Стороны международного конфликта.

Все конфликты, происходящие в международной системе или выходящие на ее уровень, неизбежно связаны с поведением государств как основных участников (сторон, субъектов, акторов) этой системы – международных отношений.«Однако в зависимости от того, представлены ли обе противостоящие стороны в конфликте государствами, либо лишь одна из них является государством, либо государство выступает в качестве третьей стороны во внутреннем конфликте на территории другого государства, появляется возможность для первичной классификации международных конфликтов, для выделения их отдельных видов (категорий, типов).

Межгосударственный конфликт в той же степени органичен, естествен и традиционен для системы международных отношений, в какой эта система является по своей природе межгосударственной.

В англоязычной литературе, как известно, слова «nation» и «state» взаимозаменяемы, в связи с чем такие ключевые для всех международных дисциплин категории, как «international relations», «international law» или «international war», понимаются соответственно как «межгосударственные отношения», «межгосударственное право» и «межгосударственная война». Эта лингвистическая особенность напоминает тем не менее о том, что важнейшей чертой «войны» выступает «легитимность», а именно убежденность в том, что только «легитимные власти» – государства и их представители – обладают правом обращения к войне, осуществляют «признание и защиту в войне»[4].

Такой подход подтверждается и Уставом ООН, в п. 4 ст. 2 которого в формулировке принципа неприменения силы используется выражение «international relations». Поэтому считается, что сферой соблюдения принципа неприменения силы являются именно «межгосударственные отношения», а не отношения внутри государств – межнациональные отношения внутригосударственного типа.

Вот почему с международным (межгосударственным) конфликтом связывается прежде всего такое понятие, как «агрессия», которой в соответствии с Определением агрессии, принятым Генеральной Ассамблеей ООН в 1974 г., является «применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства». Как пишет, комментируя эту формулировку, специалист из Стокгольмского университета А. Рифаат, «агрессия, в соответствии с этим Определением, существует только в том случае, когда реальная вооруженная сила применяется одним государством против другого государства»[5].

Определение агрессии (ст. 3) относит к актам агрессии такие, в частности, межгосударственные действия, как:

• вторжение или нападение вооруженных сил государства на территорию другого государства или любая военная оккупация, какой бы временный характер она ни носила, являющаяся результатом такого вторжения либо нападения, или любая аннексия с применением силы территории другого государства или части ее;

• бомбардировка вооруженными силами государства территории другого государства или применение любого оружия государством против территории другого государства;

• блокада портов или берегов государства вооруженными силами другого государства;

• нападение вооруженными силами государства на сухопутные, морские или воздушные силы либо морские и воздушные флоты другого государства;

• применение вооруженных сил одного государства, находящихся на территории другого государства по соглашению с принимающим государством, в нарушение условий, предусмотренных в соглашении, или любое продолжение их пребывания на такой территории по прекращении действия соглашения.

Если действия одного государства в международном конфликте классифицируются как агрессия, то ответные действия другого или других государств оцениваются в качестве самообороны или международных санкций, поскольку, как пишет американский исследователь М. Уальцер, «все агрессивные акты имеют одну общую черту: они оправдывают насильственное сопротивление»[6].

Пример с агрессией и самообороной, демонстрирующий двусторонний механизм конфликтного взаимодействия государств в наиболее важной для них сфере столкновения интересов безопасности, одновременно иллюстрирует особое значение принципа взаимности для всей координационной по своей природе системы международных отношений. Каждое государство связывает в этой системе свою волю каким-либо международным обязательством по отношению к другому государству, как правило, при условии, что последнее также признает это обязательство. Это означает, что поведение одного из государств, противоречащее ранее принятому им на себя международному обязательству, освобождает потерпевшее государство от соблюдения этого же обязательства по отношению к нарушителю и предоставляет. ему право добиваться того положения, которое существовало до правонарушения, используя для этого меры принуждения.

Международное право имманентно воспринимает, следовательно, присущий системе международных отношений дуалистический механизм конфликтного взаимодействия государств, облекая его в присущие праву юридические формы. Так, разграничение в международно-правовой доктрине и практике наряду с агрессией и самообороной санкционного и несанкционного принуждения, международных правонарушений и самопомощи, деликтов и репрессалий, недружественного акта и реторсии, выделение между^ народных споров как политического, так и правового характера – все это указывает на идущую из веков традиционную функцию международного права быть регулятором межгосударственных конфликтов.

Национально-освободительные войны как особая категория международных конфликтов приобрели это качество после второй мировой войны. Если ранее подобные конфликты оценивались как внутренние, то, согласно Дополнительному протоколу № 1 1977 г. к Женевским конвенциям 1949 г., «вооруженные конфликты, в которых народы борются против колониального и расистского господства и оккупации, за осуществление их права на самоопределение, являются международными вооруженными конфликтами».

В практике ООН эта категория международных конфликтов включала: 1) войны колониальных стран и народов, под которыми понимаются войны народов несамоуправляющихся, а также подмандатных и подопечных территорий, находящихся под колониальным господством; 2) войны народов, борющихся против расистского господства; 3) войны, которые ведутся «народами против правительств, хотя и не являющихся колониальными или расистскими, однако действующих в противоречии с принципом равноправия и самоопределения»[7].

Первая группа из этих конфликтов – «колониальные войны» – была связана с послевоенной эпохой деколонизации и велась колониальными народами против государств-метрополий. По подсчетам Л. Блумфелда и А. Лейс, из 54 вооруженных конфликтов, происшедших в мире в 1946—1965 гг., 12 были колониальными войнами[8]. По статистике Э. Луарда, таких конфликтов было 17 из 127 «значительных войн», случившихся в первые 40 послевоенных лет. Естественно, что по мере приобретения независимости колониальными странами и народами эта группа национально-освободительных конфликтов перестает существовать. Такова же судьба национально-освободительных войн, направленных против расистского господства.

Иные перспективы у национально-освободительных конфликтов типа войн в Палестине, в Восточной 'Бенгалии и Сахаре, которые возникли на почве нацеленных на изменение «политической общности» (целостности) государств внутренних этнополитических или «легитимных» конфликтов. Поразившие весь мир на пороге 80—90-х годов этническо-религиозные или, как их еще называют, межнациональные либо «идентичностные» конфликты питают легитимную нестабильность многих современных государств, ставят под угрозу их целостность. Как сообщает К. Рупесингх, из зафиксированных в 1989 г. 75 вооруженных конфликтов большая часть принадлежала к «идентичностным», нацеленным на существенное перераспределение власти, получение территориальной автономии или независимости[9].

С целью предотвращения ссылки на принцип равноправия и самоопределения народов для расширения практики использования «идентичностных» конфликтов как базы для развития сепаратистских движений, расчленяющих существующие государства, ООН в своей деятельности следует правилу так называемой предохранительной оговорки, в соответствии с которой не подлежат санкционированию или поощрению «любые действия, которые вели бы к расчленению или к частичному или полному нарушению территориальной целостности или политического единства суверенных и независимых государств, соблюдающих в своих действиях принцип равноправия и самоопределения народов». Под охрану этой оговорки подпадают лишь те государства, которые имеют «правительства, представляющие без различия расы, вероисповедания или цвета кожи весь народ, проживающий на данной территории»[10].

Это означает, что принцип равноправия и самоопределения народов как правовая основа для требования об отделении и создании собственного государства может быть использован лишь теми группами населения, которые не имеют пропорционального представительства во властных структурах прежнего государства. Кроме того, в соответствии с современной практикой для применения принципа равноправия и самоопределения народа к конкретным ситуациям и установления, является ли та или иная группа населения народом, обладающим правом на самоопределение, необходима коллективная легитимация в рамках ООН или, например, СБСЕ.

Внутренние интернационализированные конфликты, или «смешанные войны», – это особый вид международного конфликта, появившийся в послевоенный период как своего рода свидетель процесса трансформации межгосударственных отношений в действительно международные

Традиционные военные исследования игнорировали революции и войны, происходившие в отдельных государствах, поскольку они выходили за рамки межгосударственных войн и международных отношений. Считалось, что принцип невмешательства во внутренние дела как бы отделял международную сферу от внутренней, оставляя гражданские конфликты за пределами поля международного рассмотрения. И только после второй мировой войны ученые стали уделять значительно большее внимание гражданским войнам, осознав, что они «заменили международную войну в качестве войн ядерного века»[11].

Действительно, практически все крупные международные кризисы, происшедшие после 1945 г., имели свои корни в гражданских войнах, перераставших в смешанные конфликты. Как утверждают Блумфелд и Лейс, в первые два десятиления после второй мировой войны из 26 гражданских войн лишь 10 были «преимущественно внутренними», а 16 – «внутренними со значительным внешним вовлечением». Роль этой категории конфликтов еще более возросла в последующие годы, и это видно из того, что почти каждые два из трех «режимных», или «идеологических», внутренних конфликтов (34 из 54), происшедших после 1945 г., были, по нашим подсчетам, интернационализированы путем прямого или косвенного вовлечения чаще всего «сверхдержав». Любопытно что в это время подвергался интернационализации лишь один из трех этнополитических конфликтов (12 из 41), причем уже со сравнительно редкой вовлеченностью «сверхдержав».

Поэтому в 60-е годы многим исследователям стало ясно, что международный правопорядок, созданный Уставом ООН на базе принципа неприменения силы, явно не адекватен возникшей реальности преобладания внутренних вооруженных конфликтов над межгосударственными

С одной стороны, как писал профессор Принстонского университета Р. Фолк, было понятно, что международное право традиционно держится как бы в стороне от феномена гражданской войны. Даже Устав ООН не содержит прямого указания на зависимость международного мира от контроля над «внутренним политическим насилием в отдельной стране»[12]. Английский юрист-международник М. Эйкхарст следующим образом описывает эту ситуацию: «В международном праве отсутствует норма, запрещающая гражданские войны. В п. 4 ст. 2 Устава ООН запрещается применение силы или угрозы силой только в «международных отношениях». Возможно, что каждая сторона рассматривает другую сторону как изменников с позиций внутреннего права, но ни повстанцы, ни правящая власть не виновны в каком-либо нарушении международного права»[13]. Единственная функция, выполняемая в данном случае международным правом, состоит в том, что, как говорится в Декларации ООН о принципах международного права 1970 г., «ни одно государство не должно... вмешиваться во внутреннюю борьбу в другом государстве».

С другой же стороны, писал в свое время Л. Хенкин, «все государства признают, что «интервенция» - является противоправной, но они с трудом соглашаются в отношении того, какая интервенция противоречит праву»[14]. «Если право, направленное против международной войны, – развивал он эту же мысль в другом исследовании, – поживает неплохо, то право, запрещающее вмешательство во внутренние войны, живет уже не так хорошо, и оно живет. еще хуже, когда во внутренних войнах проявляется основная идеологическая борьба наших дней»[15].

Современное международное право до сих пор по-разному оценивает помощь, оказываемую третьими государствами сторонам внутренних конфликтов.

Не вызывает, пожалуй, сомнений, что неправомерной следует считать прежде всего помощь, предоставляемую восставшей стороне. В международной практике такая помощь квалифицируется как «подрывное вмешательство». Вместе с тем, хотя в ряде деклараций Генеральная Ассамблея ООН исходит из противоправности «подрывного вмешательства», международное право, действующее на основе принципа взаимности, не может не соотносить этот запрет с решением проблемы оказания помощи правительству как другой стороне внутреннего конфликта. Если существующее правительство утратило народную поддержку и удерживается у власти лишь благодаря иностранной помощи, то разве эта ситуация не создает условий для правомерного контрвмешательства на стороне повстанцев, тем более если они борются за независимость страны?

Сторонники оказания помощи правительству обосновывают правомерность такого шага тем, что только правительство, представляя государство, правомочно выразить «просьбу и согласие», являющиеся главным основанием для вступления иностранных войск на территорию страны и оказания ему иных видов материальной поддержки. Однако этот тезис не менее аргументировано опровергается теми, кто считает, что сам факт гражданской войны ставит под сомнение компетенцию правительства и его правомочность действовать от имени государства. Следовательно, в этом случае речь идет, надо полагать, о помощи не государству, а лишь правительству как одной из сторон в конфликте, претендующей наравне с другой стороной – повстанцами – на власть и представительство своего государства. Такая помощь правительству оправдывает оказание заинтересованными государствами на основе взаимности помощи восставшей стороне, что создает в конечном счете условия для эскалации и интернационализации внутреннего конфликта.

Вместе с тем если принцип взаимности обусловливает запрет на оказание помощи повстанцам отказом в помощи правительству, то нет оснований ставить и правительство в положение, худшее по сравнению с повстанческим движением. Ведь восстание с самого начала может быть результатом иностранного «подрывного вмешательства», приравниваемого современным международным правом к акту косвенной агрессии. Если это так, то иностранная помощь правительству расценивается как форма осуществления третьим государством права на коллективную самооборону.

Юридическая сложность оценки вовлеченности третьих государств во внутренний конфликт связана, таким образом, с разным объемом запретов на оказание помощи повстанцам и правительству. Под «подрывным вмешательством» понимается запрет на оказание практически любой (за исключением гуманитарной) помощи повстанцам. Что же касается помощи правительству, то требования современного международного права сводятся к тому, что «государствам разрешается снабжение существующих властей деньгами и оружием в ходе любого типа гражданской войны, но запрещается посылка войск для помощи властям, за исключением случаев противодействия подрывной деятельности»[16].

Такая асимметрия существующих международных обязательств может быть преодолена путем применения к конкретному внутреннему конфликту принципа пропорциональности, с помощью которого можно было бы уравновесить запреты на оказание помощи обеим сторонам. Речь идет о распространении на каждый внутренний конфликт режима нейтралитета, который предусматривал бы запрещение поставок оружия и предоставления финансовой помощи обеим сторонам, ставя их в условия материального равенства по отношению друг к другу. В правовом же плане это позволяло бы предотвращать «подрывное вмешательство» ссылками на «марионеточность» правительства, а значит, исключало бы возможность злоупотребления правом на самооборону недостаточно легитимными правительствами и поддерживающими их по идеологическим причинам государствами.