Глава VI Нравы и религия. 8 page

Кроме того, сюда присоединилось еще и воздействие античности, причем осуществлялось оно в данной сфере по двум направлениям. Во-первых, предпринимались попытки усвоить психологию древних, и с этой целью, чтобы выяснить окончательное их мнение в этом вопросе, до дыр штудировали Аристотеля. В одном относящемся к этому времени диалоге в духе Лукиана²⁶⁵ Харон рассказывает Меркурию, что лично спросил Аристотеля относительно его веры в бессмертие, когда перевозил его в своей лодке. Так вот, осторожный философ, хотя уже и умерший телесно, но все-таки продолживший свое существование, даже и на этот раз не пожелал дать ясный ответ так чего же следует ожидать через много столетий, когда будут истолковываться его сочинения! Тем усерднее спорили люди относительно его мнений и мнений других древних писателей в отношении истинных свойств души, ее возникновения, ее пре­

==367

дсуществования, ее единства во всех людях, ее абсолютной вечности, и даже ее странствий, и находились такие, что вещали на такие темы прямо с амвона²⁶⁶ Диспуты были весьма жаркими уже в XV в.: одни доказывали, что Аристотель несомненно учил о бессмертии души²⁶⁷; другие жаловались на жестокосердечие людей, которым для того чтобы вообще поверить в существование души, желательно было бы столкнуться с ней нос к носу²⁶⁸. Филельфо в своей надгробной речи о Франческо Сфорца приводит весьма пестрый ряд высказываний античных и даже арабских философов в пользу бессмертия и завершает эту мешанину, в печатном виде²⁶⁹ занимающую полтора узких листа ин-фолио, двумя строками: «А сверх того у нас имеются Ветхий и Новый Завет, превышающие всякую истину». Между тем сюда присоединились еще флорентийские платоники - с теорией души Платона, а также, как, например, Пико, с очень важными ее дополнениями из христианского учения. Однако образованный мир был заполонён мнением противников бессмертия. К началу XVI в. неудовольствие, которое испытывала поэтому поводу церковь, увеличилось настолько, что на Латеранском соборе (1513 г.) Лев Х должен был издать конституцию²⁷⁰для защиты бессмертия и индивидуальности души, последнее против тех, кто учил, что душа во всех людях одна и та же.Однако несколько лет спустя появилась книга Помпонацци⁵⁶¹*,где была показана невозможность философского доказательства бессмертия, после чего развернулась борьба между его критиками и апологетами, прекратившаяся лишь с наступлением католической реакции. Предсуществование души в Боге,мыслившееся в большей или меньшей степени в согласии сучением об идеях Платона, долго оставалось весьма распространенным представлением, пришедшимся по сердцу, например, поэтам²⁷¹. Вопрос о том, какие последствия влечет это за собой для продолжения существования души после смерти,вплотную не рассматривался.

Второе воздействие со стороны античности исходило прежде всего из того замечательного фрагмента VI книги сочинения Цицерона «О государстве», который известен под названием«Сон Сципиона». Вероятно, без комментария Макробия фрагмент этот был бы утрачен, как и вся вторая половина сочинения. Однако теперь он распространялся в бесчисленных списках²⁷², а с началом книгопечатания и в многочисленных изданиях, и многократно комментировался заново. Здесь дается изображение просветленного, пронизанного гармонией сфер существования великих людей. Это языческое небо, в пользу ко­

==368

торого были постепенно подысканы и другие высказывания древних, постепенно вытесняло небо христианское в той же мере, в какой идеал исторического величия и славы выталкивал в тень идеал христианской жизни; при этом к тому же чувствам не доводилось изведать того оскорбления, как в случае учения о полной гибели личности. Так, уже Петрарка основывает свою надежду в основном на этом «Сне Сципиона», на рассуждениях, содержащихся в других сочинениях Цицерона и на платоновском «Федоне», и все это без какого-либо упоминания Библии²⁷³. «Почему я,- вопрошает он в другом месте,- будучи католиком, не должен разделять ту надежду, которую вне сомнения нахожу у язычников?» Несколько позднее Колуччо Салютати⁵⁶²* написал свое (имеющиеся только в рукописи)сочинение «Труды Геркулеса», в заключении которого доказывается, что деятельному человеку, претерпевшему неслыханные тяготы на земле, по праву принадлежит звездная обитель²⁷⁴.И если Данте еще строго держался того, что даже величайшие язычники, которых он охотно удостоил бы рая, все же не в состоянии выйти из лимба при входе в ад²⁷⁵, то теперь поэзия обеими руками хватается за новые либеральные идеи о потустороннем мире. Согласно стихотворению Бернардо Пульчи⁵⁶³*на смерть Козимо Старшего, на небе он будет встречен Цицероном, который также носил имя «Отца отечества», Фабиями⁵⁶⁴*,Курием⁶⁶⁶*, Фабрицием⁵⁶⁶* и многими другими: вместе с ними он составит украшение хора, поют в котором исключительно непорочные души²⁷⁶.

Однако имелась в античных авторах и другая, менее отрадная картина загробного существования, а именно мир теней Гомера, а также тех поэтов, которые не стали приукрашивать и гуманизировать это состояние. На некоторые умы это также производило впечатление. Джовиано Понтано в одном месте²⁷⁷вкладывает в уста Саннадзаро рассказ о некоем видении, посетившем его в полусне рано поутру. Ему явился покойный друг,Феррандо Януарий, с которым он некогда часто беседовал о бессмертии души. И вот теперь Саннадзаро его спрашивает,правдой ли является вечность и ужас адских мук. После некоторого молчания тень ему отвечает совершенно в духе Ахилла, отвечавшего на вопрос Одиссея: «Скажу тебе и удостоверю лишь то, что мы, отделенные от телесного существования, ощущаем в себе сильнейшее желание снова к нему возвратиться».После этого Феррандо шлет ему привет и пропадает.

Не следует упускать из вида, что такие воззрения на посмертное состояние отчасти являлись следствием, отчасти же-

==369

причиной отмирания важнейших христианских догматов. Понятия греха и спасения должны были почти полностью уничтожиться. Мы не должны позволить ввести себя в заблуждение тем воздействием, что оказывали проповедники раскаяния, как не должны обманываться и эпидемиями раскаяния, о которых шла речь выше (с. 313 и сл., 328 и сл.), потому что даже если предположить, что наравне с остальными в этом принимали участие также и индивидуально развитые сословия, причиной тому была лишь потребность в умилении, разрядке энергичных натур, ужас по поводу великих несчастий страны, обращенный к небу вопль о помощи. Пробуждение совести вовсе не обязательно имеет следствием ощущение греховности и потребности в спасении, и даже чрезвычайно интенсивное внешнее покаяние вовсе не предполагает раскаяние в христианском смысле. Когда достигшие высокого развития люди Возрождения рассказывают нам, что их принципом является: «Ни в чем не раскаиваться»²⁷⁸, то это, разумеется, могло относиться к нейтральным в нравственном смысле областям, просто ко всему неразумному и нецелесообразному, однако презрительное отношение к раскаянию само собой распространяется также и на область нравственности, поскольку его источником является общее, как раз таки индивидуальное, ощущение силы. Пассивное и созерцательное христианство с его постоянным соотнесением с вышним миром не господствовало более в душах этих людей. Макиавелли отваживается на то, чтобы сделать следующий за этим вывод: оно может оказаться не идущим на пользу также и государству и делу защиты его свободы²⁷⁹.

Однако какой облик должна была принимать несмотря ни на что сохранявшаяся у глубоких натур сильная религиозность? То был теизм или же деизм, называйте это как кому понравится. Последнее наименование может быть присвоено тому способу мышления, который просто стряхнул с себя христианство без того, чтобы искать или же найти какую-либо замену для своих чувств. Наличие же теизма мы признаем в тех случаях,когда имеется такое возвышенное положительное благоговение перед божественным существом, которого не знало средневековье. Оно не исключает христианства и способно в любой момент совместиться с его учением о грехе, спасении и бессмертии, однако присутствует в умах уже и без последнего.

Иной раз такое учение выступает с детской непосредственностью, даже с полуязыческим оттенком: Бог представляется ему всемогущим исполнителем желаний. Аньоло Пандольфини рассказывает²⁸⁰, как после свадьбы он заперся вдвоем с

К оглавлению

==370

женой и преклонил колени перед домашним алтарем с иконой мадонны, после чего они, однако, стали молиться не Мадонне,но Богу, чтобы он ниспослал им способность правильно распоряжаться имуществом, долгую совместную жизнь в радости и согласии, а также многочисленное мужское потомство. «За себя я молился о богатстве, близких людях и чести, за нее — о непорочности, благопристойности, а также чтоб она могла стать хорошей хозяйкой дома». Когда к этому добавляется еще и мощный заряд античности в части способа выражения, бывает трудно отделить друг от друга языческий стиль и теистические убеждения²⁸¹.

Также и в несчастьи это умонастроение высказывается подчас с берущей за живое правдивостью. Сохранилось несколько обращений к Богу, относящихся к позднему периоду Фиренцуолы, когда он вот уже на протяжении года страдал лихорадкой; в них он, несмотря на подчеркнутое причисление себя к верующим христианам, выражает явно теистическое сознание²⁸². Он не воспринимает свое страдание ни как расплату за грехи, никак испытание и подготовку к миру иному: все действие разыгрывается исключительно между ним и Богом, поместившим могучую любовь к жизни между человеком и его отчаянием. «Я проклинаю, но одну только природу, поскольку Твое величие запрещает мне называть Тебя самого... пошли мне смерть, Господи, я молю тебя, пошли мне ее теперь же!»

Конечно, напрасно стали бы мы искать в этих и им подобных высказываниях вполне явных доказательств разработанного, сознательного теизма. Все их авторы еще почитали себя отчасти христианами и, кроме того, в силу различных оснований уважительно относились к существующему церковному учению. Однако ко времени Реформации, когда мышление принуждено было проясниться, данные воззрения вышли на уровень отчетливого сознания. Определенная часть итальянских протестантов заявила о себе как об антитринитариях, а социниане как беглецы, в большом удалении от родины, совершили знаменательную попытку создать церковь этого направления. Из всего, что нами сказано до сих пор, выясняется по крайней мере,что в данной области проявляли активность и иные настроения помимо гуманистического рационализма.

Пожалуй, средоточие всех теистических воззрений следует видеть в Платоновской академии во Флоренции и прежде всего в самом Лоренцо Великолепном. Теоретические работы этих людей и даже их письма открывают нам лишь половину их сущности. Это верно, что Лоренцо с молодых лет и до самого кон­

==371

ца жизни выражался в духе догматического христианства²⁸³, а Пико даже находился под воздействием Савонаролы и придерживался монашески-аскетического образа мышления²⁸⁴. Однако в гимнах Лоренцо²⁸⁵, на которые мы пытались указать как на высочайший духовный результат деятельности этой школы,безоговорочно выражается теизм, причем исповедующий такое мировоззрение, которое старается рассматривать мир как единый великий нравственный и физический космос. В то время как люди средневековья рассматривали мир как юдоль скорби, которую императоры и папы должны охранять до явления Антихриста, в то время как в фаталистах Возрождения чередуются периоды колоссальной энергии и тупой резиньяции или суеверия, здесь, в кругу²⁸⁶ избранных умов, рождается идея, что видимый мир сотворен Богом из любви, что он является отображением предсуществующего в Боге прообраза, и что Бог останется навсегда его движителем, вечно продолжающим свое творение. Душа отдельного человека способна на то, чтобы вначале через познание Бога вовлечь его в свои узкие рамки, однако затем, уже через любовь к нему, расширить себя до бесконечности, и это явится блаженством на Земле.

Отзвуки средневековой мистики соприкасаются здесь с платоническими учениями и свойственным Новому времени духом. Быть может, здесь вызревал высший плод того познания мира и человека — и этого уже вполне достаточно, чтобы назвать итальянское Возрождение проводником нашей эпохи.

==372

Примечания