Международное влияние идей гугенотов 4 page

Вероятно, под влиянием проповеди Кальвина XXIX по 1 Книге Царств 8 Беза, рассматривая предупреждения израильтян Самуилом относительно выбора царя, утверждает, что, хотя царь назначается Богом, он также должен избираться народом при особых законных условиях, и что он может быть смещен за нарушение этих границ.[106] Беза пишет:

Сначала была клятва, которой народ и царь обязывались перед Богом, обещая соблюдать Его Закон: и церковный и политический; а затем взаимная клятва царя и народа. Тогда имеют ли люди, т.е. сословия людей, право поправлять человека, которого они поставили к власти, если он не выполняет своих обязанностей? Думаю, имеют.[107]

В основе этого «исторического» аргумента лежало то, что можно назвать идеей «естественного закона» или «неотъемлемых человеческих прав». Отрицая монархическую идею о том, что народ неотъемлемо подчиняется своим правителям, Беза утверждает (как несколько лет назад это делал Самуэль Рутерфорд), что «основным состоянием человека должно быть состояние естественной свободы»[108], так что вместо «людей, создаваемых магистратами», магистраты «создаются людьми».[109] По меньшей мере, с виду кажется, что истоки такого мышления уходят далеко в учение св. Павла о пассивном послушании в Послании к Римлянам 13, хотя есть нечто общее с непослушанием Петра в Деяниях 4 и с некоторыми ветхозаветными избраниями и смещениями царей.

С экзегетической точки зрения, Кальвин, по-видимому, был ближе к ясному пониманию Послания к Римлянам 13, чем эта группа французских гугенотов и трактарианских последователей. Вотьер показывает, что Кальвин, подобно Павлу в Римлянам 13, склоняется к предположению о том, что существование гражданской магистратуры, по сути, обеспечивало ей законность. И, как указывает Пьер Кортиал, огромное большинство гугенотов понимали Римлянам 13, как Кальвин, а не как трактарианцы, сохраняя общую преданность реформатским исповеданиям, упомянутым ранее.[110] Однако, что касается кальвинистской политической мысли, первостепенное значение имеет работа радикальных трактарианцев. Кальвин уделил либо мало, либо совсем никакого внимания изучению происхождения законного правления предшествующей верховной власти людей. Сравнивая по данному вопросу Кальвина с гугенотским автором Vindiciae Contra Tyrannos и с Безой, Вотьер пишет:

В противоположность Кальвину эти два автора стоят на своей точке зрения в пределах сферы закона. Выходя за пределы чисто теологического основания послушания, они стремятся установить его законное основание. Это показывает значительное различие между позициями каждого. Для Кальвина сам факт осуществления власти является достаточным правом для нее, тогда как для них этот факт должен быть подкреплен прежним правом, которое основывается в согласии народа. (Перевод автора).[111]

Конституционные аргументы в пользу гражданского сопротивления

Во всяком случае, идея о корпоративных, конституционных правах людей на избрание и смещение правителей с ее корнями в позднем средневековом консилиаризме «дает возможность гугенотам настаивать на том, что их теория сопротивления является законной и конституционной по своим признакам, а не просто призывом многоглавой массы подняться против законных правителей».[112] Она дала им больше надежды для обращения к умеренным католикам во Франции, создавая «более широкое и менее сектантское обращение, чем развитое теориями прежних поколений кальвинистских спорных вопросов».[113]

Идеи Безы получили свое развитие - с новыми дополнениями - в последнем главном гугенотском трактате, который мы рассмотрим, «Vindiciae Contra Tyrannos» – «Защита против тиранов» (1579 г.). Вероятно, он был написан гугенотским богословом Ду Плессис-Морней (1549-1623), а возможно, Убертом Лангетом, или в сотрудничестве с ним.[114] Ради удобства, назовем автора «Vindiciae» по его литературному псевдониму «Брут». Подобно Безе, Брут сильно зависит от радикального католического мышления примирения. Скиннер объясняет:

Когда он обращается к вопросу о тирании в «Защите»[т.е. Vindiciae ], он ясно отсылает нас к Аквинскому, Бартолу, Балду и систематикам Римского закона. А, рассматривая основной вопрос о праве на сопротивление, он показывает сильную зависимость от радикальных истоков мышления соглашения. Он цитирует некоторые решения, принятые в Констанце и Базеле, в двух случаях отсылает нас в особенности к “Сорбонистам*” и использует теории Герзона, Алмаина и Маира [Мэйора], чтобы защитить идею о точной аналогии между тезисом о консилиаризме в Церкви и о народном суверенитете в государстве.[115]

Брут менее, чем Хотман и Беза, ссылается на французские сословия, потому что «к 1574-1575 гг. гугеноты столкнулись с организованным и широко распространенным движением католических активистов, противостоящим терпимости, и больше не могли рассчитывать на поддержку со стороны сословий...».[116] Таким образом, Брут уделял большее внимание магистратурам, а не Сословиям. Гражданские чиновники, утверждал он, представляют весь народ (где на них возлагается истинная власть) и обязаны защищать его интересы. Согласно его анализу европейской и библейской истории:

... служащие государства, которых установили люди, или большинство их, или какое-то их количество сильно грешат против Завета с Богом, если не используют силу против царя, который искажает Закон Божий или мешает его восстановлению, чтобы ограничить его в должных пределах...

Ибо как весь народ выше царя, так и эти служащие, хотя и находятся под властью царя как отдельные люди, как орган - выше него...[117]

Лежащая в основе теория - это своего рода заветного мышление: двустороннее соглашение.[118] Первая часть соглашения заключается между Богом и царем, согласно которой царь назначается для справедливого правления по Божьему закону, что обсуждается в первом Вопросетрактата Vindiciae. Вторая часть соглашения, которая обсуждается во втором Вопросе, является заветом между Богом и людьми для обеспечения управления государством согласно божественному закону.

Если правитель не исполняет свои обязанности по поддержанию закона, меньшие чиновники имеют право «использовать силу против короля».[119] Как указывает Вотьер, двустороннее соглашение является способом утверждения того, что даже при назначении правителя, народ всегда сохраняет свой первоначальный суверенитет посредством особо наложенных условий.[120] Таким образом, Брут показывает, что главной целью гражданского правительства всегда должна быть «защита свободы народа и их безопасности».[121]

Любому королю, который не заботится о благосостоянии людей, но «упорно разрушает государство... бесстыдно извращает закон... [и] показывает, что обеты, заветы, справедливость и религия ничего для него не значат...», Брут приклеивает ярлык «тирана» - «врага Бога и человека».[122]

Затем Брут ссылается на Бартола, который учил, что короля может свергнуть тот, кто выше него. «Но в данном случае превосходящий его - это весь народ или те, кто представляет народ... Они могут призвать людей к оружию».[123] Его рассуждение близко к «Названию дворянства Шотландии» (Appelation to the Nobility of Scotland) Джона Нокса (1554), но не идет так далеко, как «Письмо к народу» (Letter to the Commonalty), которое предоставляет простым людям право и обязанность революционного выступления, если их лидеры отказываются предпринять меры для защиты истинной религии. Однако аргументация Брута является менее явно религиозной, чем у Нокса (который концентрирует внимание на библейском долге бороться с идолопоклонством), предположительно, опять из-за необходимости обращения к умеренному католическому населению во Франции.

Смена завета конституцией

Такое гугенотское изменение акцента со строго религиозной и заветной теории к более широкой политической и конституционной ознаменовало новую эпоху в кальвинистских спорах об отношениях церкви и государства. Скиннер так обобщает данную перемену:

...с Безой, Морнеем [Брутом] и их последователями, наконец, отброшена идея о том, что сохранение религиозного единообразия составляет единственно возможную основу для законного сопротивления. Результатом стала целиком политическая теория о революции, основанная на узнаваемом современном, секуляризированном тезисе о естественных правах и первоначальном суверенитете людей.[124]

«Защита» (Vindiciae) является прогрессивной еще в одном важном отношении. Подчеркивая подчинение государя правлению закона, выраженному через Парламент, представляющий людей, она говорит о последней шотландской пресвитерианской идее о разделении власти в обществе, как утверждает Вотьер, «чтобы предотвратить превышения власти» (перевод автора).[125] Позднее более детально обсуждали тот же вопрос, но с совершенно другой точки зрения, Монтескье и Руссев. Но такое откровенное рассуждение, которое мы находим у Брута в 1570х, было «крайне редким в то время» (перевод автора).[126]

Международное влияние идей гугенотов

Кальвинисты составляли во Франции меньшинство. Они проиграли с военной точки зрения, а их религиозные и политические конституционные аргументы не получили в то время широкого распространения во Франции.

Несмотря на такой политический провал, конституционализм этого периода оказал долговременное влияние на развитие политического мышления. Идеи о том, что король подчиняется народу или его представителям, и что представительные органы, по сути, являются высшими, это не простое ожидание доктрины, которая позднее получит свое независимое развитие, а источник продолжающейся традиции.[127]

Гугенотские писатели воодушевили Голландское восстание против испанцев 1580 года,[128] как и английских конституционных теоретиков XVII века.[129] Католические ученые, например, иезуит Мариан[130] и полемист Французской Святой Лиги Жан Бошер (1548-1644)[131] приспособили гугенотское объяснение «монархомахов» (монархического устройства) для своих собственных целей (как ранее кальвинисты использовали католический радикальный консилиаризм). Их интересовала перспектива того, что протестант Генрих Наваррский станет прямым наследником на трон Франции в 1584 г. после смерти герцога Анжуйского.

Вотьер, по-видимому, был прав, оценивая влияние гугенотских монархомахов эпохи французского просвещения XVIII века как относительно небольшое:

Оглядываясь назад, можно сказать, что гугеноты были одним из течений, из которых вышла Школа Естественного Закона. Эти трактарианцы построили мост между доктринами реформатов и учениями этой [последней] “протестантской школы”, ясно показывая сильно рационалистическую тенденцию. (Перевод автора.)[132]

Тем не менее, их влияние на, как правило, менее «рационалистические» и более связанные с протестантством американские колонии, по-видимому, было больше, чем в дореволюционной Франции. Джон Адамс заметил, что «Защита» важна для понимания американской независимости и Конституции.[133]

Однако возможно, лучшее, чем где бы то ни было, время и необходимое окружение для развития некоторых главных идей французских гугенотов было в Шотландии, где братья кальвинисты уже разделяли общий запас богословия и идей задолго до того, как «монархомахи» опубликовали свои трактаты.

Вотьер обобщает прочные идеи гугенотского монархического устройства следующим образом: ограничивающий характер власти, суверенитет людей и право на сопротивление тиранам во имя данной свыше свободы.[134] Теперь рассмотрим, какие исторические обстоятельства сделали Шотландию плодородным полем для систематического развития и роста этих (и других) аспектов религиозного и политического наследия кальвинизма.

3. Кальвинизм в Шотландии: спор и торжество

Имбарт де ла Тур говорил, что наследие Кальвина состоит из книги («Наставление в христианской вере») и города (Женевы).[135] Оно послужило образцом для многих реформатов в разных местах, но не более, чем для великого реформата Джона Нокса, который назвал его «самой совершенной школой Христа со дней апостолов».[136] Если Женева во многих, хотя не во всех отношениях, была примером кальвинизма в городе-государстве, то Шотландия Нокса, возможно, полнее, чем где бы то ни было в мире, была его образцом на национальном уровне. Учение Кальвина о Боге, Власти, законе, церкви и государстве получило в Шотландии большее развитие, чем это могло быть во Франции (вследствие гугенотского меньшинства) или в Англии (по причине господства других теорий об отношениях церкви-государства).

Хотя Нокс многим обязан Кальвину за свое понимание богословия и основополагающей власти Писания над всей жизнью, он расходился со своим наставником по некоторым важным вопросам, к примеру, о сопротивлении гражданской магистратуре. Также по сравнению с Кальвином большее влияние на него оказала ветхозаветная теократия и меньшее — естественный закон. Таким образом, шотландская реформация развила скрытые учения Кальвина на национальной сцене и вышла за их пределы в более радикальном направлении. Это направление позднее частично доказало, что является «волной будущего».

Три концепции шотландского правительства пост-Реформации

Своеобразный подход реформатской Шотландии к Богу, церкви и гражданскому правительству был главной стадией в развитии политической системы на Западе. Главным образом, в шотландском правительстве ясно проводились в жизнь три идеи: понятие о церкви как органе, имеющем законные права и положение, равное с гражданским государством; всецело «заветная» идея о прямом праве народа считать политические власти ответственными за выполнение своих обязанностей при ограничениях, предписанных превосходящим законом; и общее возвышение простых граждан посредством демократизирующих структур, подражающих пресвитерианской форме правления. Однако потребовалось полтора столетия с пика влияния Нокса на Шотландию в 1560х до того, как с 1690 по 1707 гг. эти принципы были разработаны и введены в функции британского парламента.

Реформация пришла довольно поздно в Шотландию, которая в эту эпоху почти постоянно находилась в беспокойном положении. Частично это было вызвано слабым центральным государством с завистливым соперничеством монархов (которые зачастую были детьми, представляемыми властными регентами) и непокорной феодальной знатью. Национальную стабильность также подрывал сильно испорченный круг католических прелатов, к примеру, кардинал Дэвид Битон, политически «сильный человек» государства и отец нескольких незаконнорожденных детей. Он был убит реформатскими союзниками Нокса в соборе св. Андрея в 1546 г. Шотландия с ее слабым центральным правительством стала пешкой между протестантской Англией и католической Францией, чей мальчик-король Франциск II был женат на шотландской девочке-королеве Марии Стюарт. Это намеренное соперничество предполагало чрезвычайно прямое влияние на облик Реформации в Шотландии после восхождения на престол Англии Елизаветы I в 1558 г. и смерти Франциска II во Франции в 1560 г.

Самыми ранними порывами к реформам в Шотландии были лютеранские, а кальвинизм заметно выступил вперед с реформатом Георгом Висхартом (1512-46), который был сослан в Европу и там попал под влияние таких мыслителей, как Буцер, Буллинджер и особенно, Кальвин.[137] Незадолго до мученической смерти Висхарта по решению католических властей под его влияние попал Джон Нокс и обратился в протестантство. Вскоре Нокс попал в плен, стал рабом на французской галере, но был освобождён благодаря хорошей службе важных должностных лиц в английском правительстве и стал королевским капелланом Эдуарда VI, являвшегося сторонником кальвинизма (который умер в 1553 г.). Вместе со многими другими протестантскими лидерами английских церквей Нокс бежал на континент, когда на английский трон взошла Марии Тюдор, объявившая протестантство вне закона и пытавшаяся силой вновь навязать римское католичество.

Джон Нокс и другие английские церковные деятели (такие, как Гудман, Поне и Фокс) в конце концов, нашли убежище в кальвинистской Женеве, где Нокс стал пастором церкви англоязычных беженцев. Во время своего отсутствия в Шотландии он внимательно следил за религиозными и политическими событиями, происходящими дома, в надежде на возможное возвращение. Это возвращение стало реальным вскоре после смерти Марии Тюдор в 1558 году, в основном, благодаря деятельности шотландских «Лордов Собрания» в 1550х годах.