Проф. В. И. Руднева (Баку).

В своей статье, “Патогенез и биогенез великих и замечательных людей” доктор Г.В.Сегалин¹ говорит, что всякий без исключения великий или замечательный человек литературно-художественного творчества имеет наследственное отягощение, и в этом видит биогенетический закон гениальности.

Тургенев, как выяснил Сегалин, имел наследственное отягощение: „его мать была несомненно психопатической натурой (если не душевнобольной)".

Это указание на наследственность разъяснило мне отчасти, почему Тургенев заболел в конце жизни душевной болезнью; раковая кахексия вызвала психоз на предрасположенной к нему почве.

Затем, предположение доктора Сегалина в примечании к моей статье "Тургенев и Чехов в изображении галлюцинаций"² — не имеет ли рассказ автобиографического значения в патографии самого Тургенева, по моему мнению, является совершенно правильным, и пожелание Сегалина, чтобы в патографии Тургенева этот вопрос был бы освещен надлежащим образом, побудило меня к опубликованию данного психологического анализа „Призраков" Тургенева, написанного мною еще в 1919г.,где Тургенев, как бы от себя самого, говорит о своих галлюцинациях, и да позволено мне будет,,я" автора называть Тургеневым.

Далее, из психологического анализа произведения какого-либо писателя можно как понять его собственную натуру, иногда крайне эмотивную, поэтическую, так и до некоторой степени проникнуть в психологию его творчества, которое как бы независимо от автора, являясь импульсивным актом, заставляет его взяться за перо и едва успевать записывать ряд образов, возникающих у него, а с другой стороны эти фантазии представляют из себя иногда настоящие гипермнезии т.е. обостренный механизм воспоминаний, как это увидим на примере Тургенева.

Психология творчества для нас будет более ясной, если мы станем на точку зрения выявления его, как отчасти подсознательной деятельности мозга, чрезвычайно развитой у талантливых писателей.

После этих кратких предварительных замечаний перейду к психологическому анализу „Призраков" Тургенева, которые им названы фантазией.

Взяв эпиграфом своей фантазии стихи Фета:,,Миг один и нет волшебной сказки, и душа опять полна возможным", Тургенев описывает действительно фактические приключения самого себя в реальной, однако, обстановке, при этом все время чувствуется, что эта фантазия автора ecmь не что иное, как ряд его собственных мыслей и впечатлений, принявших поэтический облик.

Взглянув с этой точки зрения на прекрасную фантазию Тургенева, которая при чтении еще в юности вызывала у нас трепетные чувства, можно понять работу подсознательной мысли автора.

Посмотрим же, как она выражается у Тургенева.

После того, как он побывал, по-видимому, в обществе, где спириты имели дело с вертящимися столами, расстроив себе порядочно нервы этим постоянным ожиданием общения с таинственным миром, который человек так хотел бы узнать и к которому он имеет постоянное влечение, Тургенев естественно потерял сон, долго ворочался в постели, браня все эти затеи спиритов, о которых, конечно, продолжал думать, и вот в полудремоте вдруг он услышал жалобный звук струны, который повторился, когда он поднял голову и прислушался.

Он испытал при этом эмоцию страха.

Волшебный свет луны наполнил комнату; может быть, Тургенев успел после этого уснуть, а скорее в полусне ему почудилось, что он снова слышит звук, а светлое пятно от луны, лежавшее на полу, начинает двигаться и принимать форму белой женщины.

Был ли это сон, или иллюзия, или галлюцинация, трудно сказать, но видение было настолько живо, что Тургенев задал вопрос, кто она, и получил ответ, „я... я... я... я... пришла за тобой".

Фигура, однако, не объяснила, кто она, а велела ему ночью придти в лес, к старому дубу.

Тургенев не мог узнать черт таинственной женщины, он вздрогнул, когда на него пахнуло холодом, и заметил, что сидит в постели, а на месте женщины была полоса лунного света, которую фантазия превратила в женщину. Он пришел в себя от полусонной грезы.

На другой день он не мог спокойно работать, к ночи имел сердцебиение, чего-то ожидал, и, когда лег в постель, снова услышал голос, спрашивавший его, почему он не пришел; обернувшись, он снова увидел ту же самую женщину, с неподвижными глазами на неподвижном лице.

Полусонная греза обратилась теперь в галлюцинацию. Женщина повторила снова "приходи" и, получив ответ, "приду"—исчезла, подобно дыму. Невольный ужас овладел Тургеневым.

Указание на страх, yжаc, эти эмоции, т.е. душевные волнения, весьма характерны, и служат ясным указанием на галлюцинацию, которая всегда сопровождается эмоцией, что хорошо было известно писателям: Тургеневу и Достоевскому.

Эти подавляющие эмоции: гнев, ужас, страх производят полную пертурбацию всего организма, изменяя как все его физиологические функции, как-то: дыхание, кровообращение, сердцебиение, перистальтику кишек, отделение желудочного сока и пр., так и психические функции: задерживают мышление, прерывают ассоциации, вызывают тоску и подавленное настроение духа.

На почве эмоций и возникают галлюцинации.

Волнение Тургенева продолжалось, он выпил за ужином бутылку вина, кровь его давала себя чувствовать. Он снова услышал голос, вздрогнул и почувствовал, что кто-то тесно обнял его сзади и лепечет ему в ухо: "приди, приди".

Несмотря на то, что галлюцинация повторилась уже в третий раз, Тургенев не мог не испытать снова пережитого испуга; каждый раз галлюцинация сопровождалась эмоцией. Он снова увидел женщину, которая, улыбнувшись ему, исчезла. Ему показалось, что он видел ее прежде.

Эта неясность, чувство, как будто раньше уже видел, показывает, что образ женщины не совсем чужд ему. Возможно, что когда-нибудь, промелькнув перед глазами, он запечатлелся ”в бессознательной сфере и теперь снова выплыл в сознании и воплотился в образ представившейся ему женщины. Все эти волнения и видения заставили его задать себе вопрос, не сходит ли он с ума.

Он, однако, не задумался над своим состоянием, не дал себе ясного отчета, а находясь всецело под влиянием испытанных чувств и видений, а также желания снова увидеть таинственную женщину, бродил по полям, подходил к старому дубу и внимательно осматривался кругом.

Сама природа как бы соответствовала его чувствам: деревья имели неестественный багрянец, листья на них как бы окаменели, странно и загадочно сильный блеск соединялся с мертвой тишиной. Прилетевшая птица как будто явилась посланницей к нему. Какая-то сила держала его в заколдованном круге, погружая его мысли в какую-то дремоту.

Все это душевное состояние показывало, что ум его казался погруженным в самого себя до состояния самозабвения, он находился в ожидании чего-то таинственного, всматривался в окружающую его природу, которая казалась как-бы совершенно другой, чувства его были скованы, вернее, он находился под обаянием сонной грезы, столь глубоко поразившей ум, чувства и волю его до того, что он, как бы под гипнозом, чувствовал и действовал весь день и, наконец, повинуясь данному ему приказанию „приходи" вечером, как под влиянием увлекавшей его силы, бросился в назначенное место для свидания к дубу, который когда-то был разбит молнией.

Там он увидел белую фигуру, неподвижно стоявшую около дуба. Это видение, хотя и ожидаемое, однако, снова вызвало у него эмоцию: сердце так и упало, волосы слегка зашевелились у него на голове.

Шевеление волос на голове есть один из признаков страха, сильная степень которого обнаруживается тем, что называют “волосы становятся дыбом".

Это происходит, как известно, вследствие сокращения мышц, поднимающих волосы, (erectores pili) и осталось у людей, как рефлекторный акт, унаследованный от животных, которые, объятые страхом или гневом, ощетинивают свои волосы.

Признаком страха также служило „падение сердца", т.е. замирание его, замедление ритма, почти до полной остановки.

„Фигура женщины была как бы соткана из полупрозрачного, молочного тумана, сквозь ее лицо виднелась ветка, колеблемая ветром, только волосы да глаза чуть-чуть чернели, да на одном из пальцев сложенных рук блестело бледным золотом узкое кольцо".

Тургеневу опять стало жутко, когда эта фигура сказала, что любит его; это привело его в состояние изумления. Он никак не мог примириться с мыслью, что бесплотное существо может любить, а тем более желать, чтобы ему отдались.

Тем не менее он исполнил желание призрака, сказал “возьми меня", и тогда оба они полетели по воздуху.

Ужас напал на него, когда он убедился, что поднялся на страшную высоту. Он просил опустить его ниже и чувствовал что падает, как брошенный камень, и испытывал галлюцинации мышечного, осязательного и температурного чувства.

Он стал привыкать к ощущению полета и даже находил в нем приятность.

„Меня поймет всякий, кому случалось летать во сне", - говорит он.

Присматриваясь к женщине, с которой летал, Тургенев заметил, что она напоминала фигуры на алебастровой, изнутри освещенной вазе—и опять показалась ему знакомой.

Быть может, когда-нибудь прежде, прозрачное изображение этой фигуры, обратившее на себя внимание Тургенева и заинтересовавшее его, возбудило мысль о бестелесных, прозрачных существах.

Эта мысль могла отложиться в бессознательной сфере и всплыть при таких оригинальных условиях.

Он разговаривал с ней, узнал, что она носит английское имя, любит его, но раньше не знала его, также не имеет понятия о боге.

Рука ее, обвившая талию Тургенева, показалась холодным поясом, а поцелуй какпм-то странным ощущением прикосновения тонкого и мягкого тела (галлюцинация температурного и осязательного характера).

С острова Уайта, где грозное, разъяренное море вздымало яростные волны и производило шум, плеск, визг и скрежет, где смерть и ужас как бы носились в воздухе, Эллис понесла его дальше. Он чувствовал при полете вытье, свист ветра в волосах (галлюцинации слуха и осязания), дух его захватывало, сознание было, по-видимому, не совсем ясно, он силился владеть собою, своим сознанием.... В висках неровно стучала кровь и с слабым внутренним звоном все еще кружилась голова.

Когда Эллис, покидая его, плыла мимо, фигура ее вспыхнула.телесным, земным цветом; в темных глазах дрогнули живые искры; усмешка тайной неги шевельнула покрасневшие губы... Прелестная женщина внезапно возникла перед ним".

Когда же он опомнился, то ему показалось, что „телесная бледно-розовая краска, пробежавшая по фигуре призрака, все еще не исчезла и, разлитая в воздухе, обдавала его кругом... Это заря загоралась.

Он вдруг почувствовал крайнюю усталость.

На следующую ночь было то же. Тургенев не старался понять, что с ним происходило, он хотел летать.

Когда он спросил у Эплис, кто она, то она указала туда, где красноватой чертой сияла комета.

Комету часто люди сравнивают с женщиной, хвост ее похож на волосы. Еще Пушкин когда-то сказал о своей жене: "люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост".

Комета при своем появлении всегда поражала воображение людей, которые связывали даже с нею наступление особых событий. Вспомним, например, кометы 1613 и 1812 года. Они внушали суеверный страх.

Поэтическая фантазия Тургенева олицетворила это чудное, небесное светило, прозрачное как Эллис, странствующее среди звезд и неизвестно куда исчезающее; в прелестную женщину, образ которой вообще никогда не покидал Тургенева, этого певца любви, который также всю жизнь свою был во власти женщины иностранки Полины Виардо.

Эллис и Тургенев полетели в Италию, он почувствовал прикосновение теплого и мягкого воздуха к щекам, видел Понтийские болота, Рим, вызывал Юлия Цезаря, при появлении которого почувствовал ужас, слышал крики легионов. На острове Isola Bella он ощущал запах померанцев, видел красавицу и слышал ее пение (обонятельная, зрительная, слуховая галлюцинации).

Когда он заговорил с ней, то его "тело вздрогнуло от сильного толчка—точно он коснулся лейденской банки" (галлюцинация электро-мышечного чувства).

Эллис приревновала его к красавице.

Понеслись они на берег Волги, он слышал пение, видел мелькание огоньков, барки, берега реки. Видел, как, после крика „Сарать на кичку", на него шел Степан Тимофеевич.

Ему почудилось, как будто громадное тело надвигалось на него... На него пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дыма, и в то же время что-то теплое, словно кровь, брызнуло ему в лицо и на руки.

"Дикий хохот грянул кругом " (галлюцинации мышечного, температурного, обонятельного, осязательного, слухового, зрительного—почти всех чувств).

Он лишился чувств, чувствовал себя потом разбитым и истощенным.

На утро имел головную боль. Задал себе вопрос: „да уже не во сне ли я все это вижу". Но узнав от прислуги, что уходил из дома, подумал: "летание, значит, не подлежит сомнению".

Прислуга заметила ему, что он осунулся, бледен, и в лице у него нет ни кровинки. Ведь эдак умрешь, пожалуй, или сойдешь с ума", рассуждал он, сидя в раздумьи под окном. “Надо все это бросить, это опасно. Вон и сердце как странно бьется".

А когда он летает, ему все кажется, что его кто-то сосет, или как-будто из него что-то сочится, вот как весной сок из березы, если воткнуть в нее топор. А все-таки жалко.

Тем не менее, он решил еще в последний раз полетать и, отправившись к дубу и не застав там Эллис, „не мог примириться с мыслью, что его спутница уже не вернется к нему". Но Эллис как кобчик налетела на него, он почувствовал ее щеку на своей щеке, кольцо ее руки вокруг своего тела, и, как острый холодок, вонзился ему в ухо ее щепот: "вот и я".

Во время этого свидания, он в первый раз заметил, что она перестала быть прозрачной. В ее глазах „что-то двигалось медленным, безостановочным, и зловещим движением свернувшейся и застывшей змеи, которую начинает отогревать солнце".

Полетели в Париж. Его тотчас охватила какая-то белая мгла со снотворным запахом мака.

Все исчезло разом: всякий свет, всякий звук и самое почти сознание.

Одно ощущение жизни осталось, и это не было неприятно.

Тургенев говорит, что он и прежде бывал в Париже, так же, конечно, как и в Шварцвальде, в Италии, на Волге; все те впечатления, которыее он испытывал раньше, все это проносилось перед ним снова. Он опять переживал свои прежние чувства и ощущения. Все проносилось перед ним,,подобно свитку нескончаемой панорамы".

У него наблюдалась гиперэстезия воспоминаний, которая, по моему мнению, является источником галлюцинаций, на ней необходимо остановиться, так как, поняв этот механизм, можно понять содержание галлюцинаций.