Состав палийского буддийского канона

Буддийские предания связывают создание Типитаки (санскр. Трипитакй), или буквально «Трех корзин», с первым собором (санги-ти — буквально «спевкой») в Раджагрихе. Считается, что на этом соборе последователи Будды (500 архатов) собрались спустя год после ухода Учителя, чтобы зафиксировать все, что они от него слышали. Махакассапа пересказал по памяти все, что Будда говорил по поводу правил монашеской жизни. Ананда же передал все, что он слышал от Будды по поводу Дхармы. Поэтому все супы предваряются формулой «Так я слышал, однажды...». Именно этому собору приписывается разделение учения Будды на три части — Ветшаю (устав и правила поведения монахов в сангхе), Сутту (санскр. Сутра), содержащую проповедь Дхармы (иногда эту часть называют просто «Дхамма» — на пали, или «Дхарма» — на санскрите,) и Абхидхамму (санскр. Абхидхарму) — систематизацию учения Будды. Однако, сравнивая источники разных школ, ученые пришли к выводу, что в своем первоначальном виде канон содержал только две первые «корзины» — Сутту и Винаю. Абхидхамма же была добавлена к нему уже после раскола первой буддийской общины на отдельные школы.

Каков был этот первоначальный канон? Поскольку сам он не сохранился, об этом мы можем только гадать. Все, чем мы располагаем сегодня, — это полный канон школы тхеравада, записанный на Цейлоне на языке пали в I в. до н.э., а также полный канон школы сарва-стивада, который дошел до нашего времени в переводе на китайский язык (санскритский оригинал сохранился только фрагментарно), а также ряд отдельных сочинений, входивших в каноны разных хина-янских школ.

Тем, кто впервые знакомится с буддизмом, необходимо представлять себе как общую структуру тхеравадинского канона, так и назначение каждой из его частей. Наше знакомство с каноном начнем с Ви-наи. В целом Виная регулировала поведение монахов и в сангхе и в миру, предписывала образ жизни, форму одежды, принципы питания, передвижения и остановки на ночлег, общения с внешним миром и т.п.

Виная-питака тхеравады состоит из трех сочинений:

1. «Сутта-вибханга» («Классификация сутт», в санскритской версии соответствует «Виная-вибханге», «Классификации Винаи») — толкование сутт (произнесенных по преданию самим Буддой), комментарий к учебнику дисциплины «Патимоккха» (санскр. «Пратимок-ша»), содержащему 227 правил поведения монахов и разновидностей дисциплинарных взысканий в случае их нарушения, в зависимости от тяжести содеянного, — от покаяния в своем проступке вплоть до исключения из сангхи. Комментарий каждого правила включает историю случая, который побудил Будду ввести его, обсуждение всех деталей его применения и некоторых исключений.

2. «Кхандхакн» («Подразделения», санскритский текст «Виная-ва-сти») в свою очередь состоит из двух частей: «Махавагга» (10 глав) и «Чулавагга» (12 глав). Здесь обсуждаются: правила приема в сангху, монастырские церемонии, правила, регламентирующие поведение монахов в сезон дождей, одежду, питание, виды ночлега, распределение подаяния, ведение диспута и т.п. Так же, как и в «Сутта-вибханге», описываются история каждого случая, по поводу которого Будда дал то или иное предписание, а также значительные события в жизни сангхи.

3. «Паривара» («Придаток»), систематизация правил по отдельным рубрикам. Этот текст содержится только в каноне тхеравады.

В целом монахи должны соблюдать 227 правил, монахини же — 332. Вместе с тем в вопросах дисциплины Будда всегда был готов принять во внимание обстоятельства и мотивы поведения конкретных

Состав палийского буддийского канона

личностей и легко шел на отмену слишком мелочных регламентаций. Однако в дальнейшем именно из-за неясностей в толковании некоторых дисциплинарных принципов уже после смерти Будды между его сторонниками стали возникать серьезные разногласия, приведшие к расколу общины на тхераваду, сохранявшую консервативную позицию, и махасангхику, сторонников «большой общины* (предшественницы махаяны), выступавших за смягчение и отмену некоторых ограничений.

Сутга-питака важнее двух других частей канона, поскольку именно в ней учение Будды представлено в наиболее полном и доступном пониманию виде. Она включает самые разные жанры: диалоги и поучения Будды, стихи, легенды, предания, описание обстоятельств странствий Будды по Индии и т.д. До нашего времени дошли Сутта тхеравады на пали, тексты из этой корзины других хинаянских школ в переводе на китайский и тибетский языки, а также несколько санскритских сочинений. Сутты часто допускают разные толкования, поэтому редакторы иногда разъясняют их смысл непосредственно в самом тексте, а также описывают обстоятельства, в которых было произнесено то или иное поучение, и кому оно было предназначено, что значительно увеличивает длину буддийских сутт в сравнении с брах-манистскими сутрами.

Сутта питака тхеравады состоит из пяти никай, или «собраний», поэтому иногда этот раздел канона называют «Никая».

1. «Дигха (санскр. Диргха) никая» («Длинное собрание») — 30— 34 «длинные» супы, раскрывающие разные стороны жизни и деятельности основателя буддизма. Самые известные из них: «Саманна-пха-ла-сутта» («Сутга о плодах подвижничества»), «Брахма-джала-сутта» («Сутта о сетях брахмана»), «Маха-париниббана-сутта» («Сутта о великой кончине»), «Амбхатта-сутта» («Сутта об Амбхатте»), выступающая против системы варн и претензий брахманов, «Маханидана-сутта» («Сутга о великой причине»), излагающая буддийскую доктрину взаимозависимого возникновения (пратитья-самутпада), а также «Сигаловада-сутта» («Сутта о Сигаловаде»), посвященная нормам социальной этики.

2. «Маджджхима (санскр. Мадхьяма) никая» — 152 сутты «средней» длины. Тексты по всем аспектам буддизма: доктрине, жизни в сангхе, о вреде крайностей аскетизма, легенды и истории. Самые известные супы: «Ваччхагхота-сутта», «Упали-сутта», «Ассалаяна-сут-та*, «Ангулимала-сутта» (все названия образованы от собственных имен собеседников Будды).

3. «Самьютта (санскр. Самьюкта) никая» — «связанные» супы (в количестве 2875), самая известная из них — «Дхамма-чакка-ппавата-иа-сутта» («Сутта о повороте колеса Дхармы»), в которой излагается первая проповедь Будды перед пятью аскетами.

4. «Ангуттара (санскр. Экоттара) никая» — «больше на один член» — самое обширное собрание сутт (от 2198 до 9557), построенное по определенному мнемоническому правилу: каждый последующий текст обсуждает на один предмет больше, чем предыдущий. Состоит из 11 групп (нипат). Сутты первой нипаты касаются единичных предметов, например ума Будды, второй — двух, например 2-х видов проступков, третьей — трех, например, 3 видов благородных действий, и т.д. до 11 нипаты, где идет речь об 11 видах радости.

Особое место в Сутта-питаке занимает 5-й раздел — «Кхуддака никая» («Собрание кратких поучений»), в состав которого вошли тексты разного содержания, жанра и времени создания — от самых древних в каноне до довольно поздних и испытавших сильное влияние народных верований. Среди них есть настоящие шедевры поэзии и прозы, равных которым нет во всем каноне. В палийской Кхуддаке, утвердившейся на Цейлоне, 15 сутт:

1) «Кхуддака-патха» («Сборник афоризмов» из 9 частей), в котором^ излагается кредо буддийской веры, 10 предписаний для монахов и 10 вопросов для новообращенных, гимны, восхваляющие Будду, песнопения, предназначенные для сопровождения подношений духам умерших. Очень популярен на Цейлоне;

2) знаменитая «Дхаммапада» («Стезя Дхаммы») — собрание популярных дидактических стихов (на русский язык переведена В.Н.Топоровым);

3) «Удана», сборник 82 стихов, содержащих вдохновенные религиозные излияния, приписываемые самому Будде;

4) «Ити-вутака», высказывания Будды в прозе и в стихах о праведном образе жизни;

5) «Сутта-нипата» — одна из самых древних, по мнению ученых, частей канона;

6) «Вимаиаваттху» («Истории о небесных пристанищах») — 85 стихов о счастливой жизни существ, переродившихся в небесных обителях, и рассказ добрых деяниях, приведших их туда;

7) «Петаваттху» («Истории о духах предков») — 51 стих о злоключениях духов существ, ведших неправедный образ жизни, — самая поздняя часть раздела;

8) «Джатаки» («Истории рождения») — 550 рассказов, легенд и сказок о предшествующих существованиях Будды;

9) «Тхера-гатха»;

Состав палийского буддийского канона

10) «Тхери-гатха», («Песнь монахов» и «Песнь монахинь») — вдохновенный поэтический рассказ 264 монахов и 100 монахинь о своем жизненном и религиозном опыте;

11) «Ниддеша» («Перечисление») — комментарий на 5 и 6 разделы «Сутта-нипаты», приписываемый ученику Будды Шарипутте (санскр. Шарипутре);

12) «Патисамбхида-магга» («Путь анализа») — позднее сочинение в жанре абхидхармы, состоящее из 30 глав и представляющее анализ разных буддийских доктрин;

13) «Ападана» — собрание легенд;

14) «Буддхавамса» («История Будды») — рифмованный рассказ Будды о жизни 24 предшествующих ему пратьека-будд (будд «для себя»), которых он встречал в своих прошлых рождениях; имеет несомненно позднее происхождение;

15) «Чария питака» («Корзина поведения») — 35 джатак в стихах, в которых говорится о значении «совершенств» (парамит), приобретенных Буддой в его прошлых рождениях. Оформление этого собрания относится к самому позднему периоду и не считается окончательным. Об этом свидетельствует разный состав «Кхуддаки» на Цейлоне, в Бирме (там в него входит «Милинда паньха», «Вопросы царя Милинды») и в Таиланде.

В школах хинаяны, распространившихся на севере Индии, вместо никай использовался термин агама. Из агам сохранились (в китайском переводе): «Диргха агама» (30 сутр) школы дхарамагуптака, «Мадхьяма агама» (222 сутры) школы сарвастивада, «Самьюкта агама» (136) школы муласарвастивада и «Экоттара агама» (437 сутр) школы махасангхика. Много санскритских фрагментов агам было обнаружено в Центральной Азии.

Абхидхамма питака является самой поздней частью палийского канона, однако как особый жанр буддийской литературы абхидхамма сформировалась значительно раньше. Само слово абхидхамма (санскр. абхидхарма) означает буквально «в отношении дхаммы», и толкуется буддистами как «исследование дхаммы» или же как «выс-щая дхамма». Полная Абхидхамма сохранилась не только в тхерава-динской, но и в сарвасти вади некой редакции. Абхидхамма питака тхеравады включает семь текстов, или ппакарана (отсюда и другое ее Название — «Саттаппакарана» или «Семь трактатов»):

1) «Дхаммасангани» («Классификация дхамм») — перечисление и обсуждение дхамм (санскр. дхарм): явлений, событий, состояний, На которые разбивается поток существования. Предназначена для хорошо подготовленных монахов;

2) «Вибханга» («Деление» или «Классификация») — дополнительный анализ некоторых категорий, встречающихся в «Дхаммасангани»;

3) «Дхатукаттха» («Дискуссия об элементах»), посвященная обсуждению классификации дхамм на дхату — «элементы»;

4) «Пуггалапанньяти» («Определение личности») — собрание цитат главным образом из «Ангуттара-никаи», в которых рассматриваются различные типы людей. Считается самым ранним из трактатов палийской Абхидхамма питаки;

5) «Катхаваттху» («Предметы спора») — известный полемический трактат, единственное сочинение из третьей «корзины», авторство и время создания которого определяется самой традицией. Составлен, по преданию, знаменитым тхерой Тиссой Моггалипуттой, который на 3-м буддийском соборе выступил с опровержением 200 тезисов соперничающих школ по поводу трактовки буддийских принципов анатта, или бессущностности, аничча (пали, санскр. анитья), или непостоянства, времени существования дхамм (критика доктрины сарвастивады) и др. Этот текст считается важнейшим источником по ранней буддийской логике, однако ученые датирует его создание бол?е поздним, чем буддийская традиция, периодом, — I в. н.э.;

6) «Ямака» («Пары») — серия вопросов о психологических явлениях, каждое из которых рассматривается двумя противоположными способами;

7) «Патхаиа» («Причина») — обширное и сложное по методу исследование буддийской концепции причинности.

Абхидхарма питака сарвастивады (сохранилась главным образом в переводе на китайский язык) содержит следующие семь трактатов: «Джиянапрастхана», «Пракаранапада» (самые ранние, созданы ок. 50 г. до н.э.), «Виджнянакая», «Дхармаскандха», «Дхатукая», «Праджяптн-шастра» и «Самгитипарьяя».

Подавляющее большинство текстов Абхидхаммы питаки предназначалось для самоподготовки будущих архатов — тех буддийских адептов, которые поставили перед собой цель достичь высшей цели буддизма — нирваны. Жанр абхидхаммы или абхидхармы предназначался прежде всего для лучшего усвоения монахами буддийских истин, изложенных в суттах. Это касалось не только запоминания, но и понимания. Поэтому абхидхарма включает разработку истолкователь-ных процедур, а также резюме доктрин, классификационные списки терминов, снабженных числовыми индексами, уточняющие и разъясняющие вопросы о значении терминов.

Буддийская литература «для себя» и «для другого»

Приверженность абхидхармических трактатов принципам систематичности, точного употребления и правильного толкования терминов создавал у многих западных исследователей впечатление, что они имеют дело с системным теоретическим мышлением, а многие из них стали связывать начальный этап систематической буддийской философии именно с Абхидхармой. Буддийские сутты подходили для этой роли в значительно меньшей степени, так как в отличие от брах-манистских сутр, всегда кратких и предельно эллиптичных, представляли собой довольно пространные тексты, имеющие определенный сюжет, обрамляющий проповедь Будды (где происходит действие, кто сопровождает учителя, кто обращается к нему с вопросом и по какой причине, ответное поучение Будды). Сутты изобилуют эпитетами, длинными описаниями, повторами, содержат вкрапленные «назидательные истории». Словом, очень мало напоминают «ученый текст». По жанру они гораздо больше похожи на упанишады и философские части Махабхараты (индийского эпоса).

Если брахманистские сутры сыграли роль «базовых текстов», истолковывая и развивая которые складывались шесть систем ортодоксальной, то есть признающей авторитет Вед, индийской философии (санкхья, йога, вайшешика, ньяя, миманса и веданта), то буддийские сутты, подобно упанишадам, ставшим материалом для сутр веданты (одной из самых влиятельных религиозно-философских школ индуизма), послужили отправной точкой для создания абхидхармических перечней и трактатов, которые, в свою очередь, разворачивались и истолковывались в буддийской комментаторской литературе.

Средй тхеравадинских комментаторов наибольшей известностью пользовался Буддхагхоша, живший в IV—V вв. н.э. Он составил 5 комментариев к Сутте, 3 комментария — к Абхидхамме, но более всего прославился своим трактатом «Висуддхимагга», или «Путь очищения». Самый известный из сарвастивадинских комментариев — «Махавиб-хаша», был составлен на буддийском соборе при Канишке в I в. н.э. Однако ввиду чрезвычайной обширности этого текста большую популярность приобрели краткие его компендиумы, особенно трактат «Абхидхармакоша», созданный Васубандху в V в. н.э.

Среди сочинений, не принадлежащих тхеравад и некому канону, особое место занимает «Милинда-паньха», или «Вопросы царя Ми-линды». Это увлекательный рассказ о беседах греческого царя Менандра (Мили нды), правившего в Северной Индии во II в. н.э., и буддийского монаха Нагасены (мы еще будем к нему обращаться).

Чтобы лучше разобраться в том чрезвычайно сложном и многоплановом явлении, которое представляет собой буддийская литература, я предлагаю применить к нему деление на «буддизм для другого» и «буддизм для себя». Мы получим две группы текстов: с одной стороны, тексты, предназначенные для пропаганды и разъяснения буддийской Дхармы среди не-буддистов или для пропаганды учения одной буддийской школы среди представителей других школ; с другой стороны, тексты, так сказать, «для внутреннего пользования» членов сангхи. Начнем с первой группы.

В зависимости от характера аудитории, для которой создавались тексты первой группы, их можно разделить на два вида: популярный (сказки, легенды, поэмы, песни, учебники, цитатники, сборники назидательных поучений типа «Дхаммапады») и «ученый» (полемические тексты, позднее жанр шастр, а также некоторые беседы Будды из Сутта-питаки, в которых ему приходится иметь дело с учеными собеседниками, будь то брахманы или шраманы).

Вторую категорию составляют тексты, созданные для внутренних нужд сангхи или для самотренировки монахов. Цель последних заключалась в том, чтобы развить в адепте определенные моральные, психологические и интеллектуальные качества, которые помогут ему достичь состояния архата.

Таким образом, если в первом случае речь в основном шла об обращении в буддизм и о вступлении на буддийский путь, то во втором — о движении по этому пути. Какими же средствами осуществлялось первое и второе? В текстах буддизма «для другого» мы встретим и логические умозаключения, и множество чисто риторических приемов, одним из которых является прибегание к аналогиям. В буддологической литературе аналогии толкуются обычно как простой иллюстративный материал, т.е. как нечто второстепенное и производное от иллюстрируемой идеи. Однако, с моей точки зрения, роль аналогий в буддийской литературе была гораздо более важной, чем это может показаться на первый взгляд. Мой тезис заключается в том, что аналогии играют в буддийских текстах «для другого» квазитеоре-тическую роль доказательства, т.е. заменяют логические выкладки и рассуждения. Иными словами, буддийские примеры и аналогии являются не просто иллюстрациями, а скорее иллюстрациями-моделями (в современной литературе такие иллюстрации-модели часто называют «репрезентаторами» — «представителями» в силу того, что они воспроизводят/представляют некоторые принципиальные свойства моделируемого объекта). По сравнению с обычными иллюстрациями, смысл которых неотъемлем от смысла того теоретического суждения, которое они иллюстрируют, репрезентаторы гораздо более самостоятельны и самоценны. Их собственная логика может иметь обратное влияние на логику теоретических рассуждении. Это касается не только буддизма, но и всей индийской мысли. Каковы же конкретно эти репрезентаторы? Один из самых известных — это образ семени и плода, использовавшийся практически всеми системами индийской философии для «моделирования» самых разных и порой даже противоположных философских положений. Развитие этого образа, ассоциировавшегося прежде всего с буддийской концепцией причинности — пратитья-самутпадой, в истории буддийской мысли (под «развитием» я имею в виду установление изоморфизма разных его деталей и функций с деталями и функциями теоретического предмета) привело к появлению концепции випака, или «созревания», кармы, согласно которой она приносит свой плод не сразу после совершения поступка, а после определенного периода «созревания» (см.: Тема 10. Пратитья-самутпада — буддийская концепция причинности).

В рамки той же модели укладывается и поздняя буддийская концепция алая-виджняны, или «сокровищницы сознания». Алая-видж-няна часто трактуется как общее поле, в «почве* которого содержатся «семена» будущих воплощений существ. Иначе говоря, «семя» требовало «почвы» — логика модели подспудно влияла на логику развития буддийских концепций. В чем смысл этой логики модели, или, как ее можно назвать, репрезентативной логики? Попробуем понять это на примере «Милинда-паньхи» — текста, служащего прекрасным образцом литературы «буддизма для другого».

«Каково свойство мудрости?» — спрашивает Нагасену Милинда, и тот отвечает: «Когда возникает мудрость, государь, она рассеивает потемки неведения, порождает свет ведения, проливает сиянье знания, освещает арийские истины, и тогда подвизающийся видит истинной мудростью: /все это/ бренно, тяжко, без самости». Милинда просит привести пример. «Представь, государь, что в темный дом внесли светильник. Внесенный светильник рассеет потемки, породит свет, прольет сиянье, осветит очертанья предметов...так и мудрость» (перевод А. Парибка). Далее повторяется первая фраза Нагасены.

Мы видим, что не образ светильника иллюстрирует здесь какие-то свойства мудрости, а совсем наоборот — в первой же фразе Нагасены в описании свойств мудрости предвосхищается образ действия светильника: «рассеивает потемки неведения, порождает свет ведения...» и т.п. Таким образом функции светильника служат моделью для демонстрации свойств мудрости: Подобное предвосхищение свойств модели в моделируемом предмете можно проследить и на других примерах из «Милинда-паньхи». Логика модели, однако, имеет достаточно ограниченную сферу приложения, что не позволяет ей полностью заменить собой обычную дискурсивную логику, которой мы пользуемся при получении нового знания. Почему это так, разве нельзя найти такие модели, которые смогут продемонстрировать нам все искомые свойства, функции и образ действия объекта нашего рассуждения? Теоретически, видимо, можно, но это чрезвычайно затруднительно. Прежде всего потому, что наш репрезентатор, в данном случае светильник, является не «чистой» моделью, а естественным объектом. Это значит, что он содержит или может содержать и такие свойства, которые являются избыточными с точки зрении «чистой» модели, и которые, будучи внесенными в теоретический предмет, могут прийти в конфликт с другими заданными ее свойствами. Например, светильник может погаснуть, мудрость же понимается буддистами как нечто вечное.

Поэтому полный изоморфизм свойств модели и объекта, похоже, недостижим. Любой естественный объект будет одновременно и больше и меньше своей модели, так как ему может также и недоставать каких-то свойств. Те свойства мудрости, которые нельзя представить с помощью образа светильника, придется моделировать другими репрезентаторами. Словом, естественный объект, подобно естественному языку, содержит слишком много такого, что нельзя ни формализировать, ни втиснуть в рамки заданной модели, если иметь в виду «заданные» свойства теоретического объекта, который мы пытаемся разъяснить. Это побуждает нас искать все новые и новые репрезентаторы. Мы встречаем в сутгах множество случаев, когда оппоненты спорят исключительно с помощью примеров и побеждает тот, чей пример как модель оказывается наиболее изоморфным своему объекту. В буддийской литературе упоминается даже особая категория спорщиков, которая славилась искусным использованием примеров.

Итак, репрезентатор избыточен по отношению к тому теоретическому положению, понятию или принципу, который он моделирует. Но ведь и теоретическое положение, идея и т.п. могут быть избыточными по сравнению со своей моделью. Разве можно представить возвышенные духовные истины только с помощью наглядных материальных предметов? Ответ на этот вопрос будет не таким однозначным, как можно было бы ожидать. Будда часто использует «логику репрезентаторов», чтобы показать сотериологическую неэффективность категорических суждений о вещах, связанных с утверждением их существования или несуществования (см.: Тема 11). От лобовых и прямолинейных констатаций, от этих черно-белых «да» и «нет» он склоняется в пользу иносказаний, метафор, а также и упомянутых мною примеров, т. е. косвенных форм выражения высоких духовных истин. Однако в эти наглядные примеры из обычной жизни вводится некоторый спекулятивный момент, что и делает их чем-то большим, чем просто иллюстрация, или на нашем языке, делает их репрезентаторами. Не случайно и исследователи буддизма, разъясняя современному читателю положения, скажем, теории дхарм, довольно часто и сами прибегают к репрезентаторам, которые они черпают из опыта уже нашей эпохи. Например, Ф.М.Щербатский сравнивал буддийское понимание дискретно-континуальной природы потоков дхарм-элементов с кинематографической лентой, состоящей из отдельных кадров, при прокручивании которой, однако, создается иллюзия единства и непрерывности предмета и действия. А его ученик О.О.Розенберг уподоблял набор скандх (групп дхарм, из которых, по мнению буддистов, складывается личность) калейдоскопу, где из одних и тех же разноцветных стеклышек складываются многообразные узоры. В изучении и истолковании буддизма данные примеры уже многие годы играют роль репрезентаторов.

Репрезентация умопостигаемой сферы с помощью конкретной и наглядной картинки является посредником между образным и дискурсивным мышлением. Но это не только переходная ступень от первого ко второму, а еще и движение в обратном направлении — способ избежать однозначности дискурса, сознательный прием, применение которого диктуется духовно-практическими целями изменения личности (упая-каусалья). В этом смысле «логику репрезентаторов» можно понимать как «срединный путь» между обыденным и научным мышлением, между риторикой и научной логикой. На этом пути можно поразить сразу две цели. С одной стороны, наглядность репрезентаторов есть наглядность самой жизни, что делает буддийское учение близким и понятным всем. Вместе с тем, обычная жизнь, увиденная сквозь призму буддийских понятий, наполняется буддийским духовным смыслом. Через оболочку обычных предметов просвечивают буддийские идеи, лишая предметный мир его собственной когерентности, сообщая вещам и событиям иную перспективу — служить подтверждением буддийских истин. Как в знаменитой тхеравадинской истории, когда монах на вопрос, не видел ли он женщину, ответил: не знаю, было ли то, что я встретил, мужчиной или женщиной, но я видел только скелет.

Свойство репрезентаторов — представлять «тонкие» аспекты доктрины в наглядном и легко усваемом виде — использовались и в литературе «буддизма для себя». Но главным приемом этой литературы является метод матрик — перечней и классификаций. Доминирование матрик в абхидхарме во многом предопределяет труднодоступ-ность этой литературы. Матрика была жанром, который явился результатом длительной работы по выработке принципов классификации и систематизации, призванных облегчить передачу определенной информации в замкнутом сообществе единомышленников.

Чтобы понять, как это возможно, прибегнем и мы к примеру-ре презентатору. Им послужит, как это ни парадоксально, анекдот. Томясь от безделья, заключенные рассказывают и пересказывают друг другу разные смешные истории, которые получают постепенно свои кодовые номера и каждый из сокамерников, кто хочет вспомнить какую-либо из них, просто называет кодовый номер. Остальные, естественно, смеются. Но соль этой истории заключается в том, что, привыкнув к коду, они перестают замечать разницу между ним и естественным языком. Однажды в камеру попадает женщина и кто-то называет определенный номер, после чего заслуживает порицание за то, что допускает непристойные выражения в присутствии дамы.

Что же происходит? Некая «внешняя речь» постепенно преобразуется во внутренний код, теряя при этом связность и последовательность за счет выпадения ключевых логических звеньев, обеспечивающих ее «объективную» осмысленность. Важно отметить, что эти звенья не просто отбрасываются, они как бы свертываются и упаковываются в смысловые единицы другого уровня. С моей точки зрения, и наши матрики, точно так же, как и сутры брахманистских школ, можно рассматривать как формулы или коды, которые не могут быть поняты сами по себе, без расшифровывающего их комментария. Поначалу в фиксации (письменной либо устной) расшифровок такого рода не было никакого резона, поскольку приверженцам той или иной системы они и так были известны. Со временем же, когда традиция непосредственного понимания матрик и сутр стала разветвляться и усложнятся, появились разные школы со своими толкованиями и комментарии стали фиксироваться.

Нет сомнения, что брахманистские сутры и буддийские матрики были плодом длительного формирования учения, включавшего и дискурсивную проработку понятий и, как мы уже говорили, процедуры классификации и систематизации. Создание литературы буддизма «для себя» опиралось и на литературу буддизма «для другого». Диалектика этих двух уровней пронизывает всю историю буддийской литературы.

Возникает вопрос — к какому же уровню относится буддийская философия? Философия всегда остается в сфере некой интеллектуальной всеобщности и обязывает всех попадающих в ее орбиту быть доказательными, т. е. облекать свою мысль в общезначимые формы и подчинять ее общезначимым логическим законам.

По природе своей Дхармы, открытой для разных интерпретаций, буддизм очевидно никогда не был, да и не мог быть единой замкнутой системой, недоступной влиянию внешних обстоятельств. Вся история этого учения свидетельствует о существовании множества профессиональных «кодов» и «жаргонов», созданных разными буддийскими школами, которые соотносились друг с другом примерно так же, как диалекты одного и того же языка, иными словами, были вполне проницаемы друг для друга. Они разделяли множество положений и принципов, пользовались одними и теми же понятиями. Это дозволяло приверженцам разных буддийских школ вести ученые споры о самых «тонких» аспектах учения Будды, обсуждая их во всех деталях. Кроме того, буддийские школы объединяла задача защиты буддийского учения от критики «внешних» оппонентов. Все эти как «внешние», так и «внутренние» споры и дискуссии, публичные диспуты и также постоянное стремление сангхи «вербовать» новых адептов и покровителей поддерживали обе тенденции — развитие «внутренней речи» и соответственно литературы «для себя» и развитие «внешней речи» и литературы «для другого».

По словам знаменитого английского ученого Эдварда Конзе, «со-териологическая доктрина, подобная буддизму, становится философией, когда ее интеллектуальное содержание объясняется постороннему» (цит. по: Лысенко 1994. С. 14). Необходимость передать другому человеку в понятной и доступной для него форме — это главный побудительный мотив развития дискурсивной речи, а философия — одна из ее форм. Именно появление такого дискурса и создало ту сферу интеллектуальной всеобщности, в которой родилась философия и в Греции, и в Индии.

Литература к лекции

1. Буддийские сутты /Пер. с англ. Н.И.Герасимова; Пер. с пали на англ. Т.Рис-Дэвидса. М., 1900.

2. Сутта-нипата. Сб. бесед и поучений /Пер. с пали Фаусболла. Рус. пер.

Н.И.Герасимова. М., 1899.

3. Дхаммапада. Вступительная статья В.Н.Топорова. М., 1961.

4. Милинда паньха. Вопросы Милинды. Издание подготовлено А.В.Парибком. М., 1989.

Вопросы для самопроверки

1. Каковы основные отличия буддийской литературной традиции от христианской и мусульманской?

2. В чем смысл принципа «приоритета» Дхармы над «словом Будды»?

3. Каковы основные принципы буддийской герменевтики?

4. Каковы критерии аутентичности «слова Будды»?

5. В чем принципиальное различие между литературой буддизма «дня себя» и «для другого»?

ТЕМА 3. ЧТО ТАКОЕ РАННЯЯ БУДДИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Учение «самого Будды»?

Хотя палийский канон «Типитака» является собранием текстов тхеравады, т.е. его создание относится уже к «школьному» периоду развития буддизма, тем не менее в его первых двух частях — Виная и Сутга-питаке, совпадающих с канонами других школ, отражены, как принято считать среди буддологов, самые ранние формы буддийских доктрин. Это позволяет использовать их в качестве источника для реконструкции учения «самого Будды», или «исторического Будды». В своих попытках выявить элементы этого учения исследователи часто опирались на принцип главного тхеравадинского комментатора Буддхагхоши, жившего в V в. н.э. В соответствие с этим принципом, высказывания, которые совпадают в разных источниках палийского канона, могут рассматриваться как относящиеся к периоду, предшествующему расколу буддизма на отдельные школы, т.е. в нашей терминологии — к периоду раннего буддизма, а значит, теоретически могут принадлежать и самому основоположнику буддизма. Но некоторые современные ученые (вслед за Грегори Шоппеном) высказывают сомнение в правильности такого принципа. По их мнению, подобные совпадения могут свидетельствовать не о древности, а скорее наоборот — о редакторской и систематизаторской работе, проделанной уже после раскола. Например, они считают (К. Р. Норман, Шмид-тхаузен и др.), что учение о четырех благородных истинах является добавкой, хотя и сравнительно ранней, к древнейшей версии «биографии» Будды (в таких текстах, как «Дхамма-чакка-паваттана-сут-та», «Сутра о повороте колеса Дхармы»), Это подтверждают исследования отечественного ученого Б.И.Кузнецова, изучившего широкий круг ранних буддийских текстов, сохранившихся в переводе на тибетский язык. Он полагает, что такие известные буддийские учения, как учение о четырех благородных истинах, о восьмеричном пути освобождения и взаимозависимом происхождении приобрели окончательную форму лишь в хинаянской школе сарвастивада.

Предположение о том, что ядро учений Будды, сохраняющееся во всех направлениях буддизма, есть продукт поздних систематизаций (об этом говорили еще в начале XX в. К.Рис-Дэвидс и С.Шаер), заставляет ученых подвергнуть серьезному критическому анализу все тексты палийского канона, считающиеся «древними». Эта работа далека от завершения. Предвосхищая ее результаты, можно с уверенностью с казать, что «историческое» учение Будды, реконструированное из самых древних частей палийского канона, будет совсем иным, чем то учение, которое стало предметом веры и знания многих поколений буддистов во многих странах. В нем не будет ни учения о не-атмане (отсутствии неизменной души), ни концепции пратитья-са-мутпады («взаимозависимого происхождения»), ни «восьмеричного пути», ни, возможно, даже четырех благородных истин. Такая перспектива ставит серьезную проблему. Либо в соответствии с западным историческим подходом изучать лишь те тексты или части текстов, «древность» которых подтверждается современными текстологическими методами (Иоханнес Бронкхорст предложил в целях научной «корректности» вообще вывести Будду из игры, а говорить о взглядах, свойственных «ранней буддийской общине»). Либо опираться на буддийскую традицию и принять заточку отсчета ее собственные хронологические и исторические схемы. Наша же задача познакомиться с буддизмом, а для этой цели первого подхода явно недостаточно (как изучения Кумранских рукописей для знакомства с первоначальным христианством). Когда я говорю о «раннем» буддизме, то имею ввиду то учение, которое считалось «ранним» самими буддистским экзегетами в самой буддийской традиции.