Биологический императив к образованию пары и продолжению рода

Второй краеугольный камень, связывающий нашу энергию и фокусирующий ее на мире повседневности, по своему происхождению еще древнее, чем первый. Биологический императив к образованию пары и продолжению рода столь же древен, как и появление полов, и может быть назван естественным стремлением к сохранению вида. Однако у нас, людей, этот императив принял сложные формы, далеко выходящие за рамки удовлетворения инстинктов и репродуктивной функции.

Так, например, наш постоянный поиск партнера, если мы уже не живем с таковым, непосредственно обусловлен биологическим императивом, даже если мы и объясняем такой поиск по-другому. Большинство людей, и в первую очередь скучные номера, живут с ложным представлением, что им не хватает партнера для полноты жизни или что партнер может дать им ощущение полноценной жизни. При этом они в действительности смешивают две различные вещи: с одной стороны, их глубокое ощущение недостатка энергии, что и ведет к постоянным поискам полноты, и биологический импульс — с другой стороны, который заставляет их искать подходящего партнера для продолжения рода и основания семьи.

«Прочность семьи — один из самых сильных факторов поддержания социального порядка, — говорит Тайша Абеляр, — так как существует ужасный страх перед жизнью в одиночестве и страх умереть одному». При этом она подчеркивает, что мы, люди, — настоящие социальные существа, стадные животные, чувствующие себя защищенными только в группе. Эта черта тоже принадлежит к нашему наследству приматов и указывает на то, что мы — все еще обезьяны, ищущие защиты в тесном кругу семьи, что было необходимо в ходе истории развития для сохранения нашего вида. Только под защитой племени могло спокойно родиться и расти молодое поколение, да и для взрослого индивидуума безопасность была тесно связана с присутствием других членов рода; голая обезьяна без мощных челюстей, клыков и когтей нуждалась в них, чтобы выжить во враждебной природе.

В понимании магов подобная безопасность могла функционировать только благодаря тому, что внутри группы создавалось точное согласование жизни одного со всеми, соглашение, ненарушимость которого стала высшей заповедью для каждого члена сообщества. Таким образом и возник первый социальный порядок, целью которого было обеспечение единой фиксации точки сборки и создание вследствие этого общего мира, который предлагал своим жильцам ориентацию и пристанище: простейший предок нашего сегодняшнего повседневного мира.

Но то, что в те давние времена было необходимо и правильно, может стать сегодня нашим несчастьем. По причине нашего общего наследства мы цепляемся за социальный порядок, давно уже ставший анахронизмом; он был необходим для выживания наших предков, но закрывает нам доступ к новым знаниям и опыту, которые как раз в нынешнее время могут быть важны для нашего всеобщего выживания.

При этом ложное чувство безопасности вводит нас в заблуждение, обусловленное миром повседневности. Мы ведем себя подобно кротам, которые при появлении туч ищут убежища в их подземных домах, ведь они всегда укрывали их от непогоды, но внезапно превратились в смертельную ловушку. Аналогично и мы следуем иллюзорному чувству безопасности, своего рода эху всей нашей истории развития, и не понимаем, что настало время преодолеть иррациональный страх, который связан с познанием неизвестного.

Мы должны учиться понимать, что опыт нового — сдвиг точки сборки — только потому вызывает чувство страха и панику, что мы при этом нарушаем высшую заповедь неразрывности соглашения, вырываем себя из социального порядка и при этом лишаемся защиты группы. Наши инстинкты говорят нам, что это представляет непосредственную опасность для нашей жизни. Мы реагируем чувством смертельного страха, независимо от того, ожидает ли нас «там, снаружи» — в другой позиции точки сборки — опасность или единственный шанс выжить.

Но даже если мы готовы, несмотря на страх, покинуть хотя бы на одно мгновение безопасность в семье и поддержку социального порядка во имя исследования потенциального шанса, имеется еще третья причина, которая удерживает мир повседневности на его месте и очень тесно связана с уже обсужденными механизмами: чувство собственной важности, о котором маги говорят, что оно является самым чувствительным краеугольным камнем мира повседневности.

3. Чувство собственной важности

«Третий пункт, требующий энергетически наибольших затрат, — это чувство собственной важности, — говорит Кастанеда. — Мы все ценим представление о нашей собственной важности, особенности и единственности, без того, чтобы хоть раз их поточнее исследовать или спросить себя, в чем же они заключаются».

Попробуем сначала выяснить, что же он, собственно, имеет в виду, когда говорит о чувстве собственной важности.

Он имеет в виду повседневное «я, я, я»: «Какое это имеет отношение ко мне? Имеет он в виду меня? Почему именно я? Что я буду от этого иметь?» Эти и неисчислимое количество подобных вопросов то и дело возникают у нас в голове и создают некий довольно скучный внутренний диалог, который постоянно крутится вокруг одного и того же центра: нашего столь высоко ценимого, нежного и часто обижающегося Эго, которое мы все считаем в том или ином смысле центром Универсума.

В данном случае началось все столь же безобидно: с первородного чувства самосохранения каждого существа и простого обстоятельства, что восприятие всегда производится из одного и того же центра. Это столь долго не представляло никакой проблемы, пока восприятие не направилось на самое себя и не произвело в акте самоотражения представление о Я, которое разделяет воспринимающего индивида и воспринимаемый им мир. С того мгновения все входные данные органов чувств стали оцениваться с точки зрения потенциальной пользы или возможной опасности для Я, что и позволило возникнуть системе интерпретации, которая все более и более обособлялась в ходе истории человечества.

При этом Я впало в определенные заблуждения, которые сами собой возникли из его позиции главного наблюдателя.

Поскольку все входные данные можно трактовать по отношению к Я, и весь мир должен иметь отношение к Я. Ложный вывод, сравнимый со средневековым представлением, что Земля является центром Универсума. С точки зрения земного наблюдателя кажется, что это так и есть: Солнце, Луна и звезды вращаются по кажущимся неизменными орбитам вокруг нас, если мы примем нашу наблюдательную позицию за неподвижный центр.

То, что для Коперника и его современников означало революционный поворот, ясно сегодня каждому: Земля не является центром Вселенной, а всего-навсего спутником Солнца. Но в наших внутренних убеждениях все вращается так же, как и прежде, в первую очередь — вокруг нас самих. Человек по-прежнему считает себя венцом творения, и каждый из нас тем или иным образом воспринимает себя как совершенно особенный образчик человеческого рода.

При этом не имеет значения, имеет ли наше чувство собственной важности положительное или отрицательное значение. Уверенность, что являешься неудачником, есть такое же выражение чувства собственной важности, как и убеждение, что ты лучше других. Переоценка себя, мания величия, высокомерие и нарциссизм идентичны по основной своей мотивации самосостраданию, комплексу неполноценности, покаянию и мученичеству. Все эти и им подобные побуждения предполагают, что собственной персоне придается слишком большое значение — во всяком случае, достаточно большое, чтобы оправдать повседневное помешательство, которое из этого следует. Чувство собственной важности напяливает на нас шоры, редуцирующие мир до эгоистических интересов и позволяющие нам видеть только то, что непосредственно связано с нашей персоной. Только так и можно объяснить, как это мы умудряемся эксплуатировать природу и окружающих нас людей и одновременно жалуемся на загрязнение окружающей среды, социальную несправедливость и повсеместное распространение эгоизма. Мы абсолютно не способны наблюдать мир и нас самих, не вынося об этом суждений, и прийти к такому взгляду на вещи, в котором мы не играем никакой значительной роли, что в подавляющем большинстве случаев и является истинным. А общественное соглашение способствует такой частичной слепоте, чтобы, как говорит Кастанеда, держать нас в границах повседневного мира:

«Представление о собственной важности взращивается в нас социальным порядком, чтобы держать нас с помощью наград или штрафов в рамках его правил и границ. При этом его нисколько не волнует сам индивидуум. Социальный порядок интересует не индивидуум, а лишь поддержание собственных правил и заповедей».

Это высказывание возвращает нас к взаимодействию краеугольных камней повседневного мира и показывает нам, например, почему общественное одобрение и социальное признание не только связывают нас в смысле погони за вниманием, но и вызывают возбуждение, аналогичное действию наркотика. Усиление собственной важности мы воспринимаем как стимулятор, в то время как ее снижение ощущается как унижение, которое ведет к симптомам, подобным процессу отвыкания от наркотиков. Так и выставляем мы себя, где только возможно, выпрашивая долю внимания и признания, и в постоянном соревновании с другими создаем хоровод тщеславия, дьявольский круг конкуренции, который поддерживает устои нашего мира повседневности.

При этом каждый из нас выработал особый трюк, собственный вид самопрезентации, которым мы вербуем партнеров и привлекаем к себе внимание и благодаря которому мы еще более усиливаем чувство собственной важности. Эти трюки, как считает дон Хуан, определяются спецификой времени, потому что большинство из нас используют одинаковые приемы и уловки.

Тайша Абеляр подводит итог:

«Каждая эпоха характерна тем, что дон Хуан называл модальностью времени: определенный шаблон идей, культурный духовный склад. Модальность нашего времени — это то, что мы видим по телевизору и читаем в наших книгах и газетах. Нас постоянно бомбардируют определенными темами и идеями, за которые мы должны держаться. Маги называют современный духовный склад синдромом «я — бедная детка», потому что каждый человек, там, в мире, подавлен жизненным ощущением, что он — беспомощное существо».

И большинство из нас применяет в своей презентации трюк «бедного сиротки», в котором они изображают роль жертвы, пытаясь таким образом получить внимание и помощь от других. Мы взываем к естественному инстинкту ухода за беспомощными детьми, к сочувствию к слабым и создаем все вместе мир, в котором преобладает в качестве духа времени прогрессирующая слабость и принадлежащая ей схема отношений «преступник— жертва».

Стоит хотя бы один раз сознательно вглядеться в то, что поставляют нам средства массовой информации. Так, например, по телевидению нас заливает поток отрицательных сообщений: несчастные случаи и катастрофы, насилие и преступления, убийства и покушения, войны и революции определяют содержание телевизионных программ. В унисон поют и любимые многими бульварные передачи и клубы, когда они заставляют нас думать о повседневных ужасах: разводы, трагедии в семье, стычки с соседями являются столь же постоянной репертуарной частью, как и загрязнение окружающей среды, испорченные продукты питания, неизлечимые болезни, загадочные эпидемии и насилие над детьми.

Наш повышенный интерес ко всем этим проблемам отчетливо показывает, насколько мы свыклись с ролью жертвы, и наше сочувствие есть не что иное, как жалость к самим себе. Общество и отдельный человек подавлены негативным чувством собственной важности, что находит свое выражение в ощущениях собственной ненужности и невыгодности собственного положения. Но эти чувства возникают не столь из-за вышеназванных недостатков общества, которыми мы их обычно объясняем, а скорее из-за недостатка энергии, о котором мы уже говорили — того обстоятельства, что большинство из нас являются скучными номерами и поэтому — в истинном значении слов — «энергетически бедными сиротками».

Как таковые, мы, естественно, не готовы принять на себя ответственность за нашу жизненную ситуацию и активно действовать, чтобы изменить ее. Наш регрессирующий менталитет ожидает нужных изменений от общественных институтов, которые берут на себя роль наших родителей, будь то государство, церковь или какое-то другое объединение, к которому мы принадлежим. И точно так же, как ребенок, мы ожидаем, что получим в наших страданиях скорую поддержку, — другой регрессивный параметр нашего времени, который маги называют синдромом исправления—удовлетворения. Мы стремимся к скорейшему удовлетворению всех наших желаний, и в идеале хотели бы, чтобы все желания исполнялись по мановению руки или взмаху волшебной палочки.

Различные отрасли промышленности нашего «прекрасного нового мира» сироток производят самые разнообразные продукты, соответствующие нашим детским потребностям, от растворимого кофе до готовой к употреблению пищи, от самомоющейся микроволновой печи до удобного в пользовании устройства телекоммуникации. Можно продолжать до бесконечности приводить примеры, доказывающие, что мы сегодня, как никогда прежде, менее всего готовы испытывать чувство неудовольствия и делать какие-либо усилия, чтобы удовлетворить наши потребности, или даже — чтобы ощутить радость. При этом именно последнее — ощущение радости — всегда связано с усилиями или борьбой, как, например, когда мы поднимаемся на крутую гору и, достигнув вершины, испытываем ни с чем не сравнимое чувство радости, несмотря на то что нам еще предстоит опасный спуск. Многие даже и не знают сегодня этого чувства и думают, что радость возникает из-за открывающегося перед глазами альпиниста прекрасного вида, которым можно, как правило, наслаждаться на высокой вершине, — заблуждение настолько укоренившееся, что люди едут на вершину по канатной дороге, а потом стоят и удивляются, что же прекрасного находят другие в этих скалах, тем более что чаще всего они покрыты тучами? Тогда они снова усаживаются в кабину канатной дороги и едут к следующему аттракциону, который, возможно, более интересен и разгонит нашу постоянную скуку.

Но чувство наполненной жизни никогда не приходит, потому что мы слишком прочно держимся за наш повседневный мир, за позицию бедного сиротки нашей точки сборки. Кастанеда замечает по этому поводу:

«Мы любим Христа — кровоточащего и распятого на кресте. Это наш символ. Никто не интересуется Христом, воскресшим и вознесшимся на небеса. Мы хотим быть мучениками, неудачниками; мы не хотим успеха: бедные деточки, поклоняющиеся бедному ребенку».

Как современные декадентствующие обезьяны, мы рассматриваем неизвестное, новые возможности и позиции точки сборки в лучшем случае интеллектуально, но никогда — как практическую альтернативу повседневному миру, потому что для такого подхода мы должны сначала отказаться от нашей удобной позиции внутри известного.

Флоринда Доннер-Грау поясняет, почему это столь сложно для нас:

«Дон Хуан пытался нас рассердить, сравнивая нас с обезьяной, которая засунула руку в сосуд с узким горлышком, чтобы достать горсть зерна. Обезьяна не может вытащить руку назад, пока она сжала ее в кулак и держит зерно. Во многих отношениях люди точно такие же. Наши общественные ожидания и есть зерна, которые истощают наше осознание. Все, что нужно сделать обезьяне, чтобы освободиться, — это разжать кулак, оставив эти проклятые зерна, — но она этого не сделает. И мы не бросим зерна, чтобы освободиться из подобной ловушки или ситуации. Мы просто не в состоянии их бросить».

Так что не только наше стремление к удобствам блокирует нас, но и наше наследство от приматов, которое играет с нами злую шутку, если мы пытаемся вырваться из привычных образцов известного. Самое печальное в этой ситуации даже не то, что мы попадаем в ловушку из-за нашей первобытной жадности и оказываемся в тюрьме, но то, что мы даже не понимаем, что способны освободиться и что освобождение заключается в самом простом действии — бросить то, за что мы так уцепились.

Это справедливо, кстати, и в отношении женской и мужской роли, в которых мы социализировались и которые в значительной мере обусловливают драму повседневного мира. Однако при этом следует вначале указать на различия, которые специфические параметры пола имеют с точки зрения магов: часть их является следствием нашего рождения, другая — воспитания. Этой темой мы и займемся в следующей главе.