Клятва в урочище Перынь 2 page

— А вдруг они себя заживо захоронят, эти чудины? — отозвался один из тысяцких.

— Да и кривичей жалко сечь, — ответил другой.

— Трубить в рог, — махнул Рарог, — пусть отец Древослав ещё поговорит с ними.

Долго не было Древослава, аж к вечеру, когда молодые князья уже несколько раз порывались идти на выручку волхву, опасаясь за его жизнь, он наконец появился с десятком людей, среди которых были и кривичи, и чудины.

— Вот, — обратился Древослав к Рарогу, — твоего княжеского суда требуют. Каждый на другого вину возлагает, все горячи и яры, только правда-то надвое не делится, она завсегда одна!

Земля ободритов. Священная роща

Старый волх Ведамир устало коснулся могучего ствола Священного дуба.

— Отче наш, Дуб Прави, ушли наши соколы! Чую, будто душу вынули из народа ободритского, ведь лучшие ушли в Северную Словению! Понимаю, что по-иному нельзя было, сам за то ратовал, а сейчас пусто на душе, отче. Одни мы с тобой остались хранить Правь истинную, вопрос в том, долго ли продержимся? Повсюду, на берегах Русского и Варяжского морей, по путям и рекам торговым, византийские и римские пресвитеры народ огречивают и олатинивают. И мало того, что веру иную насаждают, дубы священные под корень изводят! Как может подняться рука на Божье творение, в чьём могучем тысячелетнем теле звучат голоса предков, в ком живёт сила и величие самого Творца?! — Старик прислонился к великану и слушал звучащие в нём токи жизни. Они давали силу усталому телу и исцеляли душу старого волхва. Потом он наклонился и поднял горсть опавших желудей.

— Дети мои, Рарог, Трувор и Синеус! — вслух сказал он. — Будьте, как эти жёлуди, добрым семенем отцовского Рода! Прорастите в иной земле новыми дубами могучей и сильной Руси!

Волхв, взяв заступ, прошёл на открытое место, взрыхлил почву, бережно уложил жёлуди, затем полил их водой из священного родника. Дальше, насколько хватало глаз, росли маленькие дубочки будущего священного Боголесья.

Глава IX

Новая Гардарика

Укрепление и перестройка града Ладоги. Назначение Вадима посадником Новгорода. Создание Тайной службы. Трувор сел в Изборске, в земле чудской, а Синеус — на Белоозере, в земле вепсов. Нурманская дружина

В княжеском тереме Гостомысла, после того, как приняла дружина клятву на верность земле Новгородской, собрались братья Годославовичи с воеводой Ольгом на совет.

— Что мыслите, братья, об обустройстве земли Словенской, — спросил Рарог, — с чего начинать будем?

— Так начали уже, свара кривичей с чудью нас многому научила. Нет теперь постов вепсских, чудских или словенских, а все они отныне княжеские, и пошлина с реки Великой да озера Чудского идёт в казну всей Новгородчины. Так что одной причиной для усобицы меньше стало, — молвил рассудительный Трувор.

— Благодаря отцу Древославу без большой крови тогда обошлось, — повернулся к сидящему тут же новгородскому волхву Богумилу воевода. — Крепко он нам помог в Плескове словом своим волховским да сердцем чутким.

— Верно, — кивнул Рарог. — Дякуем тебе, отче, и всем волхвам. Может, что надобно? Реки, всё сделаем!

— Все мы Роду Единому служим, от него и получаем то, что нужно, а более того не надобно, с лишним и хлопоты лишние, — улыбнулся Богумил.

Рарог кивнул, и совет продолжился.

— Грады тут малые и плохо укреплены, — первым высказал своё мнение юный Синеус с белыми малозаметными усами, — не то, что наши грады в земле Варяжской, тот же Рарог, Любек, Старград, Зверин и иные, что стенами прочными огорожены и протоками да вратами от моря отделены. А тут ни от врага обороняться, ни осаду держать, приходи кто хочешь…

— Стенами оборонными перво-наперво заняться, — уверенно поддержал Трувор, — где есть — расширить, а где надо — новые возвести. Тут, я гляжу, ограды в основном из брёвен, а насыпи земляные. Надобно по примеру Велиграда нашего обнести грады широкими и высокими стенами, аршинов в пять, не менее, все брёвна меж собою связать, а внутри засыпать землёй с камнями. Да и улицы в градах как попало разбросаны, порядка нет, в случае осады по таким улочкам трудно будет воинов быстро в нужное место собрать. Опять же, посаднику легче управлять, когда каждый старейшина за свой конец в граде ответ держит и с уличных спрашивает, чтобы те за порядком приглядывали.

— Вот и будет наша первейшая задача сделать из Новгородчины Новую Гардарику, — задумчиво молвил Рарог, улетая внутренним зором в даль грядущего. — И будет она столь же могучей, богатой и сильной, как наша родина, Варяжская Русь.

— Только пусть не будет в ней раздробленности нашей старой Гардарики, и не будут повсюду шнырять папские слуги и насильно обращать в веру чужинскую, — добавил Трувор.

— Верно речёшь, князь, — одобрительно отозвался волхв, — коль за Род Единый не станут люди радеть, так и богатство, и сила любая прахом пойдёт!

— Слышал я от земляков в Приладожье, что нурманы в некоторых отдалённых местах на путях торговых свои посты учредили, сбирают с купцов дань, а с местных племён — подушную подать. Только в казну новгородскую те поборы, знамо дело, не поступают, — молвил Ольг.

— Дети Ворона нигде добычи своей не упустят и чужой не побрезгуют, — нахмурился князь. Потом оглядел собратьев. — Всё верно вы речёте. Грады надобно укрепить, нурманов и иных приспешников с торговых путей согнать. Я решил, что пока в Нов-граде не особо много дел, а вот берега Ладоги укрепить и охочих до грабежей чужаков отвадить, это первейшая наша задача. Сей град ведь стараниями нурманов да междоусобных свар почти весь сожжён, для захватчиков кусок лакомый, надобно, чтоб не по зубам им сей кусок был. Ладога должна первой стать обновлённой крепостью и главными вратами Новой Гардарики, ибо через неё проходят три важнейших троговых пути: по Днепру из варяг в греки, по Волге в Хазарию и по Западной Двине в море Варяжское. Потому я так мыслю: назначу посадником новгородским двоюродного брата своего Вадима, который дедом Гостомыслом прежде был поставлен тиуном изборским, а сам на берегах Ладоги пока пребывать буду с дружиною, — молвил Рарог.

— С Вадимом оно не поймёшь, как лепше, — в раздумье молвил Трувор, — сам ведаешь, что кровно обижен он из-за того, что тебя дед наш Гостомысл на стол новгородский призвал. Потому, может, и надобно ему дать место посадника новгородского, горечь обиды подсластить. Но, с другого боку, вкруг него могут собраться те, кому новая метла как раз в очи пыль гонит.

— Но во время вражды, что меж чудью и кривичами вспыхнула, Вадим добре смуту в Изборске пресёк, — напомнил Ольг. — Воевода Верба в ту пору Плесков закрывал с воды лодьями своими.

— Весьма жестоко пресёк, — задумчиво молвил Богумил, — так что всех зачинщиков порешил.

— А я ещё слыхал, что с некоторыми из нурман у Вадима тайный сговор, и они его землю да товары не трогают, — добавил Синеус. — Выходит, мы с ними воюем, а он, напротив, в ладу и дружбе.

— Слухи остаются слухами, покуда не покажет человек худых намерений деяниями своими. Таковых пока не вижу. Напротив, многие рекут о его храбрости, воинском умении, проявленном во многих сражениях с теми же нурманами. По обычаям нашим, по законам Рода, близких следует почитать и с доверием к ним относиться, — подумав, веско молвил Рарог. Потом добавил: — Тем паче, что он брательник наш, родная кровь. А мы ведь порой даже врагов бывших милуем, коль они дают слово верности. Потому, по слову моему, быть Вадиму новгородским посадником!

— Службу добрую изведывательскую завести непременно надобно. Чтобы знать замыслы недовольных купцов да бояр и тех, кто с викингами связан. А коли соберутся они да решат что недоброе предпринять, так всех сразу и прихлопнуть одним ударом, ведь за каждым отдельно не набегаешься, — молвил после всех воевода. — Вон в Плескове тогда так и не нашли зачинщиков смуты, живые на мёртвых всё списали.

— Дело речёшь, Ольг, — согласно кивнул князь, — толк будет, ежели изведывательское дело поставить как следует… — Рарог задумчиво посмотрел на воеводу, потом на каждого из братьев.

— Мыслю, как раз тебе, воевода, и придётся изведывательскую службу ставить. Речёшь ты добре и по-свейски, и по-франкски, вепсов, чудь да мерю разумеешь, про чародейство твоё кельтское я уже и не говорю. Подумай и решай, чего тебе для этого надобно, каких людей, каких припасов и прочее, получишь всё.

— Так, — озадаченно молвил Ольг, — напросился, выходит… А как не получится у меня два дела сразу, и воеводой быть, и изведывательскую службу вести?

— Должно получиться, иначе и быть не может! — хлопнул друга по плечу Рарог, словно печать свою княжескую наложил. — А в помощники тебе я надёжного человека дам. Вольфганга знаешь? Он из франков, ещё в Вагрии изведывательским делом у меня занимался, на многих языках изъясниться может. Верный и исполнительный, что ещё надобно для Тайной службы?

Воевода молчал, думая о свалившейся на него нешуточной задаче.

— Значит, порешим так: ты, Трувор, сядешь в Изборске на земле Чудской, возведёшь стены надёжные вкруг града и продумаешь, как сподручнее всего оборону сотворить при осаде. Из Плескова будешь держать под неусыпным оком движение по реке Великой и Чудскому озеру. А ты, Синеус, на Бел-озере порядок наведёшь, с вепсами подружишься, защитой восточных земель займёшься, там пути торговые по Волге к персиянам идут. Потому держать их надобно в крепких руках. А мы с Ольгом отправляемся в Ладогу укреплять град и делать его надёжным кордоном, — решил князь. — Все нурманские и прочие посты по обнаружению немедля изгонять, заменяя своими, как в каждой уважающей себя земле положено. А упрямиться станут, сечь их в капусту безо всякой пощады, чтоб все хищники ведали: кончилась нынче их вольница, подати разные только новгородская казна на своей земле имеет право взымать! Кто честный торг вести захочет, милости просим, плати пошлину и торгуй, а мечами махать мы и сами горазды. Если же кто грабежом заниматься станет, будет жестоко покаран, — строго молвил Рарог.

— Надобно о том всех встречных купцов извещать, — предложил быстрый Синеус, — с купцами-то весть эта скоро по землям разным разлетится.

— Так тому и быть, — согласился князь, — через три дня выступаем. Спустимся по Волхову в озеро Нево, потом ты, Трувор, свои лодьи ошую направишь и пройдёшь по Неве-реке до Варяжского моря. Берега до самых рубежей наших почистишь, что клинок перед сечей, чтоб ни одного нурманского поста или поселения, которые власть новгородскую не признают, и духу не осталось! — Рарог призадумался. — Помнится, там остров есть Лисий, перед выходом в море Варяжское, удобный он для поста нашего, укрепи его до холодов.

— Там ведь проход глубокий только с левого берега, — напомнил Ольг, — а между сим островом и мысом Лисий Нос можно сваи осиновые вбить, тогда и малые плоскодонки не пройдут. Пост будет добрый, мышь не проскочит!

— Добре придумал, воевода! А как пойдут морозы, — молвил Рарог Трувору, — ворочайся в Ладогу, зимой всё равно морского пути нет. Доложишь, как и что, а в Изборск потом по зимним рекам и болотам отправишься, заодно что-то нужное для укрепления града прихватишь. — Потом старший брат оборотился к младшему. — Ты всё сердился, что мало воли тебе даю, да в охране держу. Пришёл твой час, брат, самостоятельности теперь у тебя будет, сколько осилишь. Твои лодьи, Синеус, пойдут одесную к реке Свири, и дальше, к Онежскому, а потом и Белому озеру. Чистку начнёшь со Свирских порогов. Тебе возвращаться путь дальний, зазимуешь в Белоозере, там и терем княжеский вроде бы имеется. Мы же с Ольгом обойдём близлежащие берега озера Нево и примемся за строительство Ладоги. К Вадиму ныче же отправлю гонца с известием о назначении его посадником, пусть перебирается в Нов-град.

— Даже коли примет он твоё предложение, княже, — вступил в разговор Богумил, — раньше, чем зимник станет, не придёт, у него там поля, урожай собрать надобно, да и что-то из владений продать, что-то перепоручить своим людям, например тестю своему купцу Бажану. Он его и без того поднял добре, а теперь ещё более возгордится твой земляк, воевода, — обернулся волхв к Ольгу.

Пошли дружины на лодьях, а пешие и конные берегом.

Задерживали купцов, что попадались на пути, проверяли, и каждому рекли, что отныне пошлину за провоз товара и дань подушную платить следует князю Рарогу в лице службы его новгородской, а викингам более никто ничего платить не должен. Посты нурманские, что взымали пошлину на торговых путях, видя, что пришли рарожичи, да ещё и немалым числом, с угрюмыми ликами покидали насиженные места, поскольку лихость ободритских соколов на море Варяжском добре была им ведома. Но не везде так мирно всё решалось, некоторые поселения были неплохо защищены, и их приходилось брать силой. В таком случае викингов не отпускали — их либо губили в бою, либо ковали в железо.

А вероломным хищникам, что уговор нарушали, грозило не только истребление, но и уничтожение их родовых гнёзд в фиордах — князь Рарог, как и всякий варяг-русич, от слова своего не отступался.

Разговор волхва Древослава с Трувором о вере и богах

Трувор с небольшой дружиной и малым обозом двигался зимней дорогой по замёрзшим болотам и рекам в Изборск. На возах, гружёных самым необходимым для обустройства Изборской крепости, мужи в тулупах то и дело покрикивали на спокойных вепсских лошадей, что мерно и неутомимо тащили свою поклажу по привычному для них крепкому морозу. От дыхания людей и лошадей валил белесый пар. Солнце пробивалось сквозь дымку, придавая утреннему морозу ещё большую крепость. Седоки время от времени спрыгивали с саней и бежали рядом, чтобы согреться. Только волхв Древослав, что решил с оказией вернуться в родной Изборск, сидя на сене в бараньей шубе и медвежьей шапке, весь светился тихой радостью.

— Гляди, князь, — оборотился он к юному Трувору, который вскочил рядом на сани после пробежки, — как покойно в мире-то зимой, какая красота богами нам вручена, а? Вот считай второй день едем, а наглядеться не могу. Мороз-батюшка царствует, всякая нечисть схоронилась, только те, в ком Жива крепкая пребывает, могут выдержать сей суровый час. Отдыхает мать-земля наша, и мы с ней вместе передышку имеем.

— Истину речёшь, отче, особенно насчёт нечисти: ни нурман, ни хазар, ни ушлых франков. Две главные заботы у нас сейчас: крепость Изборскую обустроить да в полюдье по чудской земле пройтись, мороз-то уже крепкий стоит, лёд надёжный, и болота проходимы.

— Так я тогда с тобой, Трувор, друзьям моим, шаманам чудским, подарки передам.

— А что, отче Древослав, нет у тебя разногласий с шаманами вепсскими да чудскими?

— Так ведь одно дело делаем: людей лечим, советом помогаем, а что каждый по-своему, так и в лесу деревьев двух одинаковых не сыщешь. Каждое существо живое, а тем более человек, волей богов для свойственного только ему дела на земле рождается.

— Выходит, нурманы для того родились, чтобы чужие жизни забирать да за рабский счёт жить? — сняв варежку и горячей дланью убирая с небольших ещё усов ледяные наросты, молвил князь.

— Эге, брат, Трувор, я же сказал, рождается для свойственного только ему дела, а уж будет ли он им заниматься или нет, только сам человек решает. Оттого мы и зовёмся детьми и внуками богов, что свою судьбу выбираем и творим сами. Разве всегда дети по отцовскому замыслу живут?

— Правда, отче, не всегда, — задумчиво согласился князь.

— Помнишь, что тогда у Гостомысла говорил вепсский шаман Тайгин: если ты уважаешь духов земли, неба, воды, то и они помощь будут давать. У всех народов одни духи, боги по-нашему, только называются по-разному. А знает человек законы божеские или нет, они от того действовать не перестают. Вон видишь, на реке промоина, ты ведь не поедешь прямо, а промоину ту объедешь?

— Знамо дело, иначе провалюсь вместе с конём, — согласился Трувор.

— А коли, скажем, метель или темень сплошная, не увидишь ты той промоины и поедешь прямо, что тогда?

— Так провалюсь же, да и всё, — недоумённо ответил молодой князь.

— Видишь, намеренно ты прямо поедешь или по незнанию, а конец один: провалишься под лёд, — заключил Древослав. — И будь ты хоть вепс, хоть нурман, хоть словен, промоина на реке — она для всех промоина и есть, хотя у каждого народа по-разному зовётся и вера у всех разная. А законы божеские для всех едины.

— Погоди, отче, — возразил, поразмыслив, Трувор, — но ведь, скажем, боги нурманские им, нурманам, убивать и грабить разрешают. И греческие прежние боги, что сидели на своей горе, Олимпом называемом, меж собою всё время лаялись, лгали и прелюбодействовали, и народу своему того не запрещали, оттого наши древние предания греков тех, кроме как хитрыми лисами, и не называют. Выходит, у разных богов и законы божеские разные?!

— А с чего ты взял, что те законы, о которых греки или нурманы рекут, им в самом деле их боги дали? А может, это люди то сами и придумали, чтобы корысть свою, жестокость, хитрость и жадность оправдать? Теперь у греков вера новая, и бог иной, а коварства да хитрости не убавилось. Значит, не в богах дело, а в людях.

— Что ж это выходит, отче, — увлёкся спором не на шутку молодой князь, — что мы, о законах божьих рассуждая, не божье, а своё разумение излагаем?

— Верно, — согласно кивнул, нисколько не смутившись неожиданному вопросу, волхв. — Только мы так поступать не должны, мы, русы, ведать обязаны, и только тогда будем разуметь богов наших. А слепой вере следовать — не наша стезя, — всё тем же спокойным, но твёрдым тоном ответил Древослав. — Погоди! — вдруг тревожно приподнялся волхв. — Впереди вон за теми кустами провал в земле глубины немереной, обойти его надобно, аж до дальнего леса крюк сделать… Поворачивай!

— Где? — встревожился князь. — Бобрец! — окликнул гридня. — Ну-ка, скачи вперёд, посмотри!

— А чего ты, княже, гридня посылаешь, мне, что ли, не веришь? — спросил волхв, пряча лукавую искорку улыбки в ворот тулупа.

— Да не пойму я, как там провал может быть, коль река течёт как текла и… — князь не успел договорить, потому что волхв расхохотался и махнул рукой, дескать, ворочай гридня.

— Вот она, Трувор, разница между верой и веданьем. Коли бы верил ты мне безоглядно, то не стал Бобреца посылать, а велел поворачивать в объезд. Я ведь гораздо старше тебя, к тому же волхв, потому ты меня уважать должен.

— Так я и уважаю, отче… — растерянно оправдывался князь.

— Уважаешь, знаю, и седину мою, как того обычаи наши требуют, и опыт мой волховской. Только разум свой верой в мою опытность не закрываешь, а напротив, открытым его держишь, потому и узрел, что и река течения не изменила, и верхушки дерев виднеются, и другие мелочи, что подсказывают: нет там никакого провала. Молодец, одним словом! — довольно похвалил волхв. — Вот так, брат, и с богами нашими: мы их уважаем и чтим, потому Оум свой к миру явленному расторгнутым держим, чтоб видеть и понимать их мысли и деяния, а не верить слепо. Не думая даже, ты мне радость доставил своим сомнением, и уважение выказал, так-то! — веско закончил волхв Древослав. — Вот в чём разница меж нашими богами и иными, князь, они есть сама Правда, а не вера в правду!

Ближе к полудню подскочил к саням на пегом жеребце, окутанном лёгким паром, Бобрец.

— Княже, там навстречу нам обоз движется, более десятка саней будет! — доложил гридень. — С конной охраной.

— Узнай, кто такие.

Гридень, прихватив двух охоронцев, умчался, а когда вернулся, доложил:

— Обоз изборского тиуна Вадима с многочисленной челядью и скарбом движется в Нов-град, чтоб занять предложенное ему князем Рарогом место посадника!

Трувор тут же вскочил на коня и выехал вместе с двумя гриднями в голову обоза.

Вадим по прозвищу Храбрый тоже выехал вперёд на своём вороном коне в богатой серебряной сбруе.

— Ну, здравствуй, что ль… братец, — обронил как бы нехотя статный Вадим, такой же высокий, но шире в плечах и осанистей, нежели молодой рарожич. Его небольшая тёмная борода, мохнатые брови и воротник шубы были покрыты инеем.

— Здрав будь, брат Вадим, — ответил Трувор, перехватив блеснувший из-под бобровой шапки взгляд, показавшийся молодому князю холодным и надменным. Они не подали друг другу руки, не обнялись, как подобает родичам, да и просто славянам.

— В Изборск, значит, княжить, хм, ну, удачи тебе в сём деле хлопотном. — По лику Вадима скользнула непонятная улыбка. Он тронул коня, проезжая мимо несколько растерянного такой встречей молодого рарожича. Внутренняя настороженность Вадима тотчас передалась ободриту.

— Высокомерен и честолюбив ты, брат Вадим, изрядно, — проговорил сам себе Трувор, провожая взглядом двоюродного брата, — сомнение берёт, что успокоит тебя место посадника новгородского…

Вдруг будто что-то горячее коснулось щеки, князь повернул голову и встретился взглядом с устремлёнными на него очами молодой ладной жены, что сидела в возке, закрытом медвежьим пологом. Одетая в соболью шубу и шапку, из-под которой выбивались черные власы, красавица оценивающе глядела из-под длинных ресниц на молодого князя и лукаво улыбалась, поигрывая соболиными бровями.

Молодому князю, обученному волхвом Ведамиром тонкому чутью, много поведал сей взгляд. Следом проехали другие сани, гружённые каким-то скарбом, а сидевшие в них мужи, один коренастый, а другой худощавый, негромко переговаривались меж собою, как показалось Трувору, не на словенском языке.

Обоз уже проскрипел полозьями по морозному снегу мимо, а князь всё ещё стоял.

— Красна и жена твоя, брат Вадим, — наконец молвил себе Трувор, чуя, как горят щёки, не то от мороза, не то от брошенного Велиной взгляда. — Красна, да помыслами лукава! — заключил он негромко и, зачерпнув с еловой лапы горсть снега, обтёр им чело и ланиты, чтоб избавиться от пришедших в смятение мыслей. Затем махнул рукой, и обоз двинулся далее по свежим следам Вадима.

— Что, Трувор, не больно радостна встреча с братом? — спросил Древослав, мельком взглянув на задумчивый лик молодого рарожича. — Воин он добрый, оттого и Храбрым прозван. — Волхв замолчал, глядя впереди себя, а потом сказал: — Хоть и храбр, и роду славного, а не наш он, вот ведь как бывает, брат Трувор, — с сокрушением в голосе молвил Древослав.

— Отчего так, отче, ведь ничем не обижен богами Вадим, ни статью, ни силой, ни храбростью, ни достатком, отчего так?

— Оттого, что всё в жизни мерит этим самым достатком.

— Выходит, не случайно он веру чужую принял, а дед наш сие разумел, и потому не стал его на стол новгородский кликать, — рассудительно молвил Трувор.

— Так он и нынче не только с женой да челядью переезжает в Нов-град, а и с духовником своим именем Энгельштайн.

— Тот сухощавый, с пристальными холодными очами? — враз вспомнил Трувор.

— Он самый, вместе с неразлучным Отто, по виду купцом, а там, кто знает…

— А я-то думал, мне речь франкская почудилась, — глядя вослед обозу двоюродного брата, молвил рарожич.

— Мы с тобой, княже, как раз перед встречей с Вадимом толковали, что правду разуметь надобно и жить по ней. А вот верить можно во что угодно, в том числе и в то, что достаток всему голова, или в то, что ты тем достатком над людьми возвыситься можешь….. Беде быть великой и великой крови, коль перестанут люди правду понимать…. Так-то, брат Трувор!

Синеус впервые шёл в полюдье из Белоозера, в котором уже пообжился с осени, даже успел немного поправить в самых запустелых местах укрепления града. Он приходил в места у озёр и рек, где обычно находились вепсские деревни — веси. Жилые деревянные дома, конюшни и другие постройки для скота, хранилища для зерна и всяческих припасов обычно ставились в коло, а снаружи ещё и ограждались частоколом с наклонно стоящими кольями. Местные жители — земледельцы, скотоводы, рыбаки, охотники, резчики по дереву чаще всего в уплату дани приносили плоды своего труда.

— Князь, мы уже отдали осеннюю дань зерном, скотом, рыбой вяленой, икрой солёной, а зимнюю отдаём шкурами, но ещё мало шкур, только начало охоты, — рассудительно толковал невысокого роста староста одного из вепсских селений, когда туда пришёл отряд молодого князя.

— Погоди, старейшина, какую осеннюю дань, кому отдали? — не мог уразуметь Синеус.

— Как кому, великому конунгу Натфарри, который всегда берёт у нас дань два раза, первый раз осенью и ещё во второй половине зимы.

Князь переглянулся со своим воеводой, они сразу поняли друг друга.

— Ну, коли осеннюю дань уже заплатили, так тому и быть, но зимнюю отдадите посаднику, которого я здесь оставлю с десятком воинов, он все вопросы до следующего полюдья решать будет, в том числе и защиту ваших ближайших сёл от всяких пришлых «великих конунгов».

— Хорошо, — согласился староста, довольный тем, что с него не требуют повторную дань.

— Дай нам только провожатого к этому Натфарри, ведь он живёт где-то здесь?

— Да, он живёт у Верхнего озера, один день пути отсюда.

Выйдя рано утром из селения вепсов, воины Синеуса уже к вечеру были у небольшого озера, вернее залива, соединённого с основным озером протокой. Сейчас, когда озеро замёрзло, было удобно добраться до жилища конунга. На заснеженном берегу расположилось небольшое укреплённое селение викингов с причалом, у которого для зимовки был выставлен на бревенчатой основе драккар.

— Аккурат до темноты успели, стучи, воевода, поднимай хозяина, сегодня ему поспать не придётся, — молвил молодой князь, кивнув на запертые изнутри ворота.

— Чего надо, кто тут ещё шляется по ночам? — послышался из-за крепких ворот сначала скрип снега от грузных шагов, а потом недовольный голос, говоривший по-нурмански.

— Мне нужен Натфарри, — тоже по-нурмански проговорил Синеус.

— Ты кто такой, чтобы тревожить самого конунга? — возмутился голос за воротами.

— Я Синеус, князь Белоозера и этих земель, хочу говорить с Натфарри. Если он сейчас же не выйдет, то прикажу своим воинам сжечь его драккар, а потом и всё ваше селение. — Голос молодого князя несколько подрагивал от волнения, но был достаточно решителен. За воротами началась суета и движение, послышались окрики, голоса.

— Вовода, вели развести огонь у драккара, они сейчас сами к нам придут, — повелел молодой князь и вместе с охоронцами пошёл к стоящему на подставах нурманскому кораблю.

В самом деле, вскоре приоткрылись ворота, и перед ними выстроилось десятка три вооружённых викингов. Рарожичи у драккара тоже выстроились, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами.

— Натфарри, — громко проговорил молодой князь русов, — верни сейчас же ту дань, что ты взял по осени с вепсов, и тогда сможешь остаться здесь до весны, а как сойдёт лёд, сам уйдёшь восвояси вместе с драккаром.

— Я пришёл сюда два лета тому и сам взял мечом то, что мне причиталось, — рассерженно крикнул викинг в меховом плаще с заплетённой в косу бородой, — ничего никому отдавать не буду, идите и сами ищите себе добычу, а не трогайте чужую, иначе я подсмолю вам бока на вашем же костре.

— Слово сказано! — громко молвил Синеус и махнул рукой. К костру устремились лучники-рарожичи, они зажигали смазанные смолой и обёрнутые паклей стрелы и с необычайной быстротой принялись стрелять в деревянные крыши и стены строений за частоколом и в сам частокол. Каждый лучник держал в воздухе сразу несколько стрел. Смола с попавшей в кровлю стрелы стекала на крышу и воспламеняла её, а те строения, что были крыты соломой, и вовсе сразу вспыхивали яркими факелами в ночи.

Викинги на короткое время растерялись, не зная что делать, спасать жилища или бросаться на врага.

— А-а-а! — завопил разъярённый вожак с косой и первым ринулся на обидчиков. За ним, рыча и ругаясь, побежали его воины. Но добежали не все. Часть пала под меткими стрелами рарожичей, которые теперь били не зажигательными, а калёными стрелами с узкими наконечниками, пронзавшими кольчугу. Тех, кто добежал, встретили копья, а потом и русские мечи. Сеча была жестокой и короткой.

Всё, что не успело сгореть, добыча из схронов, а также плененные семьи викингов, было погружено на возы и отправлено в Белоозеро.

— Гляди, воевода, — утирая копоть и кровь, молвил князь, — это уже третий, и снова по добру уйти не пожелал.

Не все викинги, подобно Натфарри, что до того промышляли грабежом прибрежных земель северных словен, чуди, вепсов, мери и других народов и племён Приладожья, сразу уразумели, что земля эта отныне неприкосновенна и разбойничьи тропы к ней пора позабыть. Не раз и не два приходилось отставлять в сторону пилы, топоры, киянки и долотья, чтобы снова, взявшись за мечи, боевые чеканы и копья, доказывать пришельцам, что время безнаказанных грабежей на этих землях прошло. Такими действиями они быстро утихомирили воинственных пиратов.

Немалую помощь в этом деле оказала нурманская дружина Свена. Они сражались с недавними своими соплеменниками особо жестоко, и не только по своей нурманской натуре, но и потому, что теперь чувствовали себя хозяевами не маленького клочка прибрежной земли вики-фиорда, которая, к тому же, принадлежала ярлу, но владетелями всех неоглядных лесов, полей, озёр и рек богатой земли Новгородской. Теперь на этой земле стояли их дома, росли их дети. Они отныне сражались за своё крепкое поместье и кусок земли, который могли передать в наследство не только старшему, но и всем сыновьям. Им не было больше нужды идти в чужие страны на поиски своего счастья. Подросший наследник мог поступить на службу в дружину и по Русской Правде получить свой надел земли, где становился полным хозяином. Те викинги, что имели семьи, основали поселение близ Ладоги. Те же, которые были одиноки, со временем находили себе пару среди разноплемённого населения близлежащих весей и градов и селились подле своих соратников. Они всё чаще строили свои жилища уже не по традиции викингов — длинными, похожими на амбары строениями, но рублеными избами с русской печью и лежанкой, часто с каменными подклетями, добротными и тёплыми, объединёнными крытыми переходами с хозяйственными постройками, конюшнями, птичниками и прочими каморами.