Тема 4: Особенности повседневного мышления и ментальности

1. Особенности повседневного мышления в работах А.Щюца: повседневное мышление как система конструируемых типов.

2. Анализ человеческих документов Н.Н.Козловой (для самостоятельной работы)

3. Специфика российской ментальности в работах Г. Гачева.

2.4.1 Особенности повседневного мышления в работах А.Щюца: повседневное мышление как система конструируемых типов

Объяснение особенностей повседневного мышления в работах А.Щюца предполагает определенные, знакомые всем установки. Мир, в котором живет каждый из нас, существовал до нашего рождения. Он интерпретирован нашими предшественниками. Этот опыт выступает в форме наличного знания, как схема, с которой мы соотносим наши восприятия и переживания.

Центром в такой схеме (конструкции) мира является человек. Его окружает наработанное предшественниками наличное знание. Этим наличным знанием человек оперирует. С этим знанием человек выходит в интерсубъектный мир – мир объектов с определенными (его предшественниками) качествами. На этот мир (на объекты интерсубъектного мира) мы опираемся, среди них движемся, испытываем их сопротивление, взаимодействуем с ними и сами воздействуем на них. Интерсубъектный мир связан с предшествующим опытом и трактуется из предшествующего опыта. Запас этого опыта постоянно пополняется. Его объем и характеристики в связи с этим постоянно изменяются. По этой причине наличное знание в любой момент может быть поставлено под сомнение – можно сделать вывод, что человек обладает неустойчивым балансом наличного знания. Такое положение вещей характерно для современного, наполненного новациями мира, но не соответствует традиционному миру[26].

А.Щюц в своем понимании проблемы повседневности опирается на работы Э. Гуссерля. Все объекты знакомого нам мира («горизонта значений») привычны. Если есть нечто новое, впервые увиденное, мы соотносим это новое со знакомым и привычным. Так, увидев собаку, мы не всегда определим породу, но знаем этот типичный объект - это собака. Мы знаем суммированные черты типичного строения мира и переносим их на сходные объекты. Все индивидуальные черты мы воспринимаем в своей типичности. Однако для нашего «я» типичность значима только в своей особенности – я знаю свою собаку, лохматую, пятнистую, добрую, веселую – я её люблю и хочу иметь возле себя. Для меня менее интересно то, что она млекопитающее, объект внешнего мира и прочие тому подобные типичные характеристики.

Таким образом, для нас интересны лишь некоторые аспекты каждого типизированного объекта. Мы оперируем схемой типичной избирательности.

В конструировании мира мы опираемся на его типичность. В любой момент своей жизни он находится в детерминированной (предопределенной) его биографией ситуации. В ней он занимает:

а) позицию в физическом пространстве;

б) позицию во времени;

в) статус и роль в социальной системе;

г) моральную и идеологическую установку.

(Что предполагает его вполне определенную деятельность).

Меру типичностиопределяет наша избирательность.

Контекст, в котором мы действуем, позволяет формировать интерес за пределами типичности и раздвигать горизонт повседневности. В функционировании этой схемы важна роль контекста. Городское социальное и культурное пространство позволяет в большей степени раздвигать горизонт типичности. Традиционный (сельский по преимуществу) мир сохраняет границы типичности и развивает её вариативность.

Повседневность – это смысловой универсум и мы с ним находим для себя согласие. Этот мир представлен для нас в объектах. Все объекты культуры указывают на тех, к кому они относятся (смысл дома не скрыт – он выражен в самом доме). Свадебный обряд читается зрителем, несмотря на изменения внешнего выражения – мы можем предположить, что свершают его участники, безошибочно выделяем невесту и жениха и т.д.

Мы рассматриваем повседневный мир как свой, внутренний, но он интерсубъектен, он никогда не был только нашим. Он в равной степени принадлежит нашим предкам и нашему близкому окружению. Социальное знание типично, генеалогично, структурировано, читается всеми.

Таблица 10 - Специфика повседневного знания

В типичности поведения каждый использует определенные (всем известные, типичные) установки. Для молодого человека или молодой девушки они могут быть следующими: «Каждый юноша должен отслужить в армии», «Каждая девушка должна выйти замуж». В жизни эти типичные установки далеко не всегда реализуются полностью или в своем типичном варианте. Возможна ситуация, в которой девушка совершенно не ориентирована на замужество, а молодой человек не хочет служить в армии. Все варианты такой не - типичности можно отнести к избирательности: «Я не выйду замуж так рано», «Я не пойду в армию, я пойду в аспирантуру».

Универсальность данных установок выражает их интерсубъектность: «Все хотят выйти замуж», «Все мужчины служат в армии».

Каждой системе мышления соответствует система конструируемых типов. Человек конструирует мир. Он выстраивает типичную структуру социальной картины мира (моего мира повседневности). Можно выделить несколько моделей такого конструирования – определенные типы действий.

Таблица 11 - Конструирование типичного поведения

Партнер для «я» выступает в своих уникальных чертах, «другие» - в своей типичности. Мы конструируем их типичность. Типичная конструкция для каждого по-своему избирательна. (Пример: «Я думаю, что ты пошел сегодня к «А», встретил «Б», и вы вместе, как всегда, посидели у «В»...). Чем более типичен партнер (анонимен), тем меньше мы можем внести ясности в конструкцию содержания его деятельности. Таким образом, «другой» в конструируемом типе проявляется как частичное «я». Современный мир предполагает типичную структуру деятельности (функцию, роль). Мы сами превращаемся в эту функцию. В выполнении функции «ты» имеет черты «я». В этой конструкции «я» - само собой подразумевается, «ты» - строится исходя из характеристик «я».

В рассмотрении типов действий и типов личности мы определяем действие как продуманное человеческое поведение (в том числе и скрытое, или проявленное в виде намеренного бездействия). Действие конструируется в формуле типичности:

«Я повторю это снова»

В такой типичности важен мотив, на основании которого строится действие и который и определяет тип личности. Мотив может быть двух видов. В зависимости от мотива действия тип действия может быть направлен на себя, либо на другого.

Таблица 12 - Типы действия и мотив действия

Характер

мотива действия

2.4.2Анализ человеческих документов Н.Н.Козловой

Наталья Никитична Козлова, доктор философских наук, профессор РГГУ. Талантливый ученый, поражающий исследовательским подвижничеством и творческим мышлением, она оставила после себя работы, которые можно назвать прорывом в новое, неизведанное. Наталья Никитична Козлова – авторитетный исследователь культуры повседневности. В современном научном дискурсе её интерес складывался в результате болезненного, многоступенчатого подхода к повседневному типу жизни, к индивидуальной биографии, индивидуальному тексту - к источникам нового типа ранее не рассматривающимся. Наталья Никитична рассматривала разного рода человеческие документы (дневники, воспоминания, письма). В таком исследовании – антропологическом и социологическом одновременно – происходило «погружение» в жизнь, которой они принадлежат. Исследователь создавала целостный текст эпохи. Реальный человек со своими проблемами, незнакомый историософии выступает на передний план. Выявление мотивов, заставляющих его действовать, позволяет ответить на вопрос: «Как возникает культура и как она существует?»

Наталья Никитична Козлова исследовала повседневную культуру советской эпохи. Она задалась вопросами: «Как происходит социальное изменение? Как актеры «социальной драмы» воспроизводят и изменяют условия действия? Как человек связан с социальными переменами?»

Известно, что порядок в культуре кристаллизуется, существует вера в его действенность, а свойства социальной системы в целом лишь в ограниченной степени зависит от сознания и воли индивидов. «Исследователь входит в поле проблем вклада индивидов в изобретение истории, одновременно пытаясь показать, каким образом история общества вписана в их язык и тело»[27]. Это становится ясно когда за совершенно добровольными решениями, за случайностями обнаруживается социально-структурирующее начало, «игра активности и пассивности» (П.Риккер). Объективное и субъективное в бытии должно сблизиться до совпадения, а спектр альтернатив далеко не бесконечен. В этом случае представление и воображение становятся важными компонентами реальной жизни и воображение «превращается» в реальность. В этом случае актуализируется понятие «идеального» типа, который создается из интенсивного изучения «случаев», всеобщее сменяется частным.

Индивидуальные истории и биографии не позволяют принять социальные нормы как «естественную данность» социального мира. Система нормативности и контроля складывается в социальных играх и поиске альтернатив. Этот процесс виден на уровне микроистории в каждом человеческом документе. Реконструкция прошлого также плюральна и для точного прочтения повседневных текстов необходимо обращаться к повседневным практикам.

В рассказе о повседневном опыте соединяются опыт и идеальные модели. Язык культуры задает предпонимание (естественную установку). В языке закладываются должные сценарии и модели. Отношения людей оформляется с помощью языковых структур. В конструировании повседневного мира мы пользуемся «языковыми клише». Если язык непонятен – повседневность становиться чужой. Языковые «формулы» заполняют «пустоты» культурного мира. События «покрывают» культурное пространство сетью мелких движений и деталей, имеют неповторимые конфигурации каждого момента реальной жизни, характера людей. Исследователь может на отдалении, по прошествии времени, найти в них некий общий смысл, основное направление развития.

Поведение людей связано со стереотипами, события оказываются предопределены, ритуализированы. «Ментальные матрицы» и сценарии упорядочивают культурные тексты, маркируя тип культуры. Семантические поля выступают как типичные, служат в качестве моделей конструирования познавательно-нормативных карт (Т. Лукман). Нарративы упорядочиваются этическими, религиозными и эстетическими системами, а на обыденном уровне религия, этика, искусство и жизнь привычно противопоставляются. Наталья Никитична Козлова исследовала микроистории – биографии повествующие о людях и эпохах.

Биографические схемы – начальная точка формирования жизненных программ. Биография связана с личной идентичностью, для которой индивид использует предоставленные историей модели жизни, необходимое социальное знание. Они включают обязательное и возможное действие человека. Об историческом происхождении языковых социальных значений культура забывает, и требуется «археологическая работа исследователя по разного рода комментированию общеизвестного (А. Битов). Н.Н.Козлова рассматривает артефакты культуры, которые подчиняются правилам подобно тому, как грамматика определяет построение правильных фраз. В области социальных правил «можно рабски следовать традиции, можно делать сознательное отклонение от нее. Работа воображения не возникает из ничего, ибо всегда связана с парадигмами традиции (даже если эту традицию ломают), с наличной социальностью. Правда, социальное правило исследователь часто выводит post factum. Сегодня социолог, историк, антрополог не могут не учитывать, что имеют дело с миром, который уже обговорен и понят, определен и классифицирован посредством языка»[28].

Человеческое сообщество создает значимую смысловую структуру, « откуда черпаются рецепты как понимать, как делать. Посредством языка человек обретает род институционализированной программы для повседневной жизни»[29]. Топографирование повседневности в человеческих документах позволяет исследователю ответить на вопрос, как именно изобретается (воспроизводится) общества и как человек изобретает себя.

Первая классификация на этом пути выделение литературности/нелитературности языка автора человеческого документа. Эта классификация позволяет определить социальную позицию автора документа. Н.Н.Козлова отмечает очевидность того слоя людей, которые смогли хорошо вписаться в советскую культуру (которая является объектом её исследований). Документы, принадлежащие успешным, вписанным в советскую культуру людям написаны правильным литературным языком. «Эти люди, даже рожденные в российской деревенской глубинке, как правило, стали жить в столицах, в Москве и Ленинграде. Те, кто занимал в обществе подчиненное положение, не пишут, а если пишут, то на языке далеком от литературной нормы. Различие языков - выражение социального различия. Несовпадающие системы представлений сосуществуют в одном обществе в зависимости от того, прошел человек через образовательные институции или нет (и через какие). В конечном итоге эти картины (они же классификации) будут распределяться в зависимости от позиции агентов в социальном пространстве»[30].

Каждое повествование Н.Козловой рассматривается как социальная конструкция, которая требует междисциплинарности для своего рассмотрения исовместных усилий разных специалистов. «Работая с документами, который раз понимаешь, что нельзя верить эпохе на слово. Не следует принимать за реальность ни то, что сказано официально, ни то, что записано в заветном дневничке. Рассказ не совпадает с практикой, опытом. Практика - погоня за жизнью. Принуждение со стороны времени и сроков, которое не дает человеку задержаться на каких-то проблемах, вернуться к ним. Практические цели витальны. Записанная история перспективна, здесь всегда существует расстояние между случившимся и рассказчиком. Т.е. речь идет не только о расстоянии между рассказом ученого и практикой, но и о дистанции между изучаемым нарративом и практикой»[31].

К текстам микроистории можно отнести дневники и мемуары. Первые, ближе ко «времени практики», а вторые более отдалены от нее, как предварительные и окончательные итоги. Автор дневниковой записи живет в настоящем и отождествляет себя с миром настающего будущего; мемуары - размышление над своей практикой; письма прагматичны и ритуальны. Во всех случаях авторы умалчивают о том, что «и так ясно», что усложняет работу исследователя. Анализ текстов интерпретирует их.

«Интерпретируемые источники различны по жанру. Говорение, ведение дневника, писание мемуаров и писем - средства упорядочения мира и перевод диффузного, размытого, тревожащего знания в план языка, а значит, в план социальных значений. Так вырабатывается согласие с миром, принятие мира и одновременно его воспроизводство или изобретение. Источники варьируются в зависимости от типа отношения к опыту. Благодаря анализу изменения языковых репертуаров можно исследовать процесс обретения индивидуальной идентичности. Особенности письма соотносятся как с типами практики, так и с разной диспозицией агентов в социальном пространстве. По этим особенностям сразу же прочитывается, где человек находится: внизу или наверху социальной лестницы, плывет ли он по течению или стремится «построить», спланировать свою жизнь. Мы имеем дело с «внезапным» возникновением новых категорий мышления и их «исчезновением», с изменением прежних. Люди постоянно нуждаются в объяснении происходящего, причем желательно «безошибочном».

Из общего социального дискурса, из общей манеры письма может выработаться индивидуальный почерк. Из общего языка которым человек владеет наряду с другими, и который составляет «интегративную составляющую социального габитуса», возникает более или менее индивидуальный языковой и жизненный стиль, как из принятой в обществе манеры письма - индивидуальный почерк»[32].

Человеческая индивидуальность складывается в результате сложной социальной игры, которая может происходить истово и охотно, или молчаливо, как бы нехотя или «понарошку». В этом процессе главное – согласие, добровольное принятие правил такой игры. Принятие игр в советский тип культуры позволял культуре сохраняться во времени. Игра в партийное и комсомольское собрание позволяло жить советскому обществу.

«Категории правила и согласия здесь принципиальны»[33]. Существуют разные определения правила. Н.Н.Козлова подчеркивает что социальное отношение конституируется, включает ожидание того, что участники отношения будут придерживаться определенных правил поведения. Текст позволяет отслеживать процесс конструирования идентичности. Новые способы интерпретации источников, основанные на постклассических методологиях, учитывающей случайность, рисуют мозаичной, плюральной новую картину общества. Традиционный жизненный путь может быть обозначен как жизненный цикл, который ритмичен, аналогичен природному. В эпоху модерна биография человека рефлексивно организована и открыта. «Мозаика жизненных траекторий представляет репертуар возможностей».

Н.Н.Козлова ссылается на высказывание Н. Элиаса: «Для позиции отдельного человека внутри своего общества характерно именно то, что также и вид, и величина пространства выбора, которое открывается отдельному индивиду, зависят от структуры общества и положения общественных дел в том человеческом объединении, в котором он живет и действует. Ни в одном виде общества подобные пространства выбора не отсутствуют». Такой подход опровергает утверждение, что советское общество в последние годы часто интерпретировалось как общество, в котором пространство выбора отсутствовало.

Н.Н.Козлова активно использует понятие габитус, связанный в первую очередь с именами Н. Элиаса и П. Бурдье. В этом понятии отражается нераздельность социального и индивидуального. Её анализ типичных образов крестьянина, горожанина, советского человека выстроен на этой основе[34].

«Габитус - социальность и история, встроенные в тело и язык человека. Это прочное, устойчивое, но крайне эластичное социальное образование. Социальный габитус - питательная почва для складывания индивидуальных различий. Попадая в новые обстоятельства и меняя их, люди несут в себе черты как своей личной и семейной истории, так и истории тех слоев, страт и общества в целом, в которых они родились. Габитус — унаследованный капитал, который обусловливает стартовую позицию и возможность ставок в тех или иных социальных играх, а также способ, каким делаются эти ставки. Это - инкорпорированный принцип игры, искусство изобретения, позволяющее производить бесконечное число практик, относительно непредсказуемых, но в то же время ограниченных в своем разнообразии.

Социальный габитус людей может оказывать успешное или неуспешное сопротивление всепроникающей общественной динамике. Мощь социального изменения может привести к радикальному изменению социального габитуса. Само понятие позволяет представить взаимозависимость индивидуального и социального в процессе социального изменения. Случай советского общества здесь особенно интересен»[35].

2.4.3Специфика российской ментальности в работах Г.Гачева.

(для самостоятельной работы)

2.4.4 Литература к теме:

1. Гачев, Г. Ментальности народов мира / Г.Гачев. – М.: Изд-во Эксмо, 2003.-544с. - ISBN: 978-5-699-28541-9

2. Щюц, А. Структура повседневного мышления /А. Шюц //Социологические исследования.-1988.-С. 61

3. Шюц, А. Избранное: Мир, светящийся смыслом: пер. с нем. и англ. / А. Шюц. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. - 1056 с. - ISBN 5-8243-0513-7

4. Козлова, Н. Н. Советские люди: Сцены из истории. / Н.Н. Козлова - М.: Издательство Европа, 2005. - 544 с.- ISBN 5-9739-0017-7

5. Козлова, Н.Н. Социально-историческая антропология. / Н.Н. Козлова — М.: "Ключ-С", 1999, - 43с.- ISBN 5-93136-001-8

6. Козлова, Н. Н. Методология анализа человеческих документов [электронный ресурс ] / Н.Н. Козлова //СОЦИС.- 2004, №1 - С.14 - 26. Режим доступа - http://sociologist.nm.ru/articles/kozlova_01.htm#4#4

7. Козлова, Н.Н.Социология повседневности: переоценка ценностей / Н.Н. Козлова //Общественные науки и современность. - 1992, №3 – С. 47-56

2.4.5 Практическое занятие 4: Исследование текста повседневной культуры

1. Принцип анализа текстов повседневности Ю.М.Лотманом (для самостоятельной подготовки)

2. Принцип анализа текстов повседневности Н.Н. Козловой и С.Б. Адоньевой.

3. Анализ текстов повседневности по выбору студента.

Материал к практическому занятию:

Светлана Борисовна Адоньева работает в рамках семиотического подхода. Она исследует фольклорные тексты– тексты повседневности, выявляя в них необходимое социальное действие и коммуникативный акт. На междисциплинарном уровне представители семиотического направления выявляют практическую цель повседневного текста и использование его в жизненных стратегиях. Междисциплинарность помогает глубже понять и исследовать каждый социокультурный феномен. Специфика фольклорного текста в том, что он существует до тех пор, пока востребован культурой и решает насущные жизненные задачи. Фольклорный факт (П.Г.Богатырев, Р.О.Якобсон) закрепляется в культуре, если он принят ею, если культура усваивает его. Если артефакт не актуален, он исчезает, утрачивается. Однако, и то, что отжило, утратило былую актуальность, продолжает жить в культурной системе в виде знаков, сюжетов, мотивов. Историческая жизнь фольклора это процесс, в котором существует «строительный материал» и проекты новых культурных форм. Историко-типологический подход к фольклору позволяет выявить стадии пласты культурных текстов соотносимых с различными эпохами и социокультурными институтами их породившими. Диахроническая развертка знака в культурную форму в современной этнолингвистике и фольклорной лексикографии позволяет «прочесть» фольклорный текст, выявить его смысл. При подобном исследовании актуальность артефакта скрывает его смысл, а фольклорный знак всегда указывает на другой знак, который в свою очередь ведет к новому знаку, первоначально невидимому, скрытому знаку культуры. Движение исследователя происходит в этом случае от знака к тексту и далее к вскрытию кода и постижению культурного смысла. Историческое (диахроническое) исследование культурной формы может быть дополнено её синхронным изучением, когда анализ текста позволяет выявить поле его функционирования, культурное пространство в целом. С.Б. Адоньева выявила прагматику фольклора.

Термин «прагматизм» введен И.Кантом. В процессе понимания мира Чарльзом Сандерсом Пирсом сформулированы основные идеи прагматики. Практику познания мира (выявленную И.Кантом) Ч.Пирс дополнил практикой жизни, выраженную привычками, верованиями, сомнениями. Верование в концепции Ч. Пирса представляет собой интерпретацию жизни и набор жизненных сценариев. Закрепление таких форм действия людей проходит в социуме, возможно, авторитарно. Социальность действия дополняется спецификой психических восприятий, сложившихся в социальной практике.

Прагматика действий связана с миром вещей и привычкой действовать в вещном мире определенным образом. Инструментом такого действия становиться речь. Память, внимание, ассоциированное мышление исследуются в психологии как функции высшего порядка (работах И.Павлова, А.Ухтомского, Л.Выготского и других), формируют культуру человека. Поведение человека задается культурным опытом. Форма знака и содержание знака соотносятся динамически, связаны с опытом человека в процессе социального действия.

«Небиологическая память коллектива» (Ю.Лотман) откладывается в культуре в виде семиотических конструкций и постоянно воспроизводится, сохраняя человеческое сообщество. Нарратив (миф), текст, языковая картина мира являются ядром такого воспроизведения. Эти формы становятся предметом описания в синхронном подходе, и исследуют перипетии развития в диахронном способе исследования. В этом случае особо важен базовый образ, тип поведения.

Действия человека по правилам, либо вопреки таковых, выявляют «архетип», свод таких правил. Традиция семиотических исследований (Бронислав Малиновский, П.Г. Богатырев, Б.Н. Путилов) доказывает, что культура сохраняет такие правила в символическом виде, как культурные тексты и системы. Наследуемый культурный текст служит матрицей воспроизведения культуры. Особая роль в таких исследованиях принадлежит практическому аспекту ритуалов и кодифицированных форм поведения и социальному бытию фольклорно-ритуальных форм (М. Мосс, А. ван Геннеп, Б. Малиновский, Маргарет Мид, Виктор Тэрнер).

Конвенциональные формы социального поведения в исследованиях П.Бурдье получили название габитуса. По исследованию Пьера Бурдье габитус воспроизводит индивидуальные и коллективные практики - саму историю в соответствие со схемами, порожденными историей. Габитус обеспечивает активное присутствие прошлого опыта. Представление об истории в его подходе основывается на концепции Ф. Броделя, выделявшего разные пласты истории, с различной скоростью изменений. Социальные изменения в подходе П. Бурдье происходят через принуждения и ограничения. Жизнь человека и сообщества выстраивается в рамках предписания сформированного традицией и его осуществления сегодня (между прошлым и настоящим).

Знаки и смыслы фольклора в этом случае оказываются не просто речевыми конструкциями, а сложными культурными текстами, в которых сохранены все пласты и срезы прошедших культурных эпох. Каждое высказывание в таком случае может быть определено как реальность жизни, «социальная структура» (М.М.Бахтин).

С.Б. Адоньева рассматривает фольклорный текст как особую форму устной речи в которой «прагматический аспект речи исследуется посредством выделения тех механизмов, которые связывают язык с контекстом его употребления»[36]. В работах исследовательницы фольклор – это особый семиотический аппарат, созданный для конструирования времени, пространства и социального взаимодействия в заданных традицией рамках. Предмет её анализа - различные сферы практики использования фольклора. Фольклорные жанры в предложенных автором анализах текстов типологизируются по количеству говорящих текст. Это предполагает жанры «одного говорящего» (к этой группе относятся заговоры, сказки, приговоры свадебного дружки, частушки, северно-русские былины и все формы фольклорной прозы); жанры, предполагающие только коллективного говорящего (к этой группе относятся традиционная лирика, обрядовые свадебные песни, весь календарный и игровой песенный фольклор); жанры, возможные в пределах одной традиции и как сольные и как хоровые (к этой группе относятся причитания, которые могут быть и сольными и хоровыми в пределах локальной традиции, баллады и романсы, духовные стихи)[37].

Исследование С. Адоньевой рассматривает специфику фольклорного текста обладающего всем спектром отношений между «я» личности и «я» говорящего; от идентичности черт рассказчика-посредника (в сказке) до роли-маски (в святочных играх). Говорение не своих, принадлежащих «общественному достоянию» слов[38] определяет особые отношения в которых говорящий взаимодействует как с содержанием высказывания (правда/ложь), так и с особой его формой (правильно/неправильно). Оба типа оценок продуктивны и сохраняются в культурной традиции, что подтверждается экспедиционной работой фольклористов и этнографов[39]. В статье «Суженый – ряженый – бес» С.Б. Адоньева рассматривает содержание идеи «брачное предназначение», которая появилась в разных пластах культуры - народной, литературной, женской. Она доминирует в народных гаданиях, звучит в литературных поэтических текстах (А. Ахматова, В. Жуковский, А. Пушкин и другие). Язык и этнические основания в этих текстах одинаковы, а культуры и модели мира которыми они пользовались – разные. С.Б. Адоньева характеризует контексты, связанные с этой темой через социальные роли и модели культурных текстов: через «операторов» внутренней жизненной «интриги»[40].

Вторичные знаковые системы: ритуалы, фольклор и литература - выступают инструментами (институтами) культуры. Автор употребляет выражение – «социальная работа с человеком», с модусами его состояний - «с психологическим состоянием человека». Современный подход к такому анализу предполагает и не может отрешиться от понимания структуры культуры в связи с архетипом бессознательного.

В таком подходе культурная традиция имеет онтологический статус.

Возникает двойственность понимания культуры:

1. Как архетипической формы – индивидуальной, субъективной, связанной с психикой индивида.

2. Как метафизической формы[41] – интерсубъектной, объективной.

Понять идею «суженого» можно и в традиционном, метафизическом смысле или в новейшем – психологизированном. Синкретизм субъекта и объекта – общее место в исследовании традиционной культуры.[42] Равный статус у внутреннего (психологического) и внешнего (метафизического) в народной традиции (слово и действие в заговоре) можно видеть и в исследованиях народной культуры О.П.Флоренского.

2.4.6 Литература для подготовки к практическому занятию

1. Адоньева, С.Б. Категория ненастоящего времени: (антропологические очерки) / С.Б Адоньева. - СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2001.-176с. - ISBN 5-85803-194-4

2. Адоньева, С.Б. Суженый – ряженый – бес/ С.Б Адоньева // Категория ненастоящего времени: (антропологические очерки). - СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2001.- С.77-100 - ISBN 5-85803-194-4

3. Козлова, Н.Н. Социально-историческая антропология. / Н.Н. Козлова - М.: "Ключ-С", 1999. - 43с..- ISBN 5-93136-001-8

4. Козлова, Н.Н. Методология анализа человеческих документов / Козлова Н.Н. // Социс, 2004. - №1. – С. 9-26.

5. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века) / Ю.М. Лотман. - СПБ.: Искусство. - 1996. – 339с.- – ISBN 978- 5 -210-01631-7

6. Козлова, Н. Н. «Я так хочу назвать кино» «Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения / Н.Н. Козлова, И.И. Сандомирская М.: «Коллаж».: Гнозис; Русское феноменологическое общество, 1996. – С.94-107