О понятиях нации и этноса.

Популярное представление, что человеческие сообщества, особенно в их политико-государственных формах, всегда складывались прежде всего на этнической основе, не соответствует действительности. Как современное понятие нации, так и идея, согласно которой индивид может участвовать в гражданской и политической жизни лишь как элемент нации, принадлежит XIX веку. До того гораздо большую роль в государственном строительстве играли религиозные, династические, хозяйственные, военные и другие факторы.

Особенно явную идеологическую окраску дискуссии вокруг основных компонентов понятий нации и этноса приобрели в последние десятилетия XIX в., когда достижение и обеспечение единой национальной государственности во многих странах стало приоритетной политической целью. Именно тогда в определении нации на первый план были поставлены факторы биологические (расовое происхождение, родовое единство, этническая общность) и пространственные, связанные с единством территории проживания или расселения. В XX в. этот подход, как известно, достиг «злокачественной» стадии и воплотился как в различных вариантах фашистской идеологии, так и в иных, более «мягких» формах.

Вплоть до середины XX столетия преобладало в основе своей «генетическое» понимание нации. Но нацизм отрезвил людей. Для военного и последующих поколений европейцев слова типа «национальный дух», «национальная идея» приобрели уже не романтическое, а зловещее звучание. Они стали ассоциироваться с лагерными вышками и газовыми камерами. К тому же серьезные этнографические и антропологические исследования показали, что такие считавшиеся незыблемыми индикаторы общности национальных «корней», как государственность, язык, культура, история, не очень-то работают ни в отдельности, ни в совокупности и для формулирования универсальных признаков определения национальности во всяком случае не 'годятся. Лишь один индикатор оказался универсальным – самоотнесение человека к той или иной национальности: «я – русский», «я – татарин», «я – француз». Проблема перешла в субъективную плоскость

Одним из пионеров субъективного подхода к определению этничности (как и во многих других областях) стал Макс Вебер. Он предложил считать этническими те «группы людей, которые поддерживают субъективную веру в общность своего происхождения, основываясь на своем физическом сходстве или общности обычаев, либо на том и на другом, либо исходя из памяти о колонизации и эмиграции»[1]. После второй мировой войны подобный подход стал получать все большее признание. В том же русле находится и современный психоаналитический взгляд на проблему: психоаналитик и антрополог X. Штайн трактует этничность как знак личной и социальной идентификации, имеющий корни не в природе, а в головах людей[2]. Психиатр и один из виднейших американских теоретиков и практиков по психологическим аспектам разрешения межнациональных конфликтов В. Волкан рассматривает механизм национальной самоидентификации индивида как его стремление укрыться под общим «тентом» вместе с большой совокупностью людей. С одной стороны, под этим «тентом» он ищет защиту от угрозы со стороны враждебных «других», а с другой – лишь под ним все члены группы – мужчины и женщины, богатые и бедные, удачливые и неудачники, талантливые и не очень – ощущают себя равными[3].

Долголетний формальный глава советской этнографической школы Ю.В. Бромлей в своих последних работах также приблизился к этой позиции, отмечая большую трудность использования не только антропологических, политических и экономических, но даже отдельных культурных показателей в качестве этнодифференцирующих признаков и делая акцент на вопросах психики, самосознания этноса[4]. Современная отечественная этнография окончательно рассталась с рудиментами сталинской трактовки нации[5].

Таким образом, в современной научной трактовке нации доминируют субъективные, психологические моменты, хотя факторы объективного характера – экономические, демографические, нормативно-правовые, – разумеется, сохраняют чрезвычайно важное, а порой даже решающее значение. Но на практике они преломляются через это далеко не всегда достоверное и порой откровенно «кривое зеркало» субъективности. Исходя из подобного понимания, мы и будем рассматривать проблему межнациональных конфликтов.

3. О «национализации» государства.

Хотя национальные государства стали возникать в Европе еще в эпоху великих географических открытий, «второе дыхание» этот процесс получил в прошлом веке, на фоне почти повсеместного роста национального самосознания и локалистских идеологий этнического возрождения. Причины возникновения романтических национально-почвеннических теорий движений в самых разных уголках Европы – предмет специального исторического анализа. Для нас же важно то обстоятельство, что возможность реализации потенциала того или иного этноса стала связываться прежде всего с созданием либо с укреплением национального государства. И подобный взгляд имел весьма серьезные исторические резоны, ибо очень многие этносы, особенно небольшие, на протяжении веков претерпевали серьезные лишения и унижения от чужеземного господства, связанного в первую очередь с имперским характером европейской исторической географии. Но для нашей темы существенны не мотивы, а последствия данной идеологии. Последствия же оказались по меньшей мере весьма противоречивыми.

Многие светлые умы XIX столетия предупреждали о возникающих опасностях националистического «присвоения» государства. Обратимся к суждениям наших соотечественников. Еще в первой половине столетия П.Я. Чаадаев предупреждал, что «вся эта (националистическая. – А.О.) философия своей колокольни, которая занята разбивкой народов по загородкам на основании френологических и филологических признаков, только питает национальную вражду, создает новые рогатки между странами, она стремится совсем «другим целям, а не к тому, чтобы создать из человеческого рода один народ братьев»[6].

Л.Н. Толстой, оценивая реальности и тенденции конца XIX в., пришел к еще более радикальным выводам относительно опасностей, кроющихся в «национализации государства», в «гипнотизации» народа через намеренное разжигание правящими классами патриотических чувств. Он писал: «Патриотизм... есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти»[7].

Увы, эти и другие аналогичные оценки оказались пророческими. Эксплуатация патриотических чувств людей в нечистоплотных политиканских целях стала распространенной практикой нашего века, источником множества кровавых конфликтов, которые по своим последствиям принесли, думается, не меньше бед, чем притеснения не имевших государственности этносов.