Венецианец в Лиссабоне

20 августа 1501 года недавно назначенный чрезвычайный посол республики Венеция [418]торжественно предстал перед королевским двором Португалии и пустился в пространные и экстравагантные восхваления короля Мануэла I.

До недавнего времени Серениссима – этим выражением, означающим «Светлейшая», венецианцы называли свою республику – едва снисходила до того, чтобы заметить существование Португалии. Однако два года назад в Венецию прибыло письмо, заставившее ее граждан проглотить свою гордость. Венецианец Джироламо Приули занес в свой дневник его содержание:

«В письмах из Александрии от июня сего года говорилось, что из Каира доставили известия от купцов, побывавших в Индии, из которых следует, что в главные города Каликут и Аден в Индии прибыли три каравеллы короля Португалии, которые были отправлены на поиски Островов Пряностей и которыми командовал Колумб» [419].

Пусть детали не имели отношения к действительности, суть была достаточно ясна. У Венеции появился новый конкурент в торговле с Востоком.

Как и многие его соотечественники, Приули отнесся к новостям равнодушно. Будь известия правдивы, они и впрямь перевернули бы мир, признавал он, но он ни слову в них не поверил. Захолустная Португалия всегда была так занята погоней за пресвитером Иоанном и крохами африканского золота, что даже не задумывалась о соперничестве с величайшей торговой республикой Запада. Однако вскоре в итальянские торговые дома полетела стайка длинных и отчаянных писем от соотечественников в Лиссабоне. Португальцы, писал в родную Флоренцию купец Гвидо Детти, «нашли все сокровища и всю торговлю пряностями и драгоценными камнями мира» [420]. Он предсказывал – с известной долей удовлетворения при мысли о страданиях конкурента, – что это «поистине дурно для султана [Египта], равно как и для венецианцев, которым, когда их вытеснят с Востока, придется вернуться к ловле рыбы, ибо по тому пути пряности станут поступать по цене, на которую им тяжело будет равняться». Это прекрасное открытие, добавлял он, «и король Португалии заслуживает искренних поздравлений всех христиан. Несомненно, каждый король и великий правитель, особенно те, чьи земли имеют выход к морю, должен искать неведомого и расширять наши познания, ибо только так можно снискать честь и славу, репутацию и богатства».

Синьория, верховный совет Венеции, некоторое время обдумывала известия и наконец приказала своему послу в Испании разузнать подробности. Он быстро доложил домой, что португальский король уже отправил в Каликут тринадцать кораблей закупать пряности, а еще один флот стоит наготове, собираясь отплыть через несколько дней. Вместе с его письмом в Венецию доставили другое, на сей раз от некоего «дона Мануэла, милостью Божьей короля Португалии и Алгарве, земель по эту и по ту сторону моря в Африке, властителя Гвинеи и в силу завоеваний властителя над навигацией и торговлей в Эфиопии, Аравии, Персии и Индии». Невзирая на велеречивый титул, было не вполне ясно, что, собственно, Мануэл завоевал, зато совершенно очевидно, что его письмо – вопиющая попытка перевернуть с ног на голову сам образ жизни Венеции. Отныне, провокационно предлагал король, венецианцам следует закупать пряности не в Египте, а в Португалии. Поскольку богатство Венеции основывалось на ее практически полной монополии на торговлю с исламским миром, предложение поделить доходы едва ли могло обрадовать венецианцев, но Мануэл твердо намеревался заставить Венецию относиться к Португалии как к равной.

Через три дня после появления писем венецианский сенат проголосовал назначить первого в истории Венеции посла в Португалию. Он выбрал Пьетро Паскуалиго, двадцатидевятилетнего отпрыска старого венецианского рода. Пьетро Паскуалиго имел докторскую степень престижного Парижского университета, и его вычурная речь при португальском дворе, произнесенная на отличной латыни, должна была произвести впечатление.

Тут требовалась лесть, и он не боялся с ней переусердствовать. Каждая эпоха, заявил он, станет прославлять изумительные подвиги Мануэла. До скончания времен европейцы будут признавать, что в долгу перед ним больше, чем перед любым другим королем настоящим и будущим: «народы, острова и берега, доселе неведомые, либо пали перед вашей воинской мощью, либо, пораженные ею, добровольно молили вашей дружбы. Некогда величайшие цари и непобедимые нации прошлого по праву похвалялись, что простерли свою власть на океан, но вы, непобедимый король, вправе гордиться тем, что простерли свою власть на нижнее полушарие и на антиподов. И что самое великое и достойное сохранится в памяти: под своей властью вы свели людей, которых разделяет сама природа, и ваша торговля объединила два разных мира» [421].

Мануэл, с самым серьезным видом восторгался венецианец, превзошел египтян, ассирийцев, карфагенян, греков, римлян и даже самого Александра Великого. Его высокие достоинства известны всему миру, и по всей Европе страны и народы благодарят Господа, что послал им короля, «который в своей добродетели, мудрости и талантах не только защитит дряхлый и пошатнувшийся христианский мир, но и широко распространит его веру».

Покончив с лестью, Паскуалиго перешел к истинной цели своей миссии. Плавать по океанам прекрасно, признал он, но «гораздо лучше, гораздо великолепнее и обещает более обессмертить ваше имя – защищать от ярости неверных самую благородную часть света». Разумеется, он подразумевал не Рай земной и даже не Иерусалим, а Венецию. Республике угрожает «самое злобное чудовище», неистовый и могущественный турецкий султан [422], который, без сомнения, уже сейчас собирает дьявольское новое войско, дабы обрушиться на христианский мир. «Я не знаю ничего прекраснее, храбрее или возвышеннее, – подольщался посол, – коротко говоря, ничего более достойного вашей божественной личности и гениальных способностей».

Венеция действительно находилась в смертельной опасности. В 1499 году, пока республика еще оправлялась от болезненных морских потерь, которые понесла, отражая вторжение французов в Италию, Османская империя совершила жестокое нападение, послав армаду из почти трехсот кораблей. В беспрецедентном признании своей слабости Серениссима призвала во флот собственных граждан – трое братьев Пьетро Паскуалиго сражались на море с турками, – и когда стало ясно, что война грозит обернуться полным поражением, обратилась в Рим с петицией объявить новый крестовый поход. В своей роли новоявленной защитницы христианства Венеция несколько запоздала (в 1483 году папа отлучил от церкви всю Венецию целиком за отказ прекратить войну против итальянского герцога, пусть даже Рим сам эту войну и развязал), но угроза Европе возникла несомненная, и крестовый поход объявили. Напоминая про пыл, с которым предки Мануэла желали сражаться с турками, молодой посол представлял свою просьбу как священную войну ради христианской веры против султана, этого «заклятого губителя христианских народов… этого варвара, запятнанного кровью христиан».

Мануэл уже отправил на помощь Венеции тридцать пять тяжеловооруженных боевых кораблей и значительных размеров армию. Как и его дядя Альфонсу, он постоянно намекал, что его следовало бы пригласить возглавить новый крестовый поход лично, хотя на деле флот прибыл без короля и слишком поздно, чтобы принести хотя бы какую-то пользу. Официально Паскуалиго приехал, дабы передать благодарность республики и подвигнуть Мануэла на большие жертвы. Неофициально он должен был приглядывать за заморской затеей короля и в помощь себе привез под видом дипломатической делегации целый штат опытных шпионов.

Самое первое коммюнике молодого посла содержало глубоко тревожные известия. За два месяца до его прибытия вернулся второй флот, отправленный в Индию.

«Для Венецианской республики это важнее Турецкой войны или чего-либо, что может случиться, – записал в своем дневнике пристыженный Приули. – Теперь, когда Португалией был обнаружен сей новый путь, король Португалии станет привозить все пряности в Лиссабон, и нет сомнений, что венгры, германцы, фламандцы и французы и все народы страны за горами [Альпами], что приезжали покупать пряности в Венецию, обратят теперь свои взоры на Лиссабон, потому что он ближе к их странам и попасть туда легче, равно как и потому что смогут покупать там по более низким ценам, и это важнее всего. Происходит же это оттого, что в Венецию пряности везут через всю Сирию и через всю землю султана и повсюду купцы платят нестерпимые налоги, пошлины и акцизы. А потому со всеми пошлинами, налогами и акцизами между страной султана и городом Венеция можно сказать, что товары, стоившие один дукат, возрастают в цене до шестидесяти, а возможно, и до ста…

И потому я заключаю, что если те плавания из Лиссабона в Каликут продолжатся, как начались, то возникнет нехватка пряностей для венецианских галер и их купцы сделаются как младенцы без молока и пропитания. И в этом я ясно вижу погибель для Венеции, поскольку с недостатком торговли она станет испытывать недостаток в деньгах, из которых произросли ее репутация и слава» [423].

В Лиссабоне венецианцы усилили давление. С очередным флотом вернулся ряд индусских посланников, чтобы установить дипломатические отношения с Португалией, и агенты Паскуалиго тайком с ними связались. Король Португалии, объяснили они, разорен, и они прибыли из Венеции, чтобы оказать ему финансовую помощь. Венеция превосходит все другие державы христианского мира, и ничто не делается без ее одобрения. Кроме того, если венецианцев интересует исключительно торговля, то португальцы думают только о войне, да еще одержимы идеей напасть на мусульман Индии. Индусы решили, что попали в ужасную ловушку, и их страхи улеглись, только когда Васко да Гама повел их осматривать португальскую сокровищницу и дал им вдоволь наглядеться на все увеличивающиеся золотые запасы.

Еще до возвращения Васко да Гамы в Португалию Мануэл приказал устроить по всей стране благодарственные шествия и «вознести великие благодарности нашему Господу» [424]. Также он, не теряя времени, послал с нарочным письмо к Фердинанду и Изабелле Кастильским. В том, как нерасторжимо могут переплестись религия и торговля, это письмо трудно превзойти.

«Высочайшие и превосходнейшие король и королева, могущественнейшие господа! – начиналось оно. – Вашим величествам уже известно, что мы приказали Васко да Гаме, кавалеру нашего двора, взяв четыре корабля, совершать открытия на море и что два года прошло со времени его отплытия. И поскольку главной целью этого предприятия была, как и у наших предшественников, служба Господу нашему Иисусу Христу, Ему в Его милости было угодно ниспослать нашему слуге удачу в пути. Из послания, которое привез к нам один капитан, мы узнали, что наш слуга действительно достиг Индии и открыл ее и другие королевства и царства, с ней граничащие, что он вошел в ее воды и плавал там, нашел большие города, большие величественные здания и реки и многие народы, с которыми вел всяческую торговлю пряностями и драгоценными камнями, которые переправляются на кораблях (кои наши слуги видели и встречали там в большом числе и больших размеров) в Мекку и далее в Каир, откуда они распространяются по всему миру. От этих пряностей наш слуга привез всего понемногу, включая корицу, гвоздику, имбирь, мускатный орех и перец, а также ветки и листья деревьев, на которых они произрастают, равно как и многие прекрасные камни, как то рубины и прочие. И он побывал в стране, в которой есть золотые рудники, от коего золота, как и пряностей, и драгоценных камней, привез менее, чем мог бы, ибо не взял с собой товаров для обмена.

И поскольку мы знаем, что сие известие доставит вашим величествам удовлетворение и радость, мы решили сами представить вам эти сведения. И ваши величества могут быть уверены, что хотя в настоящее время христианские народы, которых встретили там наши посланники, не слишком крепки в вере и не обладают достаточным ее знанием, но усердно послужат делу Господа нашего и исповедания святой веры, едва в нее обратятся и полностью в ней укрепятся. И когда они укрепятся таким образом в вере, возникнет благоприятная возможность уничтожить мавров тех краев. Более того, мы надеемся с Божьей помощью, что великая торговля, которая ныне обогащает тамошних мавров, поскольку проходит через их руки без вмешательства иных особ или народов, будет в соответствии с нашими распоряжениями передана туземцам и кораблям из нашего собственного королевства, так что отныне все христиане в этой части Европы смогут сполна обеспечить себя пряностями и драгоценными камнями. Все это заставляет нас с помощью Господа, который в своей милости такого нас удостоил, с еще большим пылом воплощать наши намерения и замыслы особенно [в отношении] войны с маврами областей, покоренных нами в тех краях, к коей войне так прилежат душой ваши величества и к коей мы питаем равное рвение.

И молим ваши величества ввиду великой милости, которую мы с большой благодарностью удостоились от Господа нашего, вознести Ему положенные хвалы и молитвы» [425].

Мануэл прекрасно сознавал, что звезда Христофора Колумба в Испании вот-вот закатится. Первооткрыватель из Генуи все еще не нашел никаких пряностей, никаких драгоценных камней, не обнаружил ни христиан, ни китайского Великого хана. В 1498 году, как раз когда Васко да Гама входил в Индийский океан, Колумб наконец достиг материка, который так долго искал, но результат был определенно неутешительным. Идя вдоль побережья, его корабли попали в огромный сброс воды из устья Ориноко, и сбитый с толку мореплаватель решил, что подобные массы воды могут извергаться лишь с огромного склона. Из этого он заключил, что подплывает к подножиям Священной горы Рая, гигантского пика, который, как он рисовал себе, должен подниматься над поверхностью земли наподобие соска женской груди. Поскольку ему было известно, что ни один смертный не может войти в Эдемский сад и остаться в живых, он в страхе повернул назад. Колумб, часто ходивший в простой рясе францисканского монаха, всегда полагал, что избран спасать человеческие души; в последнее время он стал слышать глас Божий и счел, что ему уготовано исполнить старинное пророчество [426], открыв новый Рай на земле. Но его уверенность в себе сильно поколебалась, и он повесил нескольких матросов за неповиновение. Когда он вернулся на остров Эспаньола, матросы и поселенцы, которым он пообещал сказочные богатства [427], обвинили его в пытках и крайне неумелом руководстве, и пятидесятитрехлетнего первооткрывателя, терзаемого артритом и болезненным воспалением глаза, заковали в кандалы, бросили в тюрьму и в цепях доставили назад в Испанию.

На взгляд большинства европейцев, Васко да Гама явно обошел своего соперника. Что Колумб только обещал, да Гама сумел предъявить. Пока Колумб при попутном ветре шел на запад и достиг земли за тридцать шесть дней, да Гама обошел Атлантику, проследовал вдоль восточного побережья Африки, доплыл до Индии и закрепился там наперекор серьезному противодействию тамошних мусульман. Если Колумб пытался договориться с несколькими малоразвитыми туземцами, да Гама взял верх над враждебно настроенными султанами, вел переговоры с могущественными королями и в доказательство привез на родину пряности, письма и заложников. Что бы там ни нашел Колумб (а что именно он нашел, было пока далеко не ясно), да Гама открыл морской путь на Восток и показал способ, как обойти исламский мир. Вся Европа была изумлена, и португальский король был только счастлив утереть нос своякам [428][429].

Покончив с этой приятной обязанностью, Мануэл укрепил свои позиции, направив письма папе римскому, коллегии кардиналов и кардиналу-протектору Португалии в Риме, где сообщал, что повелел отслужить пышные молебны Господу в благодарность за фаворитизм, и напомнил, что согласно папской булле от 1497 года – последней по времени попытке рассудить соперничающие державы, – он и его наследники получают «полные власть и суверенитет надо всем, что мы обнаружили» [430]. Конечно же, ничто более не потребуется, добавил он осторожно, но он любовно молит о «новом изъявлении удовлетворения касательно дела такой новизны и такого великого и новейшего достоинства, чтобы удостоиться нового одобрения и его святейшеством».

С приближением перелома тысячелетия Мануэл твердо решил возобновить свои притязания на первенство среди монархов христианского мира. Его открытие, заявлял он, было совершено не только ради Португалии, оно принесет благо всем христианским странам – «от урона неверным, который ожидается» [431]. Вскоре мусульмане будут повержены, Святая Земля возвращена, и восточные христиане вернутся в лоно истинной, католической веры. Однако он не собирался делиться славой с возможными конкурентами. Практически невозможно раздобыть карту португальских плаваний, писал секретарь венецианского посла в Испании, «ибо король постановил карать смертью любого, кто пошлет ее за пределы страны» [432].

У себя дома король-мессия начал сносить и перестраивать Лиссабон с размахом под стать своим головокружительным амбициям. Помимо новых величественных дворцов и просторных складов, способных вместить ожидаемый наплыв товаров из Индии, он приказал построить в местечке Белем, на месте скромной часовни Энрике Мореплавателя, огромную церковь и монастырь, чтобы там возносились молитвы за души Мануэла Завоевателя и его предков. В честь своего непосредственного предшественника он решил возвести по-имперски роскошную гробницу для останков короля Жуана II. Мануэл торжественно проехал по стране с гробом в сопровождении процессии дворян, епископов и капелланов, хористов, факельщиков и «варварского оркестра труб, дудочек, волынок и барабанов» [433]. По окончании церемоний он среди ночи велел открыть гроб. Говорилось, что «он узрел тело, покрытое известковой пылью, и приказал монахам сдуть пыль через камышовые трубочки и сам им в этом помогал, а после снова и снова целовал руки и ноги усопшего. Это была трогательная встреча покойного короля с королем здравствующим и великолепное зрелище для любого».

По Европе давно уже ходило пророчество, согласно которому Последний император воссоединит христианский мир, покорит неверных и возглавит Последний крестовый поход за возвращение Святой Земли. Тогда люди всего мира соединятся в единую паству, и Новый Иерусалим спустится с небес, и Христос вернется править миром. Мануэл начал вести себя как император еще до того, как завоевал хотя бы клочок земли, но задуманная им империя была не просто территориальной. Подобно Колумбу, он был уверен, что являет собой ни более ни менее чем руцу Божию на земле; подобно крестоносцам былых времен, он полагал, что божья воля приказывает ему уничтожить ислам и повести свои армии на Иерусалим.

Несгибаемая уверенность короля основывалась в значительной степени на известиях, что в Индии были обнаружены христиане. Что пресвитер Иоанн никак не находился, нельзя было обойти, но, как объяснили по возвращении Николау Коэльо и его матросы, Каликут «больше Лиссабона и населен индийскими христианами» [434]. Верно, в церквях у них нет настоящих священников и богослужения не отправляются, но у них есть колокола и своего рода крестильные купели. «Эти христиане, – писал домой флорентийский купец Джироламо Серниджи, – верят, что Иисус Христос был рожден от Девы Марии без греха, был распят и убит евреями и похоронен в Иерусалиме. Еще им известно кое-что про папу в Риме, но помимо этого, они о нашей вере ничего не знают».

Несколько недель спустя в Лиссабоне причалил «Сан-Габриэл», на борту которого находился человек с Гоа, говоривший на венецианском диалекте.

Серниджи удалось урвать с ним короткую беседу, и он тут же отписал во Флоренцию, поправляя ошибки из своего предыдущего письма. Новый информатор поведал флорентийцу, что в Индии много идолопоклонников, которые поклоняются коровам, и лишь малое число христиан. Он добавил, что предполагаемые церкви «на самом деле храмы идолопоклонников и изображения в них – не святых, а идолов» [435].

«Это мне представляется более вероятным, – писал во Флоренцию Серниджи, – чем сведения о том, что там есть христиане, но нет церковного устава, нет священников и не служат святую мессу. Не верю, что тамошних христиан следует брать в расчет, исключая, конечно, общину пресвитера Иоанна».

Однако вскоре информатор запел по-другому. Его представили королю, и он быстро сообразил: чтобы преуспеть, надо говорить не неприглядную правду, а то, что от него хотят услышать. Первым делом он (как и тунисский купец Монсаид) попросил, чтобы его крестили. Он взял себе имя Гаспар – в честь одного из трех восточных царей-волхвов, последовавших за звездой в Вифлеем, и да Гама – в честь своего похитителя, мучителя, а теперь и крестного отца. Как выяснилось, до того как стать мусульманином, Гаспар был иудеем [436], но теперь, приняв христианство, начал рисовать фантастическую картину религий в Индии [437]. Христиане, объяснял он, живут в четырнадцати индийских государствах, из которых двенадцать по большей части или чисто христианские. По меньшей мере в десяти правят христианские короли, и промеж собой они могут похвалиться 223 тысячами пехотинцев, более чем 15 тысячами всадников и 12 тысячами четырьмястами боевых слонов, каждый из которых способен нести на спине десяток воинов в деревянной башне и бросается в атаку с пятью мечами, выступающими из бивней.

Мануэл был вне себя от радости. Он был уверен, что много странствовавший Гаспар послан самим Богом способствовать его великому замыслу. А поскольку, если он хочет заключить союз с христианскими правителями Индии до того, как соперники перехватят у него инициативу, самым существенным фактором казалось время, то Мануэл в январе 1500 года – многообещающая дата рубежа века – велел приготовить четыре корабля и две хорошо вооруженные каравеллы для плавания в Индию. Рамки экспедиции вскоре были расширены, и теперь она уже включала в себя не только создание торговых баз, но и покорение побережья Индии и Африки, и флотилия разрослась до 13 кораблей. Возглавлять ее назначили Педру Алвареша Кабрала, еще одного фидальго и рыцаря ордена Христа. Под его командованием находилось более тысячи человек, включая пятерых священников. Кабрал получил приказ доставить мусульманам и язычникам Индийского океана жесткий крестоносный ультиматум: обращение в христианство или смерть.

«Перед тем как предать мавров и идолопоклонников в тех краях мирскому мечу, он должен позволить священникам и монахам прибегнуть к мечу духовному, а именно провозгласить им Евангелие с наставлениями и предписаниями римской церкви и просить их оставить своих идолов, свои дьявольские ритуалы и обычаи и обратиться в веру Христову, дабы все люди объединились в благодати единой веры и любви, ибо все мы творения одного Создателя и искуплены одним Искупителем, коий есть Иисус Христос, обещанный нам пророками и чаемый патриархами за многие тысячи лет до его прихода. Для этой цели пусть священники приведут им все естественные и законные доводы, какие есть в каноническом праве. И если окажутся они столь неуступчивы, что не признают сей закон веры и отвергнут закон мира, который следует соблюдать среди людей ради сохранения рода человеческого, и если воспретят торговлю и обмен, коие есть средства, через которые происходят мир и любовь между всеми людьми… в таком случае следует предать их огню и мечу и развязать против них свирепую войну» [438].

Для христиан у Мануэла было совершенно иное послание. Он дал Кабралу письмо для заморина Каликута, в котором объяснял, что португальцев привел в Индию Божий промысел и что они творят Божье дело:

«Ибо следует воистину верить, что Господь, наш повелитель, дозволил сей подвиг мореплавания не исключительно для того, дабы он послужил торговле и земным выгодам между тобой и нами, но в равной мере ради духовного блага многих душ и их спасения, которое нам следует ставить много выше. Господь полагает, что ему более послужит тот факт, что ты и мы воссоединены в святой христианской вере, как это было на протяжении шестисот лет после прихода Иисуса Христа и до того времени, когда за грехи людские возникли, как и было предсказано, секты и противные ереси… и сии ереси занимают большую часть земли между твоими землями и нашими» [439].

Преподав публично исторический урок, Кабрал должен был в частном порядке передать еще одно послание. Он должен был просить заморина изгнать из своих гаваней всех до последнего мусульман: отныне товары, привозимые арабами, будут поставлять португальцы – только лучшие и более дешевые. Еще Мануэл отдал командору последний, сверхсекретный приказ: если заморин не согласится миром торговать исключительно с португальцами, Кабралу «следует повести с ним жестокую войну за оскорбительное обращение с Васко да Гамой». Заморин, возможно, и единоверец, но явно впал в ересь, а Мануэл спешил.

Среди инструкций Кабралу, составленных при совете да Гамы, также содержался наказ установить дружеские отношения с другими христианскими государствами в Индии и сделать все возможное, чтобы сорвать поставки пряностей мусульманам. Среди капитанов флотилии Кабрала были Бартоломеу Диаш, открыватель мыса Доброй Надежды, и товарищ соратника самого да Гамы Николау Коэльо. Штурман «Берриу» Перу Эскобар вновь отправился штурманом, также заняли прежние свои посты Жуан де Са и другие ветераны экспедиции Васко да Гамы. Гаспара да Гаму взяли с собой переводчиком, еще на борту находились пятеро пленников, захваченных в плен в Каликуте, и юный посланник султана Малинди.

При всем опыте ветеранов экспедицию с самого отплытия преследовали напасти. Вскоре после того как задержавшийся флот отплыл 9 марта 1500 года, один корабль потерялся у островов Зеленого Мыса. Когда Кабрал попытался повторить проход да Гамы по дуге через Атлантический океан, он взял курс слишком далеко на юго-запад и наткнулся на сушу. Он решил, что открыл новый остров, и, отслужив мессу и установив крест, отправил одного из своих капитанов домой с неожиданными вестями. Остальные одиннадцать кораблей попали в страшный шторм у мыса Доброй Надежды, и четыре корабля со всей командой пропали без вести, включая судно под командованием Бартоломеу Диаша, которому никогда больше было не увидеть свой штормовой мыс. При переходе через Индийский океан в непогоду пропал еще один корабль, и флотилия сократилась до шести судов.

К тому времени, когда португальцы пересекли Индийский океан, лето уже подходило к концу, и в соответствии с полученными приказами Кабрал расположился у Малабарского берега, чтобы нападать на арабские суда, которых ожидали с севера. Матросы и офицеры исповедались и причастились, но добыча не объявилась. Потому Кабрал продолжил путь в Каликут, куда прибыл с развевающимися флагами и под грохот пушек в середине сентября.

Старый заморин умер вскоре после отплытия да Гамы, а его амбициозный молодой преемник гораздо больше желал открыть торговлю с европейцами. К кораблям сразу же вышли несколько местных сановников, за которыми последовали приветственный комитет, оркестр и сам заморин. На сей раз португальцы приплыли с богатыми дарами: золотыми и серебряными чашами и тазами, малыми и большими кувшинами, а также огромным количеством затканных золотом мягких подушек, балдахинов и ковров. Кабрал представил удивительное письмо Мануэла, и хотя о реакции заморина на восторги португальского короля, что он наконец воссоединился с собратом во Христе, история умалчивает, заморин пожаловал Кабралу выгравированную на золоченой табличке дарственную, которая гарантировала португальцам безопасность торговли. Встреча завершилась поспешным обменом заложниками, но в течение двух месяцев была создана постоянная португальская фактория в большом доме на берегу, над крышей которой развевался флаг с королевским гербом.

Вскоре португальцы обнаружили, что прибыли не до, а после арабских флотилий, которые уже стояли в порту. Посмеявшихся над товарами Васко да Гамы купцов ожидал неприятный сюрприз, когда в виду гавани показался большой португальский флот, а в декабре дошло до столкновения. Португальцы захватили мусульманский корабль, отплывавший в Джедду, утверждая, что его отплытие нарушает их договор с заморином, согласно которому они первыми должны загружать на борт пряности. В отместку большая группа мусульманских купцов напала на португальскую факторию. Семьдесят человек, включая священников флотилии, оказались заперты в ловушке. После трехчасового противостояния они попытались пробиться силой и выйти к шлюпкам, но почти все были убиты.

Когда при полном молчании заморина прошел день, Кабрал решил, что тот одобрил нападение, и обрушился на арабские корабли в гавани.

Схватка была неравной, поскольку огневой мощью шесть португальских кораблей значительно превосходили весь мусульманский флот.

Столетиями торговлю в Индийском океане не омрачали практически никакие конфликты, и тут не было традиций боевых действий на море. Сшитые кокосовыми веревками дхоу были недостаточно крепкими, чтобы нести пушки, а их конструкция не позволяла приспособить их к новой угрозе. Хотя пушка зародилась в Китае и давно уже была на вооружении мусульманских армий, в Индии она нашла применение лишь в нескольких изолированных регионах, к тому же немногие имеющиеся здесь пушки были устаревшими и маленькими. Как и все морские державы Европы, Португалия поколениями вела войну на море, и хотя ее корабельные орудия были далеки от совершенства, трудно было отрицать их способность наводить ужас в бою. Порох, возможно, лишил войну рыцарственности, зато стал проводником португальской политики на Востоке.

Кабрал захватил десяток крупных судов и перебил, утопил и взял в плен сотни человек. Забрав с захваченных кораблей пряности и прочий груз, в том числе трех слонов, которых забили и засолили на обратную дорогу, он сжег суда. Ночью он приказал своим капитанам спустить на воду шлюпки и отбуксировать португальские корабли как можно ближе к берегу. Выстроившись против города, португальцы на рассвете открыли огонь. Ядра обрушивались на скопления людей на набережной, проламывали стены домов и храмов, – количество жертв исчислялось сотнями. Сообщалось, что ужас и замешательство «были так велики, что заморин бежал из собственного дворца и что один из главных его наиров был убит прямо рядом с ним упавшим ядром. Даже часть дворца была разрушена канонадой» [440].

Заморин быстро изменил свое мнение о новых союзниках. Когда Кабрал сделал вид, что отплывает, на горизонте появился крупный военный флот. Не успели противники вступить в бой, внезапно налетевший шторм заставил их бросить на ночь якоря. На следующий день Кабрал передумал возобновлять враждебные действия и направился в открытое море, до наступления темноты его преследовали лодки из Каликута. Новый португальский командор внял совету своего предшественника и совершил переход в Африку в нужное время года, но возле Малинди шторм выбросил один его корабль на берег. Корабль загорелся, и его пришлось бросить, так что в Лиссабон вернулось только пять из тринадцати кораблей.

Плавание не было полным провалом. Опираясь на собранные да Гамой сведения, Кабрал открыл два крупных африканских порта, мимо которых проскочил его предшественник: это были Софала, через которую экспортировалась львиная доля золота Западной Африки, и Килва, островная столица династии султанов, которые уже давно господствовали на побережье Суахили. Его подчеркнуто дружелюбно принял пристыженный правитель Мозамбика, а султан Малинди был, как обычно, само гостеприимство. Еще Кабрал побывал в Каннануре и Кочине, двух процветающих индийских портовых городах, правители которых были в плохих отношениях с заморином Каликута. В обоих городах он нагрузил свои корабли пряностями, а в Кочине оставил солдат и клерка создавать факторию. Судно, пропавшее в Индийском океане, наконец объявилось с известием, что наткнулось на Мадагаскар. И, не в последнюю очередь, земля, которую Кабрал по пути в Индию принял за неизвестный остров, оказалась Бразилией, и что важнее, ее побережье лежало гораздо дальше к востоку от линии, прочерченной договором в Тордесильяс. По чистой случайности Кабрал совершил исторический подвиг: его корабли бросали якоря у четырех континентов.

Европейские горизонты расширялись с ошеломительной быстротой, но Кабралу не суждено было пожать плоды своих открытий. Он не нашел союзников-христиан и не обзавелся ни одним новообращенным. Он потерял сотни опытных матросов и половину своего флота. Он позволил каликутским купцам разрушить португальскую факторию и, хотя кроваво отомстил, не сумел подавить восстание. В общем и целом, на взгляд своего короля, он был недостаточно решителен или успешен. Это был жестокий приговор человеку, на которого возложили непомерную задачу, но остаток своей жизни Кабрал провел в опале.

Мануэл постарался по возможности сохранить лицо. Во дворце в честь возвращения флота был устроен праздник, над Лиссабоном раздавался звон колоколов, по стране прошли благодарственные шествия, и в Испанию были отосланы новые злорадно ликующие письма. Но возникла опасность, что грандиозные претензии короля вот-вот потускнеют и обветшают, и многие его советники уже предлагали удовлетвориться завоеванной славой и отказаться от разорительной затеи. Кроме того, Мануэл отправил много кораблей сражаться с турками и немало – атаковать Марокко (ни то ни другое предприятие не увенчалось большим успехом), не говоря уже о флотилии, которая уже направлялась в Северную Атлантику на поиски новых земель по португальскую сторону от линии водораздела [441]. Страна находилась на пределе сил, слишком много жизней уже было утрачено; один Бог знает, шептались за закрытыми дверями, сколькими еще придется пожертвовать ради безумного стремления Мануэла к мировому господству.

Но короля было не остановить. Не дожидаясь возвращения Кабрала, Мануэл отправил еще одну флотилию из четырех кораблей под командованием Жуана да Нова, средней руки чиновника с большими связями при дворе. Как предполагал Мануэл, грозный флот Кабрала уже успел либо добиться массового обращения язычников, либо запугать и заставить сдаться Индию, и да Нове было приказано просто подхватить начатое Кабралом.

Согласно одному донесению, флотилия обошла мыс Доброй Надежды и нашла послание, которое Кабрал оставил в старом сапоге, подвешенном на сук дерева. Прочитав про стычку в Каликуте, да Нова пересек Индийский океан и сжег и потопил несколько кораблей возле гавани заморина. Он навестил факторию в Кочине и создал еще одну в Каннануре, но пока он ждал муссонных ветров, которые отнесут его домой, со стороны Каликута внезапно возникли десятки судов с вооруженными мусульманами на борту. Рявкнули португальские пушки, и когда свет померк и ветер стих, мусульманские суда вывесили флаги, мол, желают переговоров. Да Нова заподозрил уловку и продолжал стрелять, но наконец, когда пушки у него раскалились, сам вывесил белый флаг. Обе стороны договорились воздержаться от боевых действий до наступления дня, и последовала напряженная ночь, когда врагам пришлось бросить якоря вблизи друг друга, и нервные португальцы стреляли в темноту наугад. Как и Кабрал, да Нова на следующий день передумал сражаться, и в сентябре 1502 года флотилия вернулась в Лиссабон с большим грузом пряностей и отличной военной добычей.

Но нетерпеливому королю этого было мало. Чтобы угасающий крестовый поход снова набрал обороты, требовалось зрелищное проявление силы, и сделано это будет именем самого доблестного короля Португалии.

Выполнить поставленную задачу мог только один человек [442].

Васко да Гама вернулся в Лиссабон поздним летом 1499 года [443]. Он все еще носил траур по брату, но долго горевать ему не позволили.

Остановившись вознести благодарственные молитвы Богу, что уберег его от беды, он отправил известие о своем прибытии королю. Проводить его ко двору был выслан большой кортеж дворян. Огромные толпы напирали со всех сторон, горя желанием посмотреть на нового национального героя, которого давно считали погибшим. Хроники записали, что когда он предстал перед королем, «король почтил его как человека, чье открытие Индий преумножило славу Господа, честь и выгоду короля Португалии и вечную славу португальского имени в мире» [444].

Да Гаме предложили самому назначить себе награду, и он просил наследственную сеньорию над городом Синиш, губернатором которого был его отец. Титул «дом» уже был дарован ему в декабре, но орден Сантьяго отказывался передавать свои сеньоральные права, пусть даже своему выдающемуся сыну. Первооткрыватель все равно поселился в Синише, и по мере того как дело затягивалось, начали возникать потасовки между его слугами и людьми губернатора. Почти два года спустя он все еще ждал, и потому, чтобы возместить причитающиеся поступления от налогов, была ему спешно назначена пенсия от короля.

Тем временем король приказал своим чиновникам составить детально продуманную жалованную грамоту, официально прославляющую великий подвиг да Гамы [445]. Пространная грамота прослеживала историю открытий от Энрике Мореплавателя до самого Васко да Гамы. В ней признавалось, что да Гама преодолел смертельные опасности, не сравнимые с теми, с какими сталкивались его предшественники, – опасности, унесшие жизни его брата и многих славных моряков. Ему возносились хвалы за «примернейшую службу» в открытии «той Индии, кою все, кто описывал мир, по богатствам ставили превыше любой другой страны, которая во все времена была желанна для императоров и королей и ради которой в сем королевстве вошли в тяжкие расходы и ради которой столькие капитаны и прочие расстались с жизнью». Предсказывалось, что величайшие блага проистекут из этого открытия «не только нашему королевству, но и всему христианству через урон, нанесенный неверным, которые до сего дня пользовались благами Индии, и в особенности через надежду, что все народы Индии обратятся к Господу нашему Иисусу Христу, учитывая, как легко их можно привести к принятию Его святой веры, в коей некоторые из них уже получают наставление».

Правителям, добавлял Мануэл, полагается проявлять щедрость, далее следовали детали. Да Гаме, его семье и его потомкам дозволялось добавлять к своим именам приставку «дом», равнозначную английскому «сэр» [446]. Путешественник получил назначение в королевский совет. Ему была дарована еще одна внушительная ежегодная пенсия, навечно выплачиваемая его наследникам, и право каждый год посылать в Индию деньги для покупки пряностей, которые он мог ввозить без обложения королевской пошлиной. Наконец, он получил титул адмирала Индийского океана «со всеми почестями, прерогативами, свободами, юрисдикцией, доходами, освобождением от повинностей и налогов, которые по праву сопровождают сей титул» [447]. У Испании был Христофор Колумб, адмирал Моря-Океана; теперь у Португалии был Васко да Гама, адмирал Индийского океана. Этот титул возмутительно попирал все, что могли бы сказать по этому поводу сами индусы, но для аудитории поближе к дому, которой он предназначался, его смысл был совершенно ясен: пока Колумб плавал по Атлантике, да Гама добыл трофей, которого жаждали оба.

Награда была внушительной; Николау Коэльо, который также был фидальго при дворе, получил лишь десятую ее долю. Кроме того, поговаривали, что да Гама вернулся из Индии с тайным грузом перца, имбиря, корицы, гвоздики, мускатного ореха, шеллака и драгоценных камней, который выменял на личное столовое серебро.

Но как любой честолюбивый человек той эпохи, он знал, что истинная власть заключена в земле и титулах. Он продолжал добиваться обещанного ему города, а пока взялся ухаживать за доной Катариной де Атайде, семья которой имела большие связи. Когда они поженились, семья да Гамы поднялась еще на одну ступеньку дворянской иерархии. Как большинство женщин того времени, Катарина остается полнейшей загадкой для историков, хотя большой выводок детей, который постепенно ее окружил, позволяет предположить, что союз не был чисто политическим.

Васко да Гама был восходящей звездой. И когда ему представилась возможность возглавить крупную флотилию, он не мог не воспользоваться случаем еще более упрочить свое положение.

Это был опасный ход, достойный игрока, готового на любой риск. Если он преуспеет в покорении Индии, его ожидают еще большие милости. Если потерпит неудачу, то, возможно, как злополучный Кабрал, окончит свои дни в бесславном забвении. Взвесив ставки, да Гама пошел на риск.

30 января 1502 года Васко да Гама был официально произведен в адмиралы Индийского океана в кафедральном соборе Лиссабона. Среди собравшихся сановников был некто Альберто Кантино, посол герцога Феррарского, и Кантино тщательно описал эту церемонию для своего господина:

«Сперва отстояли пышную мессу, и когда она закончилась, вышеупомянутый дом Васко, одетый в алый атласный плащ на французский манер, подбитый горностаем, в шляпе и дублете, под стать плащу украшенном золотой цепью, приблизился к королю, с которым явился весь двор; один придворный произнес хвалебную речь, восхваляя величие и добродетели короля, и до того дошел, что поставил его во всем выше славы Александра Великого. Потом он обратился к адмиралу и со многими словами в его адрес и в адрес его покойных предшественников разъяснил, как своими усердием и живостью он открыл области Индии, [и] когда речь завершилась, вышел герольд с книгой в руке и велел вышеозначенному дому Васко поклясться в вечной верности королю и его потомкам, [и] когда это было проделано, он опустился на колени перед королем, и король, сняв перстень со своей руки, подарил его ему» [448].

Королевский штандарт отнесли служившему мессу епископу, который торжественно его благословил и вернул королю. Достав из ножен меч, король вложил его в правую руку своего адмирала. В левую руку он вложил штандарт, после чего да Гама поднялся и поцеловал королевскую руку. Остальные рыцари и аристократы, проходя мимо, следовали его примеру. «И так закончилась [церемония] под великолепнейшую музыку».

Дом Васко да Гама, адмирал Индийского океана, вышел из собора под звуки фанфар, особой много более значительной, нежели молодой искатель приключений, который отплыл менее пяти лет назад.

Среди вельмож, выстроившихся в тот день воздать ему хвалы, присутствовал и молодой посол Венеции.

Был ли он шпионом или нет, но у Пьетро Паскуалиго завязались сердечные отношения с португальским королем. Мануэл произвел его в рыцари и даже попросил его быть крестным отцом его сына. Дружеские отношения не могли скрыть того факта, что одержимость Португалии Востоком все больше пугала Венецию. Не скрыла этого и блестящая черная гондола, украшенная фестонами золотой парчи, которую Венеция послала Мануэлу в тот месяц, когда да Гама отплыл во второй раз [449]. Светлейшая республика все еще старалась убедить короля не плавать на край света и не наносить удар по торговым артериям, по которым текла венецианская кровь, а напасть на мусульман Средиземноморья.

Два месяца спустя Венеция сменила тактику и отозвала своего посла. Зато в декабре 1502 года Синьория создала особый совет из пятнадцати сановников, чтобы найти защиту от португальской напасти. Поскольку убеждениями ничего добиться не удалось, а речь о сотрудничестве даже не заходила, единственно возможной мерой становился саботаж.

В том же самом месяце совет пятнадцати послал в Каир тайного агента Бенедетто Сануто. Задачей Сануто было убедить султана Египта, что Португалия представляет собой угрозу для мусульман не меньшую, чем мусульмане для венецианцев. Ему было доверено предложить две стратегии против этой угрозы. Во-превых, султан снизит таможенные пошлины, чтобы венецианцы могли конкурировать с португальцами. Но даже Венеция понимала, что это маловероятно. Во-вторых, «отыскать скорые и тайные средства» [450]помешать португальцам плавать в Индию. Венецианцы не смогли заставить себя просить мусульманских союзников применить силу против своих конкурентов-христиан, но было очевидно, на чьей стороне их симпатии. Если в Индии португальцы натолкнутся на организованное сопротивление, предсказывал Сануто, то вскорости откажутся от своей затеи. Возможно, султан мог бы послать весточку заморину Каликута и побудить его «сделать то, что в его мудрости и власти ему покажется уместным». Не оставалось сомнений и в том, что он под этим подразумевал.

Часть III

Глава 14