Детский сад «Ромашка». 1975 год

Без детей нельзя было бы так любить

человечество.

Федор Достоевский

Мальчик стоял перед песочницей, растерянно наблюдая за тем, как девочка в розовой куртке сосредоточенно набивает влажным песком формочку в руке и, ловко переворачивая ее, оставляет на деревянном ограждении красивый песчаный цветок. Это было воистину завораживающее зрелище. И то, как из кучи песка в одно мгновение получался ажурный цветок. И то, как она это делала. И сама она.

Мальчику она определенно нравилась. Ему хотелось сделать для нее что-нибудь необыкновенное. Что-нибудь такое. такое. Отчего бы она сразу обратила на него внимание и, может быть, даже позвала присесть рядом с собой лепить песочные фигурки. Он хмыкнул и сделал вокруг песочницы круг. Девочка даже не повернулась, целиком поглощенная своим увлекательным занятием. Мальчик стал к ней поближе и громко рассмеялся, чтобы хоть как- то привлечь ее внимание. Она подняла на него свои чудесные, фиалкового цвета глаза и удивленно смерила взглядом с головы до ног. А он просто стоял и смотрел на нее, не говоря ни слова, потому что не придумал еще, что делать дальше — так хотелось, чтобы она оторвалась от своих «куличей» и хотя бы посмотрела на него. И это было самым ужасным, потому что она быстро потеряла к нему интерес, опять сосредоточившись на песке у своих ног. Мальчик сделал еще один бестолковый круг, обойдя песочницу. Нужно было успеть придумать что- то до того момента когда воспитательница позовет группу на обед. Но в голову как назло не приходила ни одна подходящая мысль. Он постоял еще несколько минут около песочницы, а затем понуро побрел в другой конец садика, туда, где качались на качелях близнецы Юра и Дима. Но наблюдать за ними ему не доставляло никакого удовольствия. Его мысли неудержимо возвращались к песочнице.

Ну почему она не хочет играть с ним? Им было бы так весело. Неужели песочные цветы интереснее?

— Ребятки, скоро кушать идем, — раздался звонкий голос их воспитательницы Ирины Вячеславовны, и мальчик сжался от одной только мысли — ну вот и все, не успел. Дальше придется опять идти в эту столовую, где работает злая нянечка тетя Рая, которая постоянно ворчит на всех из-за любой мелочи (например, из-за каких-то нескольких крошек на столе, просыпанных совершенно случайно). А потом «тихий час». А потом.

Он отчаянно посмотрел на девочку в песочнице. А та уже собирала свои формочки, небрежно смахивая обратно в песок те цветы, которые успели «расцвести» на деревянной стойке. Все. Не успел.

Он подождал, пока она встанет, тщательно отряхнет брючки и куртку от песка и направится к выходу, пройдя совсем рядом с ним.

— А хочешь, полетаем?

Девочка удивленно посмотрела на него.

— Как это?

— Как птицы. Я умею.

Это прозвучало так нелепо, что девочка лишь фыркнула и побежала к калитке, где Ирина Вячеславовна уже собирала их группу. Мальчик растерянно смотрел ей вслед. Ну почему она не хочет играть с ним? Он хотел открыть ей самую главную свою тайну, а она лишь засмеялась, словно посчитав его дураком. А он на самом деле умел превращаться в птицу. Правда, лишь во Сне. Но эти Сны почти не отличались от привычного мира, а иногда были даже более реальными. Мальчик отчетливо помнил, как мог там выращивать у себя два огромных крыла и, отталкиваясь от земли, летать подобно голубю или воробью. Других птиц он еще не знал, но зато знал наверняка, что мог обогнать в этих полетах и того, и другого. Было очень жаль, что нельзя позвать эту красивую девочку с собой туда, в эти яркие и чудесные Сновидения. Там бы она точно поверила, что он на самом деле умеет летать. Там он взял бы ее с собой, и они полетели бы над детским садиком, над домами, над городом. И тогда она бы поняла, что это куда интереснее, чем лепить одинаковые фигурки из песка. Каждый день одни и те же. Качаться на одних и тех же качелях. Лазать по одним и тем же лестницам и перегородкам. Летать! Этому не научит ни один воспитатель. Но она не поверила ему. Он готов был расплакаться. Но не от того, что она посмеялась над ним, а от того, что не поверила. Как это обидно, когда тебе не верят!

Ирина Вячеславовна помахала ему рукой, и он уныло поплелся к галдящей группе детей, парами построившихся на выходе их садика.

Дети могут ходить между мирами. Они еще чувствуют Силу Единения. Они еще не успели растратить ее.

«Волчья Тропа»

СВЕТЛЯЧКИ

Детско-юношеское творческое объединение «РАДУГА» (ДЮТОР). 1982 год

Общесоюзное объединение «РАДУГА». Создано Образовательным комитетом Министерства просвещения СССР при участии и под контролем специальной Комиссии КГБ СССР с целью отбора и воспитания творчески одаренных детей со способностями к сверхчувственному восприятию. Программа объединения составлялась при участии ведущих преподавателей, психологов и научных представителей страны и предлагалась как учебная программа воспитания, дополнительная к программе средней школы. В состав объединения входило 16 филиалов. Проект закрыт в 1984 году.

НОВЫЙ ВЗГЛЯД.

Кружок фототворчества

Каждый ребенок—художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста.

Пабло Пикассо

Мне нравились занятия по фототворчеству не только потому, что нравилось фотографировать, а еще и потому, что нравилась сама атмосфера, созданная там нашим преподавателем Михаилом Анатольевичем Кругловым. Это бы настоящий мастер своего дела, который отдавался своему искусству полностью, что, несомненно, сказывалось на том уважении, которое испытывали к нему его ученики. Мне нравился таинственный красноватый полумрак проявочной комнаты, освещенной спецлампой, заключенной в колпак с красными фильтрами, не позволяющими засветить фотографии во время нашего совместного священнодействия. Мне нравилась загадочная круглая конструкция — бачок для пленки, куда она вставлялась на ощупь — он был похож на цилиндр фокусника, в котором были спрятаны волшебные сюрпризы. Нравился увеличитель с таймером — техническое чудо, к которому допускались только старшие ученики «Радуги». Нравился запах проявителя, фиксажа, глянцевателя, а также его неуловимое потрескивание, которое свидетельствовало о том, что фотографии прошли завершающую стадию обработки и теперь их можно подержать в руках, еще тепленькие, рассматривая черно-белые изображения, сделанные во время совместных выходов на фотоохоту. Круглов учил нас всему: что такое выдержка, диафрагма, ракурс, как правильно выбирать чувствительность фотопленки и необходимую фотобумагу. Во время занятий слух ласкали специфические термины: кадрирующая рамка, фотоэкспонометр. Но больше всего мне нравились занятия на улице. Небольшой группой, обычно по четыре-пять человек, мы садились на трамвай и выезжали в какой-нибудь район города или вообще в пригородный лес. И там Круглов учил нас совершенно удивительным вещам.

— Ребятки, — учитель клал руку на чехол фотоаппарата, висевшего у него на груди, — техника, конечно, вещь фундаментальная в нашем искусстве, но далеко не главная.

Мы с изумлением смотрели на мастера, пытаясь переварить смысл услышанного. А он смотрел на нас и хитро улыбался.

— Да-да, дорогие мои! Это всего лишь инструмент, не более. Не думайте, что если у вас крутой аппарат, то и снимки будут получаться хорошие.

Мы машинально притрагивались к висевшим через плечо аппаратам. У учеников были в основном «Смены», «Соколы», «Зоркие» или «ФЭДы». Круглов имел «Киев», «Зенит ЕТ» и еще какой-то иностранный фотоаппарат, который он вынимал из чехла крайне редко и то в присутствии только постоянных посетителей кружка.

— Запомните! В нашем искусстве, именно искусстве, — Круглов делал значительную паузу,

— важно мировоззрение! Фотограф видит мир по-другому. Не так как обыватели, которым важно просто зафиксировать момент. Вот бывает, смотришь чей-нибудь фотоальбом, а там скукотища — куча однообразных фото, без идеи, без содержания, без души. На такое даже пленку тратить жалко! Но если вы не штампуете воспоминания, а именно творите, создаете искусство, вы должны стать глубже. Вы должны научиться видеть мир по-иному. Видеть то, что не видно для обычного взгляда. Поэтому фотограф должен научиться чувствовать мир вокруг себя.

Круглов обвел руками старый район Барнаула, куда мы приехали осенним утром. Мы заметили, что свой фотоаппарат он не торопился вынимать из чехла.

— Мир ждет, когда мы начнем смотреть на него не мимолетным взглядом, а в глубину. Когда мы научимся видеть его. Тогда он начинает открывать нам свои тайны, начинает говорить с нами. Это завораживающее чувство! Вот посмотрите вокруг, не торопитесь хвататься за технику. Попробуйте сначала увидеть.

— Увидеть что-то конкретное? — спросил Артур Зотов, один из «старичков» кружка.

— Конечно, что-то конкретное, — улыбнулся Круглов, — но не спрашивайте меня что. И не ожидайте, что я направлю ваш взгляд. Попробуйте отпустить его. Смотрите не на объекты, а как бы вглубь их. Попробуйте уловить их настроение.

Мы закрутили головами, рассматривая старый городской квартал. Здесь стояли в основном деревянные дома. Мастер глубоко втянул в себя терпкий осенний воздух с привкусом дымка, характерного для частного сектора.

— Попробуйте смотреть не на застывшую картинку. Те фотографы, которые считают, что фотография — это застывший момент, выражают этим свою философию — идею умирания. Настоящая фотография должна дышать, жить! В ней должны быть движение, объем. Только тогда занятие фотоискусством будет делать вас живыми и подвижными. Заставлять останавливаться мир — глупое занятие, — произнес он задумчиво, глядя на всех нас, — двигаться вместе с ним, открывать для себя его глубину, значит, развиваться, жить. Вот посмотрите на этот дом.

Фотограф показал рукой на ближайшую покосившуюся развалюху. От улицы ее отделял почерневший от времени забор. Весь двор внутри порос густым репейником и высохшей уже сиренью.

— Что вы можете сказать про него?

Мы внимательно разглядывали хлипкую избу, стараясь уловить что-то особенное, необычное, что-то, что могло быть интересным на фотоснимке.

— Древняя хибара.

— Запущенная.

— Да, в ней явно старушка какая-то одинокая живет.

— Ага, бабка Ежка.

— А почему бабка? А может дедка?

— Дедка Еж?

Мы рассмеялись. Круглов смеялся вместе с нами, однако смех его был каким-то печальным, словно он на самом деле уловил настроение, исходившее от этого дома.

— Стали бы вы его фотографировать?

Мы медлили с ответом. На прошлом уроке Михаил Анатольевич как раз читал нам лекцию о том, что фотографировать надо только что-то значимое, на что не жалко было потратить драгоценные кадры фотопленки. Он тогда крутил в руках картонную коробочку от пленки с изображением цифры 125 и медленно и проникновенно вещал:

— Ребята, нащелкать кнопкой аппарата каждый охломон может! Тут много ума не требуется. Только знаете, как оно бывает? Отщелкали всю пленку, полезли ее менять, а в этот момент — бац, и перед вами возникает что- то, что может быть для вас кадром всей вашей жизни! А пленки в аппарате нет. На ней всякая всячина красуется. Это, может, в будущем изобретут такие фотоаппараты или пленки, когда снимай все подряд — не жалко! Только тогда настоящее искусство может вообще исчезнуть. Потому что оно не в кадрах, оно в сердце фотографа! Запомните — мастер может вообще без фотоаппарата обходиться!

— Это как? — послышались удивленные голоса.

— Запросто! Если это мастер, ему достаточно сфотографировать этот мир своим взглядом.

Фотограф помолчал немного, потом улыбнулся и продолжил:

— Ну а потом, если успеет или хватит пленки, еще и на фотоаппарат. Но это вторично! Привыкайте оттачивать взгляд. Развивайте свои чувства. Все остальное — приложится. Фотограф должен быть честен! В первую очередь перед самим собой! Поэтому то, что отражается на ваших снимках, должно быть не результатом механического наведения аппарата на объект, а следствием какого-то внутреннего порыва. Увидели и мгновенно почувствовали — вот оно! Тогда между вами и вашим фотоаппаратом, между вашим взглядом и содержимым ваших пленок не будет расхождения. Тогда вы будете целостными. Тогда через фото люди смогут познакомиться с вашим видением, с вашим внутренним миром! Если ваши фото будут мертвыми, то же самое скажут и о вас.

Памятуя об этом уроке, мы растерянно разглядывали старую постройку, не зная, что ответить. Если честно, ничего привлекательного в этом старом покосившемся доме никто из нас не видел.

Круглов усмехнулся.

— Молодцы! По крайней мере — честно. Но давайте попробуем заглянуть чуть глубже формы, в содержание. Что вы чувствуете, глядя на этот дом?

— Печаль.

— Грусть.

— Одиночество.

— Старость.

Мастер внимательно слушал наши варианты ответов.

— Совершенно верно! Этот дом пропитан одиночеством и печалью. Но когда-то он был совсем другим! Он был новым, крепким и свежим. Его населяли радостные люди, потому что жить в новом доме всегда радостно. Он был наполнен жизнью, весельем, в этом дворе звучал смех. Здесь прошло детство не одного ребенка. Представляете, сколько чудес скрывал он для своих юных обитателей? А потом все куда-то ушло. Люди уходили. И вот теперь в нем уже почти никого не осталось. Видите, у его обитателей даже не хватает сил убрать во дворе, не то, что ремонт сделать. Из него уходит жизнь. Он умирает вместе со своими последними обитателями. И сейчас он рассказывает вам об этом. Он надеется, что хоть кто-то его услышит. Он говорит об этом постоянно, но люди, которые спешат мимо по своим делам, даже не обращают на него внимания. Скоро его вообще снесут.

Круглов подошел к забору и погладил его рукой.

— Представляете, пройдет десять, пятнадцать лет, и на этом месте будет возвышаться новый дом. Кирпичный, многоэтажный. А этого уже не будет. Он исчезнет вместе со своими воспоминаниями, со своей памятью, со своей болью, что его никто не слышит и он никому больше не нужен. А теперь у него есть шанс. Он знает, кто мы.

Круглов кивнул нам с заговорщицким видом, как будто мы были группой шпионов, которую только что разоблачили.

— Он просит нас о такой малости — взять его отсюда в будущее. Чтобы когда чугунный шар сравняет его с землей, его чувства, его образ продолжали жить. Чтобы потомки хоть изредка смотрели бы на него и вспоминали эти покосившиеся стены, этот вяз у ворот, этот квартал. Он просит нас сделать его частью истории. Никто кроме нас не сможет подарить ему этот уникальный подарок! Ведь мы не просто переносим изображения на фотобумагу, мы связываем прошлое и будущее, мы связываем между собой целые миры! Давайте окажем ему эту услугу. Давайте заберем его отсюда через года. Давайте возьмем с собой его шепот, его настроение, его послание потомкам, чтобы оно не пропало.

С этими словами фотограф расстегнул чехол своего аппарата и, достав его, выставил необходимые выдержку и диафрагму, прищурившись, оценил расстояние и уровень света. Потом он направил объектив на дом и сделал два снимка.

Когда мы, последовав его примеру, тоже сделали по несколько снимков и поместили фотоаппараты обратно в чехлы, Круглов замер и молча посмотрел на нас, словно ожидая от нас какой-то определенной реакции. Мы растерянно переглянулись. Мастер усмехнулся.

— Что мы должны сделать сейчас?

Ответом ему было минутное молчание.

— Ребятки! Не привыкайте только брать. Я же говорил вам, фотоискусство — это философия жизни. Если вы думаете, что можно взять и ничего не оставить взамен, значит, между вами и вашим снимком нет договоренности.

—А что мы можем дать этому дому взамен? — удивленно спросила Лена Милявина, теребя пальчиком ремешок фотоаппарата.

— Ну, как минимум, мы должны поблагодарить его.

— Но мы же и так оказали ему услугу, это он должен нас благодарить.

Круглов покивал головой.

— Не совсем так. Категории искусства не меряются понятиями «ты мне — я тебе». Это рыночные взаимоотношения. Не важно, что вы сделали для этого дома, важно, что он сделал для вас.

— А что он сделал для нас?

Круглов обернулся через плечо на заросший кустарником дворик.

— Он расширил ваш кругозор. Он сделал тоньше и глубже ваш взгляд на вещи. Он приблизил вас на один шаг к пониманию мира, а это — бесценный дар. Он разговаривал с вами! Он открыл вам тайну того, что предметы тоже могут общаться, грустить или радоваться. Своим одиночеством он расшевелил что-то внутри вас, что в будущем сделает вас хорошими фотографами. Даже, — учитель опять засмеялся, — если никто из вас в будущем больше никогда не прикоснется к фотоаппарату.

— И как же мы должны его поблагодарить? — спросил Зотов, доставая свою модную «Вилию» и сфотографировав большого серого кота, выползшего из дырки на заборе и уставившегося на нас подозрительным взглядом пронзительно желтых глаз.

— Как считаете нужным. Можете просто поблагодарить вслух, можете передать ему свои ощущения благодарности, как это сделал он вам, а можете скрасить его одиночество.

— Это как? — дружно не поняли мы.

Круглов подошел к калитке и подмигнул нам.

— Фотография — это искусство жизни, а не суррогат. Если все проходят мимо, не обращая внимания на одиночество, царящее в этом доме, мы сделаем по-другому. Ведь мы его заметили, мы его почувствовали. Человечность

— вот самое главное в жизни. Все остальное без этого — шелуха. С помощью фотографии мы должны передать это качество своим потомкам. Но для того, чтобы это сделать, мы должны сами им обладать.

Дверь калитки скрипнула и подалась внутрь. Лая собаки, как это бывает в большинстве домов частного сектора, мы не услышали, что лишний раз подтверждало наше предположение о крайней запущенности дома. Круглов сделал шаг вперед и кивнул нам.

— Никого не могу заставлять. Решение добровольное. Но мне почему-то очень хочется добавить немного жизни в это запустенье. Давайте пойдем и спросим, может, хозяевам нужна помощь. Работы здесь, судя по всему, хватает.

— А если хозяева не пожилые люди, а какой- нибудь алкаш? — напряженно спросил все тот же Зотов. На что Круглов, уже почти скрывшись в глубине двора, спросил:

— А что это меняет? Одиночество свойственно не только для пожилых людей, и помощь может оказаться нужной любому человеку, если он несчастен.

Он уже стучал в дверь, а мы, переглядываясь, по одному заходили во двор. Никто из нас тогда ничего не понял.

ПРИЗРАКИ НАШЕГО УМА.

«Испорченный телефон»

Каков ребенок в игре, таков во многом он

будет в работе, когда вырастет.