Концепция конфликтного следствия.

Не без влияния детективной литературы в криминалистике утвердилась трактовка расследования как «конфликта, схватки, поединка». Существует взгляд, согласно которому уголовно-процессуальный конфликт представляет собой стадию, этап развития криминального конфликта. «В основе каждого преступления, – писал Р. С. Белкин, – лежит конфликт правонарушителя с законом, с интересом общества и государства. Восстановление попранного права начинается с раскрытия и расследования преступления, в ходе которого конфликт с законом может обрести форму конфликт со следователем – лицом, призванным установить истину»[1]. Ту же мысль высказывает О.Я. Баев: «Разновидностью, формой уголовно-правового конфликта является облечение его в уголовно-процессуальные отношения, возникающие между государством и лицом, совершившим преступление»[2].

Через призму конфликта рассматриваются иногда и отдельные следственные действия. Так, Г.Г. Доспулов пишет о «конфликтной ситуации допроса», которая возникает, когда «допрашиваемый отказывается от дачи показаний или дает ложные показания»[3]. Из этого следует суждение, относящееся уже к оценке доказательств: дескать, «материалы показаний обвиняемого (подозреваемого) складываются в ходе подготовки к совершению, совершения преступления и сокрытия следов»[4]. Эти и подобные им суждения составляют своеобразную концепцию конфликтного расследования.

Из отождествления процессуального конфликта с криминальным (с его этапом, формой) неизбежно следует вывод о тождестве подозреваемого (или обвиняемого) с преступником.

Такие отождествления несовместимы с конституционным принципом презумпции невиновности, по которому обвиняемый считается невиновным, пока его виновность не будет установлена вступившим в законную силу приговором суда. Отсюда оговорки, к которым прибегают сторонники таких отождествлений: «В уголовном процессе борются не с обвиняемым как с личностью, а с отдельными проявлениями отсталого сознания, низменных побуждений, за лучшее в этой личности»[5], «...причиной конфликта в процессе допроса, как правило, оказываются несовпадения систем нравственных ориентации общества и личности – свидетеля, потерпевшего, подозреваемого, обвиняемого, а источником конфликта – стремление допрашиваемого помешать следователю в достижении цели допроса»[6]. Затушевывая расхождение подобных воззрений с презумпцией невиновности, А.Р. Ратинов писал о возможности конфликта следователя с недобросовестным обвиняемым, который может быть и невиновным[7]. Мысли же о том, что конфликт может быть инициирован легкомысленным или недобросовестным следователем, предъявившим обвинение невиновному, в этих рассуждениях нет. Между тем такие ситуации нередки. Достаточно вспомнить широко освещавшееся в свое время в печати дело Михалевича, который изнасиловал и убил 34 женщины. До его изобличения за эти преступления были осуждены 14 невиновных, один из которых был расстрелян, а другие, подвергшиеся длительному лишению свободы, стали инвалидами[8]. Такова цена некоторых «побед» следователей в конфликтах с обвиняемыми.

Концепция «конфликтного следствия», а также выводимые из нее и оправдываемые ею практические рекомендации были подвергнуты критике в ряде трудов по теории уголовного процесса и судебной этике[9]. Сторонники же ее как антитезу собственной позиции и объект встречной критики сконструировали и приписали своим оппонентам «концепцию бесконфликтного следствия». По разъяснению Р.С. Белкина, эта концепция трактует следствие как «сотрудничество» правонарушителя и следователя, «трогательный союз единомышленников». Он предупреждает: «Розовые очки концепции «бесконфликтного следствия» только искажают действительность Это средство не защиты закона и морали, а их нарушения»[10]. Однако еще 20 лет назад опубликована монография коллектива ученых во главе с М.С. Строговичем, содержащая, в частности, и такие констатации: «Следователь нередко встречается с активным противодействием лиц, заинтересованных в том, чтобы преступление не было раскрыто, стремящихся направить следствие по ложному пути. Все это порождает порой конфликтные ситуации, которые требуют от следователя немалой нравственной стойкости»[11].

А вот что писал о конфликтах на предварительном следствии М.С. Строгович в своей последней, изданной посмертно книге: «Такие конфликты нередко возникают, и они имеют различный характер: например, конфликт между обвиняемым и потерпевшим, конфликт между свидетелями, дающими противоречащие друг другу показания по одному и тому же вопросу (очная ставка). Бывают и конфликты разной силы между следователем и лицами, заинтересованными в том, чтобы скрыть истину, направить следствие по ложному пути (представление подложных документов, подговаривание свидетелей к даче ложных показаний, сокрытие или уничтожение предметов, могущих быть вещественными доказательствами, и т.п.). Ясно, что такие конфликты следователь должен исследовать и разрешить, преодолеть сопротивление обнаружению истины, используя предоставленные ему законом полномочия»[12].

Наличие конфликтов в судопроизводстве неоспоримо. Тем не менее «конфликтологическая» трактовка расследования и уголовного процесса в целом, сводящая расследование к конфликту следователя с обвиняемым, неприемлема. Одиозно в этой трактовке прежде всего жесткое распределение амплуа, когда следователи и прокуроры неизменно, все подряд рыцари без страха и упрека, проницательные правдолюбцы, неуклонно постигающие истину, а обвиняемые и подозреваемые – сплошь коварные злодеи, любыми путями стремящиеся ускользнуть от заслуженной ответственности При таком подходе из поля зрения выпадают ситуации иного рода – когда из-за ошибки или безответственности следователя или прокурора уголовному преследованию подвергается невиновный, тщетно силящийся добиться правды, в то время как следователь или прокурор настаивает на своем заблуждении. Отождествление обвиняемого с преступником служит оправданию неразборчивости в подыскании средств «борьбы», нарушению нравственных и правовых норм уголовного судопроизводства.