Глава 17. Диковинные страны 3 page

- Доброе утро, Ваше Превосходительство, - он вошел и поклонился.

Вроде все по протоколу, но была в его манерах какая-то неприятная развязность, так и подмывавшая Орландо закатить ему затрещину. А еще лучше – сослать в дальний гарнизон, служить на благо Родины.

– Его Светлость требует вас к себе, причем немедленно. Так и сказал, мол, пусть поднимает свою задницу и немедленно мчится ко мне.

Видно было, что ему особенно приятно передавать последние слова.

- Вот как… Что ж, благодарю, сержант, век не забуду вашу любезность. – Орландо сказал это со значением, и улыбка на лице Ласковского слегка потускнела. – Сейчас иду.

- Э-э-э, нет… Он велел мне привести вас немедленно, прямо сейчас… - уверенность в голосе сержанта заметно поколебалась, но отступить он не решался.

Орландо подумал и решил, что поднимать скандал из-за пустяка не стоит, а с холуем он и после разберется. Причем самым страшным и безжалостным образом – заставит работать. Поэтому он отложил уже потревоженные бумаги, снял камзол с вешалки и вышел из кабинета, застегиваясь на ходу.

Следуя по лестницам за Ласковским, он размышлял: чего это ради Его Светлость поднялся в такую рань? Раньше двенадцати он обычно глаз не продирал.

- Ах, да! Сегодня же у него встреча с цеховыми старейшинами, я же сам назначил! – вот что значит выпускать дела из рук, так недолго забыть и собственное имя.

Цеховая система, по которой работали ремесленники в Стране Вечной Осени, подгнивала и разваливалась под напором времени, но, по мнению Орландо, надо было разваливаться быстрее.

В тот достопамятный день, когда он пришел в Амаранту в порванном башмаке, он тут же отдал его в починку. Парень, сидящий возле городской стены, починил обувь на удивление быстро и хорошо, причем не спросил много. Орландо с ним разговорился и узнал, что он – бывший подмастерье у сапожника Кникхена, что работает на Зельтерской улице. Парень был способным, хорошо трудился, и хотел открыть свою мастерскую, но цеховой закон не позволял этого, поэтому он ушел от хозяина и стал бродячим мастером. Везде, где только могли, цеховые старейшины преследовали его и притесняли, грозясь и вовсе изгнать из города. Орландо очень удивился тогда, хотя и не все понял, но разговора не забыл.

Теперь, когда он возглавлял кабинет министров, ему волей-неволей приходилось думать об этом. Он не торопился, собирал информацию, изучал цеховые своды, и даже беседовал с людьми в лавках, притворившись случайным посетителем. Мало-помалу он пришел к выводу, что цеховая система – чудовищный пережиток, который давно пора отправить на свалку истории. И он решил начать с тихого, но последовательного ограничения прав цехов, которое планировал завернуть в красивую обертку государственного покровительства. Именно для этого он назначил сегодняшнюю встречу.

Но встреча со старейшинами была назначена в одиннадцать, а сейчас половина восьмого, все равно получалось рановато. Орландо нахмурился и быстрым шагом, едва не обгоняя Ласковского, добрался до покоев герцога. Отворив дверь, он понял, почему Карианиди поднялся в такую рань – правда заключалась в том, что он еще не ложился.

Мерзкий запах алкоголя, прокисшей пищи, пота и духов ударил ему в ноздри. Гулянка, похоже, только что закончилась, спальня Правителя была разгромлена и загажена дальше некуда.

Аккуратно ступая, чтобы не наступить в лужу или разбитую тарелку, Орландо подошел к окну и отдернул занавески – в комнату ворвался дневной свет, обнажая неприглядную картину частной жизни Его Светлости. Белые обои в герцогской спальне меняли каждый месяц, но каждый раз кто-нибудь умудрялся разбить о стену бутылку или швырнуть туда салатом.

Сейчас по стене стекали остатки шоколадного торта, а лепная панель напротив была залита шампанским. На полу валялись разбитые тарелки вперемешку со своим содержимым. Постель была смята и невероятно грязна, а поперек хрустального зеркала ручной работы было начертано твердой рукой Его Светлости: «Говно».

Сам Светлейший ползал по полу без штанов в совершенно невменяемом состоянии. Глядя на него, Орландо здорово засомневался, что он мог произнести те самые слова, которые передал ему сержант Ласковский. Но сейчас было не время сводить счеты – до встречи со старейшинами оставалось три часа, необходимо было привести господина Правителя в человеческий вид. Задача представлялась невыполнимой, потому что он даже на животное не походил, только тряс головой, что-то мычал и все время куда-то полз, сверкая тощим задом.

Орландо выругался про себя и позвонил лакеям. Вызвав четверых человек, он велел открыть окна, все убрать, герцога помыть и уложить в постель. Все эти распоряжения были привычны ему и давались почти механически, и так же привычно и быстро исполнялись.

Не прошло и двадцати минут, как в комнате было прибрано, чистый герцог Карианиди лежал в постели. Глаза у него открылись, но пока что он мог только вращать ими, наблюдая за Орландо, который ходил взад-вперед по комнате, излагая свои мысли по поводу выступления перед старшинами.

Голова раскалывалась, каждое слово отдавалось в ней как удар колокола, и он ничегошеньки не понимал из слов премьер-министра, а тот как нарочно продолжал пытку, рассказывая все новые и новые подробности.

Наивно было бы полагать, что Орландо этого не понимал. За столько лет он вполне изучил своего господина, даже особенности его организма перестали быть для него секретом. Он точно знал, сколько времени тому необходимо для восстановления после коньяка, после шампанского или водки. Знал, что как минимум до обеда Карианиди не боец, но находил некоторое удовольствие в том, чтобы его помучить.

- …в связи с распространением дешевых, но некачественных товаров, которые проникают через границу с Тридесятым царством, необходимо поддерживать отечественных производителей, субсидируя рост ремесленного производства. Государство готово взять на себя часть расходов на приобретение необходимого инструмента и оборудования для вновь открывающихся мастерских. Господа старейшины должны подумать и предложить свои варианты того, как обеспечить это законодательно. С нашей же стороны…

Взгляд Орландо упал на прикроватную тумбочку, на которую лакей поставил большой стакан крепкого, горячего чая. Герцог Карианиди всегда отпивался с бодуна сладким, горячим чаем, говорил, что это помогает вывести токсины из организма.

Увидев этот стакан, Орландо забыл, о чем говорил – мысли его сразу приняли другое направление. Вот он, удобный случай, грех упускать такую возможность, хоть он и не предполагал, что начинать придется так скоро. Герцог нечленораздельно мычал в кровати, а Орландо попытался продолжить свою мысль, но никак не мог сосредоточиться. Стакан притягивал его взгляд, как магнит.

-…итак, насчет наших действий: правительство должно помочь начинающему мастеру приобрести средства производства, то есть инструменты… - сжимая в кармане пузырек, Орландо чувствовал, как вспотели его пальцы. Казалось, что флакон стал горячим и скользким, как кусок мыла. Сердце забилось глухо, на висках выступил пот.

- Знаешь, что голубчик, - обратился он к лакею, таращившему глаза из угла, - ступай-ка на кухню, попроси нарезать лимон и вскипятить чайник для Его Светлости. Ему нужно много жидкости.

Герцог промычал что-то благодарственное. А Орландо проводил глазами лакея и достал из нагрудного кармана записную книжку.

- Вот, посмотрите, тут я набросал тезисы.

Он положил блокнот герцогу на грудь, и тот, стараясь показаться трезвым, старательно скосил глаза в убористые строчки, расплывавшиеся у него перед глазами. А Орландо, пользуясь моментом, отступил на шаг назад, закрывая спиной тумбочку, пальцами открыл в кармане пузырек и завел руку за спину. Даже не видя кружки, он почувствовал пар, поднимающийся от чая, и ощутил всем телом эти тихие звуки: кап…кап…кап…

Когда вернулся лакей с нарезанным лимоном, премьер собственноручно выжал его в чай и подал герцогу вполне себе сердечно. Тот пил, прихлебывая и отдуваясь. Он не замечал, что его бывший управляющий бледен, как бумага, и даже, кажется, дрожит.

Допив чай, Карианиди пробормотал, что чувствует себя очень неважно. «Ага, печенюшка была плохая» - не без злорадства подумал Орландо. Но, вопреки обыкновенному, самочувствие Правителя действительно стало хуже. Он побледнел, покрылся испариной и почувствовал сильную слабость, что был не в силах встать с постели.

Глядя на его лицо с ввалившимися глазами, Орландо тоже чувствовал себя неважно. Ноги были ватными, в голове шумело. Он присел на кресло во избежание недоразумений, и некоторое время молчал, пытаясь справиться с собой. Но со стороны это выглядело, словно он размышляет, как выйти из затруднительной ситуации. Наконец его голос вполне окреп:

- Ладно, оставайтесь в постели. Я сам поговорю со старейшинами. Вам необходим отдых, чтобы восстановить силы.

Герцог благодарно взглянул на него, и этот взгляд неожиданно резанул его так сильно, что он практически убежал из покоев. Вернувшись в свой кабинет, он захлопнул дверь, закрыл ее ключом и почти сполз по стене.

Руки его дрожали. Он залез в карман, тщательно закрыл флакон и вытер пот со лба, пытаясь успокоиться и совладать с собой. Резкий звук часов заставил его буквально подпрыгнуть на месте – уже пробило десять. Орландо снова выругался и поднялся на ноги, бояться было некогда.

Он открыл гардероб и задумался: сегодня необходимо было произвести впечатление. Выбор его пал на камзол малинового цвета, богато расшитый золотом, который надевался чрезвычайно редко, только по особым случаям. Орландо не любил его, но иногда использовал, когда знал, что это сработает.

Он оделся чрезвычайно тщательно, подбирая украшения покрупнее и повычурнее, пока не стал напоминать ярмарочного клоуна. Но ремесленники народ невзыскательный, встречают по одежке, поэтому он завершил туалет огромной брошью с бриллиантом.

Драгоценности ему не принадлежали, он пользовался королевскими, хранившимися у него по описи. Так было лучше – и герцог не растащит, и ему тратиться не надо. Оглядев себя в зеркало, Орландо едва не расхохотался, но, в целом, остался доволен.

Все оказалось проще, чем он боялся – упрямая мысль все время возвращалась к герцогу. Всего лишь три капли и дело в шляпе. Это очень его воодушевило - прямо от испуга он перешел к экстатическому подъему.

- Это судьба! Мир помогает мне! – решил он и вышел из кабинета на встречу с народом и старейшинами.

Сам себе он казался всемогущим, энергия исходила от него и заражала окружающих. Легким, пружинистым шагом, он прошел по анфиладе комнат и вышел на балкон к шумящей толпе – солнце хлынуло потоком и подхватило его, ослепительно засияв на всех драгоценностях.

Толпа взревела, он поднял вверх руки и почувствовал, что может управлять ей. Утро сияло, небо было ослепительно синим, жизнь улыбалась ему. Орландо оглядел толпу, как мореход морскую даль, и глубоко вздохнул, до рези в груди…

Однако солнце светило ему недолго. Толпа, подхватившая его вдохновенный порыв, и старейшины, торжественно принятые во дворце по первому разряду, были немного дезориентированы напором Орландо, и, казалось, план его удался. Но опьянение не длится вечно, и, в конце недели глава правительства получил от Совета Цеховых Старейшин бумагу, которая дала ему понять, что номер не прошел.

«Ваше Высокопревосходительство, господин премьер-министр, позвольте выразить вам сердечную благодарность за теплый прием и заботу о нуждах ремесленного сословия, а также примите уверения в нашей совершенной преданности вам и Его Светлости господину Правителю. Получив ваше щедрое предложение, мы досконально обдумали его в меру наших скромных способностей и, со своей стороны, осмеливаемся высказать следующие предложения:

Имея в виду, что основной нашей и вашей целью является поддержание высокого качества производимых в стране ремесленных товаров, необходимо оградить ремесло от случайных и непрофессиональных людей. Наши цеховые братства на протяжении веков поддерживают высокую репутацию, только они способны оградить потребителей от прихода неумелых мастеров.

Расширение производства есть вещь положительная и существенно необходимая, но нельзя жертвовать качеством товара и вековыми традициями ради расширения. Только цеховые законы в состоянии производить отбор достойных мастеров, готовых для ведения собственного дела. Отеческая забота Правителя о своих подданных, выражающая в готовности субсидировать приобретение инструмента, находит горячий отклик в наших сердцах. Мы готовы поддержать благородное начинание всей душой – цеховые старейшины охотно возьмут на себя труд по распределению выделенных сумм среди начинающих мастеров. Таким образом, будет поддерживаться необходимое качество производимого товара, который получит полную гарантию от соответствующего цеха.

Механизм передачи субсидий, вознаграждение совета и формальную сторону вопроса совет цеховых старейшин готов обсудить дополнительно в любое время, угодное господину премьер-министру.

Бесконечно преданные престолу и лично господину премьер-министру цеховые старейшины Абрамян, Кохлер, Гоголадзе и Нуатье»

Орландо перечитал письмо раза три, прежде чем обрел дар речи:

- А морда не треснет, господа Кохомян и Гоготье? Это надо же – дай им денег, которые они сами промеж себя разберут, да еще и заплати им за труд по разбору! Даже князь Распопов и тот так не наглел.

Он хотел было позвать Тузендорфа, но спохватился, что сам же и отослал его. Тогда он велел найти интенданта торговли Швихтенберга и привести его как можно скорее. Швихтенберг был его ставленником, ранее трудившимся в Коммерческой коллегии под началом княгини Аль-Нижад, которая и рекомендовала его Орландо.

Швихтенбергу было лет шестьдесят, но он был очень бодр и подвижен для своего возраста. Сухопарый, жилистый человек с постоянно загорелым лицом, изрезанным морщинами, он походил на моряка. Сходство усиливалось наличием маленькой трубки, которую он почти никогда не выпускал изо рта.

Происходил он из купцов, поэтому надежды когда-нибудь занять серьезную должность, несмотря на явные деловые качества, у него не было. Так он и тянул лямку в Коммерческой коллегии, пока на него не пало благословение свыше в лице Орландо, старательно выискивающего способных людей для своей администрации.

- Скажите, Швихтенберг, если я решу стать мастером-сапожником и открыть свою мастерскую, что мне для этого потребуется?

Швихтенберг удивился, поднял брови и даже вытащил изо рта изгрызенную трубку:

- Я не специалист в сапожном деле, господин Орландо, но подозреваю, что вам потребуется помещение, инструмент, пара подмастерьев и материал. Не менее полусотни септимов потребуется, я полагаю.

- И я смогу тачать сапоги и продавать их?

- Если вы являетесь членом цеха, то да, никаких проблем.

- А если нет?

- Совершенно исключено. Продавать свою продукцию имеют право только члены ремесленных цехов. Если вы не состоите в цехе, вы вне закона.

- А почему? Почему любой человек не имеет право попробовать?

Швихтенберг удивился еще больше.

- Ну это же очевидно, сударь, - для того, чтобы овладеть ремеслом требуются годы учения, это может предоставить ученику только мастер, который кормит его, поит, одевает, обучает…

- И бесплатно пользуется его трудом…

- Пусть так, но только хорошо обученный человек может производить качественную продукцию. Если ты не потратил годы в ученье у мастера, ты не можешь сам хорошо работать. Цех – это гарантия качества товара.

Глаза Орландо радостно заблестели.

- В самом деле? Смотрите сюда, сударь!

Он достал из шкафа башмак с оторванной подметкой, на котором красовалось клеймо гильдии сапожников Амаранты.

– Эти ботинки я купил у сапожника на Зельтерской улице, совершенно законным образом, и они развалились через пару недель. Посмотрите сюда: подметка отлетела, строчка кривая, дратва гнилая. Где ваше пресловутое качество?

Швихтенберг взял в руки ботинок и внимательно изучил его. Действительно, работа была неважная, хоть в глаза и не бросалась.

- Что ж, сударь, бывает и такое. Необходимо пожаловаться в гильдию на этого сапожника, они примут меры.

- Это само собой. А теперь смотрите сюда, - пусть это было невежливо, но Орландо плюхнул прямо на стол перед обалдевшим Швихтенбергом свою ногу, на которой красовался прекрасно выполненный ботинок. – Чувствуете разницу? Этот ботинок сшил мне сапожник по имени Войтех, у которого я всегда заказываю обувь, хоть он и не является членом цеха. Мои заказы позволяют ему худо-бедно существовать, потому что по законам цеховой системы он не имеет права работать. Его преследуют и постоянно пытаются изгнать из города, ему даже не удается мастерскую на одном месте организовать. А знаете почему – он провел двенадцать лет у мастера, лелея надежду, что рано или поздно сам станет мастером. Но увы, мастером стал его более удачливый товарищ, который приглянулся дочке старого, а Войтех остался не у дел. Тогда он ушел и попробовал работать на себя, но его стали гнать отовсюду, лишая возможности честно трудиться. А ведь он отличный мастер, почему, скажите мне, он не имеет права работать?

Не меняя выражения лица, Швихтенберг осмотрел ногу Орландо:

- Действительно, замечательная работа. Где, вы сказали, он работает?

Орландо рассмеялся:

- Вот видите, а еще защищаете цеховую систему.

- Я не защищаю ее, сударь, я признаю ее необходимость. Любая система имеет недостатки, но также она и нужна для чего-то. Я согласен с вами насчет этого сапожника, но это единичный случай, а в целом цехи ограждают людей от плохих мастеров, которых всегда намного больше, чем хороших.

- А вам не кажется, Швихтенберг, что людей не надо ни от кого ограждать? Они сами прекрасно оградятся – если мастер работает хорошо, у него будет много работы, а если он неумеха и лодырь, то никто и не пойдет к нему, он разорится и вынужден будет искать другой заработок.

- Ваша правда, сударь, но цех – это не просто сито для отсева зерна от плевел, то система обучения и преемственности, выработанная годами, это порядок в коммерческих делах. Если убрать цехи, с кем министерство будет иметь дело по части государственных заказов? А с кого собирать налоги? А люди как же? Совсем обнаглеют и будут думать, что в жизни все позволено?

- Совершенно верно, Швихтенберг, в жизни все позволено. И вы тому живой пример. Если бы я немного не поломал «цеховые» порядки в Коммерц-коллегии, вы бы так и ушли в отставку старшим помощником младшего писаря.

- На все ваша воля, – упрямо повторил интендант, – ушел бы и так. Но все же цехи держат народ, министерству удобнее работать с цехами.

Орландо даже разозлился:

- Удобнее работать с цехами! Вы должны работать не как удобнее, а как лучше. Окопались там всякие Коколадзе, засели как пауки! В общем, вам задание – тщательно изучить регламент Торгово-промышленной палаты, и вообще все, что касается цехов, и доложить мне какие законодательные акты нужно поменять. Пообщайтесь на эту тему с финансовым интендантом. Сроку вам неделя. Ступайте.

Ошеломленный Швихтенберг поклонился и вышел, уже не осмелившись протестовать, а Орландо снова ощутил удушающий приступ гнева и бессилия перед ватной стеной. Сам того не замечая, он стучал порванным ботинком по столу, и что-то бормотал сквозь зубы. Внезапно дверь скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулось лицо Швихтенберга. Не выпуская изо рта трубки, он пробормотал:

- Так, где вы сказали, сапожник-то живет?

И в самом деле, с давних времен цехи вольготно расселись в Амаранте и по всей стране. Как правило, они возглавлялись одним-двумя семейными кланами, богатейшими в своем роде, которые жестко держали в повиновении остальных. Заниматься ремеслом имели право только члены цеха, которые учились по многу лет, продвигались по темной карьерной лестнице от мальчика для битья до подмастерья, тратили годы и силы на то, чтобы к сорока годам получить, наконец, право возглавить свою мастерскую. И это были единицы, большинство так и застревало где-то в лабиринтах долгого пути, оставалось вечными подмастерьями и заканчивало свои дни в бедности, распрощавшись с мечтами.

Были и бунтари навроде Войтеха, но печальна была их судьба – покидая цех, они становились вне закона, а это означало невозможность официально работать. Они кормились случайными заказами, нищенствовали и спивались от отчаяния. Много, много живой людской энергии уходило впустую, просачивалось как вода в песок, не имея возможности выразиться.

Когда-то цеховая система безусловно приносила пользу, концентрируя знания, технологии, давая мастерам защиту от нищеты. Но время шло, и старые стены, когда-то служившие защитой, все больше превращались в тюрьму. Цех регламентировал буквально все – сколько изделий производить тому или иному мастеру, сколько и какого материала закупать для работы, запрещал менять технологию и орудия труда. В ткацком цеху до сих пор пользовались ручной прялкой, изобретенной четыреста лет назад, в то время как даже по деревням женщины вовсю использовали ножную, с колесом.

Когда-то цех давал мастерам гарантию выживания, защиту от нищеты – развитие и зарабатывание богатства не входило в его цели. Задача была одна – просто выжить, поэтому цех никогда не допускал обогащения одного мастера за счет другого, пусть даже менее искусного. Все заказы проходили через сито цеховых старейшин и распределялись между мастерами по их усмотрению.

Даже вывеску мастер должен был использовать такую, чтобы она не выделялась среди вывесок его коллег, и не имел права зазывать клиентов в лавку каким-то особенным образом. Все были равны, хотели они того или нет. По мнению Орландо, это лишало мастеров стимула к труду и тормозило рынок. Разве мыслимо красить ткань по той же технологии, что и двести лет назад? Ведь и ткани уже другие, и краски тоже. Да и спрос среди населения значительно вырос – пришла пора работать не на заказ, а на рынок.

Как понимал Орландо, необходимо было открыть шлюзы. Он верил, что умелые и трудолюбивые будут процветать, а ленивым и косным придется убраться с кухни. Столкнувшись с необходимостью производить больше, мастера начнут пересматривать технологии, развивать их, искать новые решения, а это будет толкать вперед ремесла в Стране Вечной Осени.

- Больше! Нам нужно больше товаров! Штаны из плохой ткани гораздо лучше, чем отсутствие штанов.

Но Швихтенберг был кое в чем прав – помимо ограничения свободы ремесла, цех выполнял важную функцию посредника между государством и ремесленником. Именно цеховые советы ведали сбором налогов с мастеров и подмастерьев, вели им точный учет и отчитывались перед казной. Если развалить старую систему, придется придумывать новую.

Орландо забросил рваный башмак обратно в шкаф – когда на него находила меланхолия, он находил утешение в записках Брижитт, которые выучил уже практически наизусть.

Вот и сейчас он осмотрел письменный стол, решая, стоит ли продолжать работу или можно позволить себе немного отдохнуть. На столе громоздилась папка с отчетом Военно-инженерной коллегии, но Орландо был заранее уверен, что не примет этот отчет. Бегло просмотрев его с утра, он понял, что ведомство виконта Дювалье толчет воду в ступе.

- Черт с ними, завтра посмотрю, – проворчал он и посмотрел на часы, показывавшие двадцать минут восьмого. - Хватит уже, у меня тоже есть рабочий день, и сейчас он закончен.

Стоило задернуть шторы в кабинете, и сразу же наступила ночь. Он прошел в свою спальню, тихую и темную, и зажег свечи в кованых напольных канделябрах. Желтоватый мерцающий свет заплясал, отражаясь в зеркале над каминной доской, разбросал по углам длинные, причудливые тени. Весь день лил дождь, и теперь в комнате было холодновато, поэтому он решил разжечь камин, положил внутрь несколько поленьев и щепы, всунул между ними бумажку и чиркнул длинной фасонистой спичкой. Маленький язычок пламени сначала лизнул бумажку, скользнул по ней на щепку, а потом сыто загудел где-то внизу, под смолистыми сосновыми поленьями. Запахло деревом и уютом.

Сегодня он решил перечитать последний, четвертый блокнот, оставленный королевой. Тот, в котором было больше всего разочарования и усталости от жизни. Закончив все приготовления, он помешал дрова в камине и плотно уселся в кресле, раскрыв на коленях мелко исписанную книжицу.

Брижитт умерла, не дожив двух месяцев до пятидесяти девяти лет. Знающие ее люди говорили, что она сгорела как свечка – словно желание жить покинуло эту сильную и цельную натуру. Четвертый блокнот относился к последним полутора годам ее жизни, и не был исписан до конца, на 187 странице королеву застигла смерть. Орландо читал косые, торопливые строки, и словно видел ее – маленькую, хрупкую женщину, ведущую постоянную войну со всеми: с внешними врагами, с внутренними, со своим окружением и с самой собой.

«… право феодала чинить суд в своих владениях и чеканить собственную монету, есть порочное и препятствующее развитию государства. Мы до тех пор будем пребывать в состоянии раздора, покуда будет сохраняться на местах эта видимость всевластия. Королевская власть едина, и должна быть такой для всех, от мала до велика, от герцога до нищего, никто не может присваивать себе королевские функции и судить по своему разумению…»

А ведь и правда, ей пришлось много лет и сил отдать на сокрушение власти удельных князьков. То, что сейчас воспринимается как само собой разумеющееся, завоевывалось когда-то большой кровью. Читая ее заметки, Орландо понимал, что это она со страниц учебников и монографий выглядит великой и лучезарной, а в жизни ей пришлось несладко. Постоянная борьба за свои идеи состарила ее раньше времени, отняла простое человеческое счастье, и, в конечном итоге, загнала в могилу еще не старую женщину.

Он задумался – а так ли здорово прожить такую жизнь? У него были свои слабости: он считал себя носителем передовых идей, самой судьбой призванным их воплотить. Брижитт, самый яркий реформатор в истории страны, была его идолом, и он вольно или невольно старался на нее походить. Дневники королевы очень ему помогали – он вчитывался в них, погружаясь во внутренний мир души пламенной и беспокойной, перенимал ее мысли и чувства.

Орландо невероятно гордился тем, что видел призрак королевы и получил от него тайну. Заметьте, не законно избранный Правитель, а его служащий был отмечен доверием, значит, ему еще предстоит совершить великие дела. Он закрыл глаза и открыл блокнот на первой попавшейся странице:

«Все ради дела. Нет ничего важнее дела – если бы я точно не знала, что это правда, я бы вырвала к чертовой матери свое сердце, которое так болит, словно я совершила страшную ошибку, которую не в силах поправить. Но нет, я знаю, я твердо ЗНАЮ, что поступила правильно. Да будет так. Но как же мне больно...»

Все ради дела, а это оправдывает даже яд в его кармане. Не для себя же он старается, он трудится на благо страны. Если ради этого надо пойти против принципов морали, даже против своих собственных чувств, то он готов. Какое значение имеет какая-то отдельная судьба в течении истории.

Кто такой герцог Карианиди - пройдет сто лет, и он останется короткой строчкой в школьных учебниках, и даже он, Орландо, будет упомянут абзацем. А Страна Вечной Осени будет жить, встречать рассветы и закаты, волноваться, за что-то бороться, чего-то добиваться, и никто не в силах это изменить.

Но от него сейчас зависит, как эта страна будет жить через сто лет. Если бы Брижитт в свое время не выкорчевала основные ростки сепаратизма, даже наступив себе на горло, каким был бы сегодняшний день? Управлял бы Орландо страной из своего кабинета или отчаянно боролся бы за то, чтобы привести ее к единству? Ответа не было.

Он перелистнул наугад еще несколько страниц:

«…все для дела? Каковы мы, таковы и дела наши. Когда нет в душе добра, любви и правды, невозможно принести их в этот мир. И блазнится нам, что во имя великой цели мы жертвуем слабым голосом сердца, но не ведаем, что всего лишь сеем зло. Пошло и банально творим зло, не понимая, что от зла добро не родится. Откуда слепота такая?»

Планируя субсидировать мастеров, Орландо блефовал – он отродясь не имел в бюджете таких денег. Но процесс должен был как-то начаться. Цеховые Старейшины входили даже в городской совет Амаранты, так что это были люди не последние, и далеко не самые бедные. Они готовы были на все, только чтобы сохранить действующую систему, приносящую им немало выгод. Схватываться с ними напрямую было опасно, поэтому он решил действовать чужими руками.

Маркиз Нгуен занимался торговлей текстилем уже давно, принадлежащая ему концессия обеспечивала ткацкий цех сырьем, и не без выгоды продавала произведенные ткани. Орландо прекрасно знал об этом и однажды на вечернем приеме у княгини Аль-Нижад завел с ним разговор, непрозрачно намекая, что не прочь предоставить ему скидку с экспортных пошлин в случае торговли за рубеж.

У маркиза загорелся глаз – он прекрасно представлял себе, сколько можно заработать, продавая ткани на экспорт. Но вот беда – производимые ткани едва покрывали внутреннюю потребность, не говоря уже о торговле на экспорт.

- А почему вы не вырабатываете больше?

- Это невозможно, сударь, цехи работают на полную мощность.

- Так откройте еще несколько. В жизни не поверю, что у вас недостанет денег на несколько ткацких станков.

Маркиз внимательно посмотрел на премьера.

- В жизни не поверю, что вы не знаете, что производить товар вне рамок цеха запрещено.

Орландо тонко улыбнулся.

- Представьте себе, маркиз, что такое мастерская – это мастер, оборудование, работа для получения выгоды. Подпольно организовывать такое незаконно, ни-ни, я, как гарант исполнения закона в стране, первый скажу об этом. Но представьте себе деревенскую тетушку, которая, имея ткацкий станок, в свободное от огорода время что-то немножко поделывает. Детишкам на молочишко. Вот это разрешено и абсолютно законно. А представьте себе, ведь в каждой деревне довольно много тетушек, и у них просто прорва детишек, которым постоянно нужно на молочишко, черт бы их побрал. Такие тетушки вам выткут столько, что только успевайте продавать.