Учение о стилях и жанровая система русской литературы 18 века.

Неотъемлемой частью риторики является учение о стилях. Это та инстанция, которая фиксирует дифференциацию форм и их смешение. Риторика соотносит коммуникативную ситуацию и стиль друг с другом; в основу такого соотнесения заложена система оценки языка, которая изначально исключает определённые слои языковой системы как «непоэтабельные».

Учение о стилях – хорошо разработанная область риторики, опирающаяся на культурную традицию, восходящую к античности. Учение о стилях – трёхчленная система, различающая три стиля, связанных с определённой (трёхступенчатой) иерархией текстов и с определёнными коммуникативными ситуациями: высокий стиль, низкий стиль и средний стиль. Стилистическая триада была импортирована из чужой коммуникативной системы и отражала её (этой системы) функции и представления об иерархии. На русской почве учение о трёх стилях вступило в противоречие с двучленной системой двуязычия (сосуществования и противостояния церковнославянского и древнерусского языков[i]). Учение о трёх стилях разработано в риторике Прокоповича, но здесь оно не учитывает национальную языковую ситуацию и её проблематику. У Тредиаковского стилистическая однородность текста и связанный с ней лексический отбор оказывается непременным условием правильного сочинения. Вместе с тем стилистические характеристики слова отчётливо соотносятся с генетическими, причём церковнославянское осмысляется как высокое и связывается с высокими жанрами («Письмо от приятеля к приятелю»). Можно думать, что для Тредиаковского именно высокие жанры являются предметом нормирования. Систематически решает вопросы стилистической нормализации Ломоносов («Рассуждение о пользе книг церковных»). Его решение основано на отказе от разделения всей лексики на высокую, среднюю и низкую, хотя идея связи между лексическим отбором и жанровой иерархией сохраняет полную силу. М. Ломоносов применил учение о трёх стилях к актуальной литературной ситуации в России. Тематическую классификацию слов на высокие, средние и низкие, достаточно неопределённую в приложении к конкретному лексическому материалу, Ломоносов заменяет классификацией по генетическим признакам, которая даёт для любого слова однозначную характеристику. В пределах чистой лексики выделяются три разряда слов:

· «славенские», отсутствующие в русском языке, но общепонятные (отверзаю, Господень, насажденный, взываю);

· «славенороссийские», то есть общие церковнославянскому и русскому языкам (Бог, слава, рука, почитаю);

· «российские простонародные», то есть русские слова, которых нет в церковных книгах (говорю, ручей, пока, лишь).

Два дополнительных разряда в эту классификацию не входят, но специально оговариваются как недопустимые в литературном языке вообще. Из числа «славенских» выключаются слова «неупотребительные и весьма обветшалые» (обаваю, рясны, овогда), из числа «российских простонародных» выключаются «презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях» (примеров Ломоносов не приводит из соображений пристойности).

В этой классификации впервые чётко говорится об общем для церковнославянского и русского лексическом фонде, и это позволяет Ломоносову отмести проблему сплошного противопоставления церковнославянского и русского словарей, заводившую в тупик предшествующие опыты лексического нормирования.

Генетическую классификацию Ломоносов соотносит с жанрами. В высоких жанрах должны употребляться славенские и славенороссийские слова (группы 1 и 2), в низких жанрах – славенороссийские слова (группы 2 и 3), тогда как в средних жанрах могут быть употреблены и славенские, и славенороссийские, и российские слова (при этом средний стиль нуждается в особых ограничениях, здесь допустимо использование слов из всех трёх лексических групп, а потому необходимо особое чувство меры).

Таким образом, Ломоносов приложил европейские стилистические схемы (трёхчленные) к русскому материалу (в основе своей двухчленному) и дал аналог классицистической стилистической концепции.

Учение о трёх стилях, понимаемое нормативно, предусматривает порождение поэтического, которое наиболее последовательно может быть достигнуто при помощи самого высокого стиля. Решающим для поэтичности является отношение соответствия между комплексом приёмов, определяющих звуковой, синтаксический и семантический уровни, и лексическим составом, который относится к наивысшему уровню языковой иерархии Ломоносова. Подобное соответствие возможно лишь в комбинации с жанром, занимающим высокую позицию в рамках жанрового канона и предполагающим выбор “высокого” предмета. Признаком высокого стиля у Ломоносова являются:

· устаревшие церковнославянизмы и понятные, однако не особенно распространённые русские слова;

· приёмы остроумия, представленные метафорами, сопрягающими далёкие понятия (несовместимые, на первый взгляд, семантические поля) и порождающие эффект странного.

Понятие поэтического связано с рубрикой вольностей (см. Оппозицию поэзия/проза).

Реакция на импорт риторики (как и на предшествовавший ему импорт грамматики) соответствует реакции на церковные реформы. Возникает антириторика, которую представляют Аввакум и старообрядцы. Наряду с риторикой они негативно относятся к импорту латинского образования и дают всему этому моральную и религиозную оценку. Аввакум отрицает и византийскую риторику, регламентирующую производство текстов на церковнославянском языке. Реакция Аввакума приводит к идеологизации языковой проблемы. Язык в представлении Аввакума выступает как однозначный проводник истины (её единственно возможное выражение), следовательно, он неизменен. Поэтому новый язык (риторически выстроенный) воспринимается с этой точки зрения как отрицательный: искусные слова – пустые. Он декларирует отказ от языковых украшений, продиктованных правилами, и употребление исключительно родного языка. Красноречию Аввакум противопоставляет просторечие (см. Критерий “простоты”). Занимая антириторическую позицию, Аввакум приходит к отщепенчеству не только в социальной сфере, но и в сфере употребления языка. Он смешивает в тексте своего “Жития” элементы разного происхождения (церковнославянские и просторечные) и добивается двуязычия, которое проявляется как конкуренция двух языков и двух стилей в одном и том же тексте. Стилистические особенности церковнославянского языка и просторечия вступают не только в конфронтацию, но и в контакт друг с другом. Свой труд Аввакум программно обозначает как “вяканье”; по отношению к официальной придворной поэзии “Житие” выступает как антитекст или карнавальный текст.

В разнице подходов к языку, таким образом, религиозный раскол находит наиболее яркое выражение.

Риторика становится грамматикой риторического поведения. Риторическое поведение означает определение смысла, освоение и моделирование мира в соответствии с кодом, связывающим всех членов коммуникативного коллектива. Общество, пользующееся одним и тем же языком, одним и тем же набором знаков, получает одну и ту же идеологическую направленность. Риторика берёт на себя роль сеятельницы идеологии. Её цель – всеобщее вовлечение в новую государственную и общественную систему. Риторическое мышление Феофана Прокоповича, например, без всяких сомнений состоит на службе у зарождающейся абсолютистской государственной власти. Оно представляет не интересы отдельных групп и сословий, а государственно-официальные интересы. «Ars rhetorica» Прокоповича не ограничивается ролью учебника по риторике, помогающего при составлении текстов и речей, а обучает риторическому мышлению. Каждый «гражданин» должен пройти риторическую эмансипацию, лишь тогда он по-настоящему начнёт функционировать в системе государства. «Новое» русское общество должно воспроизводить своё окружение, свой быт при помощи перенятых категорий, никак не рефлектируя их оценочного содержания. С их помощью оно должно прежде всего стабилизировать социальную жизнь и речевое взаимодействие. Риторика покидает самодостаточность школ и эзотерику маленького придворного кружка. «Коммуникативная компетентность» подчиняется сословному порядку, но при этом касается каждого. Таким образом, риторика вырастает в учение о социальном поведении, опирающемся на испытанные образцы. Знать, когда и по какому поводу уместна та или иная форма, означает быть способным ориентироваться в формальных нормах общества и следовать им.