Архимандрита Иоанна Крестьянкина).

И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвен­ником души убиенных за слово Божие и за свиде­тельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святыи и Ис­тинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?...и сказано им, чтобы они успокоились еще на ма­лое время, пока и сотрудники их и братья их, которые бу­дут убиты, как и они, дополнят число (Откр. 6:9-10, 11).

Други наши, сегодня праздник молитвенной памяти святых, начало которому было положено тогда, когда они, эти люди, еще жили и только стояли на пороге предлежа­щего им подвига. И они сами, не ведая того о себе, но про­рочески предвидя будущее России, на всероссийском Собо­ре Русской Православной Церкви в 1917-1918 годах объя­вили: “Установить по всей России ежегодное поминовение молитвенное в день 25-го января или в следующий за сим воскресный день (...) всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников.”

Они не знали о себе, но Дух Святой, в Церкви почива­ющий и Церковь ведущий, их устами изрек явно будущее народа Божия на Руси на длительный период ее ис­тории и назвал его “годиной лютой.”

И на этом Всероссийском Соборе, восстановившем на Руси Патриаршество, еще воочию была видна древняя церковная слава России. Но там же ей, этой славе, уже противопоставилось надвигающе­еся будущее — непримиримая, враждебная сила, ненавидевшая христианство и Крест и обещавшая русской Цер­кви подвиг мученичества и исповедничества, доселе ред­ко являвшийся в ней.

Непрекращающиеся гонения, в которых рождалась Вселенская Церковь, казалось, обошли Россию. Русь при­няла христианство готовым, выстраданным другими, из рук своего правителя — Великого равноапостольного кня­зя Владимира - и вросла в него весьма малыми жертва­ми. Но могла ли Русская Церковь миновать общий всем христианам путь, начертанный Христом? “... возложат на вас руки и будут гнать вас, предавая... в темницы, и поведут пред... правителей за имя Мое...” (Лк. 21:12). Это Божие определение о Церкви открылось со всей оче­видностью еще с апостольских времен. А для России час испытания ее веры, час подвига за Христа пришел в XX веке, ибо не без России Вселенская Церковь долж­на была достигнуть полноты духовного возраста и совершенства. Почти через тысячелетие после принятия хри­стианства с небывалой силой на Русскую Православную Церковь обрушилось гонение, движимое активным богоборчеством, целью которого было стереть Церковь с лица земли и изгладить само воспоминание о Боге в серд­цах россиян. И цель оправдывала средства. В относи­тельно короткий период — за семьдесят лет — земная Русская Церковь пополнила Небесное Отечество множе­ством русских святых мучеников и исповедников.

Только через семьдесят пять лет постановление, про­звучавшее на Соборе 1917 года, ожило и стало деянием. И в этот день мы совершаем молитвенное поминовение тех, кто пострадал за веру и правду: был расстрелян, за­мучен, убит, умер от болезней и холода в лагерях — при­нял мученическую кончину за веру Христову.

Первый период кровопролитных массовых гонений на Церковь Христову начался после декрета об изъятии цер­ковных ценностей и опубликования в печати списка “врагов народа,” первым в котором был Патриарх Тихон, а вслед за ним епископы, священники — вся лучшая часть российского духовенства. На конец 1922 года было рас­стреляно по суду 2691 человек из белого духовенства, 1962 монаха, 1447 монахинь и послушниц. Это перечень лишь тех, чьи “судебные” дела сохранились, а сколько их, безвестных, убиенных без суда и следствия, предста­ло пред Богом в убеленных страданием победных ризах.

Первый, кто стал во главе новомучеников Российских, — это Патриарх и отец — Святейший Тихон. Это он своим первосвятительским благословением указал чадам Церк­ви Российской единственно верный путь в “новой” жиз­ни: “А если нужно будет и пострадать за дело Христово, зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою... Если нужна искупительная жертва, нужна смерть невинных овец стада Христова, — благословляю верных рабов Господа Иисуса Христа на муки и смерть за Него,” — звучит голос отца. Таков путь Христа, таков путь Его Святой Церкви. Таков путь каж­дого, кто стал христианином. И Церковь Божия, и под­вижник Христов свободно идут на крест и взойдут на него. В свободе — и сила подвига, и его ценность.

Принимая патриарший посох в 1918 году, митрополит Тихон знал предлежащий ему путь и не отрекся от крест­ного подвига. “Ваша весть об избрании меня в Патриар­хи является для меня тем свитком, на котором было написано: “Плач, и стон, и горе...” Отныне на меня воз­лагается попечение о всех церквах Российских и пред­стоит умирание за них, во вся дни,” — сказал Владыка Тихон в день своего избрания. И его умирание началось с первых дней.

Против христианства, вооруженного лишь крестом и молитвой, ополчились власть и вся сила зла в безумном порыве уничтожить, растоптать в нем Христа. И Россия во главе со своим Патриархом вступила на свою Голгофу.

Патриарх Тихон в сонме мучеников Российских, ка­залось, был лишен радости мученического венца, но по силе страданий он стал первым. Его бескровное мучени­чество было непрестанным в течение долгих семи лет. Ежедневно, ежечасно, до последнего дня жизни, до смер­ти. Для пользы Церкви он принял подвиг менее видный, более будничный, подвигом и не кажущийся. Он боролся с врагом, его насилием, издевательством и коварством за свободу Церкви. И Церковь, сохраненная его подвигом, взывает ныне: “Святителю отче Тихоне, моли Бога о нас.”

С Всероссийского Собора, не дождавшись его оконча­ния, только получив благословение Богом дарованного Патриарха, уехал на страдание и смерть митрополит Ки­евский и Галицкий Владимир (Богоявленский). Священномученик митрополит Владимир шестьдесят лет шел по жизни за Богом.

Его жизнь была исполнена трудов и страданий. Ими учился он всегда и во всем исполнять волю Божию. В Цер­кви он прошел послушание от семинариста до митрополита. В трагической смерти своей жены и единственного ребенка тогда еще молодой священник, он усмотрел Про­мысел Божий.

И путь монашеского послушания стал единственным для него до конца дней. Владыка всегда был с народом Божиим как истинный пастырь во всех его бедах. Особенно это поразительно проявилось во время холерной эпидемии и неурожая в Самарской губернии. С крестом и молитвой он появлялся в холерных бараках, совершал молебствия на площадях — бесстрашный воин Христов и пастырь добрый. Он учил, вразумлял, лечил, кормил, со­гревал. И любовь народная была ему наградой.

Истинное смирение вознесло святителя Владимира на такую высоту, какая только была возможна на положе­нии иерарха. Он с застенчивостью и удивлением говорил о себе, что стал как бы Всероссийским митрополитом, пос­ледовательно занимая все основные митрополичьи ка­федры России — Москвы, Cанкт-Петербурга и Киева.

Нельзя умолчать об одной весьма важной детали. В 1915 году Владыку перевели на Киевскую кафедру, и он, словно предвидя предлежащее ему, был удручен. Но на вопрос близкого ему человека: “Не лучше ли теперь уйти ему на покой?” — митрополит Владимир ответил спокой­но: “Да, судя по человеческим соображениям, я с вами согласен. А по Божиему как? Угодно ли испытывать и предупреждать волю Божию?” Вот она — общая черта в жизни всех святых людей — “А по Божиему как?”

По Божиему митрополиту Владимиру, митрополиту Вениамину, архимандриту Сергию, мирянам Юрию и Иоанну, Великой княгине Елисавете и инокине Варваре надлежало отвергнуться себя, отвергнуться человечес­кого и взять Божие — крест свой и следовать за Христом. И они, движимые духом любви ко Христу, пошли на под­виг. Они ощущали присутствие Святого Духа, когда ра­дость становится вечной.

Отстаивая единство Украинской Церкви со Всероссий­ской Православной Церковью, владыка Владимир неза­долго до своей гибели сказал: “Я никого и ничего не бо­юсь. Я на всякое время готов отдать свою жизнь за Цер­ковь Христову, за веру Православную, чтобы не дать вра­гам ее посмеяться над нею. Я до конца буду страдать, что­бы сохранилось Православие в России там, где оно начи­налось.” Как перекликаются эти слова его со словами Патриарха Тихона: “Пусть погибнет имя мое в истории, только бы Церкви была польза.”

И там, где крестилась Русь во Христа, где руками апо­стола Андрея Первозванного было воздвигнуто знамение победы — Крест Христов — в Киеве над Днепром был воз­несен на крест преемник апостольского служения священномученик митрополит Владимир, и с этого же мес­та началось крещение Русской Церкви огнем и кровью. Без суда, без объявления вины, как на разбойника, вышли взять митрополита неведомые, не знаемые никем, новые хозяева жизни со штыками и огнем. Издевались над ним, вывели за ворота Киево-Печерской Лавры. А он, воздев руки свои к небу, молился. Потом, благословляя крестообразно обеими руками своих убийц, сказал: “Гос­подь вас благословляет и прощает.” Мученик сам благо­словил смерть свою и вымолил убийцам прощение. “Гос­подь вас прощает!” А распоясавшийся мир зла, не выно­ся укоризн правды и света, смертельными пулевыми и штыковыми ранами завершил суд над правдой.

Это было первое кровавое злодеяние, и “судя по-чело­вечески, ужасною кажется эта кончина, но нет ничего напрасного в путях Промысла Божия, и мы глубоко ве­рим... что эта мученическая кончина владыки Влади­мира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть нося­щего, но и жертвою благовонною во очищение грехов великой матушки России,” — сказал святой Патриарх Тихон о священномученике митрополите Владимире и о всех будущих священномучениках и мучениках зем­ли Российской, которым должно было явиться вослед за этой первой жертвой.

Через четыре года вслед за митрополитом Владими­ром мученичеством завершил свой жизненный путь свя­титель Cанкт-Петербургской епархии — митрополит Вениамин (Казанский). Он помышлял о мученичестве еще в дет­стве. И это было так глубоко и сердечно, что Господь ис­полнил желание того, кто возлюбил Его и всей жизнью своей Господу отдал свое сердце. “В детстве и отрочестве я зачитывался житиями святых, — писал о себе владыка Ве­ниамин, — восхищался их героизмом... жалея, что време­на не те и не придется пережить то, что они переживали.”

Небывалая разруха и голод охватили страну в 1921 году. С ними начались и гонения на Церковь, которые проводились якобы с целью изъятия церковных ценно­стей. Владыка Вениамин, являя пример высокой хрис­тианской любви, благословил передачу ценностей, не имеющих богослужебного употребления, на нужды бед­ствующих. “Мы все отдадим сами,” — говорил он. Но изъя­тие было не основной целью власть предержащих. Им нужно было устроить показательный судебный процесс над духовенством, обвинив его в заговоре.

Взятый в заточение по этому сфабрикованному делу, владыка митрополит особенно страдал за тех, кто был судим вместе с ним. Страдал от клеветы беззаконных су­дей и от лукавства лжебратьев — новоявленных “иуд” — обновленцев, предающих истину — Церковь.

Напрасно любящая владыку паства ходатайствовала за него, напрасны были и его духовная мудрость, и ра­зум, изобличавшие всякие клеветы на подсудимых. При­говор — “повинен смерти” — ничто не могло изменить. И, ожидая исполнения своей участи, митрополит Вениамин оставляет своим ученикам и сопастырям заповедь — бессмертные слова возвышенной силы. “Тяжело стра­дать, но по мере наших страданий избыточествует и уте­шение от Бога. Трудно переступить этот рубикон, грани­цу, всецело предаться воле Божией. Когда это совершит­ся, тогда человек избыточествует утешением, не чувству­ет самых тяжких страданий.” “Страдания достигли сво­его апогея, но увеличилось и утешение, — пишет он. — Я радостен и покоен... Христос — наша жизнь, свет и по­кой. С Ним всегда и везде хорошо. За судьбу Церкви Бо­жией я не боюсь. Веры надо больше, больше ее надо иметь нам, пастырям. Забыть свою самонадеянность, ум, уче­ность и дать место благодати Божией.”

На суде в своем последнем слове владыка Вениамин сказал: “Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приго­воре — жизнь или смерть, но, что бы вы в нем ни провоз­гласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу: “Сла­ва Тебе, Господи Боже, за все.”

Незадолго до исполнения приговора близкие получи­ли митрополичий клобук владыки Вениамина, и на до­нышке его с внутренней стороны было написано: “Я воз­вращаю мой белый клобук незапятнанным.” По достовер­ным сведениям владыка митрополит шел на смерть спо­койно, тихо шепча молитву и крестясь.

Участь владыки разделили и миряне, активные участ­ники в церковной жизни: мученики Юрий и Иоанн, а так­же священномученик архимандрит Сергий. Архиманд­рит Сергий, обращаясь к суду, в последнем слове сказал, что монах очень тонкой нитью связан с жизнью. Его удел — богомыслие и молитва, и разрыв этой нити для монаха не страшен. “Делайте свое дело. Я жалею вас и молюсь о вас...” Последними словами его перед смертью были сло­ва молитвы: “Прости им, Боже, не ведают бо, что творят.”

“Господи, прости им, не знают, что делают!” — была и последняя молитва Великой княгини Елисаветы перед тем, как черная бездна заброшенной шахты поглотила ее.

Она шла к этой зияющей бездне сознательно, катего­рически отказавшись выехать из России, когда начались беззакония. Она шла за Христом, и ее душевным очам оттуда, из бездны, бил свет Воскресения. Что привело ее, аристократку, чужестранку в далекий уральский город Алапаевск, ставший для нее Голгофой? Что отдало в руки неведомых, демонической злобой одержимых людей? Жизненные пути их никогда не могли ранее соприкос­нуться. Она видела этих людей первый и последний раз в жизни. Она встретилась с ними только для того, чтобы они исполнили над ней приговор неведомо где состояв­шегося суда. Но это по человеческому суждению. А как по-Божьи? А пo-Божьи это был суд человеческий — “за Бога” или “против Бога.”

И Великая княгиня Елисавета, бывшая протестантка, принявшая Православие на своей новой Родине, в Рос­сии, и возлюбившая Православную Церковь и Россию “даже до смерти,” ответила злу. Какой бы приговор не вынесло ей разнузданное, обезумевшее зло, она примет его как приговор свыше, как ниспосланную ей возмож­ность делом подтвердить то, что составляло смысл и со­держание ее жизни.

Любовь к Богу и любовь к людям была истинно смыс­лом ее жизни, и она привела Великую княгиню на крест. И ее крест вырос и преложился в Крест Христов и стал ее наслаждением.

Великая княгиня потеряла супруга, погибшего от зло­намеренной руки террориста. Своими руками она соби­рает то, что осталось от любимого ею человека, и, неся в сердце боль страшной утраты, идет в темницу к преступ­нику с Евангелием, чтобы простить его и привести ко Христу с раскаянием.

Вся дальнейшая ее жизнь в России стала делом мило­сердия в служении Богу и людям. Великая княгиня со­брала сестричество, устроив Марфо-Мариинскую обитель и служа по примеру двух евангельских сестер всем обез­доленным и скорбящим. Она вложила в это дело все свои средства, отдала все без остатка, и сама отдалась вся до конца. Ее любовь к людям возвращалась к ней ответной любовью людей.

Инокиня Варвара, бывшая при Великой княгине-ма­тушке во дни ее трудов, не пожелала оставить ее и в последнем подвиге — умирания. И она восхитила мучениче­ский венец своим самоотречением и самоотдачей.

В тяжелые мятежные дни 17-го года, когда рушились устои былой России, когда готовились в лице Государя убить русскую государственность, когда все святое подвер­галось поруганию, а святыни Кремля — обстрелу, Вели­кая княгиня Елисавета писала, что именно в этот траги­ческий момент она почувствовала, до какой степени “Пра­вославная Церковь является настоящей Церковью Господ­ней. Я испытала такую глубокую жалость к России и к ее детям, — пишет она, — которые в настоящее время не зна­ют, что творят. Разве это не больной ребенок... Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему... Святая Россия не может погибнуть. Но Великой России, увы, больше нет. Полностью разрушена Вели­кая Россия, бесстрашная и безукоризненная.”

И из разрухи и пепелища России, из болей целого наро­да, из бесчисленных ее смертей звучит глас святой жерт­вы, утверждающий жизнь: “Святая Россия” и Православ­ная Церковь, которую “врата ада не одолеют,”— существу­ет, и существует более, чем когда бы то ни было.” Эти сло­ва были написаны ею в преддверии могилы.

“Я... уверена, — продолжает Великая княгиня, — что Господь, Который наказывает, есть тот же Господь, Ко­торый и любит.” Вот мера ее духовного возраста, вот мера ее истощания. Она уже сама добровольно стала жертвой, и Господь принял ее жертву за Россию, которую она так любила. И ни единой бы власти не имели над ней эти, не­весть откуда появившиеся на ее жизненном пути люди-палачи, если бы не было дано им свыше. Всех, кто был с Великой княгиней Елисаветой, побросали в шахту жи­выми, кроме одного, оказавшего сопротивление. Они умерли не сразу. Еще долго слышали местные жители Херувимскую песнь, пробивающуюся из-под земли. А Ве­ликая княгиня и там, в этой их братской могиле, продол­жала делать дело Божие — голова одного из тех, кто был с ней, перевязана была ее апостольником.

Когда через три месяца после смерти мучеников нашли место их упокоения, то увидели, что Великая княгиня лежала на бревенчатом выступе на глубине пятнадцати метров, с образом Спасителя на груди, который был бла­гословлен ей в день присоединения ее к Православию. Праведники во веки живут!

И русские новомученики — это те, ожидаемые Вселен­ской Церковью жертвы, кои дополнили число убиенных за Слово Божие. И кто знает, сколько еще продлится то “малое” апокалиптическое время, в кое дозревает земная Церковь до Суда Божия, который отметит живущим на земле за кровь праведников?

“Новые страстотерпцы Российстии, исповеднически поприще земное претекшии, страданьми дерзновение приимшии, молитеся Христу, вас укрепившему, да и мы, егда найдет на ны испытания час, мужества дар Божий восприимем. Образ бо есте лобызающим подвиг ваш, яко ни скорбь, ни теснота, ни смерть от любве Божия разлучити вас не возмогоша.”

А мы, взирая на сияние славы сих Российских муче­ников с надеждой на возрождение нашей Церкви, нашей Родины — многострадальной России, — из глубины своих верующих сердец взываем ныне: “Святии новомученики и исповедники Российстии, молите Бога о нас!” Аминь.

31 января (13 февраля) 1994 года