Часть вторая: Прощальное слово 1 page

Рон увидел: двери Зала распахнулись и вошёл стражник, волоча яростно извивающуюся, брыкающуюся и лягающуюся пленницу, каштановые локоны которой не давали юноше рассмотреть её лицо.

…Гермиона! — осознал он с невероятным облегчением; насколько это было возможно, подполз и выглянул из-за края платформы. — Я знал, знал, что с ней всё будет хорошо!

За Гермионой появился подавленный Гарри со связанными за спиной руками, следом — Драко. Последний был весьма взъерошен, и его угрюмый вид ясно говорил о том, что он утратил надежду на лёгкий выход из этой передряги.

Гермиона шипела и плевалась, что-то вопя о том, что желает быть прикована рядом с Гарри, — в результате её, естественно, прикрутили к стене на самом краю, в стороне от остальных.

…Что-то на неё это не очень похоже, — отметил Рон, однако мысль едва ли задержалась в его голове, потому что тут он увидел Джинни. В отличие от прочих, при ней охраны не имелось — если, конечно, не считать охраной темноволосого Тома Реддла.

И тогда как остальные вид имели затрапезный и порядком измочаленный, то, облачённая в синий атлас, по которому струились рыжевато-золотистые волосы, Джинни буквально лучилась. Она не выказала никакого сопротивления Тому, тщательно заковавшему её в кандалы подле Гарри, — тот поприветствовал гриффиндорку сдержанным кивком. Драко, размещенный между Гермионой и Гарри, и вовсе не взглянул в её сторону, когда Том, склонившись, однако не отрывая от девушки пристального взгляда, сомкнул наручники на тонких запястьях.

…Мамочке бы это не понравилось, — истерически оценил Рон, когда Том шагнул назад, дабы со стороны оценить результат своих трудов.

— Весьма соблазнительно, — подытожил он наконец. — Будто Андромеда в ожидании Гидры.

— Не Гидры, а Кракена,[2] — встрял Драко, закатив глаза к потолку.

— Ничего подобного, — заупрямился Том. — Это была Гидра.

— Кракен, сказано же. Эх ты, сопляк-недоучка. Можешь мне не верить, но книги созданы не только для того, чтобы увековечивать в них твою бездарную суетливую юность. Некоторые люди — страшно подумать — их просто читают.

Том посмотрел на Вольдеморта:

— Можно, наконец, выпустить ему кишки?

Люциус отрицательно покачал головой.

— Пока нет. Он ещё может нам пригодиться, — загадочным тоном пояснил он.

Губы Тома дрогнули, однако он промолчал, изыскав возможность ответить без слов: внезапно наклонился и с силой впился поцелуем в губы Джинни. Видя, как оцепенела сестра, Рон внезапно вспомнил, какой она явилась к нему в видении: мёртвая, со сломанной шеей, разметавшаяся на кровати в алом пламени волос.

Он отвернулся.

* * *

Джинни смотрела в спину отходящему от неё Тому, все ещё чувствуя на губах горечь его поцелуя. Она прекрасно осознавала, что могут думать о ней остальные — за исключением Гермионы: кто-кто, а та непременно должна понимать. В конце концов, Джинни же просто следовала её указаниям, а вовсе даже не хотела Тома, не вожделела его прикосновений — как, собственно, не мечтала и о холодящей запястье стали, не смаковала сладкий яд его красоты.

Равно как она едва ли рассыпалась бы в благодарностях за ту свободу, что дало ей следование словам Гермионы, приказавшей отвечать на ласки, принимая его смертоносное восхищение.

Размечтались.

Крепя оковы вокруг её запястий, он, склонившись, шепнул ей прямо в ухо слова заклинания, много-много лет назад начавшего это безумие:

— Как прочной нитью связан ты, да будешь ты ко мне привязан…

Вольдеморт поджидал Тома в пентаграмме, его окаменевшая фигура свидетельствовала о крайнем нетерпении. Белая паучья рука сжимала палочку. У ног свернулся изнемогающий от страха Червехвост, который поддерживал раскрытый фолиант. Люциус замер снаружи — скрещенные на груди руки, каменное лицо.

Ухмыльнувшись, Том шагнул внутрь магического знака, тут же взвившегося живым огнём — теперь не кровь, но пламя вычертило его контуры.

Недалеко от Джинни ахнула Гермиона:

— Началось.

* * *

Пентаграмма пылала, и внутри её яростных очертаний стояли друг перед другом Том и Вольдеморт. Рон со своей платформы видел, как Тёмный Лорд нахмурился, приветствуя своего ученика:

— Наконец-то ты осчастливил нас своим присутствием, мой юный падаван.

— Мои извинения, Господин, — Том спрятал улыбку, отвешивая грациозный поклон своей старшей ипостаси.

— Займи место подле меня, — рявкнул Вольдеморт. — Итак, Том, кровопускание. Прошу.

Том поднял взгляд, всё ещё улыбаясь, и Рон увидел — синие глаза зажглись тёмным пламенем, блеснули в радостном оскале острые зубы, взмыла вверх рука. Выстрелил с кончиков пальцев яркий зелёный луч, и в тот же миг тело Рона пронзила невыносимая боль, к рукам будто приложили раскалённую кочергу. Он взвыл, забился в своих оковах, но цепи держали крепко — и вот загудели вены, словно к ним припала стая голодных вампиров. Рон захрипел, когда хлестнула горячая кровь, стекая по пальцам и барабаня по мраморному полу далеко внизу.

* * *

— Рон!

Гермиона услышала крик Джинни и увидела отчаянно извивающегося на платформе и воющего от боли Рона. Она обернулась к Гарри — тот замер, бледный, будто окаменевший. Драко, впившись зубами в нижнюю губу, тоже не отрывал от Гарри глаз.

…Началось, — подумала Гермиона. — Так вот что решил продемонстрировать нам Вольдеморт: умирающие один за одним друзья — и умирающие каждый раз во всё более ужасных муках. До тех пор, пока не останется один Гарри.

Джинни, всхлипывая, силилась вывернуться из своих оков, взывая то к Тому, то к собственному брату. Какая-то часть Гермионы искренне её жалела, другая же, более бессердечная, хотела надавать по физиономии, заставив замолчать: какой смысл молить Тома о помощи или милосердии, если сам смысл этих слов ему неизвестен?

Тот стоял подле Тёмного Лорда, удовлетворённо ухмыляясь при виде забрызганного роновой кровью пола и слушая, как она шипит, испаряясь при соприкосновении с пламенеющими линиями пентаграммы, заставляя их при этом сиять всё ярче и ярче, а языки пламени — взвиваться всё выше и выше, пока всё очерченное пентаграммой пространство не замерцало. А в тот момент, когда и Четыре Благородных Объекта — Зеркало и Чаша, Кинжал и Ножны — полыхнули свирепым жаром, словно четыре факела, зрелище и вовсе стало завораживающе-прекрасным.

Гермиона быстро прикинула: итак, Рону пустили кровь, значит, на всё про всё у них в запасе есть от силы минут десять — двадцать, пока не наступит шок. За шоком почти сразу последует смерть. Хорошо ещё, что Том полоснул именно по запястьям — целься он в артерию, они были бы здорово ограничены во времени…

Подняв руки насколько позволяла цепь, она запустила пальцы за шиворот футболки в поисках засунутой под бретельку бюстгальтера шпильки, которой тут же и начала ковырять в замке своих наручников.

* * *

Вольдеморт вскинул свои затянутые в чёрное ладони к небу, взирающему на происходящее сквозь разверстый потолок Церемониального Зала, и запел:

— Fulmen evoca! Callis inveni! Exitum repta! Exitum! Exitum!

Едва зазвучал его голос, как странный свет внутри пентаграммы из белого стал зелёным, от пола заструился серебристый туман, обвивая ноги и в конце концов полускрыв замершие в пятиконечной звезде фигуры. Он напоминал прикосновение прохладных пальцев. Драко попробовал его вкус на своих губах и передёрнулся: горечь. Хуже, чем алоэ.

Он повернулся.

— Гарри…

Судя по всему, гриффиндорец не слышал: он смотрел куда-то перед собой, и его губы, его стиснутые кулаки сейчас были совершенно белыми, а ногти — Драко видел — глубоко впились в ладони. Было непонятно, смотрит ли он на Рона, чьи конвульсии уже затихали, или же на Вольдеморта. А может, и вовсе на Люциуса, бесстрастно застывшего за периметром пентаграммы. Отец то опускал руки, то снова скрещивал их на груди, и Драко заметил яркую вспышку малфоевского перстня на пальце.

Драко опустил взгляд к собственной руке — там горело точно такое же кольцо. Помнится, в детстве он всё никак не мог дождаться мига, когда подрастёт, чтобы тоже носить его на пальце, впечатывать в мягкий воск свои инициалы… Он помнил, как переливался камень на свету, когда отец подкидывал его, ещё совсем ребёнка, вверх… боль в груди, всколыхнувшаяся при этом воспоминании, оказалась настолько остра, что Драко не усомнился — это просто яд обжёг его изнутри.

А правда состояла в том, что он так и не смог в это поверить. Он любил своего отца по-детски бессознательно, всегда при этом отдавая себе отчёт в иной природе отцовской любви к нему — у Люциуса это было обдуманное чувство, выверенное с точки зрения того, что оно могло дать чести семейства Малфоев. Драко знал — отец бы равнодушно взирал на кровь собственного сына, безучастно внимал его воплям; он помнил всё — и птиц со свёрнутыми шеями, и утыканные гвоздями стулья, и шрамы на спине, складывающиеся в его собственную фамилию…

…Я — Малфой.

Слабое утешение.

И всё же… Пусть обусловленная, отеческая любовь всё же оставалась любовью, ведь отец бы мог и вовсе не испытывать никаких чувств. А он являлся его плотью и кровью, его практически безупречно сработанной копией — так неужели это абсолютно ничего не значит? Ведь даже Вольдеморт — и тот, похоже, проявлял некие отцеподобные чувства по отношению к своей юной ипостаси, тогда как Люциус и бровью не повёл в свете близящейся смерти сына.

«Я молод. У меня еще могут быть дети».

Драко отвернулся от отца, слишком невыносимым для него было зрелище; теперь перед ним обвисла в кандалах Джинни, а за ней Гермиона теребила свои наручники так, будто собралась оторвать себе запястье.

…Гермиона верна себе… Даже в такую минуту она пытается бороться до конца.

Дальше — Гарри, и сейчас Гарри смотрел на Драко в упор, и зелень его глаз мерцала, будто воды далёкого озера. Кажется, он собирался с силами в преддверии чего-то.

— Малфой… Когда я велю тебе закрыть глаза, ты их закроешь, хорошо?

— Хорошо, — ошеломлённо кивнул слизеринец. — Как скажешь.

Цепи зазвенели, когда Гарри качнулся к Драко, но даже вытянувшись изо всех сил, юноши смогли только соприкоснуться кончиками пальцев. Драко сглотнул горький осадок во рту.

— Поттер, ты…

Гарри смотрел вверх:

— Малфой… Небо…

Драко резко поднял голову: сквозь проём он мог видеть чёрное небо, утыканное ледяными блёстками звёзд. Но вот оно заклубилось, будто закипающее в котле зелье: заструились примеси золотого, фиолетового и серебристого — словно сам небесный свод собрался расколоться. Зазмеились чёрные молнии, одна из них сквозь отверстие в крыше ринулась вниз, вонзившись у самых стоп Вольдеморта. Том дрогнул, но сам Тёмный Лорд лишь откинул назад голову, вознося свои песнопения к небесам:

— Fulmen evoca! Fulmen evoca! Fulmen evoca!

Четыре Благородных Объекта оторвались от земли и зависли в воздухе на уровне глаз Вольдеморта, каждый над своим лучом звезды, соединённый с остальными голубоватыми энергетическими нитями. Следующая молния ударила в Зеркало, однако оно не раскололось, как того ожидал Драко, а засияло жутким, выжигающим глаза серебристым светом. На поверхности, выныривая из неведомых глубин, как тела утопленников — из воды, начали появляться письмена.

Вольдеморт смолк. Схватив Зеркало, он дёрнул его к себе, открыл рот и прокричал слово, которого Драко расслышать не смог.

Воцарилась абсолютная тишина. Даже ветер стих. Осталось лишь эхо Слова — оно затаилось где-то в подсознании Джинни, трепыхаясь пойманным в паучьи сети мотыльком.

Зеркало треснуло.

Вольдеморт хрипло закричал, обратив взгляд к небесам, и они окрасились багрянцем. И вдруг их разверз крик — жуткий рёв, нечеловеческий, да и вовсе неземной, как если бы само небо зашлось от ярости.

Драко услышал, как ахнул Гарри.

— Зажмурься!! Зажмурься, Малфой!

Драко закрыл глаза, и мир вокруг взорвался.

* * *

— Глаза! Закройте глаза! — кричала Гермиона, и Джинни послушалась, на всякий случай загородив лицо ещё и руками. Земля под ногами тряслась и дрожала, потом ужасающе запахло чем-то горелым, разом стало горячо, будто пламя прожгло одежду и теперь лизало тело, опаляло невероятным жаром лёгкие, заставляя задыхаться и кричать от боли.

Она была не единственной, кто орал, — остальные последовали её примеру, и она слышала заглушающие завывание ветра и громовые раскаты вопли и визг: ревел, будто буйнопомешанный, Вольдеморт, и… неужели Том тоже кричал? Джинни едва не открыла глаза, но внезапно запястий кто-то коснулся, и в тот же миг кандалы, удерживающие её у стены, ослабели и свалились. Джинни качнулась вперёд, едва не упав, но оказалась подхвачена сильными руками.

— Теперь можешь смотреть, — разрешила Гермиона.

Глаза Джинни немедленно распахнулись — она увидела стоящую перед ней Гермиону, всю в саже и копоти. За её спиной Гарри освобождал Драко, придерживая слизеринца за плечи. Юноши уставились на середину комнаты, где в центре ещё пламенеющей пентаграммы крутился визжащий Вольдеморт. Вот он потянулся, чтобы схватить Тома, удивлённо отшатнувшегося прочь, вот рука яростно вцепилась в край платформы, накренив её, и Рон кулем перевалился через край, рухнув на Тома и сбив его с ног. Тёмный Лорд продолжал верещать — тонко и безумно, будто полицейская сирена.

— Господи боже мой… — прошептала Джинни. — Что такое творится-то? Я думала, церемония должна сделать Вольдеморта всемогущим…

— Именно, — мрачно согласилась Гермиона. — Если бы все прошло как надо.

Она жестом подозвала Гарри и Драко.

Теперь от пентаграммы валил чёрный дым, почти растворяя запертые в ней фигуры, но Джинни всё ещё различала вопящего и дёргающегося Тёмного Лорда, вновь и вновь вздымающего к небу левую руку. У дальней стены, разинув рот в полном ошеломлении, таращил глаза Люциус, не выказывающий меж тем ни малейшего желания помочь своему господину. Ни Тома, ни собственного брата Джинни больше разглядеть не могла.

— Ты-таки сделала это, — весь в разводах копоти, Драко задыхался рядом с Гермионой, глядя на девушку полуобвиняюще-полупотрясённо. — Но — чёрт тебя побери — что же ты конкретно сделала?!

— Двойная трансфигурация, — спокойно пояснила Гермиона. — На деле довольно просто, но сейчас не до объяснений, нам нужно вытаскивать Рона. Гарри, твои ножны?.. — она протянула руку.

Не сводя с подруги полных любви и лёгкого ужаса глаз, Гарри обнажил меч Гриффиндора и подал ножны.

— Поверить не могу, что всё получилось.

— Конечно, получилось, — Гермиона заткнула ножны за пояс. И ахнула. Джинни проследила за её пристальным взглядом: в дыму пентаграммы возник человек.

…Рон, — осознала она.

Вот только Рон не шёл: будто подвешенный на невидимой паутине, он плыл вперёд, несомый некой силой. Голова свесилась на грудь, а руки с глубокими ранами на запястьях болтались по бокам.

— Рон… — прошептала Джинни, срываясь навстречу брату, однако её остановила железная хватка Драко.

— Жди, — скомандовал он. — Его нам принесут.

Так и случилось: Рон рухнул к ногам друзей марионеткой с перерезанными нитями. Воздух за ним замерцал, и из-под соскользнувшей с плеч мантии-невидимки появилась Рисенн, чьё белое платье было до талии перемазано кровью. В крови же были и её обнажённые руки.

— Вам бы лучше поторопиться, — во взгляде дьяволицы читалась почти тревога. — Он долго не протянет.

Джинни проглотила рыдание и, едва хватка Драко на руке ослабла, опустилась подле брата. Рон был ужасающе бледен, залит кровью — даже рыжие волосы спеклись и стояли торчком. Она легко коснулась его холодной щеки.

— Гермиона… Можно что-нибудь…?

Однако Гермиона сделала нечто очень странное: она расстегнула одну из своих удерживающих волосы заколок — ярких, сверкающих — подарок Блэз, взглянула на неё и прошептала:

— Resolvo veneficus. Veritas.

Поблескивающая на ладони безделушка затрепетала и на глазах потрясённой Джинни дёрнулась вверх, меняясь в размерах. Крошечные камушки замерцали крупными изумрудами на ручке огромной серебряной чаши, поверхность которой покрывал рисунок в виде волн и чешуи, а сама она мерцала, будто была наполнена жидкостью.

Чаша.

— Так вот что ты сотворила… — с восторженным изумлением выдохнул Драко. — Та фляжка вовсе не являлась Чашей — это была трансфигурированная под неё фальшивка! А Вольдеморт не додумался проверить, посчитав, что ты едва ли стала бы прятать нечто, не являющееся на деле настоящей Чашей! Гермиона, ты гений, ты…

— Потом, Малфой, — перебила Гермиона и поднесла край Чаши к губам Рона.

Ему в рот полилась вода, стекая по подбородку.

— Ну же, Рон… — прошептала Гермиона. — Ну же, давай…

Он поперхнулся. Закашлялся, плюясь, и в тот же миг румянец проступил на щеках. Раны на запястьях исчезли, затянувшись сами собой. Глаза открылись — синие, ясные. Он заморгал, с недоумением обозревая своё окружение:

— Это… Всем привет.

Гермиона разрыдалась.

— Боже мой… — пробормотал Рон.

— Рон! — Джинни кинулась к нему, сдавив в объятиях.

Он обнял её в ответ и неуклюже похлопал по спине:

— Ну… это…

— Я думала, ты… — шмыгала носом Джинни.

— Да я и сам так думал, — Рон сел и огляделся: клубился дым, грозилось небо, завывал и метался запертый в пентаграмме Вольдеморт. — А это ещё что за чертовщина?

— Церемония провалилась, — коротко пояснила Гермиона. — Один из Объектов, которые пытался использовать Вольдеморт, оказался вовсе не Благородным, так что всё пошло наперекосяк. И теперь он в пентаграмме как в капкане.

— Отлично! — кивнул Рон и встревоженно уточнил: — Ведь это хорошо, правда?

— Пока да, — согласилась Рисенн. — Должна заметить: ещё минут десять, и эффект ослабнет. Тогда он освободится. И здорово рассердится. Так что советую вам убегать немедленно.

— Я не побегу, — мотнул головой Гарри, взглянул на Рона — и взгляды гриффиндорцев встретились. Гарри увидел в глазах друга печаль, и упрямство, и сожаление, и неловкость.

— Гарри… Если бы я…

— Давай, — Гарри подал ему руку. — Если ты… В общем, твоя помощь нам бы пригодилась.

Секунда колебания — и Рон принял протянутую руку, позволив Гарри помочь ему подняться. Юноши стояли и смотрели друг на друга, неуверенные, имеют ли право на дурацкие ухмылки. Драко отвёл от гриффиндорцев глаза — и окаменел:

— Мать твою, — выразительно произнёс он. — Гляньте-ка, не все у нас застряли в пентаграмме.

Из заволокшего комнату дымного тумана выбирался ещё один человек. Полосатый от сажи и гари, в окровавленной, превратившейся в грязное рубище изящной мантии, с припорошенными золой белокурыми волосами… — вот и рассеялись его чары, — поняла Джинни.

— Том… — прошептала она. — Но я считала…

— Это было не его заклятье, — пояснила Гермиона, — так что он не заперт в пентаграмме, как Вольдеморт.

Она нетерпеливо оглянулась на Гарри:

— И что делать будем?..

Том проплёлся ещё несколько футов, проморгался, и его взгляд немедленно метнулся к Джинни. Едва их глаза встретились, девушка попятилась к Драко. Том резко поднял вверх левую руку, что-то зарычал, однако ничего не случилось, и тогда с перекошенным от ярости лицом, осклабясь, он пулей кинулся из Зала.

Джинни мигом оказалась на ногах:

— Нет! Мы не можем ему позволить…

— Стой! — вцепившийся в её руку Гарри повернулся к Драко: — Малфой, ты знаешь это местечко лучше остальных. Может, ты…

— Я за ним, — кивнул слизеринец и бросился за Томом. Огромные двустворчатые двери так и не закрылись за его спиной.

Гарри выпустил руку Джинни.

— Если Том свободен, значит, Люциус… — начал он, обращаясь к Рону, но договорить не успел: почувствовав свободу, Джинни сорвалась с места, помчавшись следом за Драко.

* * *

Произнеся слово, о существовании которого в лексиконе друга Гермиона даже не подозревала, Гарри метнулся следом, однако Гермионе-таки удалось в последний момент ухватить его за рукав:

— Не надо. Драко всё равно не позволит ей пойти с ним.

— Надеюсь, что так… — покосился на Рона Гарри.

— Там она будет в большей безопасности, согласись? — сухо буркнул Рон, разворачиваясь к пентаграмме, все ещё дышащей огнём и сажей. — Хотя, может, мне стоило…

— Я схожу за ней, — вызвалась Рисенн, легко, будто дымок, поднимаясь на ноги. — И уберегу от опасности, — дьяволица исчезла в дверях вихрем чёрных волос.

Полный сомнений взгляд Гарри вернулся к Гермионе.

— Она как-то уж слишком услужлива…

— Да, — невозмутимо согласилась девушка, взмахом палочки ретрансфигурируя Чашу обратно в заколку.

— Меня терзают смутные сомненья, что без тебя тут не обошлось.

— Как знать, как знать… — согласилась Гермиона, цепляя заколку на волосы.

— То есть поделиться со мной ты не собираешься, я правильно понял?

— Поверить не могу: неужели только я храню секреты, связанные с Рисенн? — Гермиона принялась отряхивать свою паддлмерскую майку.

Гарри, открывший от неожиданности рот, выглядел настолько прибито, что она даже его пожалела. Но он сам виноват: сомкнул, можно сказать, губы с этим суккубом спустя всего лишь несколько дней после их разрыва. И ничего ей не сказал.

Вот и жалей его после этого.

С другой стороны — она целовалась с Драко, не рассказав об этом Гарри… Хотя ей и возможности-то поговорить с ним не выпало: разве что тогда, когда Драко оставил их с Гарри наедине в спальне… Может, действительно следовало бы… Бож-же…

— Гарри, — начала она, — слушай, я должна тебе признаться, что мы с Драко…

Рон перебил её сдавленным рычанием.

— Вольдеморт… — невнятно пробормотал он, тыча пальцем. — Он почти выбрался из пентаграммы. Слушайте, может, нам стоит…

Гарри уже выхватил гриффиндорский меч.

— Я туда.

— Ни за что! — быстро запротестовала Гермиона. — Гарри, ты не можешь…

— Я должен, — он поднял на подругу упрямые зелёные глаза. — И тебе это известно.

— А если просто некий символический жест, Гарри…

— Нет. Ты же слышала Рисенн: пентаграмма долго не протянет. И что потом? Удерём? Пусть он не овладел божественной силой, он всё равно достаточно могуч. Пока же он связан, ошеломлён, ослеплён — следовательно, у меня есть шанс. У нас есть шанс.

— Значит, позволяешь нам пойти с тобой, — Рон быстро встал подле Гарри.

— Ничего подобного, — мрачно отрезал тот. — Лучше б вы ждали меня тут.

— Ни за что, — встряла Гермиона.

— И никогда, — поддержал её Рон, не сводя с пентаграммы полных ненависти глаз. — Он пытался меня убить, высосав всю кровь… Это не считая похищения и пыток. Нет уж. У меня тоже есть к нему счёт, Гарри.

Гарри кивнул.

— У тебя хоть палочка-то имеется?

— Не-а, они всё у меня отобрали.

— Протяни-ка руки… — когда Рон это сделал, Гарри перестегнул ему свои порядком потёртые кожаные манжеты. — Они помогут.

Рон растерянно захлопал глазами, не сводя взгляда со своих рук.

— Очень элегантно…

— Трепещите, белки, — Гарри развернулся к Гермионе до того, как она успела спросить его, что он имел в виду. — Гермиона?

— У меня есть палочка, — упрямо запротестовала девушка, однако в тот же миг его руки обхватили её, стиснули. Их тела разделил меч Гриффиндора.

— Я люблю тебя, — он больно поцеловал её в губы, отступил, и меч, зацепившись, разорвал край её футболки — Гермиона ахнула, улыбнулась сквозь залившие лицо слёзы…

— Береги себя, Гарри… — она всегда признавалась ему в любви именно так.

Он кивнул и повернулся к Рону, продолжавшему демонстративно изучать свои кожаные браслеты:

— Ну, мы готовы?

Она мгновенно вспомнила, как зимней морозной ночью в Хогсмиде они втроём, преклонив в снегу колена, поклялись не разлучаться до самого конца. И вот — конец уже близок, а она совершенно к нему не готова…

— Готовы! — солгала она.

Рон кивнул. Гарри пошёл к пентаграмме, друзья двинулись следом — как делали все семь прошедших лет.

…Боже, храни Гарри… — подумала Гермиона, глядя на шагнувшего в магический знак юношу. Рон нервно улыбнулся, и она попыталась сделать то же самое… В этот момент её что-то ударило, отшвырнуло в сторону.

— Ах ты, сучка…

И она встретилась взглядом с холодными серыми глазами обладателя этого ледяного голоса.

Люциус Малфой.

* * *

— Драко, подожди!

Уже миновавший полкоридора, он обернулся с громким проклятьем.

— Куда тебя понесло?! Ты что — не слышала, что сказал Гарри?!

Джинни остановилась, протянув руки:

— Так нечестно! Это я должна была пойти за ним.

— Или не ты, — горькая улыбка исказила губы Драко. — Помнится, ты никогда не могла отказать этому парню.

— Неважно! Но ты не должен рисковать собой! Это обязана быть я! Я привела его в мир, я во всём виновата!

— Знаешь, я ему напомню это перед тем, как прикончу.

Её губы дрогнули от удивления:

— Прикончишь?.. Но ты не можешь его убить…

— Да ну? И почему нет?

Она на миг замешкалась.

Сказать правду было так просто:

…Потому что если умрёт он, я тоже могу умереть.

Будь это единственная причина, по которой она противилась смерти Тома, она бы без колебаний произнесла эти слова.

Однако всё обстояло не так-то просто.

А потому она промолчала.

— Я так и думал, — подытожил Драко, развернулся и двинулся дальше.

Джинни безмолвно сползла по стене, глядя ему вслед.

* * *

Перекосившись от ярости, Люциус застыл над Гермионой. Как и у Тома, его изящная серая мантия сверху донизу была вымазана в копоти, а руки разбиты в кровь.

— Так это твоих рук дело, — прорычал он, недрогнувшей рукой нацеливаясь палочкой ей в лицо. — Паршивая грязнокровка…

…Чаша защитит меня, — подумала Гермиона, однако вопреки всему её сердце отчаянно забилось при виде холодной злобы, льющейся из его глаз.

С ней едва ли кто-либо и когда-либо говорил, задыхаясь от столь лютой ненависти, даже — давным-давно — Снейп. Хотя вот Драко общался с ней именно так, и, не случись всей этой истории с Гарри, возможно, Драко бы вырос в такого же монстра, каким являлся его отец, — с разумом, холодным как зима, и глазами, серыми и колючими, будто сосульки.

— Всё кончено, — сказала она, — вы больше ничего мне не сможете сделать.

— Гермиона, — сквозь дым позвал Рон, — Гермиона, ты… — он осёкся, когда его глазам предстала эта картина. Гермиона буквально видела, в каком направлении помчались его мысли: на руке Рона были ножи… но что от них толку, если у Люциуса палочка? А Гарри был уже внутри пентаграммы и, вероятно, в этот самый момент сошёлся в битве с Вольдемортом…

— Рон! — завопила она, жестом приказывая ему не соваться, и добавила по-идиотски: — Всё в порядке, он ничего не сможет мне сделать…

Люциус визгливо рассмеялся и, схватив за руку, дёрнул, усадив на пол, — прежде чем она успела вырваться, он уже сдирал заколку; через миг та — вместе с изрядным клоком волос — уже была зажата в его руке.

Гермиона вскрикнула, потянулась к ней, но Малфой с силой пихнул девушку обратно на пол — задыхаться от боли и потрясения.

— Я должен был догадаться… По одной только твоей мерзкой физиономии, грязнокровка, когда мы тебя сюда волокли! А я-то решил, будто мне померещилось торжество, мелькнувшее в твоих глазах! А ты не дура, — констатировал он, вертя заколку в пальцах. — Похоже… да, в тебе есть толика коварства, некая злобность, как у крысы или ласки. Я что-то об этом уже слышал: дескать, смешение крови приводит к всплеску примитивной сообразительности. Подсунуть фальшивку Вольдеморту — согласись, трюк-то из дешёвеньких… Но ведь почти получилось, верно?

Он ткнул кончик своей палочки ей под подбородок, заставив поднять лицо.

Худшим в лицезрении Люциуса Малфоя было то, что её не оставляла мысль, будто перед ней нечто вроде эхо Драко: то же точёное лицо, те же черты, тот же тягучий и острый, как алмаз, голос.

— Убирайся от неё, — однако Рон не приближался, боясь любым жестом спровоцировать Люциуса.

Тот рассмеялся резким, издевательским смешком, и в горло Гермионы вжалась палочка, заставив её хрипеть и давиться.

— Avada…

— Нет!!! — Рон вскинул руку, и из браслета на запястье выметнулся нож, во мгновение ока уже пересёкший комнату и вонзившийся в руку Люциуса чуть выше локтя. Малфой, замычав от боли, пал на колени, выронил палочку, а Гермиона, едва переведя дух, тут же сцапала её и махнула в его сторону:

— Stupefy, — прокашляла она.

С конца палочки вырвался сноп света, глаза Люциуса закатились, и он рухнул на мраморный пол, заливая его кровью из раны.

Гермиона потрясённо повернулась к Рону:

— С ума сойти. Где ты так научился метать ножи?

Рон перевёл взгляд на свои руки и робко пожал плечами:

— Ну, типа… где-то научился.

* * *

Горький дым. Горечь во рту, горечь в глазах. Ноги жгло даже сквозь ботинки, и Гарри знал: стоит ему упасть — он сгорит заживо. Пот струился по спине, волосы налипли на лоб, меч Гриффиндора бил по ноге и до боли оттягивал руку. Рукоятка уже стала скользкой от пота.