V. Параноя в художественном, изображении Максима Горького

Среди “Заметок из дневника и воспоминаний” Максима Горького, составляющих XVII том его собрания сочинений (Госиздат, Ленинград, 1926) имеется небольшой рассказ: “Паук”, герой которого Ермолай Маков, в том виде, как его описал Горький, является типичным представителем того психического заболевания, которое в психиатрии именуется параноей. Ввиду редкости этого заболевания, а также благодаря исключительной живости картины параной, которую нам дает Горький в "Пауке", я решил познакомить широкие круги психиатров с этим рассказом Горького в надежде, что читатели психиатры извлекут для себя большую пользу, изучая случай Ермолая Макова.

Паук.

Ермолай Маков, старик, торговец, “древностями”, человек длинный, тощий и прямой, как верстовой столб. Ходил он по земле, как солдат на параде, смотрел на все огромными глазами быка, в серовато-синем, мутном блеске их было что-то унылое и тупое. Он казался мне глупым, в этом особенно убеждала меня своенравная и капризная черта его характера: принесет продавать чернильницу подъячего, жалованный ковш целовальника или древнюю монету, упорно торгуется, продаст и вдруг могильным голосом скажет:

— Нет, не хочу.

— Почему?

— Охоты нет.

— Зачем же ты целый час болтал зря.

Он, молча, сунет вещь в бездонный карман своей поддевки, вздохнет тяжко и уходит, не простясь, как будто крепко обиженный. Но через день, а иногда через час, неожиданно является, кладет вещь на стол:

— Бери.

— А что-ж ты прошлый раз не продал?

— Охоты не было.

Он был нежаден на деньги, помногу давал нищим, а к себе относился небрежно: ходил зиму и лето в старенькой, на вате, поддевке, в теплом измятом картузе, в худых сапогах. Жил—бездомно, переходя из поместья в поместье: из Нижнего в Муром, из Мурома в Суздаль, Ростов, Ярославль и снова являлся в Нижнем, всегда останавливаясь в грязненьких „номерах" Бубнова; их населяли торговцы канарейками, шулера, сыщики и всевозможные искатели счастья;—они искали его, лежа на продавленных диванах, в облаках табачного дыма. Среди этого человечьего мусора Маков пользовался особенным вниманием, как "ходовой" человек и хороший рассказчик; рассказывал же он всегда о том, как разрушаются—„хизнут"— старые “дворянские гнезда". Говорил он об этом с глухой, унылой злобой, особенно густо и настойчиво подчеркивая легкомыслие помещиков.

— Шары гоняют. Очень любят они шары гонять деревянными молотками,—игра такая. И сами как шары эти стали,— совсем бессмысленно катаются туда-сюда по земле.

Однажды, туманной ночью осени, я нашел Макова на пароходе, по дороге в Казань. Едва шевеля колесами, пароход слепо и осторожно сползал, сквозь туман, по течению; в серой.воде и сером тумане расплывались, таяли его огни, глухо и непрерывно ревел гудок; было тоскливо, как в тяжелом сне. Маков сидел на корме, одиноко, точно прячась от кого то. Мы разговорились, и вот что он рассказал:

— Двадцать третий год живу я в неизбывном страхе и нет мне спасения от него. А страх мой, сударь, особый: вселена в плоть мою чужая душа. Было мне, сударь, тридцать годов, водился я с одной бабой, не иначе, как—ведьмой. Муж у нее—приятель мой—был добрый человек, а больной, умирал. И в ночь, когда помер он, а я спал, бабенка эта, окаянная. изняла из меня мою душу, а его душеньку заключила в мою плоть. Ей было выгодно это, муж-от был ласковее меня к ней, треклятой. Помер он—и сразу стало мне заметно: не тот я человек. Бабу эту, прямо скажу, не любил я, просто баловался с нею, а тут вижу: влечется к этой бабе душа моя. Как же это? Неприятна женщина мне, а оторваться от нее не могу.Все мои отличные качества дымом исчезли, нудит меня неведомая грусть, стал я робок к ней и вижу: серовато все вокруг, как золой опылено, а баба эта—лицо огня! Играет со мною, зализывая меня во грех, по ночам. Тут и понял я: подменила она душу мне, чужой душою живу. А моя-то, настоящая-то моя, богом данная мне—где же? Испугался я...

Тревожно гудел гудок, глухой гул его упирался в туман, пароход, точно ущемленный, ворочал кормою, урчала и плескалась вода под нею, темная и жирная, как смола. Старик, приклоняясь спиною к борту, передвигая ноги в пудовых сапогах, нелепо шарил руками вокруг себя и тихонько говорил:

— Испугался я, пошел на чердак, сделал петлю, привязал к стропилу,—углядела меня прачка, зашумела—вынули из петли. И после того очутилось около меня несообразное существо: шестиногий паук, величиной с небольшого козла, бородат, рогат, с женскими титьками, о трех глазах, два ока в голове, а третье—меж грудями, вниз, в землю глядит, на мои следы. И куда не иду, он неотступно за мной перебирается, мохнатый, на шести ногах, вроде бы тени лунной, и низкому его не видать, кроме меня,—вот он здесь, а ты его не видишь, вот он!

Протянув руку влево от себя. Маков погладил что-то в воздухе на высоте вершков десяти от палубы; потом, вытирая руку о колено, сказал:

— Мокрый.

— Что же ты, так двадцать лет и живешь с пауком?—спросил я.

„— Двадцать три. Ты думаешь—безумен я? Вот, ведь, стража моя, вот он прихилился, паук-от...

— Ас докторами не говорил ты о нем?

— Полно-ка, сударь, что тут доктор может? Ведь это не нарыв, ножиком не отрежешь, микстурой не вытравишь, мазями не затрешь. Доктор его не видит, паука-то.

— Говорит с тобой паук?

Маков удивленно взглянул на меня и спросил:

— Смеешься, что-ли? Как же паук говорить может? Он; мне для страха дан, чтоб я с собой не располагал, не погубил бы чужую душу. Ведь душа-то во мне чужая, вроде бы— краденая. Лет десяток назад тому, задумал я утопиться,—бросился с баржи в воду, а он, паук, вцепился лапами в борт,, да и в меня, я и повис за бортом. Ну, притворился я, будто нечаянно заборт упал. После матросы говорят: поддевка удержала меня, зацепилась за что-то. А вот она поддевка-то какая"; поддела меня...

Старик снова погладил, потрогал рукою влажный воздух. Я помолчал, не зная что сказать человеку, который живет бок о бок с таким странным созданием воображения своего, живет, а—не совсем безумен.

— Давно я хотел потолковать с тобой про этот случай,— говорил он тихо, просительно.—Ты говоришь обо всем смело, верю я тебе. Скажи мне, сделай милость, как по-твоему: от бога паук этот охрана мне, али от дьявола?

— Не знаю.

— Подумал бы ты... Я полагаю—от бога, это он охраняет, бережет чужую душу во мне. Ангела приставить не захотел, не достоин я ангела. А, вот, паук, это—умнее. Страшный, главное. Долго не мог я привыкнуть к нему.

Сняв картуз. Маков перекрестился и сказал тихонько, воодушевленно:

— Велик и благодетелен бог наш, господин и отец разума, пастырь душ наших.

...Через несколько месяцев, лунной ночью, я встретил Макова на одной из глухих улиц Нижнего-Новгорода, он шел по тротуару, прижимаясь к заборам, как бы уступая дорогу кому-то.

— Что—жив паук?

Старик усмехнулся, наклонясь, провел рукою по воздуху и ласково сказал:

— А—вот он...

Спустя три года, я узнал, что в 905 году Макова ограбили и убили где-то около Балахны."

Крепелин²⁵ характеризует параною (Verrucktheit) следующим образом:

“Из необозримой массы заболеваний, сопровождающихся развитием бреда, выделяется сравнительно небольшое количество случаев, в которых на почве своеобразного предрасположения при полной сохранности осмысленности и правильности в мышлении, в чувствованиях и поведении медленно развивается стойкая система бреда, представляющая переработку жизненных переживаний. Источниками бреда является, во-первых, повышенное чувство собственного достоинства, втоpoe при замкнутости больных приводит к противоречиям требованиями жизни и к различным положениям в борьбе за существование, далее живое воображение, благодаря которому проблемы в жизненном опыте щедро заполняются вымышленными прибавлениями, и, наконец, чрезмерная зависимость суждения от потребностей чувства, словом, все такие особенности, которые вообще наблюдаются на фоне не вполне развитой, инфантильной психики. В связи с этими особенностями возникает тенденция оценивать и истолковывать данные опыта более или менее произвольно, исключительно с субъективной точки зрения и ставить их в зависимость от своих желаний и опасений, и, искажая действительность, так представлять окружающие взаимоотношения, как это более всего соответствует личным интересам. Галлюцинации при этом играют известную роль, главным образом, в форме отдельных видений или неузнавания и неправильного толкования действительных "впечатлений; часто встречаются, наоборот, ложные воспоминания. В результате этих очень медленно совершающихся изменений является создание особого бредового миросозерцания, односто-ронний сдвиг („Veruckung") основной точки зрения, являющейся центром, около которого вращается вся жизнь".

Такую картину параноического развития болезни в типичной форме мы наблюдаем у Ермолая Макова. Маков имел свой несчастный роман, который “свел его с ума” не своей неудачей, а совершенно неожиданной удачей”. Он, собственно, не влюбился, а “баловался'” с женой своего друга, но незаметным и непонятным для него образом, Маков подпал после смерти друга влиянию его жены и сделался в ее руках игрушкой ее похоти. Маков ищет обяснения этой непонятной для него превратности судьбы и находит его в самой сумасбродной бредовой идее:

При смерти друга, жена этого, последнего, "изняла” у него спящего Макова, душу, а душу умершего заключила в его плоть! Эта "седелка” должна была для героини романа оказаться чрезвычайно выгодной, ибо муж был ей предан всеми фибрами своей души и, подменив у Макова его душу душой мужа, Маков должен был бесповоротно сделаться ее пленником. Этой невозможной для всякого здравомыслящего человека идеей Маков думал спастись от, якобы, непонятного ему слабоволия, подчинившего его всецело влиянию женщины, имевшей над ним постоянно некоторую власть. Однако, понятно, что бредовая идея, связанная с таким, так сказать, центральным событием в жизни нашего героя, как всепокоряющая навязчивая любовь, не могла не повлиять на образ мыслей Макова и на дальнейшее течение событий его жизни, и вот мы видим, как Маков, не будучи в состоянии примириться с мыслью, что он лишился своей души и управляет им и всеми его действиями душа умершего друга, покушается на самоубийство через повешение и спасенный очевидцами он через много лет покушается вторично на самоубийство, спасенный на этот раз "пауком". Паук—галлюцинация больного, и смысл этой галлюцинации заключается в том, что она предохраняет его от самоубийства. Паук, шестиногий, величиной с небольшого козла, бородат, рогат, с женскими титьками, о трех глазах, два ока в голове, а третье меж грудями, вниз, в землю глядит на следы больного, бережет его везде, следуя ему постоянно по пятам и не дает ему сделать какой-нибудь нелепости.

Когда больной Маков бросился, раз за борт баржи, чтобы окончить жизнь утопленником, то, как говорит Маков, паук вцепился в него и удержал его, а не зацепившийся пиджак, как утверждают матросы. Так спасает „паук" Макова 23 года подряд от всякой беды и смерти.

Вот те основы, на которых у Макова вырабатывается характерное для параноика бредовое миросозерцание. Веруя в бога и в какой-то своеобразный метемпсихоз, Маков, при помощи бредовых идей и галлюцинаций, строит свой особый психический мир недоступный ни уму, ни чувствам других людей. Но живет он в этом мире, как цыпленок в скорлупе, не пропагандируя своих идей и не давая им даже сферы влияния в его взаимоотношениях с людьми. Вследствие этого Маков, как правильно отмечает Горький, не совсем безумен". Правда, Маков имеет и в повседневном своем обращении с людьми некоторые странности, невыгодно отличающие его от других людей, вкладывающие на него печать чудаковатости. При всем том Иаков удовлетворительно уживается в условиях жизни общества, и если он случайно не чувствует побуждения рассказать о своем бредовом миросозерцании, то никто и не догадывается, что имеет пред собой душевнобольного человека. Нужен большой дар наблюдения, чтобы открыть в некоторых случайных движениях и неуместных поступках параноика признаки глубоко замаскированной душевной болезни.

Таков Маков, таковы все параноики. Они живут, как бы в двух мирах: мир бредовой своей фантазии и мир действительности, так что эти миры имеют свои точки соприкосновения друг с другом, ибо мир фантазии исходит из мира действительности и неминуемо должен, поэтому, оказать обратное действие на ту действительность, которая послужила ему исходной точкой. В общем же параноический мир параноика ведет свою автономную жизнь и до того редко вторгается в повседневную жизнь параноика, что параноик может показаться нормальным не только окружающим его обывателям, но при поверхностном с ним соприкосновении даже спецу-психиатру.

Параноик Маков представляет для психиатра особенный интерес, ибо исходным пунктом развития бредового миросозерцания больного послужил сексуальный комплекс—навязчивая любовь. Обыкновенно параноя имеет своим содержанием бред преследования и ревности или бред величия, и Крепелин так различает два главных вида параной. Однако, Фрейд указывал на то, что параноя развивается на почве бессознательных сексуальных комплексов и был даже склонен, как везде при психозах и психоневрозах, видеть в сексуальной сфере единственный источник параной. Случай Макова дает повод думать, что сексуальная сфера играет роль при развитии параной и может даже быть единственным источником ее. Так, у Макова преследовавшая его больше 23 лет галлюцинация паука носит характер сексуальной галлюцинации, ибо паук, “защищавший” Макова, имеет женские груди, и вообще паук символ сексуальной страсти (алголанической)²⁶. Не трудно доказать, что “паук” до известной степени служил для удовлетворения психосексуальных нужд Макова, принимая во внимание хотя бы те движения Макова, когда он любовно поглаживает “паука", никому не видимого. Трудно также поверить, что если бы паук был совершенно неприятен Макову, эта галлюцинация могла бы его преследовать в течение 23 лет и больше, день за днем, не отступая. В таком случае Маков погиб бы гораздо раньше, чем это с ним случилось Конечно, Маков и без того пытался покончить самоубийством, но тут действовала больше невыносимая идея, что он потерял свою душу, а не охранявшийего паук.

Таким образом, с какой стороны мы не рассматривали бы сообщенный Горьким случай Макова, случай этот представляет для психиатра исключительный интерес, т.к. расширяет наши знания о параное и бросает свет на некоторые темные пункты в проблеме параной. Очевидно, и при заболевании параноей сексуальная сфера играет немаловажную роль и Горькому подобает слава художника, который весьма правдиво и картинно изобразил параною в менее известной до сих пор форме развития из психосексуального комплекса навязчивой любви.