в обществе занимают, но, на самом деле, я был мёртв до знакомства с Анастасией.

Да, Владимир, это так. Представьте себе, уже пятый год я живу здесь. Время провожу в основном в своём кабинете. И никому я не нужен, абсолютно ни на что не могу влиять. И сыновей моих ждёт такая же участь, и внуков моих. Участь ощущать свою смерть ещё при жизни.

Человек, Владимир, считается умершим, когда перестаёт дышать, но это не так. Человек умирает, как только становится никому не нужным и от него уже ничто не зависит.

Вокруг моего коттеджа соседи имеют домики попроще, но среди них нет у меня друзей. Да и сыновья просили фамилию мою не называть даже соседям. Много завистников вокруг интересуется, чей это коттедж, словно дворец. Узнают чей, будут в прессе мусолить: на какие средства он возведён.

И, что собственным трудом добытые, не докажешь. Вот и сижу здесь, словно в заточении, словно умерший, в своём кабинете сижу, на второй этаж и не поднимаюсь — незачем. Много работ моих напечатано на фило­софские темы, но после знакомства с Анастасией...

Сейчас я скажу вам, Владимир, не сочтите, пожалуйста, сказанное за плод старческого воображения, я докажу правоту следующего вывода. Понимаете, Владимир, именно сейчас, в настоящее мгновение вершится Божий суд.

— Суд? Но где и как он проходит? Почему никто об этом не знает?

— Понимаете, Владимир, мы длительное время представляли этот суд, как пришествие некоего грозного существа свыше и со свитой грозной. И это высшее существо будет каждому говорить, в чём праведен каждый человек, в чём не праведен.

Потом это высшее существо каждому определит меру наказания, отправив осуждённого в ад или рай. Мы так примитивно представляли Божий суд. Но Бог не примитивен. Он так не может судить. Он дал человеку вечную свободу, а любой суд — это насилие над личностью, это лишение свободы.

— Так почему же Вы тогда сказали, будто в настоящее мгновение вершится Божий суд?

— И повторю сказанное. Божий суд вершится в настоящее мгновение. А судить каждому предоставлено самому себя. Я понял, что сотворила Анастасия. Её философия, сила и логика ускоряют процессы.

Пред­ставьте себе, Владимир, многие поверят ей и осуществят идею прекрасных Божественных поселений. Они, поверившие, окажутся в райском саду. Другие не поверят и останутся там, где сейчас находятся. Всё в мире относительно.

Пока нам нашу жизнь с другой сравнить не представ­ляется возможным, мы и думаем, что наша жизнь сносна. Но когда будет рядом другая, когда непове­рившие поймут, то увидят себя в аду.

Некоторые считают себя счастливыми лишь потому, что не знают насколько они несчастны. Именно сейчас происходит необычный для нашего понимания Божий суд.

Это не только моё открытие. Психолог из Новосибирска, проводившая исследование реакции разных групп населения на высказывания Анастасии, фактически сказала то же самое. Мы с ней не знакомы, я прочитал её выводы в публикации, и они схожи с моими.

Люди из разных городов чувствуют и понимают величие происходящего. Профессор Ерёмкин, чьи стихи опубликованы в народном сборнике, тоже говорит великолепными стихами о явлении Анастасии.

Я напомню вам, Владимир, эти стихи, посвящённые Анастасии:

Я в тебе увидел Человека,
Может быть, конца иного века,
Где мои внучата средь богинь
Станут воплощением твоим.

Я запомнил наизусть эти прекрасные стихи. Я хочу, чтобы и мои внучата жили средь богинь, и потому хочу обеспечить им эту возможность, начать обустраивать для них кусочек родины прекрасной. Купить землю, и не один гектар, для меня не проблема, но кто будет вокруг жить, имеет большое значение.

Потому и хочу обустроить землю в кругу единомышленников. Для внуков своих обустроить. Кто-то из них обязательно захочет там жить. И сыновья захотят приехать отдох­нуть от суеты в прекрасный сад отцовский.

Сейчас они ко мне очень редко приезжают. А в сад, мной обуст­роенный, приедут. Я попрошу, чтобы похоронили меня в этом саду. Приедут сыновья...

О внуках говорю, о сыновьях, но прежде всего это мне необходимо сотворить присущее сути челове­ческой, иначе... Понимаете, Владимир... Я вдруг жить захотел, действовать. Я смогу. Я рядовым солдатом встану в строй за Анастасией.

— Дак и туточки жить можно. Чему ж тут спокойно не жить? — произнесла Галина.

На этот раз Николай Фёдорович решил ответить на её слова. Он повернулся и сказал, обращаясь к ней:

— Я понимаю Ваше беспокойство, Галина Никифоровна. Вы боитесь потерять работу и кров. Не бе­спокойтесь, пожалуйста, я помогу вам построить небольшой домик по соседству, будет у вас и свой домик, и своя земля. Замуж выйдете, найдёте себе суженого.

Галина, вдруг выпрямившись во весь свой рост, бросила на журнальный столик белую тряпку, которой она во время всего разговора якобы пыль со столика вытирала, упёрла руки в свои крутые бёдра, хотела что-то сказать, но не смогла, ей словно воздуха не хватало от возмущения, потом она всё же собралась с силами и тихо произнесла:

— А может, я не желаю жить по соседству с таким соседом... А домик сама себе построить могу, как землю получу. Отцу ещё в девичестве помогала сруб ладить. И денег трошки подкопила.

А работа тутошняя мне не по душе. Кому я уборку днями навожу на этажах? Никого там не бывает, а я, как дура уборку навожу. Не желаю жить по соседству, когда соседи несмышленые...

Галина вдруг резко повернулась и быстро вошла в свою комнату. Но вскоре дверь её комнаты раство­рилась. Галина держала в руках два горшочка, в которых виднелись такие же зелёные росточки, как в красивом горшке Николая Фёдоровича.

Она подошла к окну и поставила свои горшочки рядом на подоконник. Потом вернулась в свою комнату и вынесла большую корзину, наполненную множеством маленьких тряпочных узелков. Она поставила корзину у ног Николая Фёдоровича и сказала:

— Семена это. Настоящие они, потому как в лесу я их цельную осень и лето собирала. С настоящих трави­нок лечебных разных. А те, что высевают в полях, чтоб в аптеках продавать, такой силы не имеют. Разбросаете их своей рукой сами на земле своей — они здоровье и силу умножать будут.

И когда расти будут, и когда отвар из них зимой пить. А кедрику одному скучно будет, надобно чтоб не один был, вон друзья и братья его, — показала Галина на окно, где теперь уже стояли три горшка с ростками, и пошла медленно к выходу, бросив на ходу:

— Прощевайте, философы. Философию смерти можэ вы и знаете. А философии жизни вам ещё учиться треба.

По всему было видно, Галину что-то сильно обидело, и она уходила навсегда. Николай Фёдорович сделал шаг за ней, покачнулся. Потому что сделал шаг, ни за что не держась. Покачнувшись, он попытался опереться рукой о спинку стула, но стул упал. Николай Фёдорович закачался, расставив руки в стороны.

Я вскочил, чтобы поддержать его, но опоздал. Дошедшая было уже до выхода из комнаты Галина быстро повернулась на шум падающего стула, увидела закачавшегося Николая Фёдоровича и молниеносно оказалась рядом с ним.

Она успела обхватить своими сильными руками уже оседавшего на подкосившихся ногах старика и держала его, прижав к своей пышной груди. Потом отпустила одну руку, перехватила ею Николая Фёдоровича у ног и понесла его, как ребёнка, к креслу-коляске, усадила в него, взяла плед и стала укутывать ноги, приговаривая при этом:

— Ну яки ж это солдат у Анастасии хлипкий. И не солдат, допризывник тильки.

Николай Фёдорович положил свою руку на руку Галины и, внимательно глядя на потупившуюся, присевшую у его ног женщину, сказал, вдруг перейдя на «ты»:

— Прости меня, Галя. Я думал, ты смеёшься над моими стремлениями, а ты...

— Это я-то смеюсь? Да нешто я без ума вовси? — быстро заговорила Галина. — Да я ж каждым вечером думку сердешную тильки и думаю. Как посею трав­ку — настоящую лечебную, думаю, как напою ею сокола ясного, как силушка вернётся к нему.

Настоящих щей сварю из свеженького, химией всякой не пахнущего. Молоком парным напою, не сепараторным. А как распрямится сокол ясный, может, и ребёночка ему рожу. И вовсе не смеялась я. Тильки говорила так, чтоб видеть, как твёрдо решение, не передумается ли оно на полдороженьки.