С подачи Жени я пристрастился к раннему Платонову, к его рассказам, а по совету Жениной бабушки Елизаветы Сергеевны в начальных классах прочитал Детские годы Багрова внука.

По собственно дневникам. Получилась какая-то смесь страданий юного Вертера и подражания дневникам Печорина. Рассуждения сумбурны и не очень-то логичны, порой сам силюсь вспомнить, что я хотел выстрадать.

Свои дневники я не читал до конца мая 15- года. Трудно было решится и читать, и перепечатывать. Знал, что они есть, и не решался. Сожалею о многих утраченных записях. Восстановление по памяти делалось всё-таки уже другим человеком.

Хочу призвать молодых людей записывать события своей жизни. Это нужно вам самим, другим, это маячки во времени, опираясь на которые, отталкиваясь от которых, вы сможете восстанавливать моменты своего прошлого не только как факты, а на уровне чувственных восприятий, иногда вплоть до запахов. Астрид Линдгрен на основе своих наблюдений и записей создала замечательные детские книги, интересные и для взрослых. Наконец, перепечатывая свои записи, я проживал свою молодость ещё раз.

Г.

Среда

Валентина не звонит уже два дня. Я уверен, что все эти звонки без ответа устраивает она. И совсем уверен, что она позвонит еще. Ну что ж! Звони, голубушка.

Что-то руководит сейчас твоими поступками? Неужели ты поняла, что не поздравить человека в день его рождения, когда он только этого поздравления и ждет, - неслыханно жестоко! Что же ты думала до сих пор? Ты хотела нанести обиду, показать, что ты тоже можешь жестокой и, конечно, гордой. Вот уж эта пресловутая девичья гордость! Меня коробит уже от сочетания этих звуков. Бедные девушки! Отняли у них человеческую гордость, дали какую-то свою… Вот и сидят они с ней, не могут назваться, звоня по телефону, оправдываются ею, нанося другу обиду, и прочее, и прочее.

Чего хочет она сейчас?

- Он парень, - говорит она, - он должен прийти, он все должен начать первый.

Впрочем, напрасно я ополчился на всех девушек. Валентина – это индивидуум. Мы почти одинаковы по скверности характеров, и я часто могу ее понять.

Понимаю я тебя сейчас, Валя, но прийти не могу. Понимаешь ли ты, что сейчас, когда я ухожу в Армию, я не хочу возмущать твоего спокойствия. Ты сама его себе создала, ты сказала:

- Он играет со мною, он не искренен в том, что говорит.

Тебе было сладко казаться отверженной, обиженной, позабытой.Почему бы тебе и сейчас не сказать, что я собираюсь развлекаться с тобой перед отъездом. Ведь мне по всем правилам положено развлекаться и пользоваться всевозможными благами сейчас.

Только что-то я, дурак, сижу дома и вздрагиваю после каждого звонка. Да, я, конечно, развлекался с тобою! Разве не может предмет развлечения сниться каждую ночь, быть в думах и утром и вечером и всегда-всегда. Конечно может. Особенно такой, когда вместо счастья одна боль, боль незаслуженная.

Нет, нельзя мне идти к тебе. Это для тебя зло. Если ты не лгала, обнимая меня, то все будет хорошо, невзирая ни на какие сроки. Но может быть тебе только казалось, что я для тебя единственный человек. И может быть именно сейчас, когда ты чувствуешь себя все-таки виноватой, весьма многое, чего бы я хотел, тебе будет только казаться. Я могу причинить тебе очень большое зло в этом случае. Не хочу! Но как хочется видеть тебя! Придешь ли ты сама, позовешь ли

Забыл обрадоваться при виде чистых листов новой тетради. Нужно было написать - вот после довольно долгого перерыва начинаю вести “записи”, или, еще лучше – “дневник”. Но вроде бы давно я уже не писал в подобных тетрадях отчеты прожитого дня: куда сходил, сколько часов спал, кого видел и т. д.

Хотелось только выразить одно пожелание, чтобы эта замаранная бумага не попала в огонь подобно многим листкам. Каждый раз написанное раннее кажется глупостью, но как хотел бы я перечитать хоть одну старую свою тетрадку.

Г.

Четверг.

Безделье томит. Но к двадцатым числам меня, видимо, уже займут делом. Отец уведомил, что ходят слухи о большом наборе в середине октября. (Призвали второго ноября).

Во сне опять какое-то учебное учреждение. Все смешалось – школьные учителя, товарищи, люди из института (МИФИ). Из ночи в ночь я возвращаюсь из института в школу, я хочу забыть институт, начать всё сначала, но он везде преследует меня. В школе всё знают, все с укоризной смотрят на меня, не понимают. С издёвкой начинают экзаменовать. Язык становится ватным и не ворочается. Сегодня никак не мог ответить, какие работы у Вавилова. Спрашивали почему-то на истории. Появляется институтская математичка, злобно усмехается.

- Вы просрочили с зачетами, - говорит зам. декана.

Об институтской математичке. Безусловно очень умная женщина. Пострадала в автокатастрофе, лицо сильно изуродовано. Меня срезала на первом же коллоквиуме, сказав, что я зазубрил материал. Я никогда ничего не зубрил. Изучали мы тогда мат. анализ, теоремы доказывали не традиционно, классически, а с помощью значков и законов математической логики. Мне бы объясниться, сказать, что частично всё это я уже проходил, учась в двухгодичной физмат школе при МВТУ. Еще у меня был один, - из двух, - год, обучения в заочной математической школе при мехмате МГУ. На втором году бросил, написав в МГУ соответствующее письмо. Не хватало времени.

Г.

Суббота.

Позавчера Валентина позвонила. Подошел не я. На сей раз это была моя двоюродная сестра. Валентина назвала свое имя и, справившись о моем местонахождении, положила трубку. Прогресс замечателен!

Теперь она считает, что следующий шаг должен делать я. Она же дала знать, что не забыла обо мне. За моим молчанием должна последовать ее обида (по всей вероятности). Наплюю на логику и буду молчать. Либо она сделает что-то большее, чем этот намек, либо я уеду, не увидев ее.

Мое поведение по-своему логично. Мне нужна только одна из этих двух крайностей, на неясной середине наши отношения дальше строиться не могут.

Г.

Воскресенье.

Вчера приезжал Женя.

Женя – это дворовый товарищ по детству, отрочеству и юности. Отец его служил в Германии, до определённого возраста Женя жил с родителями, а в нашем дворе у бабушки с дедушкой появлялся в летнее время. Человек очень одаренный, хорошо рисовал, самозабвенно фантазировал (врал) в своих рассказах о Германии… Но это тема отдельного разговора.

Заехал узнать, когда я бываю дома, думал, что я езжу в институт. Это первый человек, который, слушая о моем странном решении бросить институт и идти в армию, не кивал насмешливо. Он сказал, что рад за меня, что это лучший шаг на пути к моей цели, рад за мою смелость. Честно говоря, сейчас я уже не помню, о какой цели я ему толковал. По-видимому, оправдывал свои поступки.

С подачи Жени я пристрастился к раннему Платонову, к его рассказам, а по совету Жениной бабушки Елизаветы Сергеевны в начальных классах прочитал Детские годы Багрова внука.

О многом говорили. Мое мнение о нём все более изменяется в лучшую сторону. Я начинаю понимать его. То, что раньше мне казалось надуманным, надуманным с целью отличаться от других, на деле оказывается настоящим, искренним. Верно то, что напрасно обвинял его в показной вычурности мышления. Просто он имеет смелость говорить о том, о чем большинство предпочитает молчать, боясь насмешек, а зачастую просто не может вследствие неспособности мыслить абстрактно.

Женя приходил послушать репетицию нашего оркестра(об оркестре позже). Сходили в кино. Шел только-что вышедший фильм “Алые паруса”. Съездили к Жене домой. Жил он в районе станции Крюково на Зеленоградской тогдашней стороне. Показывал он свои работы маслом, кое-что из графики. Я большой профан в искусстве, но ему почему-то нужны мои отзывы (что ли). Видимо, восприятие неискушенного может интересовать.

Мы разные. Он более (много более) меня эрудирован в различных областях человеческих знаний, но на его образе мышления уже есть какой-то блеск. Я более сырой, я более первобытный, и мои замыслы могут казаться свежее.

Женя обладает большой способностью работать над собой. Я часто живу чувствами и по настроению. Эту параллель, весьма невыгодную для меня, можно продолжать долго. Но одно у нас общее: и ему, и мне трудно среди людей. Пусть по разным причинам, но трудно!

… Валя опять звонила сегодня, я терплюи буду очень мучиться.

Г.

Понедельник.

Ежи Лец:

“Допустим ты пробил головой стену. Что ты будешь делать в соседней камере?”

“Я всегда с сожалением смотрю на обезьян: они никогда уже не станут людьми. Срок минул!!!”.

О сегодняшнем дне точно можно сказать, что он уничтожен. Думалось сумбурно и вряд ли полезно.

На сегодня из военкомата опять ничего нет.

Давно нет писем от друзей.

Валя еще не звонила, да теперь, верно, и не позвонит – уже поздно. Сейчас даже не берусь предсказывать день, когда она даст знать о себе.

“Сокровенный человек” – хорошо. После таких книг совершенно новое понимание революции… Весомо.

Очень раздражен и несправедливо нападаю на N. Не вымарываю для сохранения духа тех моих окаянных предармейских дней. И еще… Признаюсь, что всегда ревновал Валентину к N. Это напоминает ситуацию отсутствия Нобелевской премии по математике. Отсюда столько желчи.

Г.

Вторник.

Сходив в баню и вымывшись как все простые смертные, N заявлял,

- Я купался. И в ванне онне моется, а ванну принимает.

Среда.

5 часов. Кто-то опять звонил, и опять я не брал трубку. Снова звонки… Не она.

15 минут шестого. Звонки беспрерывно, снова не беру трубку, боясь разочароваться. Как сладко порой обманывать себя.

Г.

Понедельник.

“Кто-то в даль спешит, не зная,

Как обманчива она.

Кто-то время погоняет,

Счастье в будущем ища.

Вспоминаю я порою

Детства сладостные дни.

Безмятежного покоя

Счастье в милой той дали”

Далее следует моё вирши-творчество с пошлым четверостишием, но буду последователен и его приведу. Нет. Не приведу.

Г.

Среда

У Ван Гога:

“… и, право же, неискушенные знают много такого, чего не ведают понимающие”. Резонно!

Г.

Четверг.

24 (?) звонил Ков-в, и я имел слабость с ним разговаривать, разговаривать с человеком, которого презираю. Он еще напрашивается в гости!

Этот индивидуум для меня больше не представляет интереса. Даже, если бы я его изучил недостаточно, то дальнейшего изучения он все равно не достоин.

Несколько раз названивала Надюха (младшая сестра Валентины). Об одном звонке сказал при встрече Рагулин.

Женя Рагулин друг Бориса Гончарова.

С Борисом Гончаровым я познакомился в самодеятельном хоре, куда меня пригласил его руководитель, - изумительный и самоотверженный в своем деле человек Михайлов Владимир Михайлович.

Параллельно меня пригласили петь во вновь организованный на базе Солнечногорской музыкальной школы эстрадно-симфонический оркестр. Организовал оркестр директор школы Найденов Николай Иванович.

Трудно отыскать слова благодарности Николаю Ивановичу за тот наисчастливейший период в моей жизни. Сколько же он на меня тратил сил и времени… Однажды даже возил меня к бывшей солистке Большого, она была в свое время его преподавателем в консерватории. Московская квартира, которую я совершенно не помню, где-то в центре. Прием по-московски: две отваренные сосиски с зеленым горошком, чай. Интересный факт, своеобразная метка во времени, - только-что отстранили от власти Хрущева. Хозяйка достала газету, видимо, “Morning Star” (или “Moscow News”) и спросила меня, читаю ли я по-английски. В газете как раз была помещена заметка об этом событии. Иностранные языки в то время в стране преподавались скверно. Возможно, мне удалось бы осилить небольшой текст в газете, но уже тогда я иногда хитрил, притворяясь “шнурком”, будучи порой и удавом. Говорят, мои родные долгое время не могли определить, что я начал ходить. При людях я старательно ползал, и только случайно однажды меня застукали нормально вертикально ходящим в одиночестве. Потом я часто пользовался этим приёмом в служебных командировках. Почти все люди очень любят учить простачков, впадают в менторский тон, при этом выдают много интересного.