Проблемные узлы в системе «человек – общество».

Вслед за интерсоциальным классом проблем перейдем к классу проблем в системе «человек - общество». Сразу же подчеркнем, что их фактура и характер заданы мировоззренческими универсалиями, типом превалирующей социальности и культурными доминантами.

Характерной особенностью мировой, региональной и локальной динамики выступает присущий им демографический фактор, актуализирующийся в виде сложной глобальной проблемы. Ежегодный прирост населения составляет около 80 млн. человек. Тем не менее, роль демографического фактора была и остается неоднозначной в истории мировых цивилизаций, однако уже одно то, что он входит (со времен Т.Р.Мальтуса, и в особенности, «Римского клуба») в число важнейших переменных социоприродного развития, говорит о его особом значении.

Рассмотрение демографической проблемы, которая осознаётся в терминах «демографического взрыва» второй половины ХХ века и поныне, следует начать с её истоков. Этап эмансипации человека от природы и изменение его жизненных приоритетов не принято связывать с резким увеличением прироста населения (он оценивается на уровне 0,05 %). Иное дело «неолитическая революция», создавшая предпосылки для резкого увеличения численности населения. Так, в этот период, в районах «плодородного полумесяца» (междуречье Тигра и Евфрата, территория Египта, Сирии и т.д.), в долинах великий рек Индии и Китая наблюдается устойчивый демографический рост, вызванный переходом к производящему хозяйству, приросту сельскохозяйственной продукции и обеспечению достаточного запаса продовольственной прочности. То же справедливо и для промышленной революции, которая существенно подстегнула демографическую ситуацию не только в Европе, но и в европейских колониях. Т.Р.Мальтус, собственно и зафиксировал определенный количественный прирост населения, поставив его в зависимость от производства пищи. Нынешняя ситуация является качественно иной, прежде всего, из-за заметного усложнения числа факторов, определяющих демографическую динамику[218], которая, в свою очередь, описывается как системная целостность[219].

При рассмотрении демографической проблемы чаще всего фиксируют несколько основных характеристик, дающих двумасштабную картину общемирового и региональных процессов. Речь идет о росте численности населения, о динамике рождаемости и смертности, о структуре народонаселения, наконец, о воспроизводстве населения, существовании института семьи и сопровождающей их фертильности.

В количественных показателях демографическая динамика, взятая в аспекте роста численности населения земли, выглядит следующим образом: в 1800 году в мире насчитывалось до 1 млрд. человек; в 1930 – этот показатель равен 2 млрд.; в 60-е годы ХХ ст. численность населения приблизилась к величине 3 млрд. человек; в конце 80-х годов было зафиксировано рождение пятимиллиардного жителя. В 1997 году эта величина равнялась 5, 84 млрд. человек, а в 1999 она достигла 6 миллиардной отметки. Сейчас на земле проживает 6 с небольшим млрд. человек. К 2020 году их количество может увеличиться до 7 -8 млрд.

Согласно демографической концепции академика С.П. Капицы, предыдущие этапы демографической динамики подчиняются линейным и экспоненциальным зависимостям. Линейный рост описывается формулой: dn/ dt = A, n = A (t - t´); экспоненциальный: dn/ dt = Bn, n = n° exp t/ Te, Еe = 1/ B. Тем не менее, в последнее время отдельные части человечества – в демографическом плане – развиваются по типу взрывного роста и описываются гиперболической зависимостью: dn/ dt = n²/ С, n = С/ T¹ - t[220]. Тут квадратичный закон приводит к такой кривой роста, которая обращается в бесконечность в конечное время. В синергетике это было названо «процессами с обострением».

В графическом виде эти модели роста человечества выглядят следующим образом:

Линейная функция Экспоненциальная функция Гиперболическая функция

График 1. Типы демографической динамики[221]

Переходя к проблеме рождаемости и смертности, следует остановиться на её промежуточном звене – проблеме старения. В полной мере она стоит для развитых стран Запада (Севера), в то время как Восток (Юг) – через демографический бум – на себе испытывает эффект омоложения. Но прежде чем обозначить эти дифференцированные характеристики, обратимся к общей статистике, отражающей мировые тенденции. В связи с аспектом старения и смертности человечества эксперты отмечают, что в 2025 году на 100 человек: 12 будут дети (0 - 14 лет); 19 – молодежь (15 - 24); 24 – люди в возрасте до 65 лет; 40 – это люди, возраст которых перевалил за 65 лет. Однако здесь есть смысл ещё раз обратиться к структуре мировой системы, которая предполагает наличие первого (США, Канада, ЕС), второго (Китай, Индия, Индонезия, Мексика, Бразилия и т.д.) и третьего миров (страны южнее Сахары, Ирак, Сирия, Малазия). В нижеприводимой таблице даны некоторые показатели этого аспекта демографической ситуации:

Таблица 2. Режим воспроизводства населения в мире[222]

Как видим, общая социодемографическая ситуация весьма показательна. Первый мир имеет нулевой рост населения (при самом низком коэффициенте младенческой смертности); второй мир отличается достаточно высоким темпом демографического роста (при среднем показателе смертности детей); третий мир характеризуется наибольшим демографическим ростом, при наименьшей продолжительности жизни (как для мужчин, так и для женщин), и при наибольшей смертности детей. Всё это говорит о «асинхронности» демографических процессов в различных частях света. По сути, мы встречаемся с противоположными процессами: быстрым ростом, относительным равновесием и абсолютным падением. Тем не менее, сложившаяся демографическая ситуация в глобалистике описывается при помощи понятий «демографический переход», «демографический взрыв» и «демографическая депопуляция».

«Демографический переход» – это процесс резкого возрастания скорости роста популяции, который сменяется столь же стремительным её уменьшением. Этот процесс уже пройден развитыми странами, и теперь подобный процесс происходит в развивающихся странах. Кроме того, по завершении перехода наступает резкое изменение возрастного состава населения. «Демографический взрыв» – понятие, характеризующее темпы роста населения в сегодняшнем мире. Он оценивается в 90 млн. человек в год, что составляет 1,6 %[223]. В свою очередь, «демографическая депопуляция» – это явление, при котором не наблюдается не только относительного роста, но, напротив, имеет место резкое падение рождаемости и уменьшение популяции. Этому явлению способствуют главным образом военные и экономические причины.

При уяснении взаимосвязи демографии и экономики разных стран и регионов мира, оперируют показателем, предложенным Программой развития ООН, а именно, индексом человеческого развития (Human Development Index). Он строится как агрегированный индекс из величин: ВВП на душу населения, показателя состояния здоровья граждан (в т.ч. продолжительности их жизни), уровня и качества образования в стране. Шкала ИЧР имеет масштаб от 0 до 1. Так, по данным МВФ за 1995 год лидерами в мире были США (0,945), Австралия и Новая Зеландия (0,933), Западная Европа (0,932); а аутсайдерами – Африка (0,435) и Южная Азия (0,449)[224]. По сути, этот индекс отражает сложившееся социально-экономическое положение стран и регионов.

Говоря о структуре народонаселения мира, нередко берется в расчет демографическая перспектива. Например, американские специалисты-прогностики прогнозируют, что к 2020 году из 100 человек землян будут: 3-е – с Ближнего Востока; 5 – из Западной Европы; 7 – из Восточной Европы и стран бывшего СССР; 13 – представителями Западного полушария (и только 4 – из США); 16 – из Африки; 56 – представителями Азии (причем, 19 человек даст Китай, а семнадцать – Индия)[225]. Как видно из прогноза, глобальное сообщество ожидают серьезные демографические изменения.

Разумеется, воспроизводство населения планеты в целом, как и отдельных регионов, демографы по-прежнему связывают с институтом семьи. Многие религиозные традиции и светская мораль по-прежнему исходят из того, что роль семьи в становлении личности – исключительна, а её функции не в состоянии обеспечить другие социальные институты, даже школа. В цивилизациях Востока (Индии, Китае, исламском мире), сохранивших свой тяготеющий к традиционности социокультурный код, в меньшей степени – в России и пространстве СНГ, брак есть не только базисный институт воспроизводства населения, но и социализации, в рамках которого осуществляется инкультурация норм и ценностей жизни. Запад, в этом вопросе пошел по иному пути. По мнению американского социолога О.Тоффлера, цивилизация «второй волны» разрушила классический тип семьи, на смену которой пришла нуклеарная (англ. nucleus – ядро) семья. Её структура проста: работающий муж, жена, ведущая хозяйство и двое детей. Наступивший в конце ХХ века кризис индустриализма, привел к тенденции отрицания и этого типа семьи[226]. Казалось бы, устойчивый социальный институт под напором новых факторов, постепенно утратил свою функцию. Новый, индивидуалистически ориентированный образ жизни, гендер, культура бездетности, коммуны, гомосексуальные браки, – вот далеко не полный перечень этих факторов. Брак благодаря им, регрессирует на Западе к ситуативным отношениям двоих. Но и общемировой контекст характеризуется постепенным изменением формы семьи под воздействием западной культуры[227]. Кроме того, современные социология и психология фиксируют возрастающее количество разводов[228] и оформление феномена одиночества[229].

Завершая рассмотрение демографической проблемы, обратимся к коэффициенту фертильности. Коэффициент фертильности – это показатель количества детей, приходящихся на 1000 женщин в т.н. детородном возрасте (до 49 лет). Любопытно, что мировой индекс фертильности в 1981 году составлял 3,7 ребенка, в 2001 году он упал до показателя 2,8, а в 2004 году он равнялся 2,1[230]. Как полагают классики глобалистики – Д.Медоуз, Дон.Медоуз и Й.Рандерс, снижение фертильности вовсе не означает, что рост мирового населения прекратился или перестал быть экспоненциальным: «суммарный прирост населения планеты в 2000 г. всё равно больше, чем в 1965 г., несмотря на то, что темпы роста упали»[231]. Для объяснения такого положение дел есть свои аргументы. Считается, что показатели фертильности определяются не столько биологическими возможностями человека, сколько традициями и стереотипами «демографического поведения», социально-экономическими и социокультурными условиями его проживания[232]. Проще говоря, культурно-цивилизационные доминанты формируют ту или иную мотивацию поведения людей в данном вопросе. Если взять выборочно показатели фертильности в мире, то окажется, что в Либерии он составляет 6,6, в Сьерра-Лионе – 6,3, в Канаде – 1,4, а в Германии – 1,3[233]. Постсоветские государства – Россия, Украина и Беларусь, переживающие явный демографический кризис, также не могут похвастать этим показателем. Он составляет – 1,287; 1, 2; и 1,21 – соответственно[234].

Тем не менее, рост численности населения земли, и этот момент является наиболее острым, заметно усиливает природопользование, истощая и без того ограниченные ресурсы планеты. Речь идёт о недавних предупреждениях экспертов о том, что «выход» за пределы биологических и ресурсных возможностей планеты после 1999 года равен 20 %[235]. Но поскольку экологическая проблема будет затронута нами в следующем вопросе, то перейдем к следующей проблеме рассматриваемого класса.

Проблема образования, как известно, попала в фокус глобалистики, благодаря исследователям «Римского клуба». Авторы доклада «Пределы обучения» (1979) – Д.Боткин, М.Эльманджра и М.Малица прямо заявили: обучение – это «приобретение и применение новых методологических приемов, навыков, установок и ценностей, необходимых для того, чтобы жить в быстро меняющемся мире»[236]. Однако мир неоднороден во многих измерениях, и существующие методики обучения во многом являются «поддерживающими», а не «инновационными». В то же время мировая динамика требует постоянного, причем, качественного обновления знаний, навыков и умений. Уже это противоречие делает проблему образования чрезвычайно острой. Но если посмотреть на дело сквозь призму дихотомии: образование в индустриальную эпоху и образование в постиндустриальную эпоху, то проблема приобретает ещё больший драматизм.

Дело в том, что в индустриальную эпоху образование было ориентировано на принцип соответствия профессионального поведения людей – принятым в обществе нормам и правилам. Иное в постиндустриальном измерении, где формируется т.н. «цивилизация знаний», жизнь которой жестко не привязывает индивидов к той или иной профессиональной нише. Иначе говоря, «шаблонное производство», на которое ориентировала школа ХХ века, теряет свой престиж, а на смену ему идет «производство знаний», призванных гибко реагировать на любые социальные трансформации. Отсюда разброс образовательных стандартов в большинстве стран мира, за исключением стран Запада и Японии, стремительно встраивающихся в «цивилизацию знаний» Китая и Индии.

Однако данная проблема имеет и свою теневую сторону, которая выражается в потрясающих показателях: каждый 6-й житель Земли – неграмотен (из них 600 млн. женщин и 300 млн. мужчин, проживающих в развивающихся или слабо развитых странах); около 115 млн. детей в возрасте от 6 до 12 лет (каждый 5-й на планете) вообще не посещали школу. Иными словами, в отдельных регионах мира (Южная Азия, Африка и Ближний Восток) имеет место гуманитарная катастрофа. Здесь частично или полностью отсутствуют начальное, среднее и высшее образование, тем более, образование, соответствующее требованиям современного мира. Это при том, что в Европе сложилась правовая норма о всеобщности начального образования как необходимого аспекта самосовершенствования человека[237].

Тем не менее, в настоящий момент образование для представителей глобалистики – это:

- основа построения подлинно демократического общества;

- ключ, к утверждению чувства глобального гражданства, которое служит предпосылкой для решения глобальных проблем;

- инструмент для сокращения бедности и неравенства, для закладки фундамента уверенного роста.

- стимул лидерства в мировых социально-экономических процессах[238]. Кроме того, полезно знать, что согласно данным ЮНЕСКО, расходы на образование в мире составляют 2 трлн. $ или 6,5% мирового ВВП.

Но образование же, по своему нынешнему культурно-историческому содержанию двойственно: в нём видят «Великую Уравнительницу» и «Великую Разделительницу»[239]. Первый момент связан с приведением существующего положения дел к фундаментальной идее прав всякого человека на получение базового начального образования, а затем, насколько это экономически возможно, и непрерывного высшего образования в течении всей жизни[240]. Но ближайшей целью всё же является полноценное «человеческое развитие», т.е. «обеспечение минимума образования и полезной работы для всех без исключения граждан планеты»[241]. В этом А.Печчеи видел залог грядущей «человеческой революции», или обновления мира на подлинно гуманных (чувство глобальности, любовь к справедливости и нетерпимость к насилию) началах. Но такая идеализация пока слабо согласуется с реальным положением дел.

Второй, разделяющий момент, связанный с образованием, напротив, пока правит бал. Об этом хотя бы говорит тот факт, что образование – на Западе и у его сателлитов – полностью коммерциализированная, находящаяся под действием законов капитализма, сфера человеческой деятельности. Ещё Д.Белл, как один из пионеров теории постиндустриального общества, отмечал: в постиндустриальном обществе знание превращается в интеллектуальную собственность, т.е.нечто, принадлежащее определенному лицу или группе лиц[242]. Но тоже справедливо для глобального контекста, когда государства-генераторы новейших знаний предлагают их всем другим в системе рыночных оценок и стандартов. Кроме того, сфера образования и информационных технологий становится сферой жесткой конкуренции, где, разумеется, побеждает только сильнейший[243]. Сегодня сфера образовательных услуг включена в Общее соглашение ВТО (1995). В этой связи полезно уяснить реальные возможности стран мира. Так, реальные затраты на образование в показателях ВНП составляют: в США – 6 - 7 %, ЕС – 5 - 6 %; в России – 2 - 2,5 %, в Украине – около 1 %, странах Африки (южнее Сахары) – 0,3 %. Краткая выборка цифр отражает всю ту же проблему богатства и бедности, которая экранирована на образование. Проще говоря, развитые страны могут позволить себе дорогостоящие образовательные программы, в то время как бедные «экономят»[244] на сфере образования в пользу промышленного сектора.

Эксперты также полагают, что объективно существующее экономическое неравенство порождает вопиющую неграмотность населения бедной части мира (98,3% неграмотного населения мира приходится на развивающиеся и неразвитые страны)[245]. Между тем, только США зарабатывают на «образовательных услугах» более 10 млрд. $ в год. Правда, страны Запада проводят определенную образовательную политику, направленную на получение прибыли от реализации образовательных программ. Так 1 $ вложений в образование приносит 3 - 6$ прибыли, а 1 $ вложений в науку даёт от 10 до 100 $ прибыли. Очень активны к «экспорту» образования Великобритания и Австралия. С этим прибыльным бизнесом связаны процессы создания единых образовательных пространств (напр., европейского образовательного пространства), но они носят скорее эксклюзивный характер[246]. В то же время, цели и функции образовательной деятельности состоят не в том, чтобы приносить прибыль для частных лиц или групп. Образование – по отношению к человеку и обществу – носит подчеркнуто культурные (социализирующие, мировоззренчески-и-граждански ориентирующие и этико-центрирующие) функции.

Более того, современные процессы в образовательной сфере должны быть сориентированы на: принципы Конвенции о борьбе с дискриминацией в области образования (ЮНЕСКО, 1960), которая в статье 4 обязывает государства, являющиеся сторонами этой Конвенции, «сделать высшее образование доступным для всех на основе полного равенства и в зависимости от способности каждого»; Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах (ООН, 1966); резолюцию Всемирной конференции по высшему образованию (ЮНЕСКО, 1998). Данные документы ориентируют государства мира, политиков, экономистов, образовательную и научную общественность на совместное использование знаний, помощь и сотрудничество для сокращения существующего разрыва между различными регионами планеты.

Но, нужно обратить внимание читателя на то, что проблема образования имеет ещё одну важную грань. Эта грань имеет, думается, прямое отношение к сложившемуся в мире – в виде репрессированного фюсиса, деформированного социума в пользу техноса, и растратившего в дивидуациии свою личность homo – положению дел. Истоки этой мутации бытия нужно искать в культивировании человеком потенций одного из собственных полушарий – левого, отвечающих за логику и рациональное отношение к миру. Его продукты вербальны, дискретны, отличаются аналитическим и отвлеченным характером. Другое измерение принадлежит правому полушарию, которое функционирует в виде процедур образного, эстетически-целостного, одновременного схватывания объектов внешнего мира. Культурологическим анализом неоспоримо доказано, что у разных народов структура национального образа мира, которая трехчастна: космо – психо – логос, отличается своей уникальностью и неповторимостью[247]. К примеру, национальный образ Англии – это «Небогиан» или остров=корабль=самосделанный человек (self-made man), а космос ислама – это Кентавр, т.е. человек на коне, кочевник на земледельце, господин – на рабе. Внутри этих разнокачественных космосов формировались отличные стратегии постижения мира и научения постигнутому последующих поколений[248]. Однако при такой объективной дискретности, глобализация как путь интеграции человечества на техно-экономической основе, выработанной Западом, создает небывалые трудности «притирки» рациональных и образных аспектов в образовании и воспитании, на уровне общеприемлемых, но достаточно абстрактных стандартов. К сожалению данная проблема только начинает осмысливаться вровень её сложности[249], но статистика говорит о её присутствии на уровне социальных процессов и их результатов. Так, сегодня США готовят непропорциональное количество специалистов, отвечающих за образное / рациональное отношение к миру: 10 гуманитариев и 114 инженеров; Германия соответственно – 10 /39, Франция – 10/32, Россия – 10/14[250]. В странах Востока (Китай, Индия, Иран), напротив, преобладают представители гуманитарного или идеологического блока, в т.ч. на уровне высшего руководства страны.

В связи с этим, весьма любопытной представляется идея российского философа В.А.Кутырева о переориентации образования с научной модели – на культурную. Если первая, по сути, стала моделью программирования субъекта на узкий круг операций, то вторая призвана культивировать личность, эмоционально-эмпатические стороны её духа. Она, переориентация, «важна не только для личности. Безудержное, нерегулируемое развитие науко-техники является главной причиной переживаемого человечеством глобального кризиса... Экологический и антропологический кризисы есть следствие экспансии рационального и искусственного, подавление ими естественных форм бытия»[251]. Отсюда напрашивается вывод о ревизии существующих моделей образования, которая сняла бы превалирующую односторонность подготовки и восстановила права целостного, синтетического миропонимания. К ещё более жесткому выводу – в ходе анализа нынешнего (одичалого) состояния человечества, – пришел академик Н.Н.Моисеев: «Я убежден, что ХХI век должен стать веком гуманитарных знаний! Самые трудные вопросы, с которыми мы приходим в соприкосновение, это проблемы человека, способного следовать новым идеалам. И, конечно, их создание!»[252] И далее сформулировано практическое требование: «естественно-научное образование должно стать гуманитарным! Сказанное не парадокс, а необходимость»[253].

Думается, что эти идеи напрямую связаны с тезисом о том, что образование, как никакая другая сфера общества (экономика, политика, техника) нуждается в опережающем движении и развитии. Экономическая, политическая и техническая нагруженность нынешних парадигм знания давно требует своего пересмотра в пользу иных доминант. Скажем, биоцентрической и ноосфероцентрической, основанных на гармонии всех подсистем и элементов универсума. Пока же этот процесс не набрал нужной формы и не приобрел соответствующего нерешенным глобальным задачам, содержания.

Одна из них, входящих в этот класс – проблема здравоохранения. То, что сегодня мир ввергнут в ужасающий кризис системы здравоохранения, не является большим секретом. Вспомним недавние события в мире, вызванные «птичьим» и «свиным» гриппом. Но если говорить более определенно, то СПИД, малярия, туберкулез, пневмония, диарея, корь сейчас убивают до 13 млн. человек в год. Если в этот список внести наркоманию, как бич всякого современного общества, то картина будет катастрофической. Данная тенденция, о чем говорят как официальные, так и неофициальные данные, только усиливается. Главы государств сегодня всерьёз озабочены[254] в первую очередь распространением пандемии СПИД, которая имеет, как минимум, экономический, демографический и социальный аспекты[255]. При этом, все информированы об источнике происхождения пандемии, однако мало кто пытается собрать необходимую сумму (200 млрд. $ в год), для устранения СПИДА на Африканском континенте. Забывчивость богатого и внешне самодостаточного Запада (Севера) просто удивляет: СПИД, малярия, туберкулез уже давно являются трансграничными заболеваниями и борьба с ними сегодня, –это дело всех.

Тем не менее, Запад предпочитает лечить своих собственных инфицированных граждан (в среднем затраты составляют 10 – 15 тыс. $ в год на одного пациента)[256]. По данным Международной организации экономического сотрудничества и развития медицинское обслуживание в Германии составляет 10,9 % ВВП, во Франции – 9,7 %, в Японии – 7,8 %, в Соединенном Королевстве – 7,7 %, а в США – 14 %[257]. Если, кроме того, вспомнить, что в основном в западных государствах расположены мощности современной фармацевтической промышленности[258], и что они играют по законам рынка, то особых иллюзий Восток (Юг) может не испытывать.

В то же время, существует программа глобальных действий, предполагающая ряд кардинальных мер по активизации международного сообщества в направлении урегулирования проблемы распространения инфекционных и других заболеваний. Приведем некоторые пункты этой программы, в которую привлечены не только Всемирная организация здравоохранения, но и самые разнообразные институты и неформальные движения. Итак,

1) в срочном укреплении нуждаются системы здравоохранения во многих развивающихся странах, ресурсы которых явно недостаточны для решения этой задачи;

2) нужны специальные чрезвычайные средства (5 - 7 млрд. $ в год) для лечения СПИД-а, малярии и туберкулёза по всему миру;

3) часть финансовых ресурсов следует направлять на приобретение обязательств глобального уровня (на разработку новых препаратов и методов лечения);

4) необходимо создать налоговые стимулы в богатых странах для производства избыточных лекарств и одновременно снять барьеры для размещения препаратов на территории бедных стран;

5) следует пересмотреть политику ценообразования в сфере здравоохранения и существующие правила лицензирования препаратов;

6) обязателен глобальный подход к всеобщему здравоохранению, для чего нужно отрешиться от забот отдельных стран и перестроить существующий вектор политики[259].

Предлагающийся проект, конечно, имеет определённую привлекательность, но он реализуем в иных социально-экономических и мировоззренческих условиях. Богатые страны по-прежнему до умопомрачения нечутки[260] к нуждам большинства населения мира. И та научная революция, которая затронула современную медицину, а через неё – жизнь простого человека, – имеет обратную сторону. Её целесообразно рассмотреть на примере идентичности человека.

Эта проблема чаще всего осознаётся как проблема адаптации человека к современным, радикально меняющимся условиям жизни. Ещё в советской глобалистике ей было уделено внимание под углом зрения демографии, биологии и социологии[261]. Сегодня она находится в фокусе внимания различных специалистов – эволюционной биологии и психологии, этологии и кибернетики, когнитивной неврологии и социологии, антропологии и этики. Её осмысление справедливо ведется посредством метафоры «антропологические ловушки», которые возникли и сыграли свою роль из-за: а) реализации уродливых социально-антропологических доктрин; б) разрушении базисных определений homo sapiens; в) осуществления негативных цивилизационных, геополитических процессов, в т.ч. глобализации[262].

Нужно заметить, что к такому пониманию, а именно: «анропологического излома», «антропологического тупика», «антропологического кризиса» пришли не сегодня. В наиболее общем виде эта проблема была поставлена О.Тоффлером в программной работе «Футурошок» (1972): в результате встречи с радикальными переменами в жизненном укладе, формах, ритме[263] возникло особое психобиологическое состояние человека – боязнь перемен[264]. При нарастающих изменениях во внешней среде происходит изменение психического состояния людей (ощущения «бомбардированы», индивиды пребывают в состоянии «информационной перегрузки», решения принимаются в состоянии стресса, без должной рефлексии и оценки). В результате мы можем наблюдать миллионы (если ни миллиарды) «жертв футурошока». Правда, Тоффлер интерпретировал перемены как вторжение будущего в настоящее и на этом основании пытался построить «мировую теорию адаптации». Она, между прочим, предполагала управление изменениями в сторону смягчения их последствий, демократизацию самих методов и пересмотр всех (в т.ч. технократических, как неадекватно представляющих цели человечества) ориентаций в будущее.

В 90-е годы эта проблема зазвучала иначе, и, прежде всего, в связи с биотехнологической революцией (разработка и внедрение в практику новых лекарственных средств; успехи в исследовании стволовых клеток; генная инженерия). С её помощью открылась возможность заняться евгеникой (греч. έυγενες – благородного происхождения, породистый), т.е. практическим улучшением человеческой природы, исправлением изъянов предшествующих ступеней антропологической эволюции. Отсюда проистекает и наиболее серьезная угроза – «возможность изменения природы человека и в силу этого – переход к «постчеловеческой» фазе истории»[265]. По ходу заметим, что природа человека в мировых религиях, а тем более, в западной науке и философии модерна (т.е. ХVI – ХХ ст.), – величина постоянная[266]. Ситуация меняется к концу ХХ века, когда происходит серьёзный социокультурный сдвиг в представлениях о ней. Появляется идея о нежесткой, не-предзаданной природе человека, которую можно деформировать в удобном направлении. Разумеется, наука, рынок и СМИ здесь должны сделать своё эпохальное дело, внушив человеку комплекс недостроенности, ущербности. Но главная ставка делается на общественные движения (напр., Всемирную Ассоциацию трансгуманистов - WTA)[267], отстаивающих принципы изменения эволюции человека и появления его нового, более совершенного вида.

Тем не менее, есть серьезные причины думать об этой проблеме иначе. Обеспокоенность прохождения именно такой, либерально организованной траекторией вовсе не напрасна, поскольку самоинструментализация вида (Ю.Хабермас) несёт в себе новые противоречия и проблемы. Например, этическую дилемму видят в том, что: а) генетически запрограммированные личности уже более не рассматривают себя как безраздельных авторов своей собственной истории жизни; б) в отношениях с предшествующими поколениями они уже более не могут без каких-либо ограничений рассматривать себя в качестве равных по происхождению личностей[268]. Не секрет, что креативные умы сейчас занимают разнообразные перспективы: перспектива киборга (соединение «естественного» человека и техногенных деталей), перспектива полностью искусственного существа (создание Франкенштейна), перспектива создания «сапиентиссимуса» (сверхразумного организма); перспектива «улучшенных людей» (частичный андроид)[269]. Конечно, эти перспективы опираются, с одной стороны, на факт ухудшающейся генетики вида homo[270], а с другой, на потрясающие успехи современной науки и техники[271]. Но масштаб проблемы не исчерпывается такими её границами. Скорее наоборот, он только его минимизирует и затемняет.

Чтобы понять это, нужно обратиться к услугам философской антропологии, которая имеет дело с «сущностью и сущностной структурой человека» (М.Шелер)[272]. По большому счету, в человеке заложены и в разной степени развиты три программы: биологическая, социальная и духовная. Спор о первенстве какой-нибудь одной – это сквозная проблема всей обозримой истории и культуры, поскольку за каждую программу в разные эпохи ратовали религия, философия, искусство и наука. У них всех находились аргументы в пользу редукции человека либо к биологическому, либо к социальному, либо к духовному основанию. Но на самом деле современная ситуация человека говорит о том, что за основу её понимания и трансформации берется человек западного типа, не мыслящий себя вне долголетия, комфорта, достатка и конечно же, процедуры самоуправления своим собственным развитием. При этом в расчет не взяты антропологические сюжеты иных цивилизаций, где вообще по-другому акцентирована и представлена сущность человека, а также указаны варианты её проявления в социуме и во взаимодействии с космосом. В терминах современного гуманитарного знания, – выстроены формулы идентичности.

Так, в Китае человеческая сущность соотнесена с Дао (Законом), с природой и развивается циклично; в Индии она находится в зависимости от многообразных высших и низших сил, но сопряжена с универсальным духовным принципом – Брахманом. В исламской цивилизации человек – творение Всевышнего, а в православной – отображение Святой Троицы. И только Запад предоставил homo самому себе, своей квазидуховности (рассудку, воображению, желанию и капризу), отбросив божественное измерение своего присутствия в мире; через труд соединил его с природой, и через труд таки удалив его из природы, сделав при этом её врагом (!); поместив его в социальную семью, вскоре максимально освободил от «пут» этого самого социума. Но самое, пожалуй, важное состоит в том, что, будучи вооруженным наукой и техникой, «западоид» объявил всю предшествующую эволюцию человека – тупиковой, а значит, ложной. Т.е., отвергая разнообразный опыт других народов и цивилизаций, он предложил свой исключительный – по меркам истории, – антропологический марафон, всеобщим достоянием человечества. Иначе говоря, ценности «западоида» объявлены ценностями всего человечества.

Исправление сложившейся ситуации может видеться по-разному, в зависимости от понимания общего вектора эволюции, её «механизмов» и целей. Но здесь обращает на себя внимание принцип, в соответствии с которым человечество никогда – в своём извилистом пути – не обходилось sine ulla religione[273], будь-то ранняя древность, будь-то средние века, будь-то современный мир с его сциентистской, квазимистической и фетишистско-денежной духовностью. Парадокс этой духовности состоит в том, что посредством неё человек находит себя как «иного», «чужого» «постороннего», и в тоже время целый мир, бытие оказывается несовершенным, чуждым и враждебным. Таких людей Ф.Г.Лорка называл «духовными кастратами».

Подобное положение дел, если воспользоваться подходом отечественного ученого И.З.Цейхмистро[274], проистекает из нарушения адекватных отношений, вытекающих из структуры духовности, и, как следствие, деформации самой структуры духовности. Развивая этот подход, можно предположить, что последовательное отрицание Бога и Природы, плюс секуляризация Правды и Истины западной цивилизацией, были компенсированы механически понимаемым трудом, техникой и технологией, усеченным общением, товарами, деньгами как «плавающими» знаками, наконец, потреблением, опосредующими отношение человека к человеку. Духовность просто «испарилась», стала ненужной помехой в достижении эгоцентрических устремлений «западоида». Напротив, наращивание «технологической реальности наших вещей» (Ж.Бодрийяр), становится судьбой этого человека и его культуры[275].

Поиски выхода из патовой ситуации видятся в возрождении духовности, как величины, способной вновь собрать распадающийся строй бытия. Для этого нужно признать ту простую истину, что «сегодняшнее катастрофическое состояние человека, его духа, его культуры и его природы и его природной среды обитания явно требуют от нас не количественного измерения отношения человека к миру, к себе и к собственной культуре, не к простому умножению созданных им, под господством теоретического, научно-технического разума, социальных, экономических и технических благ, а коренной переориентации человеческой жизни и культуры, подчинения логики его разума логике сердца, теоретического разума – разуму практическому, духовно-ценностному...». Таким образом, «человечество сможет выжить, лишь возродившись духовно»[276]. Иначе говоря, для того, чтобы поставить под контроль научно-техническую революцию, меняющую на наших глазах все измерения бытия, нужна духовная, этико-гуманитарная революция, в виде ревизии и смены существующей парадигмы развития человека и мира. Это же требование говорит о недостаточности телесно-биологической и техно-кибернетической или идентичности потребляющего животного (homo consuming), о том, что многие опыты построения социальной идентичности без учета духовных потребностей, – несовершенны. Напротив, если и возможна глобальная идентичность, то она будет выстраиваться на духовном фундаменте. Его же нужно только построить из тех разновекторных, духовных и культурных традиций, которые дожили до ХХI ст. и представляют главное условие продолжения мирового жизненного процесса. Других ресурсов, похоже, у человечества просто нет.

Поэтому, дискретное по культурным и цивилизационным признакам человечество вынуждено искать адекватный «механизм» развития различных культур и формат их взаимодействия. При рассмотрении данной проблемы нужно учитывать сложившееся теоретическое понимание[277] тех процессов, которые происходят в мире на уровне непростых контактов культур между собой, а также моделей межкультурного взаимодействия. Отличительной чертой культурологического видения феномена культуры является то, что культура – суть универсальный феномен человеческого бытия, поэтому не существует ни одного человеческого сообщества или социальной группы без присущей им культуры. Кроме того, нужно вспомнить, что культура находит своё выражение в ценностях, нормах и идеалах; она не наследуется генетически, а усваивается с помощью процедур научения и прививается воспитанием. Но для нас здесь важна другая её грань: человечество не является единым социальным коллективом, свидетельством чему есть факт присутствия – на его палитре, – разных этнических, религиозных и социальных культур. И это несмотря на доминирование кросс-культурного убеждения о том, что все человеческие культуры, несмотря на их разнообразие, имеют в основе своей больше общего, чем специфического.

Если же посмотреть на проблему развития и взаимодействия культур сквозь призму истории, то обнаружится, что в ней имели место такие основные варианты: 1) синтеза культур, или образования нового культурного пространства на основе автохтонной и «привходящей» культурных систем (в чистом виде не встречается нигде, однако о его проявлениях можно говорить в случае встречи западноевропейской цивилизации с культурами до-колумбовой Америки; 2) симбиоза культур, или причудливого сочетания/ сожительства инородных культурных укладов и традиций, которые, впрочем, никогда не объединяются в органическую целостность, существуя как взаимодополняющие величины (колониальная Индия, Россия, прошедшая петровскую модернизацию, Япония после Второй мировой, Турция в ХХ веке); 3) противостояние культур, или неприятие и отчуждение культуры «другого» (Греко-персидские войны как оппозиция Азии и Европы, оппозиция «кочевых» и «городских» культур», культуры Запада и колонизированных народов). В таком случае можно говорить о следующих моделях взаимодействия: 1) содействия; 2) дополнительности; 3) альтернативности. На первый взгляд наш глобальный мир развивается по этим моделям[278], однако, основной тенденцией, выражающей суть культурных процессов, является глобализация культурной сферы.

Вместе с тем, ещё Н.Я.Данилевский и К.Н.Леонтьев показали, что культурный рост человечества возможен как связно-дифференцированный рост отдельных культур. Последний может состояться при адекватном отношении к собственной культурно-генетической программе, плюс аккуратной «пересадке», «прививке» и «почвенном удобрении» со стороны иных культур. Только в этом случае всякую культуру ожидает «цветущая сложность», которая способна стать историческим, ценностным и эстетическим эталоном для других. Иное дело современная ситуация, описываемая при помощи понятия «культурная глобализация». Оно охватывает несколько существенных явлений: новые глобальные структуры (мультнациональные корпорации и глобальные культурные рынки); рост интенсивности, объема и динамики культурного обмена и коммуникаций всех типов; взлет западной массовой культуры и международных деловых связей как главного смысла глобального культурного взаимодействия; смещение географии культурного взаимодействия в сторону от некоторых важных путей, характерных для мирового порядка времен Второй мировой войны[279]. Разумеется, такая ситуация сложилась не в одночасье, ей предшествовал длительный подготовительный период. Но и он, и современная культурная глобализация должны восприниматься через идею универсализации культуры Запада[280], вначале культуры Возрождения, затем культуры Нового времени, а теперь – современной американской поп-культуры. За всем этим стояли, по мнению Т.Парсонса, эволюционные универсалии западной культуры: 1) системы коммуникаций; 2) система родства; 3) определенная форма религии; 4) технологии; 5) социальная стратификация; 6) культурная легитимация; 7) административная бюрократия; 8) рыночная экономика; 9) система обобщенных безличных норм; 10) демократические объединения[281].

Но такие специфические культурные универсалии[282] не могли не вызвать – у представителей других культур, вошедших в контакт с Западом, – реакции культурного партикуляризма (лат. particular – частичный, частный), или обособления. На самом деле мировоззренческие основы иных культур могут содержать в себе как механизмы инкорпорации иного культурного опыта, так и механизмы его блокировки или борьбы с ним. И то, и другое проявляется в конкретной ситуации, при обязательном учете состояния субъекта культурной коммуникации. Такими субъектами могут быть индивид, социальная группа, общество и сверхсложное общество типа цивилизации. Все они в своём функционировании характеризуются наличием стратегем, или устойчивых коллективных ориентаций на смысл. Если мы возьмём западноевропейскую цивилизацию, то в её недавней истории можно выделить стратегему рациональности (XVII – XVIII ст.), стратегему волюнтаризма (ХIХ ст.) и стратегему желаний (ХХ ст.)[283]. Но за пределами европейского и подчиненного ему колониального культурного круга жили, развивались и давали свои положительные культурные плоды иные стратегемы (!). Скажем, в Китае стратегема гаромонии природы, человека и государства; в Индии стратегема освобождения человека и мира от пут сансары; в исламских обществах – стратегема приведения мира к правоверию; в православной (восточнохристанской) цивилизации соборно-сотериологическая (греч. Σοτηρ – Спаситель) стратегема.

Конечно, многие из стратегем сейчас ослабли, как и деформированы сами культурные универсалии не-западных культур и цивилизаций. Но на повестке дня стоит вопрос о стратегеме мудрости, способной скорректировать маршрут человечества, направленного западной цивилизацией по ложному пути. Мудрость же по своей природе софийна[284], т.е. охватывает собою все без исключения проявления алкания дискретным человечеством высшего смысла бытия. В этом контексте, думается, и нужно рассматривать программу деятельности ЮНЕСКО в сфере культурной политики. В неё входят следующие приоритеты и цели:

- сохранение культурного разнообразия;

- обеспечение доступа населения мира к социально значимой информации;

- сохранение и использование культурного наследия как ресурса устойчивого развития;

- построение общества знаний;

- расширение межкультурного и межконфессионального диалога;

- развитие культурного туризма.

Но эта программа пока не выполняется, поэтому отсутствие мудрости проявляется в ряде других глобальных проблем, прежде всего ближайших проблем этой группы – обеспечения социальной стабильности и управления внутриличностным и внутрисоциальным хаосом. Среди факторов, которые традиционно мешают социальной стабильности и развитию общества (личности) принято называть алкоголизм, наркоманию, проституцию и различные проявления (конфессиональной, этнической, межклассовой и бытовой) агрессии. К этому списку сейчас добавляют криминальную проблему, которая после «великой криминальной революции» (С.Говорухин) 90-х разъедает не только социальные ткани России и постсоветского пространства, но и всего остального мира. Помимо этого указывается на коррупцию как раковую опухоль любого современного общества[285]. Наконец, если в данный список нужно внести проблему маргинальности [286], которая, между прочим, возникает и развивается преимущественно в пределах определённого общественного строя[287], являясь выражением его идеологических и ценностных устремлений, то картина будет более или менее полной.

Но указанной проблематикой, чего не хотят признавать авторы-апологеты западных ценностей, кроется модель отношений («война всех против всех»[288]), продуцированная Западом в качестве социокультурного инварианта для себя и всего остального мира. Тем более, сейчас он всесторонне научно обоснован. Имеется в виду социально-экономическая теория лауреата Нобелевской премии А.фон Хайека. Согласно её положениям социальная стабильность выводится не из «таксиса» (ранее заданного порядка), а из «космоса» (порядка, возникающего благодаря спонтанности). Всякий «конструктивизм» или способность общества преобразовываться в лучшую строну на основе некоторого проекта, отличается информационной иллюзией, умалением личности и её свободы. Следовательно, он обречен на провал (даже если общество планирует производство, контролирует финансовые потоки, имеет систему социальных льгот, принимает законы по охране окружающей среды и т.д.). Другое дело «расширенное общество», отправляющееся в своём функционировании от эгоизма индивида, правильного понятого им собственного интереса. При этом легитимность спонтанного порядка обеспечена онтологически – свободным индивидуальным человеческим действием, социологически – через действие рынка как единственного, хотя и иррационального способа интеграции разобщенных индивидуумов, и через право – защитой лишь некоторых его, человека, ожиданий[289].

Но порожденный Западом индивидуализм как антропологический сюжет и либерализм как идеология, вызывали у тех же западных теоретиков страх аномии (греч. α – отрицательная частица, и νομος – закон, т.е. в знаменателе – беззаконие). Так думал Э.Дюркгейм, опасаясь за разрыв социальных связей[290]; так думал Г.Лебон, когда предвосхищал появление «толп»[291]; так думал Р.Генон, когда указывал на полностью профанный характер социальных отношений на Западе и отсутствие у него подлинно интеллектуальной элиты[292]. Сейчас этой проблемой всерьёз озабочен французский политический мыслитель и общественный деятель Ален де Бенуа, пытающийся ещё раз доказать, что «либерализм в той мере, в какой он основывается на индивидуализме, стремиться к разрыву всех социальных связей, превосходящих уровень индивида»[293]. Однако все эти опасения, связанные с хаотизацией и дерегуляцией социальных процессов имеют глобальный масштаб, поскольку глобальное доминирование США, плюс деятельность Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития, служат распространению неолиберальной гегемонии. Причем, ей не видно адекватного противоядия, даже на уровне теории[294], не говоря уже о практике[295].

Из этой ситуации видится один выход: понятие свободы – в социальных практиках – должно быть заменено на понятие блага, а понятие прав индивида должно быть вытеснено понятием групповых прав. Эти изменения, по мнению В.Г.Федотовой[296], могут обеспечить становление «хорошего общества» (Good Society), т.е. модели общества, основанного на ценностях и социальном порядке. Нетрудно догадаться, что подавляющее большинство стран мира, включая постсоветское пространство, находятся на ином, хаотическом векторе своего становления. Программа же минимум по стабилизации существующего в хаотизированном виде общества предполагает ряд мер:

1) обеспечение прожиточного минимума для всех его членов;

2) государство должно стремиться устранить разрыв между бедными и богатыми;

3) государство и общество обязаны заботиться об обеспечении собственной безопасности;

4) государство должно проводить политику повышения благосостояния собственных граждан.

Но все эти шаги в полной мере связаны с решением продовольственной проблемы, которая, в свою очередь на сегодня зависит от оптимизации проблемы научно-технического прогресса.

Как мы видели, в таблице № 1 присутствуют проблемы, входящие сразу в два или три класса (системы) глобальных проблем. Это отнюдь не формальное обстоятельство, постольку, поскольку продовольственная проблема, проблемы НТП и обеспечения основных прав людей и свобод человечества, пронизывают генетически, структурно-морфологически и содержательно разнородные проблемы мирового развития. В первую очередь это касается проблемы обеспечения населения планеты Земля доступным и качественным продовольствием.

При рассмотрении продовольственной проблемы важно вспомнить об эпохе колониализма. В этот период сложилась система зависимого положения большинства незападных регионов планеты от метрополий. Созданные западными государствами (Испанией, Португалией, Голландией, Великобританией, Бельгией, Францией, Германией, а позже США) колонии способствовали активной их индустриализации, поставляя как сравнительно дешевое сырье и рабочую силу, так и продовольствие. Вспомним те же «колониальные товары»: пряности, кофе, чай, цитрусовые и т.д. Следует также отметить, что в большинстве стран Азии, Африки и Латинской Америки в данный период сформировалась моноукладная и зависимая экономика, сориентированная на экспорт продовольственных и технических культур. Такой тип экономики, несмотря на демонтаж колониальной системы и попытки автономного развития, во многом сохранил свои зависимые позиции.

В 60–70-е гг. ХХ века эта проблема вышла на новый уровень. В связи с положительной демографической динамикой решение продовольственной проблемы видели исключительно в новых биотехнологиях[297]. «Зелёная революция», которую обеспечили химия и микробиология, снизила трудоёмкость, малую рентабельность и зависимость сельского хозяйства от природно-климатических условий. В конечном итоге применение в животноводстве кормовых дрожжей и белковых соединений, а в сельском хозяйстве химической борьбы с вредителями, не оправдало надежд: в первом случае отрицательному воздействию подвергся организм животных, а через цепочку питания и сам человек; во втором случае применение минеральных удобрений[298], наряду с экономическим эффектом, повлекло за собой загрязнение почв и гидросферы, размножение и мутацию насекомых-вредителей[299]. Но самое, пожалуй, важное обстоятельство состояло в том, что пестицидная нагрузка на среду обитания производит разрушение иммунной (защитной) системы человека. В результате чего человек совершенно безоружен перед обычными заболеваниями – сердечно-сосудистыми, дыхательной и нервной систем, не говоря уже о более серьезных. Причем ожидается динамика мутаций в человеческом организме[300].

Но в конце ХХ – начале ХХI ст. продовольственная проблема получила неожиданное развитие, но никак не разрешение. Речь идет о новом витке использования био- и нанотехнологий, при помощи которых производят продукты питания в различных объёмах и с увеличенным сроком использования. То есть, на повестке дня генетически модифицированные продукты питания. В США, например, треть производимой кукурузы, более половины соевых бобов и хлопка уже произведены про законам биотехнологий, или с измененной генетической программой. То же касается и большинства других обиходных культур. Нынешний сдвиг в управлении жизнью растений и животных обещает привести к устранению их болезней, к ликвидации феномена оскудения почв и засухи, а также к успешному противостоянию с любыми вирусами и бактериями. Но у подобного оптимизма есть контрагент в виде последовательного скепсиса в дальнейших разработках, поскольку неизвестна траектория развития растительных и животных видов, не говоря уже о неизученном влиянии на человеческий организм. Здесь, по мнению скептиков, человечество и биоту ожидает очередная рукотворная ловушка.

Тем не менее, сегодня эта проблема осмысливается как проблема продовольственной безопасности стран и человечества в целом. Её адекватное состояние – это необходимое условие устойчивого (справедливого) экономического развития, фактор социально-экономической стабильности любой страны[301]. Выше уже указывалось на экономическое неравенство стран и регионов мира, которое, между прочим, актуализируется в виде неравного доступа людей к продуктам питания и чистой воде. Недавно организация ООН по вопросам продовольствия и сельского хозяйства (ФАО) обозначила свои приоритеты: сократить число голодающих в мире с 800 до 400 млн. человек.

В этом контексте нужно остановиться на ближайших шагах оптимизации ситуации. Так, в нынешнюю стратегию глобальной продовольственной безопасности входят пункты:

- расширение сельскохозяйственного производства (за счет биотехнологий);

- последовательная реализация социальных программ для наименее защищенных людей;

- расширение торговли и проведение глобальных торговых переговоров;

- совершенствование методов обеспечения продовольственной безопасности;

- проведение мероприятий по упреждающей помощи странам в чрезвычайных ситуациях[302].

Конечно, эти меры выглядят абстрактно, но они требуют консолидации всех здоровых сил человечества, перестройки экономических отношений и ревизии большинства современных технологических решений, их поддерживающих.

Если обратиться к проблеме научно-технического прогресса, то здесь нужно четко оговорить её реальный масштаб. В.В.Загладин, И.Т.Фролов и А.Н.Чумаков указали на то, что непосредственно проблема НТП соотнесена с интерсоциальными и внутрисоциальными проблемами. Остается загадкой то, почему проблема НТП не «прописана» в классе проблем «общество – природа», ведь она с очевидностью входит во все три подгруппы этого класса.

Начатый ранее разговор о научно-технической революции отнюдь не случаен, ведь на неё современным человечеством возлагались и возлагаются большие надежды. В первую очередь в решении таких глобальных проблем как продовольственная и проблема здравоохранения, а затем и всех остальных проблем эко-социо-технического характера.

Переходя к рассмотрению понятия прогресса в науке и технике укажем на то, что вообще прогресс ассоциируется с типом восходящего развития, поступательным движением вперед, которое сопровождается переходом от простых форм бытия к сложным, от низшего к высшему, от менее совершенного к более совершенному. При этом прогресс в органической природе связывается с критерием совершенствования (самосовершенствования) организации, структуры и функций биологических систем. В социуме дело обстоит несколько иначе: в его онтологии – на первый взгляд – сопряжены в систему политическая, экономическая и культурная сферы, а природа с её эволюцией форм представлена в «снятом» человеческой деятельностью виде. Однако в истории развития общества наблюдаются социальные и технологические революции, обуславливая его нелинейную динамику и «ускоряя ритмы истории» (Б.Ф.Поршнев).

Если говорить о технологических революциях, то нужно подчеркнуть, что аграрная, промышленная и собственно научно-техническая революции стали основными вехами социального прогресса[303], подготовившими соответственно аграрный, индустриальный и постиндустриальный типы социума и антропологические типы, им имманентные. Но более верной можно считать позицию, вносящую дифференцированный взгляд на прогресс в области науки и техники. Сейчас уже понятно, что в обществе, до поры – до времени совершаются относительно независимые процессы, которые можно охарактеризовать как науковизацию [304] и технизацию [305] производства. Но благодаря институту науки, который выступил основным фактором материального производства, была сформирована новая система: «наука – техника – производство», интегрировавшая в себе оба процесса[306]. Понятие «научно-техническая революция» как раз корректно определять, учитывая наличие именно такой системы: НТР – это коренной переворот в системе продуктивных сил общества, ставший возможным вследствие слияния научной и технической революций в единый процесс; он охватывает все компоненты социальной системы, существенно изменяет вид социума, обуславливает его быстрое развитие [307]. Конечно, в данном определении содержится указание на взаимосвязь изменений, происходящих в современных науке и технике, со значительными социальными сдвигами. Но предлагающаяся модель есть ни что иное, как вариант технологического детерминизма, опирающегося на представление либо о линейном развитии (от науки – через технологии – к социуму), либо на идею одновременного воздействия технологии на общество и самое себя. История последних лет показала ограниченность этого представления, на смену которому пришла модель контекстуального взаимодействия между наукой, технологией и обществом [308]. В ней нет «независимой переменной», напротив, тут наблюдается взаимосвязанное воздействие всех подсистем.

Тем не менее, для интегральной оценки происходящих изменений, к которым одни авторы приписывают предикат «прогрессивности» или «прогресса»[309], а другие – «регрессивности» или «регресса»[310], нужно учитывать две переменные: 1) параметрические характеристики развивающегося процесса на уровне системы и отдельных подсистем; 2) критерий прогресса, формируемого на основе ценностей, с позиций которых производится оценка[311]. В таком случае познавательная ситуация заметно усложняется.

Дело в том, что сегодняшний социум, после открытия Римским клубом «пределов роста», уже не может анализироваться и оцениваться с позиций благодушного сциентизма и технооптимизма, т.е. на основе сугубо технологических критериев (ресурсы, качество организации процессом и его управления, операциональная структура и т.д.). Напротив, в расчет должны быть взяты шлейфы ближайших и далекоидущих последствий НТР, которые касаются экосистемы планеты (глобальные климатические изменения, проблема «озоновых дыр», биоразнообразие), судьбы отдельного человека (его психофизического состояния и идентичности) и человечества (его демографических, экономических и культурных показателей) в целом. К этим рискам и опасностям следует присовокупить ряд проблем, связанных с информационной революцией (создание всемирной информационной сети, «Всемирной паутины» или «Матрицы» – World Wide Web, цифровых и волоконно-оптических технологий), часто неосознаваемых даже специалистами. По мнению технооптимиста Р.Ф.Абдеева, информационная революция порождает исключительно позитивные явления в промышленном производстве и социальной сфере: 1) сокращается число занятых в промышленном производстве и сельском хозяйстве; 2) происходит сокращение традиционных видов сырья, что способствует природосбережению; 3) наукоемкие производства позволяют небольшим государствам добиваться впечатляющих успехов в экономике; 4) возникает новая конфигурация власти: власть интеллекта, власть информации, и традиционные – законодательная, исполнительная и судебная; 5) интенсивно работают глобальные рыночные механизмы, включающие не только материальное производство, но и банковский сектор, научные исследования, систему образования; 6) уходит в прошлое деление мира на капиталистический и социалистический лагерь; 7) в системы образования и здравоохранения вливаются новые потоки капиталов; 8) осуществляются невиданные ранее проекты по охране природы, по погашению энтропии[312].

Всё бы хорошо, но наступившая информационная эра, которая меняет расстановку сил в паре: «наука» – «техника» в пользу «технонауки»[313], а затем и всего социального контекста, не столь однозначна в параметрическом и ценностном измерениях.

Например, М.Г.Делягин справедливо полагает, что «человек эпохи информационной революции живет на основе представлений «информационного мира», которые всё более отдаляются от мира физического. Этот нарастающий разрыв между представлениями (а значит, и мотивацией) и реальностью порождает ошибки, масштаб и разрушительность которых также растут»[314]. Проще говоря, информационная революция, значительно превышая физические границы индивидуального восприятия, загоняет людей в своеобразный «информационный тупик». То же самое касается «ловушки коммуникаций», в которой человеческое познание теряет свою сущность, где попросту отменен процесс убеждения, деформировано подлинное целеполагание[315]. Отсюда напрашивается вывод о двойственности научно-технического прогресса, о необходимости соизмерения его «шагов» с иными социальными структурами и функциями.

Если же прибегнуть к оптимистическому взгляду, то следует: ничто кроме науки и её «прорывных» направлений не избавит человечество от груза большинства (а в некоторых трактовках, – всех) глобальных проблем. Например, современная наука в состоянии решить:

- проблему альтернативных источников энергии (геотермальная, солнечная и энергия ветра);

- проблему минимизации и интенсификации процессов, происходящих во всех сферах жизнедеятельности за счет «нанотехнологической революции»;

- проблему создания новых (взамен вымирающей флоре и фауне) органических систем путём привлечения методов генной инженерии;

- проблему человеческого здоровья, в аспектах её «качества» и продолжительности[316]. Но намеченный «прорыв», так или иначе, связан с множеством других переменных социальной динамики, учет которых – дело отнюдь не бесспорное.

В этом отношении, для понимания характера происходящего, целесообразно пользоваться комплексом критериев общественного прогресса, которые выделяют наиболее важные траектории социальной динамики:

1) степень информатизации, компьютеризации, электронизации, медиатизации общественной системы;

2) темпы роста производства товаров и средств производства, в т.ч. компьютеров;

3) темпы роста услуг, в особенности в гуманитарной области (в здравоохранении, образовании, социальном обслуживании), а также в профессионально-технической области;

4) степень свободы индивидов, занятых во всех сферах общества;

5) уровень демократизации общественной системы;

6) степень реальных возможностей для всестороннего развития индивидов и для проявления творческих потенций человека;

7) увеличение человеческого счастья и добра [317]. Но даже при таком системном подходе из поля зрения «выпадают» важнейшие ракурсы рассмотрения общественного прогресса как: социальную сплоченность, безопасность в разнообразных её проявлениях, организационно-управленческий механизм [318], и, конечно же, удовлетворенность экологическими параметрами жизни. Все они сегодня также выступают критериями (координатами, метриками, индикаторами) шагов прогресса. Понятно, что ставка на сугубо сциентистски-техницистское понимание социоприродной динамики просто обречена. Информатизация – это не самоцель, а одно из условий прогресса[319]. То же самое касается подготовки субъектов этого процесса – ученых и инженеров[320], которые сегодня просто обязаны владеть принципами «этики для технологической цивилизации» (Г.Йонас), прежде всего – принципом ответственности. Но прежде чем обозначить его, нужно сделать небольшое отступление и посмотреть на истоки нынешней, в чем-то пафосной, но более всего, трагической ситуации.

К этим проблемным истокам обращались различные мыслители – Н.Бердяев и М.Хайдеггер, Г.Маркузе и М.Хоркхаймер, Ж.Эллюль и Т.Роззак, Х.Ленк и У.Бек. В знаменателе их поисков значится формула: социальный, а тем более, научно-технический прогресс – земная религия эпохи модерна, которая по-прежнему культивируется Западом и его эпигонами. Она утверждает, причем, безальтернативно определенный проект обустройства мира. И это несмотря на серьезную оппозицию такой «религии», которая идёт от Ж.-Ж.Руссо. Если посмотреть на структуру этой «религии», то она включает в себя: культ «инструментального разума», волюнтаристски-технологическое отношение к миру (как к природе, так и к социальному окружению), поступательную рационализацию всего, проповедь селективных целей и ценностей на