Еркинбей и Урус-батыр 2 page

— Ладно, лекарь, я тебе верю, собственно, для нас пока ничего не изменилось от того, что он остался жив, для Тайной службы он мёртв. Если вдруг случится, что к нему вернётся память и речь, ты должен сразу сообщить мне, понял?

— О да, почтеннейший, как же иначе, все мы должны помогать тем, кто стоит на страже нашего покоя, — подобострастно заверил лекарь, вставая и подходя к лежащей помощнице, чтобы привести её в чувство. Пока он возился с девицей, сотник ушёл. — Теперь, я думаю, он придёт не скоро, Серпике, — молвил лекарь пришедшей в себя служанке. — Твой урус молодец, я ведь видел, что ему больно, но он вытерпел, не показал этого костолому, иначе было бы худо. Ну, вот и мне пора идти, вручаю тебе нашего батыра. Я давно изучаю людей и их болезни, потому вижу, что для него гораздо важнее, чтобы рядом была ты, а не я. — Выйдя из каменного мрачного строения и довольно щурясь на яркое солнце, лекарь пробормотал про себя: «Мне градоначальник платит за то, чтобы я скорее поставил больного на ноги, а уж какое средство применять — иглы, снадобья или любовь, это уже моё дело».

— Мой чудесный батыр, — тихо шептала Серпике, осторожно поглаживая исцарапанный лик больного, — моя хозяйка, госпожа Лайпи, уговаривает своего мужа выкупить тебя. Ты ей очень нравишься, она мечтает заиметь себе такого раба, — очи девушки налились слезами и болью. Раненый едва заметно покачал головой. — Ничего не говори, я понимаю, что ты хочешь сказать. Сама не ведаю как, но понимаю, милый. — С этими словами девица прижалась к широкой груди богатыря и замерла от мгновения счастья. — Я знаю, ты вольный, как дикий степной скакун, и под седлом ходить не будешь, скорее умрёшь. Я булгарка, но булгары тоже разные, потому что разных предков потомки. Те, которых теперь называют чёрными хазарами, подчинились хазарам и стали вроде их цепных псов. Другие ушли на Дунай и теперь свою страну имеют, смешавшись со славянами. А мои предки ушли с Азова на Идель и Кара-Идель, и хотя мы платим дань хазарам, но веры и порядков своих держимся. Зовёмся мы сувары, а потому наш главный город тоже носит имя Сувар. Мы никогда не были кочевниками, издревле растили злаки, разводили скот, пчёл, занимались всяким ремеслом и торговлей. И веру чужую магометанскую не приняли, Великого Тенгри нашего не продали за посулы арабов, хотя булгары на восходе и на полудне уже омусульманились…

— Суварушка ты моя, Серпик милый! — то ли прошептали в ответ уста раненого батыра, то ли прозвучало в сознании девушки, и от тех слов покатилась по всему существу её блаженная волна счастья, голова закружилась так, что казалось, она куда-то падает, но это падение было сладостным.

Спустя некоторое время Сила смог говорить, а потом и вставать. Пошатываясь, он ходил по своей каменной темнице. Это время было самым счастливым для влюблённых. Богатырь попросил принести ему тайно кусок железного прута, чтобы тихонько, когда не видит стража, быстрее восстанавливать свою силу.

— Как же ты в служанки попала к градоначальнице, Серпик? — спрашивал батыр, мешая в речи словенские и булгарские слова и глядя в тёмные, чуть раскосые очи девушки. Так он по-своему произносил имя Серпике. А булгарка на свой лад называла Силу созвучным Силмук, и тоже говорила на смеси словенского, булгарского и тюркского. Только для влюблённых не важен язык слов, они разумеют язык сердца, а он един для всех народов и в переводе не нуждается.

— У нас земля была, Силмук, и жили мы хорошо, но однажды в конце зимы, когда отец вёз зерно на торжище, кони его провалились под лёд, а он все старался их вызволить, так и утонул вместе с лошадьми. Мать осталась одна с нами шестерыми. Дело без отца пошло всё хуже, часть земли продали, а потом и вовсе пришлось мне в служанки к дальней родственнице пойти, чтобы помочь матери и младшим братьям и сёстрам. Вот так и оказалась я в доме градоначальника. Раньше было непривычно и до того тоскливо после трудной, но вольной жизни, зато теперь я самая счастливая, потому что с тобой встретилась…

Но вскоре Серпике пришла весьма встревоженная.

— Силмук, там уже закончили подземелье, предназначенное для тебя, сегодня повесили крепчайшую дубовую дверь, окованную медными листами, и установили наружный затвор. Значит, завтра-послезавтра тебя повезут в дом градоначальника. Лекарь убедил тайную стражу, что память и речь к тебе никогда не вернутся, а потому изведывателям ты не нужен, градоначальник выкупил тебя за малые деньги, — прошептала Серпике, подавая принесённую для батыра еду. — Запрут тебя в крепком подземелье, а что будет дальше, я боюсь и думать…

— Серпик, нельзя мне в подземелье градоначальника, скоро битва… ну, в общем, нельзя, Суварушка моя, никак нельзя. Надо что-то придумать.

— Всё понимаю, милый, я попробую помочь тебе, нам… ведь я теперь без тебя жить не смогу. До завтра! Мне надо ещё сегодня во много мест поспеть. — И девица тут же выскользнула из темницы.

— Ну, что там наш батыр? — неожиданно прозвучал сзади задумавшейся служанки голос госпожи, заставивший Серпике вздрогнуть.

— Он ещё не совсем здоров, ходит с трудом, и… — быстро заговорила смутившаяся служанка, не поднимая очей на хозяйку.

— А ну, гляди мне в очи, — с подозрением проговорила Лайпи, поднимая за подбородок лик Серпике и вглядываясь в её глаза так, как будто хотела добраться до самого дна двух тёмных очарованных омутов. Говорят, что женщина видит сердцем, кто знает, может, и так, а может, влюблённые очи девицы, ещё миг тому назад в мыслях беседовавшей с любимым, не успели принять привычное непроницаемое выражение и выдали себя лучащимся блеском…

— Ах, ты… — начала было госпожа, но потом пресекла себя. — С завтрашнего дня будешь помогать ухаживать за моими лошадьми, у тебя в этом большой опыт, как я помню, теперь твоё место на конюшне, красавица! — с перекошенным ненавистью ликом молвила госпожа и, круто развернувшись, быстрым шагом ушла в свои покои.

Всё кипело внутри возмущённой и по-женски задетой Лайпи. «Как же я проглядела? Сама отправила к батыру смазливую служанку. Ну, ничего, Серпике, ты больше никогда не будешь рядом с ним. Я по-родственному вытащила тебя из беды, в которой оказалась твоя семья, а ты меня так отблагодарила… на конюшню, негодница!» — госпожа не могла успокоиться от потрясения и буйно расцветавшего внутри чувства ревности.

Вначале Серпике не могла прийти в себя от столь неожиданного поворота судьбы, который мог порушить все уготовленные планы. Забившись в угол сарая, она горько рыдала. Но, выплакавшись и немного успокоившись, вдруг подумала, что, может быть, сам Великий Тенгри направляет всё так, как будет лучше для любимого. Она встала и, пройдя по покоям уже спящего большого дома градоначальника, собрала небольшую дорожную суму, пошла в конюшню и спрятала её в сено около любимого коня госпожи.

В своей каменной клетке Сила находился без цепей, потому что внешне он был ещё слаб, даже двигался с трудом, был тих и смирен. Но на следующее утро в темницу вместо Серпике с корзинкой еды вошли стражники и связали батыру руки за спиной крепчайшими волосяными верьвями, а ноги меж собою сковали железной цепью так, чтобы пленник мог идти, но медленно, небольшими шагами. Немой пленник отнёсся ко всему совершенно спокойно, даже безразлично. Его расслабленное спокойствие как-то передалось и стражникам. Без суеты, не торопясь, делали они свою работу. Большой воз, каким на торжище возят всякий товар, уже стоял во дворе тюрьмы, когда туда вывели Силу.

— Садись, батыр, поедешь в другое жильё, — с некоторым сожалением рёк начальник тюрьмы — коротконогий, с широким бритым затылком, которому очень нравился безмолвный и покладистый «жилец» его своеобразного «постоялого двора». — Здесь ты был хорошим узником, веди себя так же на новом месте. — Рус улёгся на брошеное на дно воза сено и затих, прикрыв голубые очи. Шестеро конных охранников градоначальника, по трое с каждой стороны, сопровождали воз.

— И зачем батыра в цепи заковали, ведь он ещё слаб, да и куда он, беспамятный, скроется в чужом городе? — спросил один из стражников.

— Так распорядился сам градоначальник, а нам какое дело, сказали везти, мы и везём, — недовольно ответил длинноусый плотный десятник. Они неспешно миновали уже большую часть пути, когда на коне самой госпожи Лайпи к ним подскакала её верная служанка Серпике.

— Мавляд, господин и госпожа хотят, чтобы Урус-батыр предстал в их доме в крепчайших цепях, а не в этих старых ржавых цепочках и верёвках, которые надел на него скаредный начальник тюрьмы. Вон там уже всё готово, кузнец ждёт, — она указала камчой на стоящую чуть в стороне под сенью раскидистого дерева кузницу.

— А почему господин не послал с повелением кого-то из стражников, чего это я должен слушать приказы девчонки? — стал ворчать и так недовольный своей участью десятник.

— Мавляд, — окликнул его пожилой воин и, подъехав вплотную к старшему охраны, тихо проговорил: — Видишь, на чьей лошади примчалась эта девица, зачем тебе неприятности с госпожой, ты же лучше меня знаешь, какой у неё язык и что она потом наговорит своему мужу. Лучше молчи и делай, как велят.

— Ладно, поворачиваем, — с плохо скрываемой досадой махнул рукой Мавляд. Воз подъехал к кузнице, воины спешились.

— Вставай, батыр, будешь менять свои украшения на более дорогие, — хихикнул пожилой стражник. Но батыр не шевелился, очи его оставались закрытыми, дыхания не было слышно. Пожилой стражник потряс пленника за плечо, но ничего не изменилось.

— Что с ним, неужто помер?

— Да не может быть, просто растрясло на этом возу. Надо побрызгать водой. — Кто-то побежал к кузнецу за водой, но и тёплая вода, политая на чело пленника, ничего не изменила.

— Мавляд, пошли кого-нибудь срочно за лекарем, — встревоженно заговорила служанка, — если с батыром что-нибудь случится, госпожа меня убьёт, — заплакала она.

— Вот ты и скачи за лекарем, — рассерженно огрызнулся вконец раздосадованный неожиданным поворотом дела стражник, подумав про себя, что со служанки какой спрос, а вот с него, десятника, как старшего охранника, спросят, отчего и как вдруг умер пленник, за которого уже и деньги заплачены.

— Да я не знаю, где он живёт! — Серпике разрыдалась не на шутку, схватившись руками за небритые щёки Урус-батыра, моля его проснуться и заливаясь слезами.

— Вот началось, только женских слёз мне и не хватало, кто знает, где живёт лекарь, что лечил уруса?

— Я знаю, — ответил пожилой воин и вскочил в седло.

— Перенесите его в тень, — предложил вышедший кузнец, пока я буду снимать цепь, потому что в кузнице очень жарко.

Когда воины с трудом перетащили тяжёлое тело, кузнец и его подмастерье, чернявый худой подросток лет пятнадцати, быстро и сноровисто сняли оковы с ног бесчувственного батыра.

— Пошли, поглядишь на цепи, какие лучше надеть, — позвал кузнец десятника.

— Похоже, никакие цепи уже не нужны, — расстроенно махнул рукой стражник, потом рассерженно сплюнул и нехотя двинулся за кузнецом.

Едва очи воина привыкли к сумраку душной кузницы, как сквозь шумные вздохи мехов, гул пламени в горне, где раскалялся кусок железа и звонкие удары небольшого молота по наковальне, у которой старательно орудовал худой подмастерье, донеслись какие-то возгласы, а потом лошадиное ржание и храп. Десятник прислушался к странным звукам и бросился к двери, но в этот миг что-то громко затрещало и рухнуло на стену кузницы. Дверь не поддавалась, как будто кто-то большой и сильный привалился к ней могучей спиной.

— Эй, что вы там делаете? Немедленно откройте дверь! — прокричал, холодея от мгновенной догадки, стражник. — Помоги! — обернулся он к кузнецу. Но и вдвоём открыть дверь не удалось, как ни бился всем своим крепким телом в старую дверь потерявший самообладание Мавляд и помогавший ему изо всех сил мастер.

— Окно, давай попробуй в окно! — крикнул кузнец. Оконце было узким и низким, стражнику пришлось дрожащими от волнения руками стащить с потного тела одежду. Почти голый, он наконец выбрался наружу из чрева жаркой кузницы на свежий воздух и замер от изумления, на миг лишившись дара речи. Четверо его воинов, будто сноп в поле, были связаны вместе толстой волосяной верёвкой, а дверь кузницы была привалена перевёрнутым возом. Ни Урус-батыра, ни служанки нигде не было видно. Пропали и кони, все до одного. Мавляд обессиленно опустился на перевёрнутый воз и обхватил голову руками.

— Вот это да! — восхищённо присвистнул появившийся рядом кузнец, который тоже выбрался через окно. — Истинно тут могучий батыр поработал! — Потом лик его стал озабоченным. — Ай-яй-яй! Что же теперь делать, уважаемый Мавляд? Похоже, у нас, вернее, у вас, большие неприятности.

Как всегда, днём полуденные городские ворота были открыты. Людей было не много в такой час, и стражники, лениво переругиваясь меж собой, изредка смотрели, кто въезжает или выезжает из города. Молодая хорошо одетая девица на породистом коне и крепкий воин в дорогом плаще рысью приближались к воротам, держа каждый на поводу запасного коня.

— Стой, кто такие и куда? — по привычке проговорил заученные слова один из двух стражников, преграждая проезд молодой паре. Но тут же он узнал служанку самой госпожи Лайпи, да и лик обросшего густой русой бородой молодого мужа тоже показался знакомым. На могучем воине красовался плащ господина градоначальника.

— Ты что, Салават, не узнал меня? — сдвинула сурово тёмные брови Серпике. — Не видишь разве, что мы едем по очень важному и срочному делу, или ты думаешь, что госпожа дала мне своего лучшего коня, чтобы я просто покаталась вокруг града? Дай дорогу! — повелительно крикнула посланница госпожи.

— А-а, пропусти, Салават, ты разве не знаешь, у этих суварок язык столь острый, что они им полотно режут, — расхохотался старший страж ворот, видя какой гневный и нетерпеливый взгляд метнула в его сторону разгорячённая скачкой девица.

Едва молодые люди успели скрыться за поворотом дороги, как с той стороны града, откуда они недавно прискакали, послышался стук конских копыт, шум и громкие возгласы. Около полусотни воинов летели во весь опор, разгоняя на ходу громкими криками, а иногда и плетьми зазевавшихся прохожих.

— Эй вы, бездельники, — заорал на ходу сотник городской стражи, — не проезжали тут служанка госпожи Лайпи Серпике и Урус-батыр?

— Ага, вспомнил! — воскликнул обрадованный стражник Салават. — Это точно Урус-батыр! Ещё у обоих было по запасному коню в поводу, видать, далеко собрались, — подсказал он сотнику, — и очень торопились!

— А что случилось, сотник, что они натворили? — обеспокоенно спросил старший из охранников.

Вместо ответа сотник повернулся к своим воинам:

— Быстрее, мы должны их настичь до захода солнца! — И полусотня, вздымая дорожную пыль, унеслась за городские ворота по широкой разбитой многими копытами и колёсами дороге. Большой караванный путь начинался за воротами города, идя от Булгара через Сувар и дальше аж к Итилю. По нему и полетела погоня. Только десяток воинов отделился за градом, чтобы по приказу сотника осмотреть уходящие к берегу дорожки и тропки. Основной отряд летел по караванному пути, изо всех сил пытаясь догнать беглецов, понимая, что если не сделать это сразу, то потом без сменных коней им это не удастся и беглецы легко уйдут от погони. Стражники были опытными воинами и всё верно рассчитали, за исключением того, что побег был задуман женщиной.

Едва град Булгар остался позади, Серпике с батыром свернули с широкой выбитой дороги и, проехав меж неказистых мазанок и небольших клочков огородов и фруктовых деревьев, пересекли полосу чахлых кустарников, а затем направились по узкой тропе вниз, к реке. У воды они спешились, и Серпике неожиданно лихо свистнула. Вскоре из камышей показались двое. Один невысокий, со щербатой улыбкой и плутоватыми очами, был, видимо, за главного, а второй, сухопарый, опирался на толстую жердину.

— Вот, четыре коня, смотри, какие красавцы! — обратилась к щербатому Серпике. — Где наша лодка и деньги? Мог бы и больше дать, — недовольно произнесла булгарка, прикидывая на вес мешочек.

— Ай, госпожа, кони хороши, даже слишком, — плутовато улыбнулся конокрад, — таких трудно продать, больно приметные…

В это время Серпике наконец удалось развязать хитроумно завязанный кошель. Она переменилась в лице и, как-то беспомощно оглянувшись на батыра, высыпала на песок обычную речную гальку.

— Ты… обманул меня… — запинаясь, произнесла Серпике.

Из камышей появились ещё двое, у одного в руках был топор, у второго старый рыбацкий нож для разделки рыбы.

— Зачем платить, если мы можем и так забрать ваших коней, — уже с неприкрытой издёвкой, улыбаясь щербатым ртом, молвил довольный своей хитростью конокрад, ловко вытаскивая из-за пазухи длинный кинжал.

Сухопарый, который, осматривая коней, оказался сзади Силы, вдруг саданул руса припасённой жердиной, метя в голову.

Бывавший не раз в схватках с нурманами Сила даже не успел сообразить, как его тело само сработало от ощущения близкой опасности. Голову он наклонил, а спина и плечи пружинисто приняли удар, и жердина с треском разломилась. Обернувшись, богатырь схватил сухопарого, ещё сжимавшего в руке обломок жердины, и швырнул прямо на двух вышедших из камыша, сбив их с ног. А оцепеневшего щербатого ударил ногой в подколенный сгиб так, что тот взвыл от боли, выронил свой кинжал и закружился на боку в мокрой глине, держась за сломанное колено.

В этот миг вверху за чахлыми кустами застучали конские копыта.

— Погоня! — сдавленно вскрикнула девица, её лик исказил страх. Сила, будто малое дитя, подхватил на руки любимую и ринулся через камыши по едва заметным следам к лодке. Сидящий там ещё один из сообщников хитрого конокрада оторопел, увидев не своих подельников, а бегущего к нему мужа с девицей на руках. Он замахнулся на них веслом, на что Сила даже не обратил особого внимания. На ходу он подхватил Серпике одной рукой, а второй поймал и рванул в сторону опускающееся на него весло. Незадачливый гребец улетел из лодки шагов на пять, врезавшись в воду головой. Когда он вынырнул и зафыркал, выплёвывая изо рта тину, то узрел, как его лодка неправдоподобно быстро удаляется от камышей. Он впервые в жизни увидел, как толстые вёсла при каждом гребке прогибаются от напряжения, словно они сделаны из лёгкого камыша.

— Скажи, Силмук, как это ты сделал? Я сама видела, ты не дышал, и испугалась, что ты в самом деле умер, — тёмные очи Серпике ещё хранили пережитые тревогу, страх и душевную боль.

— Наши волхвы умеют делать так, когда предстоит важный разговор с богами. Я у них перенял, когда показывал людям чудеса силы. Бывало, меня закапывали в землю, а я потом выбирался, потому что научился пускать особую волну по телу, иначе какой бы сильный не был, из земли не выберешься. Я благодаря этому и под завалом уцелел, и потом воинам полумёртвого изобразил…

— Что там воины, я сама едва не закричала, когда ты вдруг ожил и схватился с перепуганными стражниками.

— Так, выходит, это ты от страха так споро разрезала упряжь и освободила лошадь, когда я ухватился за воз, чтобы привалить дверь кузницы? — наконец от души рассмеялся Сила и обнял свою луноликую спасительницу.

Снова ветер нёс сухую пыль, засыпая очи прохожих. Прилетая из безводной степи, он несколько терял свою силу среди дувалов, мазанок и каменно-деревянных строений Булгара, но всё равно прохожие закрывали лица и щурили глаза, спеша укрыться в жилищах. И только трём обезображенным ликам на торговой площади был уже нипочём ни сухой песок, засыпающий остекленевшие очи, ни ветер, раскачивающий на виселицах трупы десятника Мавляда, старшего охранника ворот и щербатого конокрада с неестественно вывернутой ногой.

Глава XI

Навстречу смерти

Упредить врага. Предстоящая битва будет не только с хазарами. Земля вятичей. Сила и Серпике идут по следу. Дивногорье. Встреча с изведывателями. Казнь хазарского начальника тайной стражи. Византийский стратигос

По слову князя, ещё с весны в град Ростов, что на берегу озера Неро, со всех сторон Новгородчины начали стягиваться полки и целые тьмы, возы и лодьи, оружие и припасы. Как всегда, первыми со своими военачальниками прибыли воины из самых дальних земель — кривичи и чудь. За ними новгородцы с ладожанами, вепсы, меря и, наконец, местная мурома. Сам князь с воеводой обосновались тут же в наскоро срубленном доме с большой гридницей, чтоб собирать всех на совет воинский.

— Что-то есть от изведывателей? — спросил Рарог, заметив, как пружинисто и с затаённой радостью вошёл в гридницу воевода.

— От тебя разве что укроется, — хмыкнул Ольг, — насквозь зришь!

— Мы столько лет бок обок, друг друга уже без речей разумеем. Так что там, в Хазарии?

— Айер вернулся с вестью важной, знаем теперь доподлинно, когда и каким путём пойдёт хазарское войско на Новгородчину, — сообщил Ольг.

— Один пришёл, а остальные изведыватели? — с надеждой в голосе спросил Рарог.

— С мальцом пришёл, которого Скоморох с Молчуном к нему отправили, а что с ними, пока не ведаем. Ерошка рёк, так мальца кличут, что их в полон печенеги взяли.

— А Сила?

— Коли б не он, не ушли бы от хазарской тайной стражи Айер с мальцом, силой своей и геройством он задержал стражников.

— Великое дело свершили наши изведыватели, может, ценою жизни своей! — печально молвил князь. — Зато теперь мы встретим ворога там, где нам сподручнее будет, и не мы к нему, а он к нам будет подлаживаться. Кликни Свена, Дана и прочих темников на воинскую раду!

— Глядите, воеводы и темники, чего хазары задумали, — молвил князь, когда собрались все, — порешили они собрать войско великое в верховьях Дона, у границ наших. К Перунову дню у Саркела встретятся конницы итильская, булгарская и печенежская, потом пройдут к верховьям Дона, куда местные тудуны с земель вятичей, северян да радимичей во главе своих конных тем подоспеют, да ещё из подвластных им южных славян, аланов да касогов ополченцев сюда же пригонят, и вступят на землю нашу Новгородскую, всё сжигая и грабя на пути своём.

Как мыслите ворога встретить?

— Мы уже на границе неплохо укрепились, по Оке засеки крепкие срубили, где надо рвы выкопали, пока хазары до нас дойдут, надо засады сотворить и пути незаметного отхода подготовить, — молвил рассудительный воевода кривичей.

— На перепрафе через Оку их брать надо, не дать ступить семля наша… и фсех сбросить ф реку! — решительно предложил Свен.

— А я мыслю так, — задумчиво молвил Ольг, — не тратить больше время на обустройство обороны, а самим упредить ворога. Перунов день уже послезавтра. Значит, через две седмицы хазарская конница будет в верховьях Дона. Нам следует перейти скорее через Оку с муромской земли, пойти по Дону вниз и сразиться с конницей итильской на их земле!

— А как ударят нам в спину, пока мы с конницей схватимся? — засомневался воевода кривичей. — Ведь по ту сторону Оки и в верховьях Дона сидят вятичи, а они хазарские данники, и потому на стороне Каганата сражаться станут.

— Коли мы раньше того времени, когда они сроиться должны, с ними схватимся, то не успеют местные тудуны не только в спину ударить, но даже вместе сойтись, а порознь они нам не противники.

— Как ни крути, а воевода прав, вся сила хазар в итильской коннице, — поддержал князь. — Коль упредим и одолеем её, то уже ни один из их ставленников-тудунов не осмелится супротив нас пойти. Сокол не сидит в засаде, он бьёт врага на лету!

— Сокол на крыльях, а как пешим ратям поспеть за конницей? — возразил кто-то из воевод.

— А пеших воинов у нас на пути к месту сражения не будет. Конница пойдёт берегом налегке, а пешие рати на лодьях, их сам Дон-батюшка доставит к месту сечи, может статься, быстрее конницы. Всё, готовьтесь, сразу после Перунова дня выступаем, и пусть наш воинский бог дарует нам скорую победу!

— Вот, Силмук, мы подходить к переволок, — молвила, указывая на берег, Серпике. Она была печальна: ещё бы, они с милым почти чудом ускользнули от самой смерти, мучительной и страшной, смерти в неволе. Сейчас бы уходить от неё подальше, но… — Почему ты не можешь остаться, ты же любишь Серпике? — Батыр утвердительно кивнул. — И Серпике любит Силмук, значит, надо быть вместе, даже смерть не тронула нас, почему ты опять хочешь гнаться за ней? Ты же говорил, война это плохо, зачем сам к ней идёшь? — в отчаянии воскликнула девица, схватив Силу за могучие плечи и просительно глядя в его голубые очи.

— Да, Суварушка моя, я рёк, что не люблю войну и людям, силу тела человеческого показывая, всегда твердил о любви к матери-земле, к иным людям, просил их не затевать свар меж собою, а силу свою на добрые дела тратить, на благо Рода. Только, когда придёт мой час уходить в Навь, спросят меня на Калиновом мосту мои Пращуры: «Где ты был, когда роду русскому опасность смертная грозила?» И что я отвечу, что с девицей тешился? Нет, любимая, не могу я так поступить, не по Русской Правде это!

— Серпике и Силмук всегда вместе, вместе жить и вместе умереть, — тихо прошептала девица, прижавшись к могучей груди богатыря.

— Ладно, давай пока причалим к десному берегу, а там решим, — примирительно молвил батыр.

Едва причалив, они увидели, что весь берег истоптан тысячами конских копыт.

— Не иначе, большое войско прошло здесь совсем недавно, — загорелся Сила.

— Да, не менее трёх-четырёх тем прошло, — подтвердил догадку богатыря загорелый до черноты лодочник. — Часть во главе с самим беком пришла из Итиля, — махнул он жилистой рукой вниз по течению реки, — а другая — из Булгар — указал он вверх. — И потом вместе по переволоцкому пути на Дон двинулись.

— А как мыслишь, по какому берегу пойдут хазаре на полуночь?

— Так тут, брат, гадать нечего, они завсегда к северянам за данью десным берегом Дон-реки ходят, а переправляются ниже, у Саркела, там самое место удобное.

Сила вспомнил путь, который пересказал Ерошка, всё сходилось. Стало быть, нужно идти за хазарами до самой их встречи с новгородской ратью, только вот в каком месте этого пути — через два дня или через десять та встреча будет, ему, Силе, не ведомо. Значит, готовым нужно быть всегда.

— А скажи, брат, как тут через переволок лодьи тянут, на бревенчатых катках?

— Смотря какие, коли велики, так на катках, а коли такую малую, как твоя, скажем, так укладывают на деревянную раму о четырёх тележных колёсах и толкают руками либо нанимают коней. Только не вовремя вы поспели, после прохода хазарской конницы тут ни коней, ни тех, кто перетаскивал, нет, — кого убили, кто сбежал. Только лодочники, вроде меня, остались, потому что в реке нас не достать.

— Благодарю, брат, раму, про которую ты рёк, я уже разглядел вон в той ложбинке, а кони или работники мне без надобности.

Вскоре удивлённый лодочник узрел, как его собеседник в одиночку взгромоздил на деревянную раму с тележными колёсами свою лодку, бережно усадил девицу и быстрым шагом двинулся по выбитому бесчисленными ногами и копытами переволоку, легко толкая перед собой поклажу.

Они заночевали на берегу синего Дона, а поутру переправились на десной берег, где продали лодку и, добавив к полученному перстень Серпике, купили простого крестьянского конька, не борзого в ходу и не красного собой, но надёжного, с крепкими ногами и широкой грудью, так чтобы мог нести на себе двоих, и поскакали по следу вражьего воинства.

Они шли вслед хазарской коннице весь день, а вечером стали на ночлег, разведя небольшой костерок. Вяленая рыба да лепёшка с донской водой и диким луком быстро утолили голод. Неожиданно из темноты послышались голоса, стук копыт и конское ржание, их лошадь тут же откликнулась, а ещё через некоторое время показались тёмные очертания конников. Подъехавшие говорили на хазарском, но появились с низовья реки.

— Кто вы такие и что здесь делаете? — строго спросил средних лет тучноватый хазарин в полном вооружении. — Вы что, шпионите за нашим войском? — проговорил он с угрозой, а четверо его спутников, не слезая с коней, окружили сидящих у костерка.

— А ты кто такой, чтобы спрашивать, и если ты сам не шпион, то почему едешь с другой стороны? — напустилась на него острословая суварка на тюркском, только с булгарским выговором.

— Вы из Булгара что ли? — несколько смягчил суровость хазарин.

— Нет, мы с луны упали, видишь она сегодня не полная, вот мы с куском её и упали, только куда тот кусок закатился, найти не можем, — ещё более распалилась Серпике. Спутники «тучного» рассмеялись.

— Хорошо, а всё-таки, почему вы здесь?

— Мой муж — купец Силмук из Булгара — хочет купить дешёвый товар после того, как великий бек одержит победу. Ведь многие воины захотят быстрее спустить хотя бы часть своей добычи.

— А почему ты всё время трещишь, как сорока, а твой муж молчит?

— Он немой, потерял речь после того, как разбойники ограбили его караван, а самого бросили в степи, думая, что он мёртв. Мы сегодня надеялись догнать войско, но не успели, пришлось заночевать, иначе дозорные могут в темноте принять за чужаков и убить.

— Хм, всё ты складно говоришь, булгарка, только что-то твой муж на булгарина не похож, — проговорил «тучный» с подозрением. — Пожалуй, поедете сейчас с нами, тайная стража во всём разберётся. А пока вы двое и ты, — ткнул он плетью в своих воинов, — обыщите их на всякий случай, заодно увидим, достаточно ли денег у купца для покупки товара, — недобро расхохотался «тучный».

Опасность снова коснулась влюблённых холодным дыханием. Сила незаметно дал девице пальцами знак отойти. Когда к Серпике приблизился молодой невысокий воин, она испуганной серной отпрыгнула в сторону, с криком: «Не подходи ко мне, не касайся меня!» Невысокий, с блеснувшими охотничьим азартом в свете костерка очами, бросился следом, и они исчезли в темноте. Два других воина, тоже спешившись, подошли к немому купцу, который медленно встал и оказался выше и втрое крепче степняков. Один хазарин, приказав немому поднять вверх руки, с опаской стал ощупывать одежду богатыря, а второй стоял с обнажённым палашом наготове.