Клятва в урочище Перынь 4 page

— Да ведь я… мне же, того… — запнулась Велина. — Мужу моему наследник нужен, продолжить род княжеский, а если не рожу ребёнка, так с позором меня отцу вернуть муж мой обещался. Правда твоя, не люблю я его, отец меня отдал, желал, чтоб в достатке жила… Родить хочу, как все жёны…

— Ладно, помогу я тебе, — ответила Ефанда, — сохраню младенца, как придёт срок, сама приеду принимать роды. Но поклянись Бригитой и Макошью, — повернулась она к женщине, — что и ты, когда на то придёт срок, исполнишь просьбу мою, как я твою сейчас…

— Клянусь, — жена запнулась, потом с усилием выдохнула: — Клянусь светлым ликом Матери Божьей, что сделаю, как скажешь, только помоги… два месяца плод ношу и…

— Нужно истопить для чародейства баню. Вон в колоде топор, вон дрова и сушняк мелкий, руби и топи.

— Так я охоронца кликну, он растопит.

— А дитя рожать тоже охоронец будет? — строго спросила Ефанда. — Делай, как сказала! Мне твои дрова ни к чему, вон у меня их сколько, — кивнула ворожея на поленницу. — Это тебе надо!

В бане, долго и неумело растапливаемой Велиной, наконец набрался достаточный жар. В клубах пахнущего травами пара ворожея трижды обошла нагую женщину, держа в руках полотно с какими-то вышитыми знаками и что-то шепча при этом. Потом повелела ей лечь на банную полку вниз лицом. Ещё плеснула на раскалённые камни настоем душистых трав. А когда тело Велины покрылось крупными каплями пота, стала водить по её спине своими чуткими пальцами. Она как бы перебирала позвонки, осторожно где-то надавливая, где-то что-то поворачивая. Ощупала и вытянула суставы ног и рук, продолжая бормотать непонятные слова заговора. Велев женщине лечь лицом вверх, охрой написала на животе исцеляемую руну жизни.

— Всё, поднимайся! — и обернула её полотном с тайными знаками.

Коварный план Олафа

Конунг Олаф сразу почуял недоброе в том, как подходил к нему начальник каравана.

Хмурый вид лохматого Лодинбьёрна, опущенный к земле взор были предвестниками плохих вестей.

— Что-то с Гуннтором? — стараясь выглядеть спокойным, спросил конунг, от волнения перебирая бляхи своего широкого пояса.

— Нет, с ним всё хорошо, он даже не ранен, — пробасил хриплым простуженным голосом Косматый Медведь. — Мы потеряли кнорр, конунг и… и всю добычу.

— Что-о, что ты сказал, тупой старый медведь?! Мало того, что упустил добычу, так ещё и потерял корабль?!

— Мы угодили в ловушку, я не знаю, откуда взялись эти проклятые ререги! Раньше мы проходили спокойно, давали небольшой откупной — и всё! А тут ещё на переволоках стали проходной требовать, пришлось их вразумить. А потом перед Чудским озером появились ререги. Их было много, конунг, — молвил начальник каравана, виновато опустив мощные плечи. — А у меня только один драккар и тихоходный кнорр, загруженный доверху товаром, а там Гуннтор… Впереди три боевые лодьи этих ободритских головорезов, уходить назад против течения с перегруженным кнорром, ты же понимаешь, Олаф, невозможно. Если бы мы ввязались в драку, никто бы не ушёл живым, ни один человек, конунг! Злые забавы бога Локи могли погубить нас всех! Но я сохранил драккар и людей. Просто не всегда везёт, бывают и неудачи…

Разъярённый потерей такого количества добычи и кнорра, Олаф готов был тут же прикончить неудачливого ярла, но трезвый расчёт взял всё-таки верх.

— Четыре года тому назад, когда я посылал вас с товарами как купцов в Альдогу, ты, бестолковый Лодинбьёрн, влез своей косматой головой в ненужную драку и потерял почти половину воинов. После этого набрал молодых словен, нянчился с ними, а потом они тебя самого едва не убили, да при этом сократили команду ещё на шесть воинов. Теперь ты лишил меня лучшего кнорра и богатой добычи! Ну почему самые тупые ярлы во всей Скандинавии именно у меня, что неугодного я совершил, если великий Один вместе со своим сыном Тором наказывают меня дураками? — Конунг орал своим громовым охрипшим от ледяного северного ветра голосом, но ярл видел, что он уже что-то решил про себя.

— Ты отдашь мне «Медведя», — повернувшись, неожиданно почти ровным голосом сказал Олаф.

Лодинбьёрн растерянно уставился на него, беспомощно захлопал глазами, а потом взревел, как раненый зверь, ухватив себя за волосы:

— Нет, конунг, только не это! Мой драккар, как я без него? — Потом выхватил свой большой нож и протянул Олафу. — Лучше убей меня, конунг!

Посчитав, что стенаний Лодинбьёрна достаточно для его наказания, Олаф чуть смягчил тон.

— Ты останешься во главе команды «Медведя», но это уже мой драккар, понял, косматый идиот? Но ты можешь вернуть себе драккар, — ещё более мягко произнёс Олаф, — если выкупишь его, заплатив за кнорр и добычу.

— Благодарю тебя, Олаф! — на лице ярла написалось облегчение. — Ты крут, но справедлив. Да хранит тебя Форсети, бог справедливости и правосудия! Я думал, пока возвращался в фиорд, и теперь знаю, как смогу вернуть тебе долг, и помимо того, ты будешь в состоянии построить не один новый кнорр! — ярл заговорил твёрже, когда заметил, что конунг внимательно смотрит на него. — Нужно идти в Альдожскую землю, там другие конунги берут хорошую добычу и богатеют очень быстро, почему же мы должны быть в стороне.

— Ты предлагаешь мне подбирать остатки того, что не захотели съесть другие? — презрительно воззрился на ярла Олаф.

— Нет, я предлагаю пойти туда, где не ходили другие, я знаю, что есть такие места, первый берёт всё. Это земли между Онегой и северной рекой Дину, протекающей через Словенскую Гардарику, у которой, говорят, берега серебряные, а дно золотое. Думаю, утрата кнорра — знак самого Одина, что нам нужно идти на словен, пока их разъедают распри.

— А ты забыл, что уже два года, как конунг ререгов укрепляет свой гард на Альдоге, забыл, что он разбил уже многих ярлов, которые пытались поживиться в его землях? И не из тех ли земель ты только что вернулся без добычи и корабля? — ехидно заметил Олаф.

— Нет, конунг, я не забыл, только я не собираюсь сражаться с воинами Ререга. Мы пойдём открыто, как мирные купцы, даже пошлину, э-э, за проход, оплатим, — криво усмехнулся ярл. — А потом славно погоняем лесных жителей, у которых прорва дорогих мехов, мёда, воску, прочных вервей, бочки доброй рыбы без костей и икры, а ещё, говорят, там много драгоценных каменьев и злата. Мы возьмём всё быстро и без особого риска, живых оставлять не будем, чтобы не донесли. И назад вернёмся так же, как мирные купцы, и снова, хе-хе, заплатим проходные!..

Олаф прошёлся своим твёрдым морским шагом туда-сюда, как будто привычно мерил ширину своего драккара где-то в море. Он остановился и ещё раз задумчиво смерил цепким взглядом медвежью стать ярла.

— Большие дела не делаются с наскока, — молвил он. — Этой осенью я должен везти товары в Бирку, вы с Гуннтором будете сопровождать меня. За зиму подготовим всё необходимое, и весной, если на то будет воля Тора, ты пойдёшь с отрядом из трёх драккаров, но… — Олаф помедлил, — старшим в походе будет молодой конунг, а ты — его надёжной спиной и крепкой рукой. Ты, ярл Лодинбьёрн, должен во всём слушаться молодого конунга и тем доказать ему и мне свою верность. Запомни, если с ним что-то случится, тебе и всей твоей семье лучше умереть сразу!

«Глупый Медведь, — усмехнулся про себя Олаф, провожая взглядом уходящего ярла, — пусть его пустая голова думает, что он пойдёт за простой добычей…»

Часть вторая

Полёт Сокола

Глава I

Битва Тора

864 г. Стычка в Бел-озере, гибель Синеуса. Старый Уго доносит Олафу, что младший брат Ререга мёртв. «Мы, свободные люди фиордов, рождаемся, чтобы повелевать другими». Выступление Гуннтора в поход. По реке Сясь. Разбой на порогах. Посланник от боярина Гореваты. Месть мечника Хабука

Торговый град Бел-озеро, что стоит на одноимённом полуночном озере, как и Ладога, находится на важном торговом пути. Из далёкой Асии купцы идут через море Хвалисское, Хазарию и Булгарию, через земли словенские прямо к загадочным полночным народам, охраняемым студёными морозами да свирепыми зимними вьюгами. Только отважные искатели диковинных товаров осмеливаются дойти сюда, а уж пройти далее в самую сказочную полночную Биармию и вовсе решаются самые отчаянные из тех купцов. И из далёких стран на самом краю земли, куда усталое солнце уходит спать после дневного пути, где обитают воинственные, не ведающие страха варяжские и нурманские народы, оттуда их купцы идут из своего Варяжского моря через озеро Нево. А из него либо по Свири, где вёрст за десять до впадения в Онежское озеро поворачивают в свирский приток Оять, что по-вепсски означает просто «ручей». С Ояти они попадают на Суду, а из другого притока Паши на Колпь и оттуда по Шексне на Волгу. Из Нево можно пройти и по реке Сясь на Чагоду и Мологу; оттуда опять же по Шексне на Волгу.

Онежское и Белое озеро соединяют волоки из впадающей в Онегу Вытегры до впадающей в Бел-озеро Ковжи. На южном берегу Бел-озера в месте впадения в него реки Шексны и был срублен град. Потому, едва вскроются полночные озёра да реки, начинается в Бел-озере великий и выгодный торг. Окрестные племена вепсов, корелов, мери, заволочской чуди привозят на торжище великолепные северные меха, коим нет равных по густоте и красоте «перелива», рыбий зуб с вырезанными узорами, а ещё каменья самоцветные да золото, коим, как гласят досужие купеческие байки, устлано дно сказочной реки, именуемой Полночной Двиной. Глазчатые бусы из Ладоги, варяжские мечи, застёжки, пояса, замки, огнива, фризские гребни, византийские стеклянные браслеты и амфоры, грецкие орехи, булгарские чаши, поморский янтарь, — чего только не встретишь на Белозерском торжище!

Нынче, с приходом молодого варяжского князя Синеуса, град Бел-озеро преображался. Строились новые склады для товара, настилались бревенчатые мостовые, укреплялся крепостной вал. Был подновлён и достроен бывший посадский терем, превратившись в княжеский. К нему прирубили на высоком каменном подклетье великую гридницу, чтоб собирать тут лепших дружинников, волхвов, купцов да бояр на совет княжеский, и поставили домы для доброй варяжской охраны. Понастроили много новых причалов, потому как каждая купеческая ладья несёт пополнение в городскую казну.

Вот ещё один из многочисленных гостей — юркий нурманский шнеккар — одолел долгий и трудный путь из своей далёкой Скандинавии и причалил к пристани Бел-озера.

— Мне нравится ваш град, тут хороший торг. Хочу привезти сразу несколько больших кнорров своих товаров, — говорил старый нурманский купец с седеющей бородой толмачу из местных, — только мне нужно найти хороший склад. — И он выразительно подбросил в руке монету.

— Это не трудно, я знаю несколько сухих и не старых помещений, — отвечал толмач.

Старый викинг придирчиво осмотрел все предложенные сараи, наконец выбрал два из них. В тот же вечер ударили по рукам, и на следующий день товар с нурманской лодьи перекочевал в склады.

— Мы завтра уходим, я тороплюсь, чтобы скорее привезти побольше товара, — довольно улыбаясь, говорил старый купец, прощаясь с толмачом.

На шнеккаре стали готовиться к отплытию. В это время к причалу подошла одна из местных плоскодонок, в которой сидели шестеро нурманских гребцов и три раба. Под окрики старшего рабы стали выгружать товары и носить их на торжище, несколько прохожих столпились вокруг, разглядывая и прицениваясь к новому товару. Один из гребцов старого купца, держа в руках запечатанный кувшин, сошёл со шнеккара на берег и пошёл в сторону торжища. Там он остановился около только что прибывших земляков, поговорил с ними и, передав кувшин, быстро проследовал в сторону складов.

Вскоре в ту же сторону прошёл и старый купец в добротной одежде с опушкой из соболя. Открыв тяжёлый замок одного из складов, он скрылся внутри. А ещё через короткое время из склада вышел старый согбенный рыбак в ветхой, пропахшей рыбой одежде и надвинутой на глаза засаленной войлочной шапке. Нетвёрдой походкой он поплёлся к торжищу, неся с собой смесь из запахов тины, рыбьего жира и сырой рыбы. Он чуть замедлил шаг возле шестёрки крепких нурманов, что сегодня пришли на плоскодонке и готовились к торгу, покрикивая на нерасторопных рабов и с удовольствием отпивая по очереди из кувшина. Проходя за спиной раба, несшего тяжёлый куль, «рыбак» лишь мимолётно коснулся его краем своего истрёпанного старого плаща из рыбьей кожи и пошёл дальше. Раб издал какой-то непонятный звук, зашатался, уронил куль на добротно одетого местного купца, что приценивался к товару, а потом с удивлённым ликом стал оседать на землю, ухватившись за одежду купца.

— Что ты делаешь с моим рабом, не трогай его, отпусти! — завопил один из нурман на своём языке.

— Да не трогаю я твоего раба, на что он мне? — ответил по-словенски купец, немного понимавший нурманскую речь. Нурманы крикнули двум другим рабам, и те быстро подхватили упавшего собрата.

— Да ты убил его! — вскричал старший из викингов. Взъярившись, он схватил за грудки местного купца и тряхнул так, что у того слетела шапка. Купец тоже разгневался и с силой оттолкнул от себя викинга, тот, споткнувшись, рухнул на груду сложенного товара. Вокруг закричали, кто-то кликнул стражу. Викинги схватились за мечи, крича и сверкая очами. Ещё один из них, не успев выхватить клинок, упал от удара в скулу крепкого словена или вепса. Подоспела городская стража и стала разнимать дерущихся белозерцев и нурман. В это время шнеккар старого купца уже отошёл от пристани, видимо, отплывавшие нисколько не интересовались драчкой на торжище между их земляками и местными.

Ближе к полудню на свежесрубленное, ещё пахнущее сосновым духом резное крыльцо терема легко вбежал начальник городской стражи и, справившись у охоронца, где князь, пошёл в указанную им светлицу.

— Княже, на торжище нурманские купцы повздорили с местными, вроде кто-то раба ихнего убил. Ну, нурманы, знамо дело, за мечи сразу схватились, городская охрана их развела. Да викинги, они же пузырятся, что твоя медовуха, княжеского суда требуют, ярятся! — доложил начальник городской стражи.

— Много ли тех нурманов? — спросил Синеус.

— Да нет, княже, человек шесть, не считая рабов.

Десяток дружинников сопровождали князя к торжищу. По новой деревянной мостовой дробно застучали конские копыта. Когда уже подъезжали к торжищу, из-за угла какого-то склада выкатился воз с нерасторопным возницей, который вконец растерялся, увидев всадников. Он попытался придержать лошадь, но как-то неуклюже, и гружёный воз выкатился на самую середину мощёной брёвнами улицы, преградив проезд князю и его воинам. Рассерженный десятник заорал на непутёвого возницу и замахнулся на него плетью, конники стали объезжать неожиданную преграду. И в этот самый миг князь охнул и запрокинулся назад: стрела с характерным звуком вонзилась ему прямо в ямку под кадыком на открытой шее.

Княжеский терем Рарога в Ладоге

Ольг шёл к Рарогу с самой дурной вестью.

— Княже, — молвил, входя в гридницу, воевода, — в Бел-озере беда стряслась!

— Что-то со Синеусом? — поднимаясь навстречу, тревожно спросил Рарог, которому уже два дня было весьма беспокойно на душе.

— Погиб твой младший брат, княже, — с трудом выговорил кельт.

Князь сжал зубы так, что побелели скулы.

— Как случилось? — глухо выдавил он.

— В Бел-озере произошла стычка с нурманами, вроде бы кто-то из наших убил их раба, нурманы потребовали княжеского суда. И когда князь с малой дружиной направился к торжищу, его поразили стрелой. Завязалась схватка, нурманов, конечно, побили, но рана Синеуса оказалась смертельной, — сиплым голосом молвил Ольг.

— Как мыслишь, сие случайность или..? — князь вперил в него свои синие, подёрнувшиеся пеленой от внутренней боли очи.

— Обо всём разузнаю, обещаю тебе, Рарог!

— Как же так, брат Ольг? Ведь совсем недавно Трувора не стало, от хвори неведомой помер, а теперь и Синеус, самый младший… Как матери о том сообщить, рука не поднимется написать ей такую весть… Всё сердился на меня, что в Вагрии его в охрану ставил, берёг, младший ведь… — Рарог сел за дубовый стол и обхватил голову руками, покачиваясь из стороны в сторону. Пред ним вставали картины детства и юности: снова несут его сильные руки воинов средь огня и треска разбиваемого камнемётными машинами Гам-града; снова он стоит испуганный на стене родного града Рарога и со страхом глядит на многие костры большого воинства Людовика; а вот он в кольчуге под алым стягом с белым соколом перед началом похода на нурманов; или в лодьях, причаливающих к Ладоге. И всюду рядом были его младшие братья: басовитый основательный Трувор и тонкий задумчивый Синеус. Князь тяжело выдохнул: — Всё, теперь я один остался, как дед Гостомысл, у которого было четверо сыновей, и все голову сложили раньше…

— Ты неправ княже, — угрюмо возразил Ольг. — Горе великое приспело, братья погибли, то верно, неизбывное горе, но не один ты нынче. С тобой побратимы-рарожичи, верные и преданные до последнего часа, дружина наша славная, что за тебя и всю Русь костьми готова полечь. Врагов, их не счесть ни тут, ни в чужих странах, но какой воин без врагов и какое большое и важное дело легко делается? Не гневи богов наших и не реки, что один остался! — с некоторой обидой в голосе веско закончил кельт.

— Прости, брат, Ольг, от печали душевной те слова я рёк, от горя по братьям погибшим. Не уберёг я их, и как старший, первым за их смерть ответ перед богами и матерью несу…

— Княже, я тоже свою вину чую за гибель братьев твоих, знать, плохо службу изведывательскую правлю, — с горечью признался Ольг. — А виновных я найду, хоть на дне морском, а достану! Честью своей клянусь!

Фиорд скандинавского конунга Олафа Жестокого

Шнеккар уже заходил в родной фиорд, и старый Уго нетерпеливо поглядывал на приближающийся берег. Сколько раз он уходил и сколько раз возвращался к этой изъеденной морской водой пристани. Холодная волна привычно покачивала наполовину загруженный корабль, по-особому пронизывающий весенний ветер нет-нет да коварно швырял в морщинистое чело старого викинга солёную пригоршню холодных брызг. Сколько раз Великий Один хранил его в опасных походах. На своём веку старый мореход проводил в Вальгаллу многих, не всегда из похода возвращаются с удачей. А сегодня душа Уго пела: он исполнил всё, как задумал, и победил, даже не обнажив меча. Погибли шесть воинов, но сделанное ими стоит сотни жизней!

Едва шнек закачался у пристани, Уго заспешил по знакомому до последней щербинки настилу к большому дому Олафа.

— Я только вернулся из Бел-озера, младший брат конунга Ререга мёртв! — доложил он прямо с порога, едва слуга проводил его в помещение. — Мы сделали всё, как надо. Всё выглядело, как обычная воинская стычка. Перед делом я дал моим воинам питьё из грибов, это лишило их страха, они стали берсерками, сражались, как тигры, и ушли в Вальгаллу, отправив на тот свет немало храбрых ререгов. Их смерть была угодной Тору, конунг!

— Благодарю, Уго! Ты получишь достойную награду. Ну, ступай, потискай свою жену! Гуннтор, иди сюда! — кликнул Олаф, когда старый моряк ушёл. Когда высокий и крепкий сын пришёл на зов, хмуря брови, как это всегда делает отец, у старого конунга приятно потеплело в груди: хорошего воина он воспитал себе на смену. Это была не пустая родительская похвальба, Гуннтор и в самом деле великолепно владел мечом, и уже не один десяток голов пал от его точных быстрых ударов. Но Жестокий ничем не выдал своей радости.

Перед внутренним взором Олафа возникла картина детства его сыновей, когда он, вернувшись с охоты, выпустил из полотняного мешка перепуганного косулёнка.

— Это вам, — как всегда кратко бросил он сыновьям. Старший тут же схватил косулёнка и хотел выскочить с ним из дома, но Гуннтор вцепился в его рукав пальцами, как клещами. Старший почти на два года брат начал тянуть за собой младшего и почти вырвался у двери из его цепких рук. Гуннтор и в самом деле отпустил одну руку, но тут же со всего маху ударил старшего брата в нос. Тот завизжал от боли и ещё больше от страха, когда по его ладоням, прикрывшим лицо, побежала тёплая струйка крови. Мать было рванулась разнять драчунов, но Олаф грозным окриком остановил её. Гуннтор тем временем схватил косулёнка и вихрем помчался к сараям, чтобы в укромном месте в одиночку насладиться привычным развлечением — разделыванием живого существа. Между тем Олаф подошёл к плачущему старшему сыну и отвесил ему тяжёлый подзатыльник за слабость и слёзы, которых не должен знать настоящий викинг. Потом сказал, глядя ему прямо в глаза, так, как когда-то ему самому говорил отец:

— Запомни, сын, и передай своему сыну, чтобы он сказал то же своему: мы, викинги, свободные люди фиордов, рождаемся, чтобы повелевать другими! Остальные народы существуют только для того, чтобы повиноваться нам. Тот, кто не может принести тебе пользу, должен умереть. Чем больше ты будешь убивать, тем больше тебя будут уважать и бояться, потому что власть покоится на силе. Запомни, кто силён — тот господин, кто слаб — раб или покойник. Ты должен быть только господином, если нет, то лучше умереть!

Видимо, эта слабинка и стоила ему жизни. Старший сын погиб, не достигнув совершеннолетия.

Олаф вернулся к действительности, взглянул на Гуннтора и сказал:

— Я хочу поручить тебе очень важное дело, настолько важное, что никому другому я его доверить не могу. — Конунг ещё раз внимательно посмотрел на сына, как бы в последний раз оценивая, справится ли он.

— Я исполню всё, как ты скажешь, отец! — склонив голову, ответил польщенный таким доверием Гуннтор. — Говори, что я должен сделать.

— Об этом чуть позже. — Олаф задумался, прохаживаясь туда-сюда, как он делал всегда, чтобы собраться с мыслями. — Нас ограбили, сын! — Увидев удивленный лик Гуннтора, добавил: — Да, ограбили, залезли в наши сундуки и очистили, оставив жалкие крохи.

— Нам с Лодинбьёрном тогда просто не повезло, — пожал плечами Гуннтор, — но волей Одина мы остались живы…

— Я не о том, сын. Это случилось не сегодня и не вчера. Проклятые веринги ограбили нас гораздо раньше! Вначале они отобрали у нас наше море, в котором мы всегда были безраздельными властителями. Теперь оно даже называется их именем, а наше господство на нём ушло в прошлое и осталось разве что в наших сагах. И мы, кажется, уже смирились с этим, и даже если хотим пойти в поход за добычей в Грецию, Италию, Кордовский Эмират или ещё куда, то вынуждены договариваться или идти вместе с ними… — Старый конунг тяжко вздохнул. — Но два года назад случилось то, чего мы не должны простить, потому как если мы им и это спустим, то наше могущество истает окончательно, как лёд по весне.

— Что ты имеешь в виду, отец?

— Альдога, озёра Нево, Чудское, Онежское, Бел-озеро и земли живущих там народов — исконно наши охотничьи угодья. В сезон охоты мы приходили туда и брали то, что принадлежит нам по праву сильных, — шкуры, железо, рабов и прочее. А теперь ненасытные ререги прибрали все эти угодья к своим загребущим рукам. Их конунг Рерик то ли купил, то ли силой захватил княжескую власть в Хольмгарде и провозгласил себя единственным владетелем всех этих богатых земель! — Разгневанный Олаф Жестокий быстрее заходил по дому, от широких деревянных настилов для сна до очага и обратно. — Скажи, сын, разве это не грабёж, разве не бесстыдное коварство и безмерная жадность? Мы ютимся в скалистых фиордах, всякий раз рискуя жизнью ради добычи и пропитания наших семей, а ненасытный конунг Ререк жирует там, где всё само идёт в руки!

Наступило тяжкое молчание.

— Но что мы можем сделать, отец, — ведь собрать вместе всех конунгов не то что Скандинавии, но даже нашей Норвегии, невозможно, ты же пытался, но каждый тянет только в свою сторону. Каждый хочет быть самым главным. Несколько вожаков могут на короткое время объединиться для похода, а потом по дороге домой в удобный момент прикончить союзника и забрать его долю добычи. Всё бесполезно, отец, никто не пойдёт с тобой против верингов, — опустил глаза Гуннтор.

— А я никого и не собираюсь приглашать. Я придумал свой план, и мы сами, почти сами, — дополнил конунг, — можем его осуществить. Ты знаешь, сын, почему я назвал тебя «Битва Тора»? — Олаф выдержал паузу. — Потому что никто не может устоять против его могущественных ударов. Я хотел, чтобы часть божьего могущества Тора проявилась в тебе. Ты будешь конунгом в новом походе! Старого Лодинбьёрна назначаю твоим советником, прислушивайся к нему, но не повторяй его глупостей, решай всегда сам, помни, что за поход отвечаешь ты! — Про себя Олаф вновь усмехнулся наивности Медведя: «сможешь построить не один кнорр», да если я сделаю то, что задумал, то без всякого труда смогу позволить себе не один десяток драккаров и шнеккаров, глупый Косматый Медведь!

— А ты, отец, разве не пойдёшь с нами? — спросил Гуннтор.

— Нет, у меня другие дела, но успех их будет зависеть от успеха вашего похода. Слушай внимательно, что ты должен сделать! — И он изложил сыну свой план. — Запомни, Гуннтор, если ты сделаешь всё, как я сказал, то большинство конунгов Скандинавии будут зависеть от нас и приходить к нам с дарами. Иди, сын, готовь драккары и людей, и прославь своё имя «Битва Тора», как это было до сих пор! — торжественно закончил Олаф свою речь.

— Отец, — радостно сверкнув очами от предвкушения нового необычайно дерзкого приключения, ответил молодой конунг, — с помощью Тора я сделаю всё, не сомневайся!

— Можешь взять с собой Ас-скальда, он, как никто, умеет в трудный час поднять дух воинов, — молвил Олаф. — И ещё, — добавил он, — старый Уго пойдёт на твоём драккаре. Он будет надёжным проводником.

— Эй, воины, пора уже приниматься за еду, а вы всё не наговоритесь! — выглянула из двери большого дома жена конунга. — Я сегодня приказала рабам зарезать молодого кабана, чтобы порадовать вас доброй домашней едой, а вы всё со своими делами, мало, что не вижу вас месяцами, когда вы в походах…

— Ладно, хватит скрипеть, как старая мачта под ветром, — осадил жену конунг, — мы в самом деле проголодались как океанские акулы и готовы съесть быка, а не то что молодого кабана.

— Мясо почти остыло, — продолжала ворчать хозяйка, когда мужчины уселись на лавку за большой стол с другой стороны длинного очага. — Вы, я вижу, опять в поход собрались, только что-то никак не привезёте обещанных рабов. Стадо свиней выросло, а часть рабов не пережила зиму, да и на поле тоже их не хватает. Я же тебе в прошлый раз об этом говорила, Олаф! — Ставя на стол полные дымящегося мяса каменные и деревянные миски, не переставала трещать своё жена конунга. На ней была надета плиссированная льняная рубаха с завязками у горла и на концах рукавов, сверху — зелёный сарафан, лямки которого спереди пристёгивались большими выпуклыми брошками, служившими и украшением, и показателем статуса хозяйки, и к ним же на цепочках и ремешках были подвешены различные ключи от дверей и сундуков, а также игольник, гребень, маленький нож и оселок, ножницы, — всё, что должно быть у каждой женщины «на подхвате». От одной броши к другой тянулась нитка янтарных бус. Связанные в пучок волосы на время работы были покрыты косынкой. На ногах мягкие туфли из козьей кожи.

— Помолчи, Гирдис, я всегда говорил, что тебя неправильно назвали, ты не «Богиня копья», а само копьё на языке какой-то очень болтливой богини. Я лучше знаю, что нужнее в хозяйстве!

— Знаешь? Да ты в своих походах всё время, а хозяйство, кроме меня, никому и не нужно. Посмотри, наш сын уже взрослый, ему давно пора жениться. Когда по осени мы с тобой плавали в Бирку, я там даже невесту ему приглядела, помнишь — рыженькая, ей уже тринадцать исполнилось, дочь того ярла, что торговал поблизости, я с матерью её поговорила. У них овец много, шерсть прядут, и дочка прясть и ткать умеет, мне такая помощница нужна. Тощенькая, правда, да ничего, откормим…

— Когда ты успела, я даже не заметил этого, — удивился конунг, а Гуннтор только усмехнулся, обрабатывая молодыми зубами кости почти дочиста.

— Это потому, что в голове у тебя одни походы да битвы, от которых в последнее время не очень много толку.

— Да замолчи ты наконец, от твоей болтовни и у голодного волка пропадёт аппетит! — грохнув кулаком по толстенной столешнице, рявкнул разозлившийся Олаф. Гирдис обижено замолчала, поджав в возмущении губы. Но благословенное молчание было недолгим, ей всё равно нужно было высказать всё, что она заранее наметила, и Олаф это тоже знал, потому с удовольствием уплетал мясо, запивая ячменным элем, наслаждаясь короткими мгновениями тишины.

— Да, наш дом большой, — медленно, как будто про себя, ни к кому не обращаясь, опять негромко начала Гридис, — но и народу тут полно — родственники, слуги. А привезём невесту для Гуннтора, они будут ютиться в закутке? Это не дело, Олаф, — продолжила она миролюбиво. — Гуннтору нужен свой дом, такой же большой и добротный, как наш, а ты об этом даже не думаешь, — она бросила на мужа просительно-укоризненный взгляд.

— Глупая женщина, ты всю свою жизнь прожила в этом фиорде и не видела настоящих домов. Да ты знаешь, что в таких домах, как наш, в Гардарике содержат коров и лошадей? Там у их конунгов дома во много ярусов с резным крыльцом, галереями, светёлками да горницами, ты даже слов таких не слыхала. Да что конунги, там даже люди, что работают на земле и не имеют рабов, и те живут в лучших домах, чем мы! — уже не так зло, больше с горькой досадой в голосе отвечал супруге Олаф Жестокий. — Мы с Гуннтором для того идём в поход, чтобы и у нас было вдоволь земли, красивый многоярусный резной дом, достаточно крепких и способных рабов и полные сундуки дорогих тканей и золотых украшений! Ты ведь любишь украшения, а, Гридис? Я привезу их тебе, клянусь молотом Тора!