Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Партии в Вестминстерской Ассамблее





 

Мы обратили внимание на то, что первым заданием, данным ассамблее после подписания «Торжественной лиги и завета» и прибытия шотландских уполномоченных, было решение очень спорного вопроса о церковном управлении. Несомненно, это было самым трудным делом, с которым столкнулась ассамблея, и на его обсуждение ушло больше времени, чем на решение любой другой проблемы, потому что в решении этого вопроса ассамблея разделилась на три партии. Более того, трудность достижения консенсуса увеличивалась из-за враждебного отношения Парламента к партии большинства.

Партию большинства в Вестминстерской Ассамблее составляли в основном пресвитериане. Большая часть пуританских служителей в ассамблее поддерживали церковное управление с помощью пресвитерии, хотя некоторые из них (Твис, Гатакер, Гог, Палмер, Темпл), как и епископ Ушер, предпочитали пресвитерианство, сохраняющее некоторую разновидность епископов.[268] Шотландские уполномоченные, хотя и были убежденными пресвитерианами, ради достижения мирного консенсуса надеялись стать связующим звеном для различий, которые возникли в спорах сторонников и противников епископов среди пресвитериан и «независимых».

«Независимые» были небольшой, но крепкой партией, которая «считала, что вся власть управления принадлежит каждому отдельному собранию; и фактически они признавали не церковное осуждение, а увещевание…».[269] Зная, что в открытом голосовании они победить не могут, «независимые» «приняли обструкционную политику и решили не только получить уступки, которые они могли выжать у большинства, но и отсрочить принятие их схемы пресвитерианского управления и по возможности провалить его введение».[270] Ведущими «независимыми» или «пятью инакомыслящими братьями» были д-р Томас Гудвин, Филип Най, Джеремиа Буррос, Вилльям Бридж и Сидрах Симпсон, плюс некоторые другие, такие как Картер, Карил, Филлипс и Стерри.

Желание «независимых» стать помехой, а еще лучше, упразднить пресвитерианское правление поддерживала третья, самая маленькая партия в ассамблее — эрастиане,

...получившие свое название от Эраста, врача из Гейдельберга, который в 1568 году писал о церковном управлении, особенно, об отречении. Его теория состоит в том, что пасторская должность является только убеждающей... Наказание за все нарушения... принадлежит... исключительно гражданской магистратуре. Данная теория склонялась к разрушению совершенно всей церковной и духовной сферы полномочий, лишению Церкви власти управления и полному превращению ее в простое «творение Государства».[271]

В Ассамблее эрастиан было немного, но они были исключительно талантливыми учеными и ораторами, к примеру, Лайтфут, Колеман, Селден и эксперты от мирян Уайтлок и св. Иоанн. Их влияние было несоизмеримо незначительному количеству, потому что их мнение поддерживало большинство из Палаты Общин, которое Байли описывает следующим образом: «Большая часть Палаты Общин, особенно юристы, которых было много, а другие были очень талантливыми людьми, либо частично, либо полностью были эрастианами, верящими, что ни одно церковное управление не является божественным правом, а есть всего лишь человеческое установление, зависящее от воли магистратов». (Здесь можно заметить, что эрастианская форма правления Ричарда Хукера оказала в Англии глубокое влияние на два поколения правления с момента своего оглашения до Английской Гражданской войны.) Байли в 1646 году также утверждал, что две трети Парламента составляли светские люди, любящие жизненные блага, которые не хотели бы иметь церковное наказание, если его можно избежать, эрастиане и юристы-сторонники эрастиан, вместе с небольшой, но влиятельной группой «независимых».[272] МакКормак говорит, что эрастианские юристы «ужасались при мысли об угрожающем правлении английского варианта Церкви».[273] Поэтому нам понятно, почему было очень уместным замечание Байли о том, что вопрос о «власти Парламента в церковных делах» являлся самым большим, требующим своего решения (2:205).[274] Теперь нужно обратиться к причинам и ответвлениям эрастианизма в Парламенте.

 

Ассамблея обсуждает церковное управление и конфликт с Парламентом

 

Мы не намерены сейчас рассматривать долгие и сложные детали споров в Вестминстерской Ассамблее по вопросу разного церковного управления. Это очень компетентно сделали в своих работах Митчелл, Гетерингтон и Каррутерс.[275] Вместо этого сосредоточим внимание на основных затронутых теологических и политических вопросах, которые являются зеркалом интеллектуального, духовного и гражданского настроения эпохи. Дискуссии в свою очередь способствовали началу более позднего мышления и практики, касающейся гражданской и религиозной свободы, а также отношений церкви-государства.

Мы видели, что Парламент наиболее интересовал вопрос, по которому разделялись три партии ассамблеи: правильная форма церковного управления. И именно решение этого вопроса Парламент поручил Ассамблее после прибытия шотландских уполномоченных. Ассамблея определила, что Писание действительно устанавливает особую форму церковного управления; и вопреки эрастианам, которые, следуя Ричарду Хукеру, это отрицали, ассамблея приступила к определению вида этого управления. Большинство согласились, что только Христос является главой Церкви. Это отражено в главах 8, 23 и 25 Вестминстерского Исповедания Веры и является первым из предположений относительно церковного управления, напечатанных в Шотландии.[276] Заявление о главенстве Христа над церковью, дошедшее до подробного обсуждения, имело широкий гражданский и церковный смысл, очень волнующий для эрастиан, которые заправляли в Парламенте. Детальная разработка этих подробностей с последующим разделением между большинством голосов в ассамблее и в Парламенте действительно не заставили себя ждать. Тем не менее, ассамблея из-за собственного внутреннего разделения в течение многих месяцев обсуждала эти вопросы, прежде чем подготовить для предоставления Парламенту полный отчет о рукоположении и форме церковного управления.

Ассамблея обсуждала церковные должности, чтобы решить, какие все еще имеют силу, а какие отошли в апостольское время.[277] Конечно, у пресвитериан наибольший интерес вызывало обсуждение природы старейшинства. (Слово «пресвитер» в переводе с греческого означает «старейшина» и является ключом к пресвитерианской системе представительского управления через старейшин.)[278] Выводы ассамблеи суммируются в принятом ими заявлении, которое стало причиной возникновения серьезных проблем с Парламентом: «Управление jure divino (т.е. которое утверждается в Писании божественным законом), это такое управление, которое осуществляется через проповедующих и правящих старейшин в пресвитериях и синодах в виде подчинения и обращения».[279] «Независимым» внутри ассамблеи и Парламента не нравилось такое утверждение, потому что они хотели, чтобы правление было возложено на местное собрание, а не на пресвитерию (региональное собрание старейшин из церквей этого района). Эрастиане были глубоко разочарованы, потому что они не хотели, чтобы какое-либо церковное правление во все времена считалось обязательно jure divino. Байли с некоторым сарказмом, но большой долей истины сказал: «Папа и король никогда не были более убежденными для руководства Церкви, чем множество этого Парламента».[280]

Уорфилд справедливо утверждал, что Парламент выступал не против пресвитерианства самого по себе, а против пресвитерианства jure divino: «Парламент ни коим образом не питал отвращение к пресвитерианскому порядку. Он неизменно противостоял определению jus divinum (божественного права) любого рода. Одним из самых сильных убеждений, даже в самой его пуританской части, было то, что Церковь получает всю власть и юрисдикцию от государства, а отождествляла государство с собой».[281] Один из членов партии «независимых» в ассамблее Най использовал весь свой авторитет в обсуждении этого вопроса с эрастианами. Он назвал существенную критику со стороны парламентского эрастианизма против jure divino пресвитерианства «вредной для гражданского государства, и утверждал, что система объединения церквей всего королевства имеет тенденцию посягательства на гражданскую сферу и является трижды сверхпагубной для государства».[282] Таким образом, Парламент (или, по крайней мере, его эрастианское большинство) понимал, что на карту поставлен спорный вопрос борьбы за власть. Парламент опасался, что предоставление церкви автономии в собственных делах и свободы от государственного контроля (как требовала позиция jure divino, что, по убеждению пресвитериан, является очевидным в Писании), сделает различные церковные суды (такие, как пресвитерия, синод и общая ассамблея) конкурирующей властью в стране, угрожая единой власти гражданского правительства над народом. Как объясняет Уорфилд, «соответственно, когда «предложения относительно церковного правления» дошли до Парламента, они стали камнем преткновения. Парламент очень хотел провести церкви в порядок по пресвитерианскому образцу, но не создавать независимые суды, основанные на божественном праве и выполняющие свои функции без контроля со стороны Парламента».[283]

Споры по вопросу о государственном контроле над церковными функциями были связаны с группой важных духовных обязанностей, которые, по мнению Парламента, имели гражданские ответвления. В центре этих проблем стоял вопрос о церковном наказании и, особенно, о недопущении недостойных к Вечери Господней. Пресвитериане ассамблеи, следуя Новому Завету, утверждали, что это духовная обязанность, которую должны исполнять духовные служители — старейшины. Однако, «когда встал вопрос об отправлении Таинства Вечери Господней и отстранении от нее опозоривших себя, Парламент совершенно отказался вверить церковным служителям в приходских или классических собраниях определение грехов, которые будут считаться позорным поступком, исключающим из Вечери Господней, и настаивал на том, чтобы он сам составил перечень таких поступков и оставил за собой право апелляции во всех остальных случаях. Именно по этому вопросу между Парламентом и Ассамблеей возникло самое резкое разногласие».[284]

Парламент не довольствовался притязанием на право выполнения церковной функции определения, кто должен причащаться; он также настаивал, что решения учрежденных церковных судов обязаны апеллировать к Парламенту, предоставляя, таким образом, Парламенту окончательный контроль над всей жизнью церкви. Эти церковные функции, которые жаждал принять Парламент, Митчелл суммирует, как «щекотливые вопросы»: «автономия Церкви, верховная власть ее Божественного Главы и независимость ее служителей в управлении порядком Его дома, - вопросы, которые... серьезно... разделяли друзей Реформации в Ассамблее и в Парламенте... и различия... которые стали одной из главных причин, почему пресвитерианство не получило полного развития в Англии».[285] Следует рассмотреть, почему Парламент хотел притязать на эти высокие власти, и почему ассамблея считала важным любой ценой твердо стоять против этих притязаний.

Уже указывалось, что Парламент опасался автономной церкви, свободной от государственного контроля, как конкурирующей власти в жизни народа. Но почему этой точки зрения придерживался в основном пуританский Парламент? Розеншток-Хьюсси прослеживает эту позицию к фактам английской истории, которые привели к эффективной смене монархической власти парламентской (которую не отменило даже восстановление короля Карла II на престоле в 1660 году).[286]

Возможно, более уместным объяснением холодного отношения Парламента к истинному пресвитерианскому церковному устроению по шотландскому образцу (то, что Парламент, в конце концов, предложил в своем первоначальном установлении, созывая Вестминстерскую Ассамблею, и еще более конкретно в принятой «Торжественной лиге и завете») будет недостаточный предшествующий опыт английской истории для пресвитерианской системы, функционирующей на национальном уровне. Хилл прослеживает истоки широко распространенного в XVII веке Индепенденства среди английских пуритан в разрушении Высокополномочным судом Елизаветы I классического пресвитерианского движения в 1580х и 1590х, так что хотя пуританство продолжало существовать, действующая пресвитерианская система так и не смогла развиться в Англии.[287] Хотя, в действительности, обстоятельства сильно отличались, существует, по крайней мере, небольшое сходство между шотландским мятежом против чуждого навязывания епископов и английским (что касается национального английского исторического прецедента) отвержением «чуждых» пресвитерии, синода и общей ассамблеи.

К этому следует добавить влияние широко распространенных теорий рассудительного Хукера, который утверждал, что церковное правление не определяется в Писании конкретно на все времена и для всех народов, но его может приспособить к историческим обстоятельствам согласно основному естественному закону, как его понимает гражданский чиновник, которому, таким образом, как мы уже видели, и принадлежит последнее слово. Такие теории очень приветствовались Парламентом, который избавился от властного монарха и теперь, заботясь о сохранении своей власти, имел все причины для того, чтобы мешать развитию сильной церкви.

В действительности, Парламент не просто пытался сохранить в прежнем состоянии баланс в отношениях церкви-государства; он допускал новаторские (и до некоторой степени революционные) полномочия над Церковью. Д-р Шау описывает это, как «беспринципный и революционный захват Парламентом всех сфер церковной юрисдикции, которые до сих пор полностью или частично принадлежали непосредственно духовным судам» («История английской Церкви во время... 1640-1660» (1900)).[288] Протестантское или кальвинистское равновесие между природой и благодатью и последующий баланс между церковью и человеком с одной стороны и правильным государственным порядком с другой никогда не сохранялись в Англии (даже во время триумфа пуритан) настолько совершенно, как это было в Шотландии.

Со своей стороны пресвитерианское большинство в Вестминстерской Ассамблее верило, что, отстаивая свободу церкви от государственного контроля, они боролись за «право Иисуса Христа на верховную власть», и что только Он, а никакой земной Парламент, является «единственным Законодателем в Сионе». Также они считали, что, если государство сможет контролировать церковь и тем самым подавлять христианскую свободу, ничто не остановит его от дальнейшего подавления и гражданских свобод. Следовательно, религиозная свобода понималась как основная поддержка личных гражданских свобод. Поэтому в этих доводах были затронуты не просто церковные интересы, хотя они были первостепенными – особенно, с тех пор как большинство в ассамблее поняло, что все зависит от власти Христа.

Шотландские уполномоченные оказали большое влияние, убеждая ассамблею отстаивать свободу церкви как выражение власти Христа против и эрастиан и «независимых» в составе ассамблеи и против могущественного эрастианского большинства в Парламенте. Примером шотландского выступления в защиту церковной автономии от государственного контроля в ассамблее является известный спор между молодым и блестящим шотландским богословом Гиллеспи и выдающимся восточным ученым Селденом, убежденным эрастианином.[289]

В еще более сложной ситуации шотландский уполномоченный сэр Арчибальд Джонстон, нерукоположенный старейшина, отстаивал принципы христианской свободы, выступив с очень выразительной речью не только перед ассамблеей, но и перед комитетом Парламента, который обсуждал законные действия против ассамблеи за ее отказ принять совет Парламента по спорному вопросу о государственном контроле над церковью:

...Престол Христа является наивысшим, а его право – верховным, как право единственного главы и царя своей Церкви, хотя короли и магистраты могут быть ее членами. Нет власти, сопоставимой с Его, и положения, противопоставляемого Его положению... Разве мало иметь меч, чтобы они еще имели ключи...?[290]

И эрастианский Парламент и сторонники предоставления широких прав пресвитерианской Ассамблеи считали, что этот вопрос имеет крайне важное историческое значение, как доказало серьезное разногласие, которое произошло между ними, ответом на которое стала речь сэра Арчибальда Джонстона. Не вдаваясь в детали этого спора, которые разъяснил Митчелл, можно заметить, что ассамблея опротестовала некоторые изменения, внесенные Палатой Общин в доклад ассамблеи о церковном долге и праве исключать недостойных от Вечери Господней.[291] Ассамблея, по сути, отказалась принять эти эрастианские изменения, на основании своей преданности библейскому учению и верховной власти Христа, и Парламент воспринял этот отказ как дерзкий вызов его власти.

Формально, последнее слово все еще оставалось за Парламентом, потому что «окончательный указ Парламента о церковном правлении, осуществляющий, дополняющий или подтверждающий прежние, все еще содержал статью, дающую церковным судам право апелляции к Парламенту...».[292] Митчелл, Гетерингтон и МакКормак показали, что Парламент был склонен занять более высокомерное положение по отношению к Вестминстерской Ассамблее именно тогда, когда парламентские вооруженные силы имели больший успех против короля и, таким образом, потребность в шотландской военной помощи была менее острой.[293] МакКормак также показывает союз между пресвитерианским большинством в ассамблее и в общем поддерживающей пресвитериан «умеренной» партией в Палате Общин.[294] Шотландские уполномоченные, как и многие другие в ассамблее и умеренные в палате, противостоящие абсолютной монархии, также выступали против того, что считали парламентской эрастианской тиранией. Они оказывали предпочтение конституционной ограниченной монархии и тем самым были против радикального содружества. Однако «радикальная» партия Палаты Общин имела превосходство, и они предпочитали уничтожение монархии, эрастианский контроль над церковью и основание республики. По мере усиления этой партии, по отношению к ассамблее она вела себя все более враждебно; так как она понимала, что ассамблея стоит между ней и сильной статистической властью, которую от имени народа партия хотела взять на себя.

 

 

Статьи веры

 

В отличие от враждебной атмосферы, которая временами существовала между ассамблеей и Парламентом, и в действительности между различными партиями внутри ассамблеи, пока обсуждалась форма церковного правления, несколько месяцев, проведенные за составлением и совершенствованием исповедания веры, в общем, характеризуются согласием и мирным сотрудничеством. Говоря словами Гетерингтона,

...при составлении Исповедание Веры была почти полная и совершенная гармония. Действительно, некоторое расхождение мнений возникло лишь по двум темам. Одна – доктрина об избрании, по которой, как говорит Байли, шли долгие и трудные дебаты. «Тем не менее», – добавляет он, – «благодаря Богу, все закончилось правильно, по нашему мнению». Другим вопросом было то... что «Господь Иисус, как Царь и Глава Своей Церкви, назначает правление в руке церковных служителей, отличное от гражданских магистратов»; что является основополагающим утверждением в главе под названием «О церковных мерах воздействия». Ассамблея ясно понимала, что в этом утверждении содержался принцип, прямо и обязательно противоположный самой сути эрастианизма... Впоследствии это стало предметом долгого и горячего обсуждения... Некоторые дискуссии происходили по поводу 31 главы Исповедания, касающейся синодов и соборов; но этот предмет также был принят Ассамблеей точно выраженным языком без каких-либо эрастианских изменений.[295]

Английский Парламент не принимал исповедание до лета 1648 года и приказал, чтобы его издали в Лондоне с измененным названием: «Статьи христианской религии, одобренные и принятые обеими палатами Парламента после совета с Ассамблеей священнослужителей». Митчелл объясняет, что «было принято это название, потому что оно более тесно согласовывалось с 39 Статьями, а также потому, что трактат не имел точной формы Исповедания, т.е. в нем не было слов «Я признаю..», «Мы признаем..».[296]

Парламент внес в Исповедание несколько последних изменений, большая часть которых была связана с их эрастианизмом, как объясняет д-р Лейт:

Вариант, который по приказу был издан Палатой Общин 20 июня 1648 года, не включает главу XXX “О церковных мерах воздействия” и главу XXXI “О синодах и соборах”. Также пропускается глава 20, которая устанавливает связь христианской свободы с властью гражданского магистрата, и часть четвертого параграфа и целиком пятый и шестой параграфы главы 24, которые рассматривают брак. Несмотря на то, что Парламент разделял основные теологические убеждения исповедания, очевидно, что относительно природы церкви и взаимоотношений церкви и общества согласия не было.[297]

Несомненно, большее значение для последующей истории церкви имело утверждение первоначального исповедания веры генеральной ассамблеей Церкви Шотландии в 1647 году (под первым названием и без английских парламентских изменений), «после изложения собственной трактовки Главы XXXI, параграфа 3, которая предоставляла государству право созывать синоды. Генеральная Ассамблея заявила, что это остается в силе только в случае, когда церкви не устроены или не основаны. Парламент Шотландии утвердил его в 1649 году».[298]

В 1654 году в первом Парламенте Кромвеля существовало движение за созыв новой ассамблеи и составление другого заявления веры. Оно ни к чему не привело. В 1660 году вновь созванные остатки Долгого Парламента приняли исповедание Вестминстерской Ассамблеи за исключением глав XXX и XXXI. Это завершило работу, которая с надеждой и ожиданием началась в 1642 и 1643 годах.[299]

Парламент не преуспел в основании уважаемого, всенародно основанного гражданского правления, так что он созрел для захвата Оливером Кромвелем и для Республики или периода междуцарствия между чисткой Парламента в 1648 году и восстановлением короля в 1660 году. Несмотря на отсутствие соответствующих форм ограниченного и конституционного гражданского правления, Долгий Парламент и Кромвель сделали много полезного для Англии и для всего мира.[300]

Кромвель умер в 1658 году, и его преемником стал сын Ричард, во всех отношениях достойный человек, но не способный осуществить руководство, необходимое для его положения. Говоря словами Кристофера Хилла, «Ричарду Кромвелю недоставало престижа среди солдат, необходимого для продолжения уравновешивающей манеры своего отца, но после его падения ни один руководитель Армии не смог восстановить прежний радикальный союз, и ничто, кроме социальной революции не могло помешать решимости «естественных правителей» избавиться от военного правления».[301]

В то же время, события в Европе заставили многих в Англии и Шотландии поверить в то, что ради национальной безопасности восстановление короля может стать самой надежной формой правления:

Внешняя ситуация помогла сделать восстановление Карла формально безусловным: чувствовалось общее опасение того, что за заключением мира в ноябре 1659 года, который положил конец 24-летней войне между Францией и Испанией, последует союз двух стран, чтобы восстановить династию Стюартов. Как только возвращение Карла стало возможным, большинство тех, кто сражался против его отца, поспешили показать свою преданность сыну.[302]

За восстановлением короля очень скоро последовало восстановление англиканства с его епископами и положением via media. Это положение, приписывающее высокий статус природе и человеческому разуму, стало более открытым (по сравнению с кальвинизмом) для возрождения гуманистического мышления теперь по всей Европе. Сначала пресвитериане и пуритане надеялись на мирный компромисс. Но, как утверждает Элниф, «в Англии пресвитериане объединились с англиканцами, чтобы в 1660 году восстановить на престоле Карла II, вскоре после чего англикане внезапно изменили свое отношение к пресвитерианам и изгнали их из Англиканской церкви».[303]

Восстановление стало началом периода сильной реакции против пуританства и кальвинизма в теологическом и нравственном отношении. Хилл говорит: «При дворе веселого монарха благочестие обесценилось, и процветал культ короля Карла мученика».[304] Таким образом, можно сказать, что как антипуританство росло в богословии и морали, так росло богословие и практика царствования по божественному праву и централизованное статистическое правление. Английская реакция против веры кальвинистов в двух совместно действующих царствах — церкви и государстве с последующим разделением, ограничением и равновесием сил под решающим руководством превосходящего закона — и их возврат, по сути, к теории одного царства, одной власти не были единичным событием в Европе конца XVII века. Это стало частью интеллектуального климата того времени, который готовил почву для Просвещения XVIII века. Это стало отходом и от кальвинизма и от традиционного римского католичества.

Вскоре после восстановления монархии Карл II начал систематические преследования всех, кто не «соответствовал» восстановленной епископальной системе традиционной Англиканской церкви. К 1662 году серией парламентских мер, известных как Кларендонские Указы, прежде торжествующие неангликане, такие как пресвитериане, конгрегационалисты, баптисты и квакеры (не говоря о все еще угнетаемых католиках) лишились права на религиозные собрания, проповедование, учение и обращение в веру. Сотни сторонников пуритан и пресвитериан среди священнослужителей были официально изгнаны из господствующей Англиканской церкви.

Мы уже видели, как восстановление епископальной формы правления в Шотландии привело к широко распространенному полному пренебрежению и последующим преследованиям ковенанторов. Так и в Британии пресвитерианские формы кальвинизма, по-видимому, лишились всякого существенного политического влияния. Тем не менее, «английская революция» не закончилась.

Не вдаваясь в подробности, можно кратко заметить, что Карл II умер, не оставив законного наследника, и его преемником стал брат Иаков II (VII Шотландии). Он открыто провозгласил римское католичество и намеревался заставить народ отказаться от англиканства, чтобы вновь подчиниться католичеству. Иаков очень неверно истолковывал мнение народа. Снова выдвигались заветные аргументы, которые чем-то были обязаны кальвинизму – но теперь они использовались не французскими гугенотами или шотландскими ковенанторами или даже английским пуританами, а британскими англиканцами – чтобы оправдать свержение короля Иакова и заменить его дочерью, протестанткой Марией и ее мужем Вильямом Оранжским.

Говорили, что Иаков нарушил условия соглашения, по которому он вступил на трон.[305] Несомненно, структура, как и детали этого «Виговского» оправдания смещения католического монарха прямо основывались на аргументации естественного закона конца XVI-XVII веков – особенно на его толковании в произведениях Джона Лока – нежели на кальвинистских источниках. Однако основная идея, используемая для оправдания смещения Иакова, опиралась на соглашение, косвенно возвращаясь к исходному католическому консилиаризму и кальвинистскому конституционализму. Детали прямо выражались языком народного суверенитета и естественных прав, а не языком, скажем, религиозного наказа Нокса по искоренению идолопоклонничества. Французские гугеноты уже говорил об этом, как, например, Бучанан, Алтусий и в некоторой степени Самуэль Рутерфорд.[306]

Тем не менее, английский пуританский опыт имел более долгое действие, чем простое восполнение части структуры мышления о смещении «тирана». Начиная с этого времени – после 1688 года – власть абсолютной монархии в Англии стала строго ограниченной. Хотя исключительная и даже первоначальная кальвинистская идея об ограничении правительственных полномочий отнюдь не имела тенденции к существованию там, где было сильно кальвинистское влияние. Тем не менее, во многих отношениях в Англии конца XVII века это было именно так. Хотя следует учитывать и другие важные интеллектуальные факторы – особенно, идеи естественного закона раннего «Просвещения» – окончательным ограничением монархической власти Англии была обязана кальвинистскому прошлому.

Если правильно понимать кальвинизм, оказавший влияние на Англию в деле ограничения монархической власти, следует одновременно признать, что в отличие от более кальвинистской Шотландии, кальвинистское представление о разделении и балансе сил в Англии не получило такого же распространения даже после 1688 года. Как показывает Розеншток-Хьюсси, абсолютную власть короля по существу передали Парламенту (хотя и во имя народа).[307] И как утверждает Лиалл, доминирующей стала «теория о единственном монархе, у которого отбирается вся власть, выраженная в произведении “Leviathan” Хоббе и позднее в теории Джона Остина».[308] Таким образом, глубоко кальвинистское желание Вестминстерской Ассамблеи иметь идею и практику «двух царств» и «двух властей» касательно отношений церкви-государства не исполнилось. И отношение английского «восстановления» к связи гражданских и церковных властей более обязано устроению Генриха, нежели преемникам Кальвина в Вестминстерской Ассамблее.

Тем не менее, существовало глубокое различие между соглашениями 1530х и 1680х годов, и эти различия во многом были вызваны пуританской борьбой. Теперь не было относительной терпимости к неангликанам в Англии и восстановлению пресвитерианства в Шотландии. Возможно, большее значение имело существование общего запаса идей о религиозных и гражданских взаимоотношениях и правах, которые характеризовались сильными кальвинистскими свойствами и родословной естественного закона. Все больше и больше политикам для сохранения своей власти приходилось учитывать эти широко известные идеи.

Если влияние кальвинизма в постреволюционной Англии было довольно ограниченным, в предреволюционной Америке оно было более значительным.

 

5. Кальвинизм и правление в американских колониях

 

 

Пуританское движение, потерпевшее политическое и военное поражение в Англии к 1660 году, оказало широкое влияние в американских колониях благодаря большим эмиграциям английских пуритан, а позднее «шотландских ирландцев» (или «Ольстерских шотландцев») и пресвитериан из горной части северной Шотландии. Эти люди не оставили свое богословие, а привезли с собой твёрдые взгляды на Бога, человека и общество в целом и на отношения церкви–государства, гражданские и религиозные свободы личности в частности. В течение последующих шести-семи поколений эти идеи, основанные на кальвинизме, были реализованы в различных церковных и гражданских формах правления, а затем соединились со многими другими (позднее светскими) теориями об управлении и свободе, чтобы поднять движение, ведущее в Американской Войне за Независимость, и сформулировать его конституционное обоснование.

 

 

Пуританское возрождение и американская история

 

Чард Пауэрс Смит в произведении «Янки и Бог» (“Yankee and God”) рассматривает американскую историю как следующие одна за другой (и, в конечном счете, идущие на убыль) волны пуританского возрождения, а именно: 1630-60, а затем “спад”; 1700-1760, затем другой спад; 1800-1860 и спад; и, наконец, 1900-1930, за которыми последовал очередной упадок пуританской веры и культурного влияния.[309] Сидни Алстром считает, что «пуританская эра» в англосаксонском мире длилась с восхождения на престол Елизаветы I в 1558 году до избрания Джона Ф. Кеннеди президентом в 1960 году. Джон Лейт спрашивал, не является ли заключение Алстрома о пуританской эре преждевременным.[310] Перри Миллер написал несколько известных сегодня произведений, отмечая сильное влияние пуританства на американскую культуру и юридические традиции.[311]

Говоря только о населении, большой процент жителей дореволюционных американских колоний имели пуритано-кальвинистское происхождение. К 1776 году в тринадцати первых колониях было около трех миллионов человек, и, возможно, две трети из них каким-либо образом были связаны с кальвинизмом или пуританством. Большая часть населения Новой Англии XVII-XVIII веков имело пуританское конгрегационалистское прошлое. Хотя в Тидвотере (Виржиния) и Лоу Кантри (Южная Каролина) доминировали англикане, среди них были сочувствующие пуританам. (Сэр Эдвин Сандис из Вирджинской компании и сын архиепископа Сандиса Йоркского склонялись к пуританству.) Но что касается более активного кальвинизма, самое большое влияние в средних и южных колониях оказали «шотландские ирландцы» («Ольстерские шотландцы», как их называли в Северной Ирландии) и небольшое количество горных шотландцев (особенно, в Северной и Южной Каролине).

Согласно Е. Т. Томпсону,

Чарльз А. Ханна считает, что около 200.000 протестантов, большая часть которых – пресвитериане, 1/3 всего населения Ирландии, покинули Ирландию во время страшного периода 1725-1768 годов... Другие 30.000 приехали в период с 1771 по 1773 года. Когда разразилась Революция, в Америке было приблизительно 500.000 «шотландских ирландцев», 1/6 часть всего населения.[312]

Эти люди заполнили «Пьедмонтскую» часть восточных атлантических штатов – холмистые внутренние районы от Пенсильвании через Вирджинскую долину, Каролину, Джорджию и позднее туда, где образовались штаты Алабама и Миссисипи. «Ни один другой народ единой расы, традиции, религии и политических принципов не основал такого обширного поселения в тринадцати колониях».[313] Их опыт пресвитерианского правления – с доктриной о главенстве Христа над Церковью, доктриной о двух властях, дающих Церкви и государству равное положение (так что власть Церкви не считается исходящей от государства) и следующее за этим право людей на гражданское сопротивление согласно высшему божественному закону – явился главной составляющей в развитии американского подхода к отношениям Церкви и государства и в вопросах о законе, власти, порядке и правах.

 

 

Местное и колониальное управление

 

Однако первыми кальвинистами в Америке были не пресвитерианские шотландцы или шотландские ирландцы средних и южных колоний. Почти столетие ранее им предшествовали конгрегационалистские кальвинисты (или пуритане) Новой Англии. Десятки тысяч пуритан бежали из Англии во время гонений со стороны архиепископа Лода в 1630х и 1640х годах. Они продолжали приезжать даже во время периода Республики, и после восстановления антипуританской монархии в 1660 году их число возросло. В значительной степени из конгрегационалистской формы правления этих пуритан Новой Англии вышло американское представление об управлении по соглашению и его практика, т.е. конституционная структура, ограниченная божественным законом и основанная на согласии людей, с постоянным правом народа на сопротивление тирании.

Конгрегационалисты Новой Англии имели обычай основывать каждое братство на соглашении, составленном местными церковными лидерами и заверенном рядовыми членами. Это был совершенно иной подход, чем у шотландских ирландцев и шотландских пресвитериан восточных колоний, организующих собрания под властью региональной пресвитерии, которая требовала подписания уже составленного Вестминстерского Исповедания Веры местными церковными служащими. Как утверждает Леонард Тринтеруд, эта разница в формах правления между конгрегационалистами и пресвитерианами (которые в богословии были почти абсолютно едины) привела к серьезным трудностям после их частичного объединения в Плане Союза 1801 года.[314] Важно заметить, что конституционный опыт церковных соглашений оказал прямое влияние на развитие хартий (а со временем, конституций) для сообщества и колонии и, в конце концов, для нации. Довольно отличающаяся пресвитерианская форма правления по-своему способствовала более поздней государственной и национальной практике управления посредством представительства, контроля и баланса. Возможно, в определенной степени она оказала хорошее влияние на суды законной апелляции.

По различным колониальным хартиям, таким как Жалованная Грамота сэру Хамфри Гилберту (1578) от «американских» колонистов требовали «принести клятву преданности короне», но предоставляли достаточно свободы для организации тонкостей собственного местного управления, «пока местный закон не противоречит законам Англии».[315] Это позволило пуританским поселенцам составить собственные гражданские соглашения по близкой аналогии с их церковными договорами. Мэйфлауэрское Соглашение от 11 ноября 1620 года является примером христианского гражданского договора, создающего «гражданский политический орган» для «распространения христианской веры и доброго имени нашего короля и страны». Как утверждает Дональд Лутц, «для совершенного основательного политического документа не хватает только одного — описания особых указаний для вынесения коллективного решения, структуры правления».[316]

Этот обязательный элемент полной гражданской конституции в скором времени был сформулирован в «Кодексе законов первых колонистов» 1636 года, который подробно описывал политические установления, посредством которых они будут осуществлять управление. Кодекс утверждал, что колонисты обладают равными правами с англичанами, включая право основывать правление по согласию управляемых.[317] Основные Законы Коннектикута (1639) были похожей гражданской конституцией, созданной по образцу кальвинистского конгрегационалистского церковного правления. К 1645 году подобные конституции составили «политические сообщества от Мэна до Делавэра». Хотя эти колонии «не имели тесной связи друг с другом», Лутц объясняет, почему их документы были так похожи:

...особенности их общности лежат в 1) одинаковом отчаянном положении в дикой местности Нового Света, 2) далекой родине, из которой они принесли права и политические наклонности свободных англичан, но от которой они не могли получить непосредственную помощь в тяжелую минуту, и в 3) Библии, внимательное чтение которой дало им политическую технологию для основания сообществ. Менее чем за два десятилетия эти изолированные группы похожим образом применили эту технологию и развили исторически важную идею – писаный закон, находящийся в одном документе и одобренный гражданами по их прямому согласию.[318]

Лутц указывает, что более позднее американское конституционное соглашение основывалось на идеях колониальной грамоты (которая давала народу власть «сверху вниз») и колониального гражданского соглашения (или «договора»), по которому люди давали политическую власть правительственным служащим «снизу вверх».[319] И Тринтеруд обращает внимание на различие между шотландским пресвитерианством и его результатом в Америке. В Шотландии исторически организационная власть шла «сверху вниз», поэтому сначала в 1560 году была принята законом генеральная ассамблея Церкви Шотландии, а затем (с парламентским одобрением) она перешла к учреждению низших синодов и пресвитерий (т.е. больших и малых региональных органов управления с правом апелляции от меньших к большим). Но в американских колониях сначала были основаны местные собрания и низшие региональные пресвитерии (в частности, Пресвитерия Филадельфии в 1706 году) и только позднее «низшая» власть учредила синоды (Синод Филадельфии в 1729 году) и генеральную ассамблею (1788). Таким образом, в американском колониальном пресвитерианстве (как в конгрегационалистских соглашениях Новой Англии) власть шла «снизу вверх», а не «сверху вниз».[320] Такое представление о власти, идущей вверх, а не вниз, оказало глубокое влияние на развитие американского мышления в религиозном и гражданском отношениях.

Идея о колониальной грамоте, которая предоставляет власть (от Лондона), и пуританское конгрегационалистское гражданское соглашение (принятое первой хартией), в котором люди точно определяли, как ими будут управлять и тем самым давали власть собственным чиновникам, объединились в конституционной традиции колоний восточного Атлантического побережья, которую Лутц называет «американским гибридом»:

...(это) конституционная традиция, которая соединяет законное ограниченное управление, договорные перспективы грамоты и аспекты члена коммуны, большинства и народного согласия, присутствовавшие в соглашении-договоре.[321]

Тот же автор справедливо указывает, что этот «американский гибрид» происходит ни из английского общего закона, ни от авторов естественного закона XVII века, ни из идей Просвещения XVIII века.

В 1641 году Джону Локу было только 9 лет, а до рождения Монтескье, Россе, Блэкстоуна и других выдающихся писателей, ставших известными в конце XVIII века, оставалось, по меньшей мере, полстолетия. Тем не менее, к 1641 году большая часть того, что стало американским конституционным правлением, уже действовала по ранним основополагающим документам.[322]

Источник был ближе: кальвинистские идеи о церковной форме правления и гражданской свободе под властью превосходящего закона, соединенные с политической реальностью относительно щедрыми британскими жалованными грамотами. Восприимчивый французский социолог де Токвилль, который в начале 1830х годов посетил молодую американскую республику, увидел связь между колониальными грамотами, гражданскими конституциями и лежащими в их основе религиозными убеждениями. Он говорил о прогрессивных принципах этих документов, «которые, несмотря на то, что написаны двести лет назад, остаются впереди свобод нашего времени».[323] Приведя некоторые цитаты из хартий Коннектикута, Массачусетс и других, он пишет: «Несомненно, читатель отметил... преамбулу этих законов: в Америке религия является дорогой к знаниям, а соблюдение божественного закона ведет людей в гражданской свободе».[324]

После восстановления Карла II в 1660 году в Лондоне периодически возникали дискуссии (а в Новой Англии – беспокойство) по поводу возможной потери местных правительственных прав посредством односторонней отмены или серьезного изменения этих грамот со стороны королевской власти. Некоторые изменения были сделаны, когда «Англия попыталась ослабить местное колониальное правление более ограничивающими королевскими грамотами...».[325] Но эти изменения не внесли значительных перемен в колониальное конституционное самоуправление.[326]

Фактически, три из этих «утверждающих» грамот (Коннектикут - 1662, Род-Айленд - 1663 и Массачусетс - 1692) в 1776 году считались настоящими конституциями, когда с небольшим изменением использовались в качестве конституций для этих новых штатов.[327]

Тем не менее, оставшееся опасение замены или отмены этих кальвинистских по духу грамот сильно отравляло отношения между колониями и британским правительством и послужило главным фактором, приведшим к Войне за Независимость в 1776 году. Бриденбау прослеживает этот спор во время дореволюционных десятилетий.[328] Свою преданность этим грамотам хорошо выразил в 1765 году Деннис ДеБердт, представитель конгрегационалистов Новой Англии в Лондоне, лорду Дартмоту, новому президенту комиссии по урегулированию спорных вопросов:

Однако угнетение настолько стало веянием того времени, что оно вытеснило многих королевских поданных, которые укрылись в Пустыне, чтобы пользоваться своими гражданскими и религиозными свободами, неконтролируемые и недосаждаемые: там они оказались в естественном состоянии, без гражданского управления, кроме того, что сформировали сами, когда основали несколько поселений; из уважения к своей родине они послали домой нескольких своих представителей, чтобы сделать заявление родине о своих новых приобретениях, а потом на определенных условиях договорились несколькими сторонами и утвердили соответствующими Грамотами, которые они считали священными и которыми гордились, как нашей Великой Хартией Вольностей Англии.[329]

 

 

Святое Содружество и Великое пробуждение

 

Позиция, из которой возникли колониальные гражданские соглашения, была частью широкого теологического, политического взгляда, которого придерживались многие ведущие пуританские поселенцы Новой Англии - представление об американском поселении или «колонизации», как о «Святом Содружестве». Оно в свою очередь было частью британского пуританского желания изменить весь мир. Цитируя профессора Халлера, Кристофер Хилл подхватывает пуританский дух реформ:

«Люди», - добавляет он, - «имеющие уверенность в том, что они унаследуют небеса, сейчас могут вступить во владение землей». Эта смелость и уверенность давала им возможность сражаться (экономическими, политическими или военными средствами), чтобы создать новый мир, достойный Бога, который так замечательно благословил их...[330]

Хилл добавляет: «Предыдущие богословы объясняли мир, для пуритан главное было - изменить его».[331] А Майкл Уолзер приводил в качестве цитаты отрывок из пуританской проповеди перед Палатой Общин в 1641 году: «Преобразование должно быть всеобщим. Проводите реформы везде, исправляйте всех людей и все призвания... Любое растение, не посаженное моим небесным Отцом, будет вырвано с корнем».[332] В главе под названием «Святое Содружество» Рашдуни излагает пуританский взгляд Новой Англии следующим образом:

...не индивидуализм, но чувство предназначения богоизбранного народа, верующего в свое призвание, не только в смысле личного завета благодати, церковного завета и развития Реформации, а как гражданский завет, призванные люди Божьи как гражданский порядок, окруженные замечательными и чудесными знаками Его провидения. Произведение Тимоти Дуайта «Захват Ханаана» (Conquest of Canaan) (1785) является выразительным свидетельством этой веры... Дуайт в “Good Advice in Bad Verse” (1787) считает восстановление Эдема частью американской судьбы, и проповедовал Америке «совершенствовать свою федеральную систему... ради громадного королевства, этой избранной расы».[333]

Следовательно, в отличие от современных либеральных демократических идей пуритане Новой Англии прежде всего не были индивидуалистами, стремящимися к нейтральной республике, открытой для всех религиозных точек зрения. Напротив, они придерживались христианского содружества, которое, как они надеялись, поможет преобразовать оставшуюся часть мира, став «городом на холме», основанном на истинной протестантской религии. Таким образом, они не противоречили своим ценностям, когда те, кто подвергался гонениям, в свою очередь преследовали диссидентов или еретиков в своей среде, таких как баптист Роджер Вилльямс. Он был вынужден уехать из Массачусетса и стать основателем Род-Айленда, который был устроен так, чтобы допускать различные «деноминации» христиан.

Хотя идея о Святом Содружестве не имела сильной поддержки за пределами Новой Англии, в средних и южных колониях, как показывает изучение их хартий, в общем существовало родственное представление о том, что различные гражданские правительства должны быть в определенном смысле христианской республикой или государственным устройством. Действительно, к 1776 году девять из тринадцати первоначальных колоний имели «государственную церковь» (как правило, конгрегационалистскую в Новой Англии, англиканскую в Нью-Йорке, Вирджинии, Южной Каролине; «протестантскую» в Северной Каролине и религиозную свободу в Род-Айленде, Мэриленде, Пенсильвании, Нью-Джерси, Делавэре и Джорджии). После американской революции и принятия государственных конституций (в различное время) в большинстве штатов господствующая церковь была отменена, хотя Массачусетс и Коннектикут сохраняли свою конгрегационалистскую церковь почти треть XIX столетия. Хотя это не обязательно означало, что большинство жителей этих колоний являются убежденными христианскими верующими, это указывало на длительное влияние кальвинисткой идеи об основанном на христианстве гражданском правлении как примере для мира, нуждающемся в преобразовании.

Другие течения мысли, и религиозные и светские, проникли в колонии в конце XVII - начале XVIII столетий, что повлияло на разрушение представления о Святом Содружестве. Тем не менее, по иронии, именно религиозное, а не светское движение внесло самый большой вклад в разрушение пуританского акцента христианского государства. Это было Великим Пробуждением конца 1730х и начала 1740х годов (известным в Британии как «евангелическое возрождение»). Уэсли и Уайтфилд, служившие и в Англии и в американских колониях (как и в Шотландии), Джонатан Эдвардс в Массачусетс, братья Тенант в средних колониях, Самуэль Дэвис в Вирджинии и многие другие проповедники-евангелисты - конгрегационалистские, англиканские, пресвитерианские и лютеранские - придали новую силу, заразительное свойство проповеди, которая тронула и изменила десятки тысяч колонистов. Они приписывали эту новую силу изливающемуся Духу Божьему.

Для нас, живущих не в религиозно ориентированном обществе, трудно представить волнение, созданное этим движением по всему восточному побережью. Джонатан Эдвардс относительно этого возрождения писал в «Мемуарах»:

Единственной темой разговора в каждой компании; и, казалось, почти единственным делом людей было получение спасения. Действие Духа Божьего было настолько сильным, что вряд ли в городе был человек, молодой или старый, кто бы оставался незаинтересованным в великих вопросах вечного мира... «Город», - говорит м-р Эдвардс, - «никогда не был так полон любви, радости и, тем не менее, полон страдания, как это стало потом».[334]

Косвенно, это движение имело тенденцию к разрушению подозрительности и соперничества среди протестантов разных вероисповеданий и удачного их сочетания для совместной работы в деле независимости три десятилетия спустя. В дополнение к позитивному влиянию на нравственный характер многих людей, оно стало движущей силой в начале объединения далеких и несопоставимых колонистов как единого народа (в том,что деятели возрождения постоянно и легко переходили конфессиональные и колониальные границы). Тем не менее, для сторонников прежнего представления о Святом Содружестве это движение имело негативные последствия. Подчеркивая анализ собственных чувств в поиске знаков личного возрождения, оно часто ненамеренно пренебрегало преданностью установленной приходской системе с соответствующими гражданскими обязанностями. Возрождение не только имело тенденцию к ослаблению кальвинистского акцента на тесном взаимодействии с гражданской формой правления, но и склонялось к разделению самих церквей. Как утверждает Бриденбау, «то, что конгрегационалисты резко разделились на Новый Свет, которые поддерживали, и Старый Свет, которые осуждали разгул эмоционального исступления, это старая история. Церкви также разделялись по вопросам возрождения...».[335] Тринтеруд отмечает похожее разделение 1741 года среди пресвитериан средней колонии, известное как «Новая Сторона» (сторонники возрождения) и «Старая сторона» (противники возрождения).[336] Старая сторона была более тесно связана с традиционной идеей о приходской церкви, предполагающей, что если человек постоянно в течение многих лет посещает церковь, «средства благодати» сделают свое дело в спасении избранного. Новая сторона желала «новых мер», таких как более сильное проповедование евангелия, личное противостояние по поводу индивидуального обращения, особые собрания и др. с частым снижением значения установленной церкви. Тем не менее, эти две группировки оставались тесно связанными с одним кальвинистским богословием, и в 1758 году они воссоединились.

Несмотря на это воссоединение, существовала тенденция к всё увеличивающемуся отходу от гражданских и социальных аспектов «соглашения». Церковь в Новой Англии и других колониях продолжала подчеркивать спасение души отдельного человека и чистоту церкви. Обе этих идеи всегда были неотъемлемой частью кальвинистского христианства, но после 1740 года этот акцент среди большинства населения и их руководства начал перевешивать церковные заботы о заветном, библейском порядке в гражданском обществе. Прошло много лет, прежде чем такое изменение акцента достигло своей кульминации в окончательном отделении богословия от структуры американского гражданского правления.

Другие более явно светские течения мышления ускорили этот процесс. Некоторые компетентные историки колониальной Америки, такие как Сингер, Нолл и Хатч, подчеркивали роль теорий естественного закона XVII века и светского Просвещения XVIII века в формировании американских взглядов на гражданскую власть и обязанность в дореволюционный период.[337] Другие, такие как Бриденбау, утверждали, что Просвещению придается слишком большое значение.[338] Хотя я не готов оценить детали этого спора, я бы сказал, что хотя Просвещение имело важное значение в колониальной Америке, более основополагающее влияние оказали традиционные направления христианства (кальвинистское в Новой Англии и Каролине, католичество в Мэриленде и баптистское и диссидентская традиция в Род-Айленде, Пенсильвании, Вирджинии и других местах). Бесспорно, по меньшей мере, то, что соединение религиозных и различных философских факторов подготовили колонии для:

 

 

Американской Революции и Конституционного

урегулирования

 

По иронии, то же «соглашение Славной Революции» 1688 года, которое в конечном итоге дало американским революционерам британский предвестник Билля о Правах, так же вызвало изменения в равновесии между королем и Парламентом, которые оказались вредными для ранней колониальной традиции соглашения и тем самым в определенном смысле ускорили Войну за Независимость. Проблема для американских колоний не отличалась от проблем шотландских пресвитериан после революционного урегулирования и Заявлении Права 1688/89 годов и объединения Парламентов в 1707 году. Как мы видели в главе 3, шотландцы (а позднее, жители американских колоний) относительно церкви и государства придерживались теории «двух властей» как двух установленных свыше организаций, ни одна из которых не получает свою власть от другой, но обе – от Бога, так что ни одна не является подчиненной.

Но Английское революционное урегулирование, хотя и было ясно ограничивающим (и таким образом, отделяющим гражданские власти),[339] все же допускает теорию «одной власти», по которой вся власть идет от Бога через народ к Парламенту, тем самым, предоставляя ему окончательную власть над Церковью. В Шотландии эта теория одной власти проявилась в законе о праве назначать священников (1711/12), результатом которого стал Раскол Церкви Шотландии в 1843 году. В колониях новое (как в 1688 году) выражение теории об одной власти выдвинули проблемы в ином направлении. В данном случае проблема была более связана не с церковью, а с парламентским вмешательством в прежние колониальные хартии и колониальные конституционные ассамблеи.

По урегулированию 1688/89 годов вся власть шла от Парламента. В главе 3 мы видели ответвление, которое оно имело в Шотландии. Последствия этой теории в американских колониях состояли в том, что несмотря на то,что изначально различные колонии считались (по крайней мере, теоретически) прямо связанными с королём через королевские грамоты, которые давали им свободу формирования собственных правительственных структур, после 1688 года Парламент стал непосредственно вовлеченным в эти отношения, подвергая сомнению даже жизнеспособность королевских грамот и колониального гражданского самоуправления, разрешенного хартиями. Это стало более, чем просто теоретической проблемой, когда в середине XVIII века Парламент действительно начал мешать колониальным правительственным и экономическим структурам с помощью таких мер, как Тауншендские законы. (Это были три парламентские меры 1767 года, которые облагали налогом свинец, краску, стекло, чай и др.; заявляли, что все пошлины на колониальные товары должны собирать британские уполномоченные, и пытались заставить жителей колонии торговать чаем только с Британией.) Отход Парламента в 1750х годах от понимания, предполагаемого во многих ранних колониальных хартиях в течение прежних ста лет, сыграло определенную роль в поддержке американских революционных настроений.

По колониальной конституционной традиции колонии считали себя группой видоизмененных республик, связанных договором с королём Англии. Бриденбау обращает внимание, что некоторые колонисты рассматривали отношение с короной как нечто, похожее на отношение с Нормандскими островами, которые официально никогда не были частью Англии и не находились под прямой властью Парламента.[340] Было ли это общепринятым мнением в колониях в 1760х и 1770х годах (как считает Чарльз МакИлван)[341] или просто удобным аргументом, чтобы избежать непопулярных парламентских торговых ограничений, налогообложения и получение различных разрешений в колониях, - вопрос спорный. Тем не менее, видно, что британский акцент на одной власти «короны в Парламенте» (то есть, строго ограниченной конституционной монархии, в которой власть почти полностью принадлежит Парламенту) отличался от прежней колониальной грамоты и конституционной идеи, что привело в росту напряжения в экономических делах, как только Парламент начал осуществлять более жесткий, чем прежде, контроль над «королевскими колониями».

О событиях, ведущих к Американской войне за Независимость и закончившихся победой и окончательным конституционным союзом, говорили часто. Нас интересует краткий обзор ключевых религиозных, политических и юридических вопросов в эпоху основания, чтобы оценить влияние поздней пуританской традиции на американский закон и государственной устройство.

С колониальным опасением потерять данные свыше «права свободных англичан», которые они поддерживали в своих гражданских соглашениях, большей частью, кальвинистских по духу, был связан почти вечный страх перед навязыванием колониям англиканской епископальной формы правления.

За таким предложением британской «теории одной власти» последовали серьезное ограничение религиозных и гражданских свобод и разрушение неангликанских церквей в некоторых колониях. Бриденбау составляет карту этого спора, частично разжигаемого деятельностью Общества за Продвижение Евангелия и о котором часто упоминают такие люди, как Джон Адамс и Езра Стайлз, имевших большое влияние на общественное мнение.[342] В действительности, такого навязывания епископальной формы правления никогда не происходило, но страх перед ним стал мощной составляющей в политическом беспокойстве среди колонистов, которые по традиции придерживались теории о двух властях церкви и государства, а не только одной власти Парламента.

Даже некоторое число ведущих колониальных англиканцев были настолько против организации американской епископальной формы правления под властью «короны в Парламенте», что они пригрозили стать раскольниками, если это произойдет.[343] Здесь, как и в далекой Шотландии, кальвинистская (и католическая) вера в две власти - гражданскую и религиозную, где обе находятся под властью Бога, а не одна под другой – имела сильные политические ответвления. Колонистов беспокоила не только религиозная сторона этого вопроса; экономические факторы и понятия естественного закона о народном суверенитете и человеческих правах, как и идеи Просвещения об общественном соглашении смешивались с прежними кальвинистскими вопросами об отношениях церкви и государства.

 

 

«Пресвитерианское восстание»

 

Сказанное некоторыми в британском Парламенте в насмешку о том, что американская революция это «пресвитерианское восстание», попало точно в цель.[344] В слово «пресвитерианское» можно включить других кальвинистов, таких как конгрегационалисты новой Англии, многие баптисты и другие. Давняя традиция Новой Англии о «проповедях в день выборов» продолжала играть важную роль в формировании общественного мнения по отношению к восстанию против Англии на основании превосходящего закона.[345] Пресвитерианские проповеди Самуэля Дэйвиса и других сильно повлияли на подготовку религиозного общественного мнения к сопротивлению королевской и парламентской тирании во имя божественного закона, выраженного в правовых соглашения.[346] Проповедование Дэйвиса прямо воодушевило Патрика Хенри, молодого англиканца, чья мать пресвитерианка часто приводила его послушать Дэйвиса.[347]

Томас С. Джонсон показывает, что американские пресвитериане в своих «Актах принятия» (о принятии Вестминстерских Стандартов в качестве официального исповедания веры) от 1729 года определенно отрицают государственный контроль над религией.[348] Кальвинисты продолжали оказывать влияние на дореволюционное мировоззрение не только через проповедование, уставы собраний и пресвитерианские «Акты принятия», но и через высшее образование, как, например, со стороны президента Езры Стайлза (и позднее Тимоти Дуйата) из Йельского Университета и Джона Уитерспуна из Принстона. Уитерспун, шотландский церковнослужитель и предполагаемый потомок Джона Нокса, который иммигрировал в Принстон за несколько лет до войны, учил многих ведущих колониальных американцев, включая одного президента (Джеймса Мэдисона), вице-президента, десять служащих правительства, двадцать одного сенатора, тридцать девять конгрессменов и двенадцать губернаторов. Сам он был единственным церковнослужителем, подписавшим Декларацию о Независимости.

Марк Нолл указал, что согласно всем доступным свидетельствам, классное обучение Уитерспуна сильно зависело от предвестников реализма здравого смысла шотландского Просвещения, таких как Фрэнсис Хатченсон.[349] Однако, несомненно, что он поддерживал и разделял кальвинистский взгляд на падшую природу человека, которая нуждается в сдерживании с помощью ограничения и баланса сил. Он учил о теории двух властей в отношении церкви и государства и о почитании божественного закона, который дает людям право на сопротивление гражданской тирании.

Можно подумать, что часть Декларации о Независимости содержит в качестве интеллектуальных истоков настойчивое утверждение Джона Нокса, предка Уитерспуна, о моральном долге сопротивления тирании, а также французское гугенотское «Vindiciae Contra Tyrannos», оправдание сопротивления на основании прав людей привести правителя в соответствие с законом, под властью которого он правит. Согласно Джону Адамсу, Vindiciae было одним из самых значительных произведений, распространенных в дореволюционной Америке.

Внимательное чтение второй части Декларации о Независимости показывает её договорную аргументацию, утверждая, что король Георг III нарушил законы, которые связывали его с колониями в договорном соглашении: «Он объединился с другими, чтобы подчинить нас юрисдикции, чуждой нашей конституции и не признаваемой нашими законами, давая свое согласие на их лицемерные законные постановления». Затем его объявляли «тираном… не подходящим для того, чтобы быть правителем свободного народа». Как утверждает Болдвин, аргумент был простой: король, якобы, является мятежником против английского конституционного закона, а не против колонистов.[350] Вильям Генри Драйтон из Южной Каролины провёл параллель между незаконными действиями Иакова II (VII Шотландии) в 1688 году и Георга III в 1776 году. Если парламентский конвент (1688 г.) имел право объявить об освобождении трона из-за нарушений Иаковом своих должностных обязанностей, это право было и у Континентального Конгресса. Оба короля нарушили договор.[351]

И снова, это не значит, что основной причиной готовности колонистов к восстанию был их взгляд на королевское нарушение их прав по договору. Обычное желание большей экономической свободы, процветания, большего самоопределения и другие «светские» факторы подготовили их к войне. Но несмотря на сложность мотивации, важно, что законное оправдание для восстания в значительной степени выражалось языком соглашения. Это в свою очередь возвращало к предыдущему двухсотлетнему кальвинистскому опыту в Северной Америке.

После успешной американской революции влияние кальвинисткой религиозной и политической теории проследить сложнее. Несомненно, американский Билль о Правах произошел от раннего Билля о правах Вирджинии (принятого в июне 1776 года), на последнюю оговорку которого, в частности, повлиял Мэдисон, ученик Уитерспуна (который также написал большую часть американской Конституции). Мэдисон внес хорошее предложение убрать идею о простой терпимости религии, которая была представлена в первой проекте, составленном Джорджем Мэйсоном и Патриком Хенри.

Религией, или службой мы обязаны своему Творцу, и способ её исполнения может управляться только разумом и убеждением, а не силой или принуждением; и поэтому все люди равно имеют право свободно исповедовать религию по велению совести; и взаимной обязанностью всех является проявление христианской снисходительности, любви и милосердия друг к другу.

Как комментирует Томас С. Джонсон, слово «терпимость» (вычеркнутое по настоянию Мэдисона из первого проекта) «подразумевало власть в гражданском правительстве вмешиваться в дела религии». Заявление Мэдисона о правах совести было «очень похожим на заявление конгрегационалистов в Вестминстерской Ассамблее».[352] Более поздняя первая поправка к Конституции США (1788), которая требовала, чтобы «конгресс не принимал

Date: 2016-07-18; view: 229; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию