Отрывок 24. Балансирующий на грани

Она бросается вниз по лестнице, словно я чудовище, способное причинить ей вред. Навредить моей Але. Ладонь жжет от удара о стену, следом я утыкаюсь в шершавую поверхность лбом, и медленно съезжаю на корточки, царапая кожу, не соображая, что делаю.

Ее слова били больно, но по силе не могли сравниться с отталкивающим взглядом в ужасе расширенных глаз и резкими жестами, интуитивными блоками в виде растопыренных пальцев, направленных на меня ладоней, предупреждающими, что она не вытерпит моих прикосновений, что она не хочет, чтобы я когда-либо оказался рядом с ней.

Бесы, что же я натворил?

Она не готова к правде, я не успел ее подготовить, не смог объяснить так, как следует. Гребаный придурок, зачем я рассказал ей об Алине? Кому нужна эта правда?

Лучше лечь в больницу, повторно потерять себя, свой разум, чувства и эмоции, но получить возможность быть с ней. Понимая, что не достоин любви, я чувствую, что согласен на сострадание и жалость, лишь бы ни ненависть.

Что я делаю? Осознаю, что стою на коленях у открытой входной двери и глухо стучу лбом о стену. Нужно догнать и сказать, что я солгал, что бесы внушили мне эти мысли. Да я сегодня же вечером лягу в психбольницу, поцелую в зад Игоря, или что там еще нужно сделать, чтобы он почувствовал себя главным. Да все, что его извращенной душе угодно. А сейчас догнать, и объяснить.

Вскочив, я кидаюсь следом, перепрыгивая через три ступеньки, не разбирая этажей и не обращая внимания на встречающихся и шарахающихся от меня соседей. Алю нужно догнать немедленно, пока она не наделала глупостей, пока не поверила в то, что я наговорил.

Она на первом этаже кому-то звонит. Завидев меня, бросается к выходу. Я следом.

– Аля, подожди, я все объясню. Аля, мне нужна минута!

Она не собирается давать мне и доли секунды. Бежит по улице, махая рукой, стараясь поймать машину. Взъерошенная, рыдающая, какая-то худая и маленькая. Меньше чем обычно. Тонкие ноги-палочки в ботинках на каблуках дрожат, словно вот-вот сломаются. Когда она успела так похудеть? Куда я смотрел?

Да чего я довел ее, заставив разбираться в своей сломленной судьбе, барахтаться в болоте, в котором увяз по горло. Я только что сам сказал, что гребаный специалист в своей проклятой профессии, я же понимаю, что бесы крепко держат меня за ноги. Они никогда не отпустят. Либо я утону один, либо с ней. Нужно ее отпустить, но вместо этого я продолжаю преследовать.

В этот момент, когда я почти достиг ее, Аля, понимая, что не сможет убежать, и она слишком хорошо воспитана, чтобы начать посреди оживленной улицы кричать и звать на помощь, кидается через дорогу. Две полосы в одну сторону, две в другую. Понимаю, что уже не хочу гнаться за ней, замираю, показывая, что погоня прекращена, я собираюсь уйти. Но она не смотрит на меня, не понимает моих намерений.

– Аля, стой! – кричу что есть мочи. – Стой, идиотка! – А голос, будто не мой. Сильный и глубокий, словно я вкладываю в него всю душу, словно согласен умереть, когда закончу ее звать. Да так и есть на самом деле. Лишь бы с ней ничего не случилось.

И она слушается. Замирает и оборачивается на меня. На ее лице – удивление, она не ожидала, что послушается моего крика, прозвучавшего на шумной улице приказом. Шок длится долю секунды, и перед ней, буквально в пяти сантиметрах с громким сигналом проносится мусоровоз, едва не зацепив мою Алю, почти сбивая ее. Прохожие без особого интереса осуждающе поглядывают на нас. Аля отскакивает назад, пугаясь проезжающей так близко от нее машины, а мусоровоз всё сигналит и сигналит, тормозя. Сигнал громкий, протяжный и мерзкий, рвущий перепонки. Затмевающий прочие звуки улицы. В том числе мой крик и еле слышный скрип-гудок ржавой шестерки на полосу которой выскакивает Аля.

События длятся пару мгновений, но для меня они растянулись на вечность. Словно мои бесы, окончательно обнаглев, замедлили время, чтобы я от начала и до конца «насладился» моментом, потому что в прошлый раз видел лишь результат аварии.

Говорят, что на долю людей не выпадает несчастий больше, чем они могли бы выдержать. Либо мой ангел хранитель от меня отказался, либо слишком хорошо обо мне думает. Не знаю, верю ли в Бога, но в эту секунду почему-то подумалось именно о нем. Так всегда делают врачи и пациенты, если ситуация безнадежная. Начинают молить о чуде.

Но чуда не случается. А мне давно уже следует верить только в пожирающих мой мозг демонов.

Мгновение – Аля слушается меня, замирает, и мусоровоз проносится мимо. Она почти спасена. Мгновение – Аля испуганно оборачивается, смотрит в мою сторону. На ее лице отражается потребность в моей защите. Это инстинкты, которые еще не успели пропасть после того ужаса, что я вывалил на нее только что. Ее руки тянутся ко мне, к ее мужчине, который обязан помочь. Если бы мог, я бы заслонил собой, я бы спас. Несусь со всех ног, но не успеваю. Мой крик: «Обернись!» – она не слышит, я яростно жестикулирую в нужном направлении и бегу к ней. Мгновение – на лице таксиста кавказской национальности отражается паника, парню не более двадцати лет. Вижу, что его глаза готовы вылезти из орбит. Шестерка замирает, но поздно, моя Аля лежит перед ней на асфальте.

Пальцы печатают номер экстренной службы спасения, голос звучит ровно, потому что я делаю то, что необходимо.

– Авария. Машина сбила пешехода – молодую девушку. Срочно нужна карета скорой помощи.

– Говорите адрес.

Озираюсь по сторонам. Мать вашу, я живу тут третий год, почему в голове лишь адрес родителей? Через пару секунд взгляд цепляется за табличку с номером дома, и я сообщаю его оператору, после чего сбрасываю звонок и кричу:

– Я врач, отойдите все!

Кровь бьет в висках, мешая соображать. Руки трясутся так сильно, что я не могу дотронуться одной до другой. Понимаю, что если поддамся чувствам, лягу замертво рядом с Алей, поэтому включаю выработанную за годы учебы холодность и отстраненность, помогающую трезво оценивать ситуацию. Мечтаю наглотаться нейролептиков, чтобы заглушить раздирающий изнутри ужас, чтобы от мысли, что ее сердце не бьется, не вырвать свое собственное.

А бесы смеются в голове, хохочут и хрюкают.

– Заткнитесь все! – кричу, ударяя по ушам. Окружившие нас прохожие замолкают, думая, что я обращаюсь к ним. А я их даже не вижу. Смотрю на белую, как наволочка в психбольнице, Алю, на кровь, пропитавшую ее одежду. На ее неестественную позу.

Но помогает, в голове становится пусто, и я тут же заполняю свободное пространство мыслями о первой медицинской. Проверяю пульс – сердце бьется. Осторожно ощупываю тело, понимая, что повреждена левая рука, а кровь идет от ссадины на голове, но череп не должен быть пробит. Рву рубашку и зажимаю рану.

– Аля, ты меня слышишь? Девочка моя, я здесь, – говорю ей, замечая, что ее ресницы дрожат. Она силится открыть глаза, едва шевелит губами.

– Олег, – зовет меня, смотря перед собой невидящими глазами. Она не знает, что я рядом, но продолжает звать в бреду. Где скорая?

– Олег, – шепчет мне. – Так холодно.

Но она могла и не говорить этого, я уже понял, что у нее поврежден позвоночник.

Надеюсь, что сошел с ума и нахожусь где-нибудь в доме с белыми стенами, привязанный к кровати, и происходящее мне только кажется. Не может быть, чтобы ситуация повторилась. Это невозможно.

Улицу сотрясает рев серены, к нам подъезжают сразу две скорые, из которых высыпают врачи. Быстро сообщаю им, что случилось, какие у Али повреждения, и отхожу в сторону, не мешая.

– Я ее не видел, слыш, женщина сама выскочила на середину дороги! – откуда-то издалека доносится на ломанном русском. Кажется, парень сейчас сам грохнется в обморок от ужаса. И полиция уже здесь. Оглядываюсь. А Алю на носилках заносят в машину, бегло сообщив мне, в какую именно клинику везут.

У полиции целая куча свидетелей, думаю, они справятся без меня. Оставив свои и Алины данные, я беру такси и еду в больницу, все еще надеясь, что вот-вот проснусь едва живым, голодным и замерзшим на тонком матрасе в одной из палат больницы. Я бы с радостью осознал себя даже в вонючей «камере смертников», из которой живыми не выбираются. Обещаю себе, что буду глотать все, что предложат врачи, только бы понять, что происходящее лишь плод моего больного воображения.

Понятия не имею, сколько времени заняла дорога, помню только, что просил выключить радио, уж больно веселые песенки там крутились.

Обещаю себе, что Аля поправится, если я ни разу не присяду, пока врачи борются за ее жизнь, стабилизируя состояние. Глупо? Возможно. Можете попробовать, представив себя в моей шкуре, мыслить разумнее. Мерю коридор шагами, часто сбиваясь, начиная считать заново. Заламываю себе пальцы, щипаю кожу, прогоняя нехорошие мысли. А предатель-рассудок снова и снова рисует в голове картины похорон, картины моей жизни без нее. В полном, безграничном одиночестве. Ну, если не считать чертовых бесов, которые, кстати, упорно молчат, позволяя мне пропустить через себя весь спектр чувств от страха и ужаса, до бездонной грусти, приправленной отчаянием.

Врач говорит, что ее состояние стабилизировали, но позвоночник действительно поврежден, будут в самое ближайшее время собирать консилиум и решать, стоит ли проводить операцию, взвешивать риски.

Свежий воздух несколько проясняет мысли, добавляет решимости. Уже глубокая ночь, но, несмотря на это у входа в больницу скорой помощи толпятся взволнованные люди, доказывая, что сегодняшний день обернулся трагедией не только для моей жизни. Присаживаюсь на корточки рядом с больничным крыльцом так, чтобы на меня никто не обращал внимания, и, докурив четвертую подряд сигарету, набираю номер отца.

– Олег? – Ну, разумеется, он удивляется. Я впервые за последние лет десять звоню ему первым. А, нет, я пытался с ним связаться, когда Алина попала в аварию.

– Олег? Ты меня слышишь? – спрашивает, насторожившись.

– Да, отец, – выдыхаю я.

От его голоса внутри всё сжимается. Авторитет отца, которым он давил на меня всю жизнь, так и не позволил нам стать друзьями. Я солгал тогда Але. Моя мать никогда не считала его божеством. Дома отец старался быть простым человеком, хоть и неизменно оставался лидером в семье, впрочем, как и положено мужчине.

Именно я возомнил его недостижимым, великим и чуть ли не бессмертным человеком, обладающим сокровенными знаниями мироздания, способным вершить людские судьбы. Имеющим на это право. За годы практики он спас жизни сотен людей, он стал легендой. Невероятным, достойным поклонения. Я считал, что смогу добиться того же в психиатрии. Собирался быть с ним на равных. Ненавидел его за ту планку, что он задрал для меня, сам того не желая. А он презирал меня за то, что я предал его мечты, выбрав собственную дорогу. Я знаю, что он всегда считал меня виноватым в смерти Алины. Он не понимал, как врач может ошибиться, рассчитывая дозировку наркотиков, когда каждый день от твердости руки отца зависит будущее человека. Папа не мог позволить себе ни малейшего лишнего движения и всегда справлялся. В моем же распоряжении тогда был целый вечер, чтобы, не спеша, сделать нужный укол. Но его презрение – меньшее из моих проблем на данный момент.

– Олег, сынок, говори же уже! – Шокирует волнение, с которым были сказаны эти слова. Я не ожидал почувствовать заботу с его стороны.

– Папа, – голос звучит тихо и хрипло, – папа, все повторилось.

– Что повторилось? Олег, не молчи, умоляю тебя.

– Авария. Аля попала под машину. У нее сломана шея. Все повторилось, в точности, как тогда, – я двумя руками удерживаю трубку у уха, чтобы не выронить ее, зубы стучат так громко, словно я сижу в проруби.

– О Боже, где ты?

Называю номер больницы.

– Олег, я буду через сорок минут, слышишь? Олежка, ты, главное, держись. Я осмотрю Алю, и только если ситуация будет безнадежна, только тогда мы начнем паниковать вместе, хорошо?

Киваю, не понимая, что он не может видеть меня.

– Олег, просто держись. Если у тебя начнется рецидив, ты ей не поможешь. Ты это понимаешь?

Как полный кретин продолжаю кивать, а он будто видит меня. Говорит:

– Вот и молодец. Сынок, я тебя люблю. Скоро я буду, дождись меня.

Он прибывает даже раньше, чем обещал. Находит меня сидящего в больничном коридоре на одинокой лавке в нескольких метрах от реанимации. Я сразу поднимаюсь и делаю несколько шагов в его направлении, заглядывая в глаза, ища в них надежность и уверенность, как делал это в детстве. В детстве я считал, что мой папа может все. Гребаные бесы, с тех пор ничего не изменилось.

И ищу во взгляде отца что-то вроде: «теперь я здесь, возьму твои проблемы на себя», – и, самое удивительное, нахожу.

– Ты как? – спрашивает он уверенно и спокойно. Видимо, за время, пока отец сюда добирался, он сумел совладать с эмоциями. Хирургу предстояла работа, он был собран и внимателен.

– Мы поссорились, и она побежала через дорогу. Как в тот раз, – объясняю я, поджимая губы. – История повторилась в точности, как шесть лет назад, – опускаю глаза, не зная, что еще добавить. Обращаюсь в слух, ожидая от отца ответной реакции. Но вместо слов или тяжелого вздоха, он крепко меня обнимает.

– Я осмотрю Алю, а ты жди здесь. Потом мы обсудим, как будем лечить ее дальше. Олег, посмотри на меня.

Повинуюсь.

– Я тобой горжусь.

Отводя глаза в сторону, я почти улыбаюсь, понимая, что выбранный отцом момент сообщить, что я ему не безразличен, совершенно неудачен.

– Ты сильный, ты с этим справишься. Мы вместе справимся.

Он уходит разговаривать с врачами. Благодаря его влиянию, никто из персонала даже не думает сказать слово против. А я остаюсь ждать, веря в своего отца, как никогда раньше.

Последующие часы телефон разрывается. Мать попросила, чтобы я приехал ночевать домой. Сказала, что любит больше всех на свете. Обещала сообщить Алиным родителям, вероятно, опасаясь, что у меня поедет крыша, если я свяжусь с ними сам. Спорить желания не было. Еще несколько звонков от Нины, Сергея и Кати я сбросил. Пока нечего сказать им. Возможно, эти люди звонили, чтобы поддержать, но мне хочется побыть наедине с собой. Вместо пустых разговоров я снова и снова прокручиваю в голове реакцию Али на мое необдуманное признание. Она казалась совершенно разбитой, потерянной, словно физически раненой. Денег у меня нет, разумеется, она терпела меня и моих бесов не из-за сомнительного наследства, которое мне когда-нибудь лет через двадцать достанется в виде загородного особняка и пары немецких автомобилей, тем более, напополам с Катей.

У меня нет ничего, чтобы она не смогла бы получить без меня. Только я сам. Бесы, она полюбила меня такого, каким я стал после психбольницы. К кому я ее ревновал? Передергивает от воспоминаний об отвращении, которое я к ней испытывал, когда ночами она прижималась к моей спине и робко целовала лопатки. Кретин. Как и всегда, я думал, только о себе. Алина говорила, что единственная любовь в моей жизни – это я сам. Перед аварией мы часто ругались, ей казалось, что я пренебрегал ею. Впрочем, так и было.

Сейчас я понимаю, что Алина была права, утверждая, что я не находил среди окружающих равного и презирал людей. «Законченный эгоист», – говорила она мне, когда я в очередной раз игнорировал ее просьбы завести ребенка. А когда я, наконец, признался, что вообще не хочу детей, что воспитание отнимает слишком много сил и времени, которое мне и без того есть на что потратить, она рявкнула, что «я сдохну в одиночестве, обнимая свой диплом». Вероятно, так и будет, не считая диплома, разумеется.

В коридоре появляется отец, но в этот раз я не делаю и шага навстречу ему. Сердце колотится, как обезумевшее, хочется убежать, чтобы продлить агонию под названием надежда. Я действительно делаю пару шагов назад, но отец окликает.

– Олег, – он подходит совсем близко. Серьезное лицо не выражает ничего, что могло бы прояснить результат осмотра. Я обращаюсь в слух. – У нас есть хорошие шансы. Намного больше, чем в случае Алины. Тридцать процентов, что Аля сможет ходить. Не просто ходить, а бегать.

– Тридцать? – переспрашиваю я.

– Я проведу операцию послезавтра, уже обо всем договорился. Обещаю, что сделаю все, что в моих силах. И даже больше. Мы вытащим ее, – задумывается и добавляет, положив ладонь на мое плечо: – и тебя вытащим.

Отец увозит меня домой, потому что вот-вот должна приехать Алина мать, которая, по его словам, не в себе. Родители посчитали, что мне не стоит пока с ней видеться. Всю дорогу он рассказывает о более сложных операциях, чем та, что предстоит моей Але. Говорит, что на его памяти случалось всякое, но в данной ситуации для паники нет повода, по крайней мере, пока. Хочется в это верить.