Запись двадцать седьмая

ПОКОРИТЕЛИ ПАМПЫ

Сантьяго. 13 мая 1970 года.

И сюда дорога не была чересчур трудной. Конечно, если объективно характеризовать ее по этапам, то сначала шло широкое, насколько ровное, настолько и грязное шоссе со сложными поворотами на границах отдельных ранчо, а после второго скоростного участка начался подъем к Андам по очень тряской крутоверти к самой южной точке марафона. Но мы уже, видимо, как-то «утряслись» и воспринимаем дорожные невзгоды более философически. На первом участке, например, пыль была просто неимоверная: австралийские пылевые завесы, которые доставили нам в свое время столько хлопот, не идут в сравнение с какой-то грязной, я бы сказал, унавоженной пылью аргентинских пампас.

«Покорителями пампы» я бы назвал среди наших экипажей Леонтия Потапчика, Юрия Лесовского и Эдуарда Баженова, прошедших девятый скоростной участок от Саладильо до Эспартиллара без единого штрафного очка. Только еще 18 экипажам удалось повторить такой результат, у остальных экипажей количество набранных здесь штрафных очков колебалось от одного до сотни, а три экипажа были вынуждены даже капитулировать.

Правда, не обошлось это и без вмешательства, так сказать, живых сил природы. Дело в том, что на этой неимоверно пыльной дороге, пересекавшей границы нескольких крупных ранчо и замысловато петлявшей между ними, не меньшими хозяевами, чем шоферы автомобилей и местные пешеходы, чувствуют себя обыкновенные коровы. Огромные их стада паслись вокруг, причем для пересечения дороги и перехода ее на перекрестках им совершенно не требовались соответствующие жесты регулировщика или сигналы светофора. Они руководствовались мычанием своего вожака, а то даже и щелканьем бича какого-нибудь гаучо, который, равнодушно поглядывая на проносящиеся автомобили, всем своим видом показывал, что не намерен из-за каких-то там гонок менять привычки или нарушать стройный технологический процесс выпаса подопечных.

В результате на этом скоростном участке (протяженностью 320 километров) более десяти автомобилей имели столкновения с пасущимися животными (надо было видеть, в какую ярость приводило это поначалу невозмутимых аргентинских скотоводов), а три экипажа, особенно отличившиеся в дорожной «корриде», именно здесь закончили свое участие в марафоне.

Ночью, пройдя Патагонию, мы стартовали на десятом скоростном участке. 645 километров надо было покрыть за 6 часов. Дорога поднималась в Анды. Шел дождь, превращавший ее местами в непролазное месиво. Под впечатлением событий, происшедших на Рио-Гран, организаторы соревнований, правда, сократили скоростной участок на 50 километров, но все равно ни одному экипажу не удалось пройти тут без штрафных очков за опоздание.

Днем на высоте 1200 метров, в самой невысокой точке Анд, мы пересекли границу Чили и вскоре попали на Пан-Американское шоссе, которое вело уже на север. Узкой лентой вьется это шоссе в горах, ныряя часто в тоннели, поражающие своей длиной. Оно ведет до самой столицы Чили (уже на высоте 3 тысячи метров), куда мы и прибыли благополучно — все пять «Москвичей» — поздней ночью. Ровно 6 тысяч километров отделяет нас здесь от места первого рестарта в Рио-де-Жанейро.

Всего же пройдено уже 13342 километра. Это немногим меньше, чем вся, считавшаяся еще год назад колоссальной, трасса «ралли века», как именовался марафон Лондон — Сидней. Во всяком случае, тот факт, что все пять «Москвичей» идут пока без потерь (чем не может уже похвалиться ни одна из официально зарегистрированных команд других заводов), убедительно подтверждает, что успех наш в «ралли века» не был случайным.

В турнирной таблице автомобилей нашего класса уже два экипажа «Москвичей» (Астафьева и Лесовского) занимают после девятого и десятого скоростных участков первые места, оттеснив дамский «остин-макси» на третье. На последующих местах также наши экипажи, что говорит о полной гегемонии «Москвича-412» в своем классе.

И все-таки настроение у меня не из лучших. Не хочется быть пророком в своем отечестве, но, кажется, мои тревоги по поводу неуместного соперничества внутри команды были не столь уж необоснованны. Экипаж Э. Лифшица и В. Щавелева, все время занимавший среди наших экипажей (попеременно с И. Астафьевым) лидирующее положение, сегодня имеет уже 797 очков и, как бы зная свой шесток, вернулся на «лиссабонские» позиции, то есть занимает теперь снова 34-е место в общей турнирной таблице.

Но то, что было складно в Лиссабоне, не очень-то годится в Аргентине и в Чили, где за победу сражается уже лишь половина экипажей, стартовавших в Европе. Для Лифшица и Щавелева — гонщиков поистине замечательных и опытных—такое положение в тур-нирной таблице едва ли можно назвать достойным. Что же произошло?

Казалось бы, ничего особенного. В двигателе их машины прогорел поршень, пришлось также заменять и вкладыши. Что ж, бывает. Для таких великолепных механиков, как они (еще раз хочется вспомнить при этом несостоявшийся разговор с Роджером Кларком!), это не повод, чтобы чересчур огорчаться. И действительно, они, как всегда, оказались, на высоте положения, отремонтировали двигатель в самые сжатые сроки и, «заработав» на этом около пяти часов опоздания, продолжали— не в пример многим зарубежным асам — трудную гонку.

Все это так. Однако, отчего же прогорел поршень? Это ведь начальству или журналистам можно внушить что-нибудь научно-популярное, приведя какую-нибудь причину поумней. А я ведь сам гонщик, мякину не потребляю. И знаю, что в конкретных условиях гонки здесь, в Южной Америке, поршень может прогореть, скорее всего, по причине невнимания к детонации двигателя. Нет, не вульгарного невнимания, когда двигатель стучит, а ты вроде как поплевываешь — этого бы еще не хватало! А упущения, так сказать, второго порядка, когда в азарте гонки притупляется тот тонкий «профессорский» слух, которым, кстати, Щавелев славится.

Двигатель надо все время слушать. Известно, что когда он здоров, то поет замечательно, радуя сердце истого гонщика. Но бывает, что и «даст петуха». Если появляется «звон», надо сбросить газ — как бы ни спешил водитель,—переменить режим, чтобы дорогой певец не сорвал голос. А потом уж можно снова просить,у него верхнее «до», прибавляя газу. Если же едешь с квадратными глазами, если прислушиваешься больше к стуку своего сердца, чем к стукам двигателя, то в его музыке порой и не уловишь тревожных нюансов. Тогда-то и случается неприят-ность.

Я не смею, конечно, утверждать, что у Лифшица и Щавелева было именно так. Но не могу отделаться от ощущения, что их «дуэль» с Астафьевым сыграла тут немалую — если не роковую — роль.

И второе, что меня беспокоит, — накапливающаяся усталость. Вчера ночью, прибыв в Сантьяго, мы едва дождались, пока открылся контрольный пункт, использовав, правда, выдавшееся время для осмотра машины, а затем, отметившись, даже отказались от ужина и бросились поскорей в постель. А сегодня, только встав, я сразу взялся за этот дневник, так как чувствую, что если бы не сделал это сейчас, сразу после сна, то неизвестно, когда бы нашел в себе силы писать. Тридцати часов, положенных нам здесь на отдых (теперь уже осталось всего двадцать), маловато, надо будет еще поспать. А ведь помимо прочего нужно позавтракать, узнать, как дела у наших остальных экипажей, и, главное, заняться машиной.