XII. Первый сон Верочки 12 page

Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и гор, на берегу озера,

будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом; Серж

сказал, что он совершенно согласен, но посмотрит, что она будет говорить

часа через три-четыре.

Гром изящной кареты и топот удивительных лошадей Жюли произвели

потрясающее впечатление в населении 5-й линии между Средним и Малым

проспектами, где ничего подобного не было видано, по крайней мере, со времен

Петра великого, если не раньше. Много глаз смотрели, как дивный феномен

остановился у запертых ворот одноэтажного деревянного домика в 7 окон, как

из удивительной кареты явился новый, еще удивительнейший феномен,

великолепная дама с блестящим офицером, важное достоинство которого не

подлежало сомнению. Всеобщее огорчение было произведено тем, что через

минуту ворота отперлись и карета въехала на двор: любознательность лишилась

надежды видеть величественного офицера и еще величественнейшую даму вторично

при их отъезде. Когда Данилыч возвратился домой с торговли, у Петровны с ним

произошел разговор.

- Петрович, а видно жильцы-то наши из важных людей. Приезжали к ним

генерал с генеральшею. Генеральша так одета, что и рассказать нельзя, а на

генерале две звезды.

Каким образом Петровна видела звезды на Серже, который еще и не имел

их, да если б и имел, то, вероятно, не носил бы при поездках на службе Жюли,

это вещь изумительная; но что действительно она видела их, что не ошиблась и

не хвастала, это не она свидетельствует, это я за нее также ручаюсь: она

видела их. Это мы знаем, что на нем их не было; но у него был такой вид, что

с точки зрения Петровны нельзя было не увидать на нем двух звезд, - она и

увидела их; не шутя я вам говорю: увидела.

- И на лакее ливрея какая, Данилыч: сукно английское, по 5 рублей

аршин; он суровый такой, важный, но учтив, отвечает; давал и пробовать на

рукаве, отличное сукно. Видно, что денег-то куры не клюют. И сидели они у

наших, Данилыч, часа два, и наши с ними говорят просто, вот как я с тобою, и

не кланяются им, и смеются с ними; и наш-то сидит с генералом, оба

развалившись, в креслах-то, и курят, и наш курит при генерале, и развалился;

да чего? - папироска погасла, так он взял у генерала-то, да и закурил

свою-то. А уж с каким почтением генерал ручку поцеловал у нашей-то, и

рассказать нельзя. Как же теперь это дело рассудить, Данилыч?

- Все от бога, я так рассуждаю; значит, и знакомство али родство какое,

- от бога.

- Так, Данилыч, от бога, слова нет; а я и так думаю, что либо наш, либо

наша приходятся либо братом, либо сестрой либо генералу, либо генеральше. И

признаться, я больше на нее думаю, что она генералу сестра.

- Как же это будет по-твоему, Петровна? Не похоже что-то. Как бы так, у

них бы деньги были.

- А так, Данилыч, что мать не в браке родила, либо отец не в браке

родил. Потому лицо другое: подобия-то, точно, нет.

- Это может статься, Петровна, что не в браке. Бывает.

Петровна на четыре целые дня приобрела большую важность в своей

мелочной лавочке. Эта лавочка целые три дня отвлекала часть публики из той,

которая наискось. Петровна для интересов просвещения даже несколько

пренебрегла в эти дни своим штопаньем, утоляя жажду жаждущих знания.

Следствием всего этого было, что через неделю явился к дочери и зятю

Павел Константиныч.

Марья Алексевна собирала сведения о жизни дочери и разбойника, - не то

чтобы постоянно и заботливо, а так, вообще, тоже больше из чисто научного

инстинкта любознательности. Одной из мелких ее кумушек, жившей на

Васильевском, было поручено справляться о Вере Павловне, когда случится идти

мимо, и кумушка доставляла ей сведения, иногда раз в месяц, иногда и чаще,

как случится. Лопуховы живут между собою в ладу. Дебоша никакого нет. Одно

только: молодых людей много бывает, да все мужнины приятели, и скромные.

Живут небогато; но видно, что деньги есть. Не то что продавать, а покупают.

Сшила себе два шелковых платья. Купили два дивана, стол к дивану, полдюжины

кресел, по случаю; заплатили 40 руб., а мебель хорошая, рублей сто надо

дать. Сказывали хозяевам, чтоб искали новых жильцов: мы, говорит, через

месяц на свою квартиру съедем, а вами, значит хозяевами-то, очень благодарны

за расположение; ну, и хозяева: и мы, говорят, вами тоже.

Марья Алексевна утешалась этими слухами. Женщина очень грубая и очень

дурная, она мучила дочь, готова была и убить, и погубить ее для своей

выгоды, и проклинала ее, потерпев через нее расстройство своего плана

обогатиться - это так; но следует ли из этого, что она не имела к дочери

никакой любви? Нисколько не следует. Когда дело было кончено, когда дочь

безвозвратно вырвалась из ее рук, что ж было делать? Что с возу упало, то

пропало. А все-таки дочь; и теперь, когда уже не представлялось никакого

случая, чтобы какой-нибудь вред Веры Павловны мог служить для выгоды Марье

Алексевне, мать искренно желала дочери добра. И опять не то, чтобы желала,

уж бог знает как, но это все равно: по крайней мере она все-таки не бог

знает с какою внимательностью шпионила за нею. Меры для слежения за дочерью

были приняты только так, между прочим, потому что, согласитесь, нельзя же не

следить; ну, и желанье добра было тоже между прочим, потому что,

согласитесь, все-таки дочь. Почему же и не помириться? Тем больше, что

разбойник-зять, изо всего видно, человек основательный, может быть, и

пригодится современем. Таким образом, Марья Алексевна шла понемногу к мысли

возобновить сношения с дочерью. Понадобилось бы еще с полгода, пожалуй, с

год, чтобы доплестись до этого: не было нужды торопиться, время терпит. Но

известие о генерале с генеральшею разом двинуло историю вперед на всю

остававшуюся половину пути. Разбойник действительно оказывался шельмецом.

Отставной студентишка без чина, с двумя грошами денег, вошел в дружбу с

молодым, стало быть, уж очень важным, богатым генералом и подружил свою жену

с его женою: такой человек далеко пойдет. Или это Вера подружилась с

генеральшею и мужа подружила с генералом? все равно, значит Вера далеко

пойдет.

Итак, немедленно по получении сведения о визите отправлен был отец

объявить дочери, что мать простила ее и зовет к себе. Вера Павловна и муж

отправились с Павлом Константинычем и просидели начало вечера. Свидание было

холодно и натянуто. Говорили больше всего о Феде, потому что это предмет не

щекотливый. Он ходил в гимназию; уговорили Марью Алексевну отдать его в

пансион гимназии, - Дмитрий Сергеич будет там навещать его, а по праздникам

Вера Павловна будет брать его к себе. Кое-как дотянули время до чаю, потом

спешили расстаться: Лопуховы сказали, что у них нынче будут гости.

Полгода Вера Павловна дышала чистым воздухом, грудь ее уже совершенно

отвыкла от тяжелой атмосферы хитрых слов, из которых каждое произносится по

корыстному расчету, от слушания мошеннических мыслей, низких планов, и

страшное впечатление произвел на нее ее подвал. Грязь, пошлость, цинизм

всякого рода, - все это бросалось теперь в глаза ей с резкостью новизны.

"Как у меня доставало силы жить в таких гадких стеснениях? Как я могла

дышать в этом подвале? И не только жила, даже осталась здорова. Это

удивительно, непостижимо. Как я могла тут вырасти с любовью к добру?

Непонятно, невероятно", думала Вера Павловна, возвращаясь домой, и

чувствовала себя отдыхающей после удушья.

Когда они приехали домой, к ним через несколько времени собрались

гости, которых они ждали, - обыкновенные тогдашние гости: Алексей Петрович с

Натальей Андреевной, Кирсанов, - и вечер прошел, как обыкновенно проходил с

ними. Как вдвойне отрадна показалась Вере Павловне ее новая жизнь с чистыми

мыслями, в обществе чистых людей"! По обыкновению, шел и веселый разговор со

множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от

тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе {63}, предвестница

нынешней великой войны Севера с Югом {64}, предвестница еще более великих

событий не в одной Америке, занимала этот маленький кружок: теперь о

политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе

немногих - Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических

основаниях земледелия по теории Либиха {65}, и о законах исторического

прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных

кружках {66}, и о великой важности различения реальных желаний {67}, которые

ищут и находят себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится,

да которым и не нужно найти себе удовлетворение, как фальшивой жажде во

время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма,

болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных

желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда

антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но

родственном. Дамы по временам и вслушивались в эти учености, говорившиеся

так просто, будто и не учености, и вмешивались в них своими вопросами, а

больше - больше, разумеется, не слушали, даже обрызгали водою Лопухова и

Алексея Петровича, когда они уже очень восхитились великою важностью

минерального удобрения; но Алексей Петрович и Лопухов толковали о своих

ученостях непоколебимо. Кирсанов плохо помогал им, был больше, даже вовсе на

стороне дам, и они втроем играли, пели, хохотали до глубокой ночи, когда,

уставши, развели, наконец, и непоколебимых ревнителей серьезного разговора.