И явилось на небе великое знамение — жена, облеченная в солнце”.

Шпенглер называл желтый цвет политеистическим, материальным, праздничным цветом жизни, популярным, в частности, у женщин [cdlxxxviii]. Золотисто-желтый связывается также с лучисто-интуитивной целеустремленностью или с интеллектуальным оптимизмом. Кандинский усматривает в этом цвете бессознательное стремление к человеку — стремление перешагнуть границы обособленности каждого из нас [cdlxxxix]. И кто же, как не женщина стремится к человеку… Кто же, кроме женщины все и вся материализует в нашей жизни… Кого же как не женщину мы называем праздничными цветами нашей жизни.

Д-р Вайс вслед за Кейсом полагает, что у людей, имеющих в ауре желтый цвет, от природы прекрасные умственные способности; они доверчивы и легко учатся. А кто более интуитивен, доверчив и легко учится, женщина или мужчина? Безусловно, женщина[cdxc]. Не зря же «солнечное сплетение» — ипостатическая суть женщины: как Солнце вообще дает жизнь на Земле, так женщина своим «солнечным сплетением» дает ее в частности.

Восприятие желтого цвета вызывает более нежное, по сравнению с оранжевым, действие на пульс и дыхание. То есть бодрое, веселящее возбуждение. Возможно, это связано с тем, что желтый цвет как бы исходит от своей поверхности и распространяется на расположенные рядом с ним цвета. А может быть, потому что желтый наиболее благоприятен для большей скорости зрительного восприятия, устойчивости ясного видения и остроты зрения[cdxci]. В любом случае, как писал Гете (§ 778) желтый цвет всегда несет с собой свет, а этим он стимулирует зрение, а следовательно, и нервы, укрепляя и поддерживая работу мозга.

Желтый цвет стимулирует умственную деятельность, помогает в исследовательской работе, поднимает настроение[cdxcii]. Согласно Максу Люшеру, если вы любите желтый, то стремитесь к поиску интеллектуальных приключений и имеете самые разнообразные хобби. Иначе говоря, если вы помещаете желтый цвет на первое место, то обнаруживаете стремление к независимости и надежду на счастливую жизнь, не отказываясь при этом от активного участия в реализации своих планов[cdxciii].

Показательны в этом смысле так называемые желтые ленты, которые в США, являясь символом разлуки и надежды, вывешиваются (или носятся на себе) родственниками военных во время военных действий[cdxciv]. С позиций выявленной семантики желтого цвета можно легко видеть, что люди в разлуке именно надеятся на желтый цвет как на солнечно-творческое озарение их родных и близких при выполнении опасных военных операций, и в то же время — как на женственное самосохранение жизни родственников. Таким образом, даже у американцев коллективное бессознание сохраняет свои сугубо архетипические значения цвета, — несмотря на весь пресловутый рационализм их общественного сознания.

Уже д-р Бэббитт заметил, что желтый цвет освещения (фильтры на окнах, шторы и др.) неблагоприятно и перевозбуждающе воздействует на организм, пребывающий в состоянии нервного возбуждения или раздражения[cdxcv].

Хроматическое соотнесение типа темперамента с так называемыми основными цветами Макса Люшера основано на гипотезе о резонансном взаимодействии внешнего и внутреннего цветового пространств, принципы которого были намечены Рудольфом Арнхеймом[cdxcvi]. Так, при хроматическом соотносении желтого цвета и типов темперамента оказалось, что внутренним желтым цветом характеризуются прежде всего сангвиниики[cdxcvii]. При этом среди сангвиников чаще встречаются женщины, чем мужчины[cdxcviii].

Семантическая близость люшеровской интерпретации цвета № 4 («желтого»), данных цветового теста отношений (ЦТО), тестов Айзенка по типу темперамента (EPI) и хроматических характеристик интеллекта[cdxcix] позволила выявить связь каждого из типов темперамента с доминантой определенного компонента интеллекта[d].

Так, если по Люшеру выбор 4-го цвета на 1-м месте определяется такими характеристиками как веселый, эксцентричный, активный, любознательный, то по Айзенку (EPI) — жизнерадостный, беззаботный, контактный, активный, а ЦТО называет его разговорчивый, общительный, открытый. В хроматизме же именно с этими характеристиками связана доминанта «женского» бессознания при нормальных (N) условиях опыта.

В середине XIX века Грасманом был сформулирован закон аддитивного смешения цветов: два световых потока, окрашенных в какие-либо цвета, при смешении дают цвет, находящийся в цветовом круге между ними.[di] Так, например, ощущение желтого цвета может возникать не только под действием чистого спектрального желтого света, но и в том случае, если свет состоит из спектральных красного и зеленого в определенном количественном соотношении. При этом, как отмечает Н. Д. Нюберг[dii], мы можем видеть желтый цвет, даже, если в составе получаемого света совершенно отсутствует желтый спектральный свет.

При этом нередко опускается тот факт, что интенсивность получаемого светового потока оказывается меньше интенсивности спектрального желтого. Для цвета поверхности это будет означать уменьшение светлоты и / или насыщенности поверхности образца по сравнению с этими же величинами, полученными при отражении этой же поверхностью от спектрального желтого[diii]. Иначе говоря, при освещении тел смешанным потоком для реальных тел получится не желтый, а серовато-желтый цвет образца (см. следующий раздел).

И, тем не менее, вслед за цветоведением в функциональной психологии принято считать, что цвета (выбираемые в качестве предпочтительных или отклоняемых) подчиняются закону аддитивного смешения. При этом нередко подменяются понятия света и цвета. К примеру, обратим внимание на рассуждения психологов[div]: если к зеленому свету добавить красный, то получится желтый. Это оптическое объединение обоих цветов в желтый соответствует и психологическому началу желтого цвета.

Какое же начало существует у желтого цвета, по мнению психологов? Красный как возбуждение, а зеленый как напряжение создают в результате состояние возбужденного напряжения. Это психическое состояние приводит к взрыву, к разрядке, к эксцентрическому расслаблению, как например, смех после фразы, раскрывающей смысл анекдота. Итак, желтый выражает эксцентрическое разрешение возбужденного напряжения. Иначе говоря, как считает Г. Клар, желтый цвет следует понимать как изменение и снятие наличествующего напряжения с помощью раздражающего действия, как поиск и ожидание освобождающей разрядки, и, наконец, как собственно эксцентрическую разрядку.

Согласно концепции Люшера, предпочтение желтого означает стремление к независимости и к расширению горизонта восприятия. Значение желтого цвета обычно включает и живость чувств в самораскрытии интеллекта, и радостную бодрость при нежных возбуждениях. Сюда же можно отнести и эксцентрические устремления к снятию напряжения в познании тайн бытия, а также ожидание контактов в поисках счастья и смысла жизни. Такие люди нередко надеются на разрядку с помощью освобождения от нагрузки или от какой-либо связи, которая угнетает их как зависимость[dv].

Желтый цвет стимулирует умственную деятельность, помогает в исследовательской работе, поднимает настроение. Согласно Люшеру, если человек ставит желтый цвет на первое место, то можно говорить о его стремлении к поиску интеллектуальных приключений и обладании всевозможными типами хобби[dvi]. Иначе говоря, предпочтение желтого цвета позволяет обнаружить потребность в интеллектуальном возбуждении и надежду на счастливую жизнь, без какого-либо отказа от активного участия в реализации своих жизненных планов.

В таком случае психоаналитики рекомендуют следить, чтобы жажда перемен не привела этого человека к погоне за иллюзорными целями, которые либо недостижимы, либо не стоят затрачиваемых усилий. Это связано с тем, что приверженцы желтого цвета в ожидании возможных контактов склонны к некоторой суетливости и как следствие — к опрометчивым поступкам.

Если же человек не приемлет этот цвет, то психологи утверждают, что он может являться интеллектуально ограниченным невольником собственных мыслей, поскольку боится самораскрытия перед собственными же чувствами. Вообще говоря, если желтый цвет оказывается на последнем месте, то его интерпретируют как некое выражением поверхностного отношения к жизни. В таком случае желтый цвет кажется этому человеку слишком ярким, кричащим и неприятным.

Психологами замечено, что противникам этого цвета не хватает определенной стабильности и психологической самостоятельности[dvii]. Они часто поддаются нажиму окружения, все время чувствуют себя в опасности, нередко впадают в депрессию.

Так это или нет, наука до сих пор ничего определенного сказать не может. Это связано с отсутствием информационной модели человека, то есть научного представления базовых уровней его личности[dviii]. В связи с этим сопоставим ряд опытных данных для их последующей систематизации и хроматического анализа на уровне информационной модели интеллекта.

1. Характерная черта желтого цвета — светоносность, этим он создает хорошее настроение с позиций психологической метафизики. Физика же и физиология цветового зрения утверждают, что «эффект тумана» (при действии на глаза УФ излучения) исчезает, если пользоваться желтыми очками (из-за поглощения УФ света желтым стеклом). Кроме того, как отмечал Н. Д. Нюберг, при рассматривании окружающих предметов через желтоватое стекло, создается впечатление более яркого освещения, чем оно есть в действительности[dix].

2. Практически в этом же ряду явлений находится известный водителям факт «пробивания» сплошного тумана световым потоком желтого цвета, действующим намного эффективнее, чем белый свет[dx]. Здесь же имеет смысл привести экспериментальные данные С. В. Кравкова о том, что для различения черных объектов на белом фоне наиболее выгодны желтые лучи; насыщенность же спектрального желтого имеет резко выраженный минимум по сравнению с остальными цветами спектра [dxi].

3. Сопоставим эти феномены с другим рядом явлений. Объективно полоса поглощения желтых образцов находится в синей и фиолетовой областях спектра. Кларк же приводит аналогичные, но уже субъективные данные[dxii] о сопоставлении момента оргазма с кратким желтым цветом, после которого наступает покой синего цвета. В то же время Дерибере отмечает, что у детей меньше проявлялось желание пачкать стены, окрашенные в желтый цвет [dxiii]. С другой стороны, на Западе существует мнение, что желтые тона интерьера создают потребность в большей работоспособности [dxiv].

4. В функциональной психологии утверждается, что желтый цвет во временнόм отношении указывает на будущее и осуществление в нем определенных возможностей. И здесь же этот цвет соотносится с оптимизмом и интересом к объективному миру.[dxv]. Вместе с тем, в психологии творчества существует положение о связи желтого цвета с состоянием озарения (инсайта). Об этом говорится и в психологии цвета, что отмечалось выше в связи с нимбами Будды и Христа[dxvi].

5. Главные черты учения Будды — отречение от мирских благ и любовь к ближнему. Монахи-буддисты обычно узнаются по шафраново-желтым одеждам[dxvii]. Иначе говоря, желтый цвет свидетельствует в данном случае об уходе от действительности благодаря самоуглублению, или, как говорят психологи, интроспекции. В христианстве же желтый цвет в силу амбивалентности золота и цвета, а также его цветообозначения означал порицание ухода в себя, то есть отрицание самопознания, поскольку основой учения Христа является вера в Бога, но не в себя.

Итак, вначале классифицируем эти весьма разнородные данные, для чего попарно сопоставим основные предикаты функций желтого света и цвета, приведенные в пп. 1–5:

c более яркое освещение в желтом и лучшее различение черных объектов на белом фоне,

c исчезновение «эффекта тумана» и факт «пробивания» сплошного тумана,

c дети не пачкают желтые стены и минимальная насыщенность желтого света,

c потребность в большей работоспособности и интерес к объективному миру,

c интроспекция и уход от действительности благодаря самоуглублению,

c желтые цвета оргазма и сине-фиолетовая область поглощения,

c указание на будущее и состояние озарения.

С позиций хроматизма уже эти сопоставления дают основания предположить существование в интеллекте достаточно определенной картины мира. Так, в разделах о сером и черном цветах мы встречались с понятием “туман” и его соотнесенностью с тремя вещами: настоящим временем, творческим подсознанием и его доминантой при опьянении. Черным же цветомхарактеризовалось общемировое бессознание и будущее время.

В круге цветов, моделирующем настоящее время[dxviii], желтый цвет является сублиматом женственного бессознания. Достаточное количество экспериментальных и опытных данных позволяет полагать, что этим компонентом интеллекта характеризуются и творцы, способные вынашивать в себе будущее дитя, то есть ждать, надеяться и рождать именно в состоянии озарения, которое — как и реальные роды женщины — нередко сопоставлялось с оргазмом.

Именно поэтому желтый свет из-за наименьшей насыщенности субъективно превышает яркость белого света и для реальных образцов является наиболее близким к серому цвету, Благодаря этому свойству желтого света можно представить и закономерности взаимодействия между объективными и субъективными предикатами желтого.

Во-первых, тот факт, что черные предметы лучше распознаются на белом фоне в желтом свете свидетельствует о том, что именно желтый свет активизирует бессознание, которое и позволяет лучше распознать информацию черного будущего на фоне белого цвета прошлого. Белый же свет активировал бы прежде всего сознание, которое в силу хроматической оппозиции с бессознанием принципиально не может воспринимать информацию последнего. Эмпирически это доказывают популярные во всем мире “Желтые страницы”, где вместо желтого света на белом фоне используется желтый фон[dxix].

Во-вторых, за счет временнуго сродства — то есть соотнесения и желтого бессознания, и серого подсознания с настоящим временем — возможно осуществляется освещение желтым цветом бессознания серого тумана подсознания. А это, в свою очередь, и создает осуществление обоих явлений: субъективно “пробивается“ объективный туман на дороге и объективно исчезает эффект субъективного тумана (точнее говоря, флуоресценции глазных сред и усиления собственного свечения сетчатки под действием УФ излучений)[dxx].

В-третьих, творческое в своей голубизне подсознание детей “не позволяет” пачкать собственное же светоносно-желтое бессознание. Можно только предполагать психическое состояние ребенка, который ощущает, что образующийся цвет приведет его во взрослое состояние, исключающее какое-либо творчество. Однако здесь невозможно провести четкую грань, поскольку отсутствуют данные о возрасте этих детей.

В-четвертых, большая работоспособность определяется желтым цветом, связанным с интересом к внешнему миру. По-видимому, это происходит за счет творчески подсознательной интроспекции информации в собственном бессознании. Так, в частности, уход от действительности в бессознание осуществляется для извлечения из него — благодаря именно самоуглублению — информации, актуальной для настоящего, что и приводит к большей работоспособности за счет предвидения в будущем.

В-пятых, желтые цвета оргазма являют собой поистине творческое проявление подсознанием информации, хранимой желтым бессознанием. Для понимания метафизики этого действа можно привлечь хроматическую аналогию со срезом распиленного дерева. Так, кольца обнаженно-желтой сердцевины дерева долговременно хранят получаемую информацию и “выдают” ее лишь при снятии коричнево-земных покровов ствола.

В-шестых, сине-фиолетовый сублимат творческого подсознания выступает как приемник, способный принять (поглотить) эту информацию. Именно поэтому, вероятно, собственно стадию озарения сами творцы нередко связывают с желтым цветом одежд или окружения. И как в психофизике последовательным образом к желтому цвету является сине-фиолетовый ореол, так и в интеллектуальном последействии за желтым цветом озарения (или оргазма) следует стадия обработки полученной информации в синем подсознании (или покой синего цвета).

И, наконец, в седьмых. Как мне кажется, базовое состояние истинно творческого озарения совместимо лишь с активностью женственно-желтого бессознания. На основании опытных данных можно допустить, что оно в свою очередь, вызывает одновременную активизацию и долговременной памяти мирового творческого бессознания и его черного сублимата. Информацияже последнего — при “освещении” желтым светом женственного бессознания — во временнум аспекте и указывает на будущее, о чем уже говорилось в п. 1 комментариев[dxxi].

Однако вернемся к нашим цветам. Каждый теперь может их сам интерпретировать. Желтый цвет символизирует пространство, а, следовательно, освобождение ото всего, что стесняет и гнетет. Этот цвет, традиционно считающийся цветом весны, вновь просыпающейся от зимней спячки жизни, говорит о веселом, жизнелюбивом, мягком характере. Желтый цвет высвобождает животворные силы организма, которые устраняют печаль и гасят депрессию[dxxii]. Что ж, все эти свойства желтого цвета вполне согласуются с сублиматом женственного бессознания.

Поэтому, на мой взгляд, вполне можно принять интерпретацию, которую дает Г. Клар: «красный цвет по времени соответствует современности, тогда как желтый указывает на будущее»[dxxiii]. В самом деле, современность отвечает настоящему времени, которое на ахромной оси моделируется серым цветом, тогда как будущее — черным. Серый сублимат характеризует творческое подсознание, которое чаще доминирует у мужчин, характеризующихся в круге цветов красным цветом. Черный же сублимат характеризует рождающее бессознание женщины, которое в круге цветов семантически связано именно с желтым цветом.

Справедливость этого положения может быть представлена и на уровне психофизиологии. При красном цвете освещения человек выполняет какие-либо действия быстрее, чем при желтом[dxxiv]. То есть, если можно так сказать, то красный мужчина уже выполнил что-то в настоящем, а женщине это еще предстоит в будущем в силу более медленной реакции желтого.

Интересно сопоставить любовь к желтому беременных женщин, которые прошли курс обучения для “безбоязненных” родов, и грудных детей. С одной стороны, желтый излечивает детскую анемию, а с другой — успокаивает отдельные виды женских психоневрозов и препятствует колебаниям в состоянии здоровья. Стимулируя деятельность мозга, желтый цвет вызывает у человека интеллектуальный интерес к объективному миру.

Вероятно, поэтому ярко-желтый цвет часто отвергается алкоголиками. Вместе с тем, в функциональной психологии отмечалось, что желтый цвет отвергается располневшими женщинами[dxxv]. По-видимому, здесь следует учесть светлоту желтого, расширяющего объекты, а также и тот факт, что желтый принимает участие в развитии головокружений.

Пристрастие женщины к желтому цвету одежд[dxxvi] часто говорит о самовлюбленности, о скрываемой чувственности и женственности, которая в сексе легко обращается в красную активность мужского начала. Наверное, поэтому незамужние беременные женщины, для которых ребенок будет совсем “нежеланным”, категорически отвергают желтый цвет. Психоаналитики полагают, что в этих случаях сказывается тематическая фиксация при сужении области переживаний и самораскрытия, озабоченность и т. п.

Де Боно соотносит желтый цвет с оптимизмом и жизнеутверждением, в котором живут надежда, позитивное мышление и поиск возможностей [dxxvii]. Очевидно, прежде всего, при жизненных разочарованиях может оказаться полезным действие желтого цвета как ярко выраженного стремления к человечеству. То есть, — к интуитивному преодолению межличностной напряженности и чисто женственной непринужденности в общении или в ожиданиях.

Рассмотренный выше материал приводит нас к заключению, что желтые тона сублимируют архетипы определенных индуистских верований. В модели интеллекта сублимат желтого цвета характеризует хроматические черты женственного бессознания при нормальных условиях жизни и мужественного — при экстремальных.

Цвет золота

Прежде, чем начать разговор о золотом цвете [dxxviii], коснемся основных отличий блестящих и матовых поверхностей, отражающих какие-либо цвета. Так, еще Гете в §767 «Хроматики» отмечал, что золото в совершенно чистом виде дает нам, особенно если еще присоединяется блеск, новое и высокое представление об этом цвете; также и яркий желтый оттенок, выступающий на блестящем шелке, наприменр, на атласе, производит великолепное и благородное впечатление. И сегодня нередко считают, что насыщенный желтый цвет вообще выигрывает при блестящей окраске и проигрывает при матовой [dxxix].

Современное цветоведение основывается на экспериментальной проверке этого мнения. Р. М. Ивенс приводит данные о том, что помимо цветового тона, насыщенности и светлоты на восприятии существенно сказываются такие вещи как глянцевость или матовость отражающей цветовой поверхности. В определенных условиях наблюдения эти факторы могут даже изменять видимую насыщенность или цветовой тон независимо от распределения энергии в спектре источника света[dxxx].

Так, матовая поверхность нередко может казаться более белесоватой чем ее реальный цвет из-за того, что имеет множество мелких бликов, сливающихся в одно — слегка осветляющее — целое. Вероятно, поэтому у Н. Д. Нюберга сложилось впечатление, что блестящие цвета можно отнести к твердым материалам, а матовые — к мягким[dxxxi].

Цвет освещения может быть узнан по цвету бликов на блестящих поверхностях. Однако, согласно данным С. В. Кравкова, от блескости страдает различительная чувствительность глаза, ибо блеские поля оказываю слепящее действие и ухудшают остроту зрения. При этом наибольший ущерб от блескости терпит видность синих полей и наименее вредят блеские источники желтого цвета[dxxxii].

Различие блестящих и матовых поверхностей состоит в их отражательной способности. Блестящие отражают свет преимущественно в одном направлении, тогда как матовые — во всевозможных. Вследствие этого при одинаковом коэффициенте отражения матовые поверхности дают большую освещенность, чем блестящие той же площади[dxxxiii].

Блеск золота как блестящего желтого цвета всегда воспринимался человеком как светоносность, как застывший солнечный свет[dxxxiv]. Но золото с древнейших времен — богатство, а, следовательно, и власть и укрепляющая ее вера. Так, Будда предстает непременно золотым во множестве скульптурных и живописных изображений.

Экстрасенсы усматривают в золотистых цветах ауры крепкое здоровье и благополучие. Как писал Эдгар Кейс, такие люди способны позаботиться о себе, редко волнуются и легко учатся. Они обладают живым умом, радостны, дружелюбны, готовы оказать помощь [dxxxv].

Из золота делалось множество ювелирных украшений и у египтян, и у евреев (особенно во времена Соломона), и у греков. Многие греческие скульптуры были инкрустированы золотом и другими драгоценными материалами[dxxxvi]. И как писал Платон в трактате «Гиппий Больший» (289 е — 290 b), все мы знаем, что если к чему присоединится золото, то даже и то, что раньше казалось безобразным, после того как украсится золотом, представится прекрасным.

В раннем христианстве вслед за Платоном самыми прекрасными считались те цвета, которые больше блестят, то есть те, которые больше причастны к свету, ибо «царь цветов — свет». Такое отношение к цвету сохранялось на протяжении всего средневековья. Так в XIII веке Фома Аквинский пишет: «То, что имеет блестящий цвет, называют прекрасным»[dxxxvii]. Отсюда золотой цвет (как блестящий желтый) символизировал божественность как подвиг христианского мученичества через очищение страданием. Святой Петр — хранитель веры, заступник людей перед Богом часто изображался в золотых ризах[dxxxviii].

Желтое воспринималось в Византии как «златовидное», а золото — как «световидное». Высокая значимость золота прежде всего как символа света (а именно божественного непроницаемого света, «сверхсветлой тьмы») перешла и в византийскую культуру, приобретя новое семантическое поле уже христианских значений[dxxxix].

Золото, как средство украшения, высоко ценилось и светской и духовной администрацией Византии. Золотом расшивались императорские одежды, в тронном зале, — как это красочно описал в Х в. кремонский епископ Лиутпранд, посетивший Константинополь, — была масса хитроумных вещей, золотых и позолоченных. В храме св. Софии было множество золотых изделий.

«Золото полуденного солнца, — считал Е. Н. Трубецкой, — из цветов цвет и из чудес чудо. Все прочие краски находятся по отношению к нему в некотором подчинении и как бы образуют вокруг него «чин». Золотой фон — вот первое, что появляется, когда иконописец создает икону. Мастер как будто воспроизводит образ сотворения мира: как божественный свет вызывает к жизни видимые формы, так и «света» иконы рождают ее изображение [dxl].

В самом деле, золотое сияние, окутывая изображаемое событие облаком ирреального света, удаляло его от зрителя, возвышало над эмпирией суетной жизни. В художественной структуре мозаичного изображения и иконы золото фонов и нимбов выступало важным гармонизирующим фактором, подчиняющим себе весь цветовой строй изображения.

Как отмечает И. Е. Данилова, в древнерусской живописи золото сохраняет свое значение (как и в западноевропейской) овеществленного света[dxli]. Сопоставим это значение с отношением к золоту как живописному фону и сравним западноевропейское к нему отношение. Как продолжает И. Е. Данилова свое исследование, художники Возрождения не любили золото; они видели в нем не только характерный признак варварского средневекового прошлого, но и наиболее иррациональное, неподвластное воле художника живописное средство.

Теоретики Возрождения нередко даже порицали художников, использовавших золото, требуя, чтобы они изображали его желтыми красками. Это бы, по их мнению, создавало истинную живописную иллюзию блеска и не связывало художников иррациональными эффектами золота с его собственной — свободной от кисти — световой жизнью.

К примеру, Альберти отмечал, что некоторые позолоченные поверхности сияют там, где они должны быть темными, и кажутся темными там, где они должны быть светлыми. Леонардо да Винчи также писал (§259), что истинный цвет каждого цвета обнаруживается в той части, которая не заслонена тенью любого качества и не блестит, если тело полированное. Уже в Новое время такой мэтр западной живописи как Делакруа в «Дневнике» (22.04.1850) подчеркивал: «Золотой фон совсем затирает фигуры и нарушает гармонию живописи. Он навязчиво выпирает, лишая картину фона, который должен служить интересам целого».

И эти мнения сегодня имеют достаточно серьезное обоснование. Согласно экспериментальным данным С. В. Кравкова, всякое яркое раздражение, падающее на сетчатку глаза, рефлекторно вызывает двигательный импульс, заставляющий направить взор на это яркое поле. От ярких раздражителей в поле зрения возникают заметные последовательные образы, мешающие последующему восприятию. Поэтому блеские поля и ухудшают остроту зрения[dxlii].

В России же иконописный золотой фон воспринимался несколько иначе. Так, Павел Флоренский в статье «Храмовое действо как синтез искусств» пишет: «Золото — варварское, бессодержательное при дневном рассеянном свете — волнующимся пламенем лампады или свечки оживляется, ибо искрится мириадами всплесков, то там, то здесь, давая предчувствие иных, неземных светов, наполняющих горнее пространство. Золото — условный атрибут мира горнего, нечто надуманное, аллегорическое в музее, есть живой символ, есть изобразительность в храме с теплящимися лампадами и множеством свечей»[dxliii].

Первые деньги делались в виде золотых монет[dxliv]. Как показано в 7 главе «Античного хроматизма», деньги представляют собой опредмеченное время.А это уже дает основание для сопоставления денег и времени в хроматическом аспекте анализа. Так, в следующих главах мы увидим, что зеленый цвет сублимирует в себе семантику денег. По данным же лингвистов, в русском языке слово «золото» восходит к тому же корню, что и «зеленый» и «желтый». По А. Г. Преображенскому, первоначальным значением слова «золото» было блестящее желтое. Того же происхождения немецкое слово gold — золото[dxlv].

В этой связи оказываются весьма актуальными высказывания Макса Фридлендера о золотом цвете[dxlvi]. Согласно его построениям, золото принадлежит к тем средствам, которые выводят произведение искусства из земной сферы, помещая его в сферу призрачно-иллюзорного. Так драгоценная материя становится символом духовного и бестелесного. Золотой фон отрицает пространство.

Несложно показать, что при хроматическом сопоставлении цитированной выше овеществленности света, а также опредмеченности времени с этой внепространственностью фона семантика золотого цвета приобретает парадоксальный характер: в золотом фоне опредмечены свет и время, тогда как пространство распредмечено. Очевидно чувствуя эту парадоксальность, Фридлендер констатирует: «Количество золота в церковной картине всегда говорит о степени консерватизма религиозного духа».

Об этом консерватизме свидетельствует тот факт, что и в византийской, а затем и в русской иконописи фон изображался преимущественно в ирреально-вневременных тонах ассиста. На Западе же где-то с конца XV века можно встретить изображения реальных фигур на каком-либо реальном фоне (пейзаж, интерьер и т. п.).

Следуя за предположением Р. М. Ивенса о том, что различные люди по-разному улавливают взаимосвязь между типом поверхности (матовым или глянцевым) и собственно ее цветом, можно сказать, что это происходит автоматически, или как уточняет Ивенс, подсознательно.

Иначе говоря, на Западе можно «сознательно» различитьв соотношение между фоном и фигурой в силу отсутствия иррационально-золотого фона. В России же ассист церковной живописи постоянно вводит верующего в этот иррациональный мир подсознания, а строго говоря, — как это доказывается в хроматизме, — бессознания. Может поэтому умом Россию и не понять? Не зря же Сергей Есенин иррационализировал даже избу[dxlvii]:

Все равно я остался поэтом

Золотой бревенчатой избы

Как чудом застывшие лучи, золото и в Новое время символизировало свет, благодать, славу, просвещение, мудрость, милость, избранность. Лицезрение золота, как писал Омар Хайям, дает свет глазам и радость сердцу… Оно делает человека смелым и укрепляет ум”.

Кто как не женщина любит золото[dxlviii]. Кто же, как не женщина, способен сделать человека смелым? Кто укрепляет ум мужчины? Кто дает свет глазам и радость сердцу? Да и собственно блеск золота радует глаз:

Наготою грубой

Дразня и слепя до слез —

Сплошным золотым прелюбом

Смеющимся пролилось

— так архетипически смело прорисован образ Мариной Цветаевой — мужественной в творчестве и женственной в жизни[dxlix]... Или, как в «Триолете» одевал это сущностное золото женщины в белые одежды Сергей Соловьев:

Твое боа из горностая

Белее девственных снегов.

Моя царевна золотая,

Твое боа из горностая

Как пена, что ложится, тая,

У черноморских берегов.

Интересно, что у женщин к золоту наблюдается достаточно выраженный интерес по сравнению с мужчинами. Так, в «Золотых кладовых» Эрмитажа мне неоднократно приходилось наблюдать совершенно различную реакцию мужчин и женщин. Если у большинства мужчин интерес к экспонатам внешне достаточно демонстративен, но практически никак не отражается во взоре, то у преобладающего большинства женщин при виде золотых украшений зрачки расширяются примерно также, как и при лицезрении Мадонны с младенцем[dl].

Николай Гумилев вывел замечательный тип мужской характеристики золота:

Распутник в раззолоченном плаще.

Сейчас раззолоченные плащи или парчу на мужчинах можно встретить только в цирке, да на эстраде. Правда, с начала 90-х годов ХХ века в России довольно часто стали встречаться «бандиты и бизнесмены» с золотыми цепями на шее и / или с золотыми урашениями и серьгами в ушах, то есть практически в той же парче. Как по этому поводу справедливо замечает Татьяна Забозлаева, увлечение парчей — это всякий раз тяготение к своего рода показухе, стремление «показать себя», это недоверие к собственным внутренним достоинствам [dli].

Психологи же в один голос утверждают, что это недоверие преимущественно характеризует женщин, по сравнению с Я-концепцией мужчин. Любопытную аналогию с человеком можно усмотреть в царстве пернатых. К примеру, до тех пор, пока самец строил гнездо, его окраска сливалась с окружающей средой. В то момент, когда самец замечает самку, он приобретает блестящую окраску брачного периода, которая и привлекает самку[dlii].

Можно полагать, что вышеупомянутая потеря остроты зрения из-за блескости функционально связана — в силу детализации и конкретизации каких-либо составляющих поле зрения — с формальной логикой. Действительно, и та, и другая в наибольшей степени характеризует женственное сознание как компонент интеллекта. Поэтому-то предбрачная блескость самцов (в нашем случае — представителей мужского пола) при взгяде на них вполне может привлекать внимание женщины из-за потери ею остроты зрения.

Подобные вещи отмечаются и в символике аналогично этому явлению. К примеру, Гегель замечает, что блеск и матовость цвета также имеют в себе нечто символическое:первый соответствует обычно веселому настроению человека, находящегося в блестящем положении; матовый цвет, напротив, — пренебрегающему всякой пышностью простому и мирному характеру[dliii].

В функциональной психологии отмечалось, что золото, независимо от своей покупательской способности, выражает чувство лучезарного счастья. Выводилось это заключение следующим образом: если желтый цвет — есть выражение освобождения и счастья, то именно это его значение усиливается благодаря полированной, блестящей поверхности золота[dliv].

В заключении этого раздела можно заметить, что блеск золота может свидетельствовать прежде всего о женственности человека — кем бы он не был — мужчиной или женщиной. Среди же религиозных направлений, по-видимому, архетип золотого цвета может быть связан с буддизмом.

Оттенки желтого

Нередко даже специалисты могут не обращать внимания на оттенки цвета, обобщая в одном цветообозначении совершенно различные смыслы. Так, например, Ева Геллер полагает: Желтый цвет хорош как золотой и плох как опальный [dlv]. Поэтому прежде всего при анализе цветовой семантики следует особое внимание обращать на оттенки. Так, если светло-желтые тона связаны с солнечным светом, а следовательно, и с первопричиной жизни, с первыми весенними цветами — одуванчиками, с выводком цыплят, золотом или лимоном, то затемненные тона желтого цвета — с гноем, мочой и калом, с цветом жалящих ос, с неподвластными человеку песками пустынь (У. Бер).

Быть может, поэтому темно-желтый цвет обычно ассоциируется с изменой, скупостью и недоверчивостью. Экстрасенсы также усматривают в ауре темно-желтого цвета чисто эгоистические проявления морально низшего порядка [dlvi]. Гегель же полагал, что за желтым цветом стоит и символ желчной зависти [dlvii].

В самом деле, если в раннем христианстве желтый полностью отождествлялся с золотым, то с XII века его оттенки приобрели самостоятельные, как правило, противоположные золотому, отрицательные значения: бледно-желтый — предательство, обыденность, плотскость; охристо-желтый — страх, боязнь; тускло-желтый — деградация, ревность, прелюбодеяние.

И в старом английском цветообозначении yellow удивительным образом сочетается вся совокупность этих значений: «желтый, завистливый, ревнивый, подозрительный (о взгляде)» и в сленге даже — «трусливый», то есть практически все негативные характеристики женственности. В средневековой Европе желтый цвет считался цветом презираемых и изганных. Так, евреи должны были нашивать себе на платье кружок из желтого сукна, желтый платок как знак стыда были обязаны носить развратницы[dlviii].

И вероятно, вспоминая это, в §771 «Хроматики» Гете отмечал, что получается неприятное впечатление, если желтая краска сообщается нечистым и неблагородным поверхностям, как обыкновенному сукну, войлоку и тому подобному, где этот цвет не может проявиться с полной силой.

Как уже говорилось, желтые и шафраново-желтые одежды всегда носили буддисты. И сегодня на Востоке желто-оранжевые одежды встречаются много чаще, чем на Западе[dlix]. По-видимому, это связано с тем, что в христианстве желтый (в отличие от золотого) «попал в немилость». Если светоносное золото сохраняло мистическую репутацию сакральности и божественности (хотя сам объект должен был вызывать алчность и страсть к накоплению), то затемненный желтый Средневековье ассоциировало с враждебностью и предательством[dlx]. Так, в западной живописи Иуда до сих пор изображается в желтой тунике.

В средневековой Испании жертвы аутодафе были одеты в желтое для подчеркивания их ереси и предательства, то есть преступлений, за которые инквизиция и приговаривала их к сожжению на костре живыми. Некоторые страны тогда даже приняли законы, по которым «из-за предательства Иисуса» одежды еврееев должны быть желтыми. Этот образ обмана, измены и вероломства преследовал еврейский народ вплоть до II Ватиканского Собора, аннулировавшего определение «предательский»[dlxi]. Но нацисты вернулись во времена Средневековья и заставляли евреев носить желтую нарукавную повязку или желтую звезду.

Как отмечал Гете, незначительное и незаметное смещение превращает прекрасное впечатление огня и золота в гадливое, и цвет почета и благородства оборачивается в цвет позора, отвращения и неудовольствия. Так могли возникнуть желтые шляпы несостоятельных должников, желтые кольца на плащах евреев; и даже так называемый цвет рогоносцев является, в сущности, только грязным желтым цветом [dlxii].

Прекрасные примеры этого приводит и Сергей Эйзенштейн относительно желтых тонов жен: желтый цвет — цвет обманутых мужей, желтый бал — бал рогоносцев, а выражение “жена окрашивала его с ног до головы в желтый цвет” означает, что жена ему изменяла [dlxiii].

Как это понимать? Если желтый — цвет женского тела, цвет женского бессознания, то почему он становится цветом рогоносцев? Одну сторону мы уже отметили в оппозиции черного и белого цвета (аноргазмия). Однако существует и другая сторона медали, и ответ здесь не так уж прост, как кажется.

Очень редко — по сравнению с мужчиной, разумеется — женщина изменяет без влюбленности. Влюбленность же — как экстремальное состояние ее интеллекта — оборачивает цвет ее бессознания в красный и подсознания в фиолетовый. И мужу ничего не остается (для устойчивости их семьи), как окрасить свое бессознание в желтый цвет. Он становится женщиной, ждущей своего активного партнера.

Но у мужчины преобладает серый цвет воображающего все и вся подсознания. И сочетание желтого и серого дает “все цвета ревности”. Те цвета, которые еще древние называли “желтым чудовищем”, “желтым глазом зависти”[dlxiv]. Например, у буддистов Тибета этот оттенок желтого цвета имел эпитет "желтый глаз" иобозначал ревность.

Итак, грязно-желтый цвет — знак позора, ненависти, безумия и болезни. Быть может, поэтому и Кандинский утверждал, что желтое есть типично земная краска, связанная с выражением безумия, с признаками слепого бешенства. С этим загрязненным желтым связано и предательство Иуды; и серовато-желтые тона Достоевского — и стен его квартиры, и его романов[dlxv]; и широко известные выражения “желтый дом”, “желтая пресса”[dlxvi] и т. п. С «желтой прессой» однако нельзя смешивать «Желтую книгу»[dlxvii] — ежеквартальное авангардистское издание конца XIX века, участниками которого были такие творцы как Обри Бердслей, Оскар Уальд и другие[dlxviii].

Если следовать утверждениям этнологов и искусствоведов (“желтое — это женское”[dlxix]), то получается, что женское бессознание, которое не достигло оргазма, действительно, безумно. Действительно, если оно просветлено, оно — солнечно. Если загрязнено остатком черного, не получившего выхода при аноргазмии, то — бешеное (см. черный цвет).

Вернемся к описанию Аллы Черновой и увидим, что подобно другим цветам, желтый амбивалентен, поскольку, как сказал кто-то из английских исследователей костюма, и золото и лимон желтые, но их желтизна говорит о разном. Поэтому затемненные оттенки желтого означали не только негативные смыслы и вещи, но и смешные. Причем это соответствовало как бытовой традиции, так традиционной символике цвета на английской сцене вообще. Количество вариантов желтого цвета и его символических значений огромно.

Каков по виду “цвет ржи”, “цвет соломы” или “цвет топленого молока”, мы хорошо представляем. А вот что такое “цвет льва”, очень популярный тогда в театральных костюмах? Судя по всему, это был цвет, составленный из желтого с примесью темно-красного, цвет, похожий на дубленую кожу, оранжево-коричневый. Он обозначал высокомерие и мужскую силу (в смысле некоего павлиньего апломба самца). Желтое в обуви и в чулках означало влюбчивость, призыв к любви.

Но где любовь, там и ревность. Если женщина после свадьбы надевала желтые чулки, то ими она как бы говорила о замужестве, а также, возможно, о властной любви, в комедии — навязчивой, переходящей в ревность. Отсюда понятна насмешка Беатриче:

Граф ни печален, ни болен, ни здоров.

Он просто благопристоен,

Благопристоен, как апельсин,

И такого же цвета — цвета ревности.

Безумие символизировал тоже желтый. Вернее, грязно-желтый. Кроме того, он был символом зараженного и проклятого места, “цветом глины”, из которой сделан человек со всеми его земными, низменными чувствами: завистью, унынием, подозрительностью, ревностью. В “Зимней сказке” старая фрейлина Паулина, держа на руках новорожденную принцессу (отец которой из ревности, считая, что дочь не от него, совершил ряд безумных поступков), произносит как заклинание:

Природа-мать, великая богиня,

Ей сходство даровавшая с отцом!

Когда ты будешь создавать ей душу,

Возьми все краски мира, кроме желтой, —

Да не внушит ей желчное безумье,

Что не от мужа дети у нее.

Тускло-желтый считался цветом предательства. Так, во Франции двери предателей даже красили в желтый цвет. Именно этот цвет и был столь часто упоминаемым “цветом Иуды”. Во всяком случае, у Иуды на фресках Джотто и Гольбейна плащи тускло-желтые. По обычаю, установившемуся еще в средние века, евреи, и в том числе, шекспировский Шейлок, обязаны были носить желтую шапку и плащ, у которого с левой стороны, на месте сердца, нашивался желтый круг.

В Европе той эпохи желтый цвет одежд означал вызов и враждебность. Так, например, Генрих Вюртембергский, вместе со своей свитою облаченный в желтое, проследовал мимо герцога Бургундского и дал знать герцогу, что затеяно сие было против него, — пишет Хейзинга[dlxx].

Серовато-желтый цвет символизировал также сумасшествие, шутовство и глупость. В реальной жизни как цвет безумства он был присвоен костюмам умалишенных. А понятие “желтый дом” сохранилось до наших дней. Так, в политологии известное обобщение “желтые” применяется до сих пор по отношению к профсоюзам и Второму интернационалу как знак предательства, соглашательства.

До сих пор в народе говорят: желтый цвет одежд к измене [dlxxi]. Как это объясняется в хроматизме? Нередко за измену народ принимает уход человека в сферу собственного бессознания из-за того, что желтый цвет одежд этого человека говорит о его самоуглублении и единении с серым цветом подсознания. С позиций внешней среды это в самом деле является «изменой», но изменой лишь до тех пор, пока подсознание не извлечет с помощью желтого цвета необходимую для того же народа информацию.

Итак, заключая этот раздел, отметим, что по своим функциональным проявлениям темно-желтые цвета сублимируют в себе сверхдоминанту женского бессознания в интеллекте. То есть уход человека в аффективность без осознания своих действий (скандалы и как следствие, — неверность, которая сопровождается скандальной ревностью и т. д.).

Глава 6. Зеленые тона самосознания

Зеленые тона занимают промежуточное положение между теплыми и холодными цветами. Как пишут исследователи[dlxxii], зеленые цвета являются цветом природы и роста, что оказывает успокаивающее нейтральное настроение, создает впечатление мягкого, приятного и благотворного покоя. В самом деле, обыкновенно воздействие леса, лугов или садов создает спокойное, мягкое, ясное, умиротворенное настроение.

По-видимому, здесь сказывается своеобразная дополнительность зеленого и красного цветов — цветов растительной и животной воспроизводимости. Так, Рене-Люсьен Руссо даже посвящает отдельную главу этой дополнительности, включая сюда дополнительные цвета хлорофилла и гемоглобина, которые являются взаимодополнительными не только по цвету, но и по жизненно важным функциям друг друга[dlxxiii].

Цивилизация хаки

Как правило, желтовато-зеленые оттенки вызывают ассоциации с вынужденным раскрытием и связываются с распусканием почек на деревьях. Среди всех полихромных цветов зеленовато-желтый обладает наиболее ясной и отчетливой областью видения. Это связано с тем, что максимальная чувствительность глаза приходится на эту область спектра. И в то же время желто-зеленый цвет имеет наименьшую насыщенность. Поэтому в нормальных условиях он не утомляет зрение[dlxxiv].

Однако при укачивании, например, желто-зеленые тона ухудшают самочувствие и усиливают вегетативные расстройства. И не только при укачивании. Так, например, в невесомости образцы зеленого цвета кажутся испытуемым желтовато-зелеными и даже зеленовато-желтыми[dlxxv]. В нормальных же условиях последние цвета психологически воспринимаются как что-то слегка ядовитое, сернистое, жесткое[dlxxvi].

Экспериментальные исследования на возникновение свободных ассоциаций полностью подтвердили справедливость этого мнения. Так, оказалось, что желтовато-зеленые цвета связаны с такими качествами и свойствами человеческой личности как болезненный, желчный, раздражительный, сварливый, ненадежный, вероломный. Как отмечают экстрасенсы, аура лимонно-зеленого цвета является признаком лжи и уклончивости[dlxxvii]. Быть может великий Гете чувствовал это когда писал, что цвет серы, отдающий зеленым, имеет что-то неприятное [dlxxviii].

Возможно, в силу перечисленных свойств зеленовато-желтый (цвет серы) в христианстве считается цветом повелителя ада Люцифера (в дословном переводе с латинского — «несущего свет»). В то же время “цвет жухлой травы” в эпоху Возрождения означал долголетие[dlxxix]. Как отмечал тот же Гете, желтый и зеленый в сочетании имеют всегда что-то пошло веселое [dlxxx]. Действительно, по отчетам писхологов желто-зеленый цвет может воздействовать несколько навязчиво[dlxxxi].

Сегодня же желтовато-зеленые, коричневато-зеленые и другие оттенки являются цветом камуфляжа туристов и военных. Казалось бы, с позиций хроматизма можно сопоставить цвета хаки с их маскировочным характером в определенной местности, как это было сделано для серого цвета чиновничьей маскировки в городе. Однако там были, так сказать, вселенские (ахромные) цвета, а здесь — гендерные (полихромные). Поэтому данное сопоставление было бы неправомерным.

Замечательную характеристику этих цветов дает К. С. Петров-Водкин: «Цвет характеризует прозрение и затемнение целых исторических эпох и говорит о молодости, расцвете и старости цивилизаций. Не случайно современная цивилизация сфабриковала цвет хаки, мотивируя его защитностью на полях войны. Думаю, дело обстоит серьезнее, — этот гнилой цвет есть знамя сбитых, сплетенных мироощущений одной из отживающих свой исторический черед цивилизаций»[dlxxxii].

Разумеется, мало кому хочется связывать с ними отрицательный контекст желто-, или болотно-зеленых оттенков — приземленность, ревность, моральное падение, зависть. Некоторые иследователи пытались объяснить последние черты тем, что желто-зеленые тона напоминают цвет лица человека, снедаемого завистью, ревностью и т. п. [dlxxxiii]

Однако в предыдущей главе мы видели хроматические причины загрязнения желтого цвета и здесь лишь добавим, что привнесение к желтому любых других оттенков лишает его солнечной непосредственности женственного бессознания. Да и собственно хаки лишь условно мог быть применим для военных, поскольку, как отмечает Г. Клар, например, коричнево-зеленые тона создают расслабление вегетативной нервной системы, приобретая значение чувственной пассивности.

Поэтому коричнево-зеленый цвет выражает, прежде всего, ощущения собственного тела и чувственного восприятия. Лица, которым нравится коричнево-зеленый, хотели бы наслаждаться состоянием, благотворно влияющим на чувства и содействующим отдыху. Так, Жан Кокто пишет, что встретил Чарли Чаплина как богатого режиссера в твидовом костюме горчичного цвета [dlxxxiv]. Люди же, предпочитающие темный коричнево-зеленый цвет, добиваются возбуждения извне посредством наслаждений.

Лица, предпочитающие зеленовато-желтый цвет, как правило, на уровне самозащиты тормозят свои движущие импульсы и контролируют свое поведение, чтобы не вступать в конфликт с окружающими. Такие люди всегда следят за тем, чтобы не подвергнуться критике, не получить отказа или не скомпроментировать себя. Нередко среди этих людей встречаются импотенты, бессознательно тормозящие свое возбуждение с помощью сознательного самоутверждения и самонаблюдения.

Чаще всего светлые тона желто-зеленых оттенков предпочитают люди, добивающиеся какого-либо возбуждения извне [dlxxxv]. Как показывает опыт, предпочтение зеленовато-желтых тонов означает стремление человека устанавливать новые контакты или желать встреч с чем-то неизвестным. При этом, к примеру, в путешествиях, или у военных нередко возникает чисто психологический феномен исключения автоматизмов из-за непредвидимости последующих ситуаций и, соответственно, собственных действий. Вместе с тем зеленовато-желтые цвета предпочитают больные со склонностью к спазмам гладкой мускулатуры. Поэтому пациентам с желудочно-кишечными и другими заболеваниями следует внимательно отнестись к цветам своей одежды[dlxxxvi].

Нежелательно использование этих тонов и в определенных случаях фригидности, когда женщина упорствует в желании снять внутреннее возбуждение только за счет действий партнера. Однако желто-зеленые цвета могут быть рекомендованы лицам, жаждущим внешнего возбуждения за счет новых знакомств или в путешествиях, поскольку к самораскрытию желтого этими оттенками прибавляется внешнее самоутверждение зеленого.

В заключение этого раздела отметим, что с позиций хроматизма сочетания фемининного желтого (цвета женственного бессознания) и маскулинного зеленого (цвета самосознания мужчин) могут быть интерпретированы как своего рода лесбийские тенденции интеллектуального развития.

Зелень Осириса

И увидела жена, что дерево хорошо для пищи,

и что оно приятно для глаз и вожделенно,

потому что дает знание…

Бытие 3: 6

Тысячелетиями человек рос, жил и отдыхал рядом с зеленью. И растительная жизнь связана с Воскресением. С весенним обновлением природы. Понятно, что зеленый цвет благоприятно действует на человека. И ассоциируется с юностью, с жизненной возможностью, с рождением и надеждой. Согласно де Боно, зеленый цвет как символ плодородия, как растение, пробивающее путь к свету сквозь толщу земли символизирует создание ситуаций, пробуждающих сознание [dlxxxvii], или (как наделяет психология личности преимущественно мужской интеллект) «Я-концепцию».

Да и «зеленый змий», или «зелье», или «тоска зеленая» — это тоже скорее мужские признаки, чем женские. Об этом же пишет У. Бер: «в зеленом сильнее всего выражается мужское начало» [dlxxxviii]. Да и Людвиг Витгенштейн советовал: Всегда спускайся с голых вершин рассудительности в зеленые долины глупости [dlxxxix].

В Древнем Египте зеленый — строго канонизированный цвет Осириса (“произрастающего”). Так, в статье, посвященной семантическому анализу символики цвета, Л. Н. Миронова утверждает, что зеленый не символизирует Осириса, а является им самим[dxc]. Вместе с тем, немного далее в этом же исследовании зеленый рассматривается ею и как женский, поскольку демонстрирует пассивные свойства по отношению к мужскому красному и связан с землей как принципом женского начала.

Однако, во-первых, в Древнем Египте существовали матрилинейные отношения, то есть женское начало в некотором роде доминировало над мужским, — хотя бы при передаче власти. И, во-вторых, с учетом того, что Осирис — муж Исиды и отец Гора[dxci], несложно понять, почему практически во всех интерпретациях принято считать, что Осирис (его сублимат — зеленый) символизирует мужское начало, или, как отмечалось ранее, самосознание. Так, например, Ева Геллер уверена, что зеленый цвет Осириса — символизирует мужской принцип[dxcii].

Подобно этому казусу иногда встречается и смешение совершенно различных мифологических принципов, из-за которого путаются функции различных божеств и соответственно их цвета. Так, в главе о зеленом цвете авторы коллективной монографии “La couleur” утверждают, что Осирис был богом произрастания и смерти [dxciii]. На мой взгляд, это положение не может быть доказано, так как Осирис был прежде всего богом производительных сил природы и царем (но никак не богом!) загробного мира. То есть он мог лишь судить покойных, но никак не умерщвлять живых[dxciv]. Об этом говорит и цветовая, и мифологическая семантика: зеленый Осирис всегда противостоял оранжевому Сету[dxcv].

Конфуцианская традиция наделила зеленый цвет свойством гуманности. Так, например, в Традиционном Китае всегда существовала четкая связь между мужественным принципом ЯН и нефритом[dxcvi]; при этом последний, согласно А. Е. Ферсману, всегда характеризуется зеленым цветом. Практически эти же качества ауры ярко-зеленого цвета усматривают экстрасенсы: терпимость к мнениям и верованиям других, умение легко приспосабливаться к изменяющимся условиям: такт, вежливость, житейскую мудрость и т. п. То есть те качества, которые иногда могут трактоваться как «тонкий обман» [dxcvii].

По преданиям, зеленый хризопраз дает носящему его прекрасную память. В Индии же считалось, что зеленый цвет укреплял не только память, но и собственно знания. В Бангкоке же, столице Тайланда находится знаменитый Храм Изумрудного Будды со статуей Будды, сотворенной из цельной глыбы жадеита (минерала яблочно-зеленого цвета)[dxcviii]. Аналогично этому в буддистских верованиях ярко-зеленый олицетворял цвет отца и цвет сыновей и являлся символом жизни[dxcix].

В зеленом энергетическом центре тантрическое учение находит прежде всего обретение власти над своим “Я”, ощущение внутренней силы, контроль над речью и чувствами, преодоление препятствий и трудностей[dc]. Так, одежды Робин Гуда всегда были зелеными. Так, в день Святого Патрика (17 марта) принято одветься в зеленое. Так, Ирландию называют «изумрудным островом» и, по словам популярной ирландской песни, «облачение в зеленое» выражает проирландские симпатии[dci]. Так, Н. Гумилев усматривает в зеленом цвете явные признаки мужественности:

Земля забудет обиды

Всех воинов, всех купцов,

И будут, как встарь, друиды

Учить с зеленых холмов.

Аналогичная семантика выявляется и в других культурах. Этим, возможно, объясняется и шпенглеровское соотнесение зеленого цвета с цветом одиночества, с фаустовским, монотеистическим цветом судьбы, как имманентного вселенной стечения обстоятельств. Наряду с синим, Шпенглер определяет зеленый цвет развоплощающим действительность и созидающим дали силой [dcii].

Смарагд (изумруд) был любимым камнем Соломона. Иначе говоря, зеленый — мужской цвет. “И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву сеющую семя” (Быт. 1, 11), и стали “сыны человеческие... — как трава (Пс. 89, 4–6). Как о сыновьях своих вспоминают они о... дубравах своих у зеленых дерев... (Иер. 17,2). Злодеи же и делающие беззаконие [мужчины] как трава… как зеленеющий злак, увянут (Псалт. 36.1–2).

Пятидесятница[dciii] — это праздник зелени. Зелеными ветками забрасываются полы, украшаются стены. Как в Древнем Египте зелень олицетворяла бога Осириса, так в Древней Греции Вакх (Дионис) — античный образец мужской творческой и оргиастической потенции — поверх алого плаща был традиционно увит зеленым плющом и зелеными виноградными лозами.

Одними из живых знаков праздника Шавуот до сих пор являются зелень и цветы, которыми украшают жилые дома и синагоги. По преданиям, это связано с тем, что мать прятала Моисея в зеленых зарослях тростника на берегу Нила. Или с зеленой (тогда еще) горой — Синаем, где была вручена Тора. Христианская традиция на Пятидесятницу обязательно украшает зеленью дома и церкви.

В Риме же мы находим любопытное сочетание слов vir (мужчина), viridis (зеленый, могучий) и virilis (мужской) со словами virgo (девушка) и virga (ветка, побег), которое может указывать на гендерную обоеполость зеленого цвета в нормальных для мужчин и экстремальных для женщин условиях существования.

Так, император Нерон имел обыкновение смотреть на мир сквозь изумрудные стекла и любил как мужчин, так и женщин (Светоний. Нерон 34–35). Так, зеленые мужчины создают свой мужской язык[dciv] «арго», который во Франции традиционно называют именно «зеленым»[dcv].

В Византии, по Псевдо-Дионисию, зеленый цвет символизировал юность и цветение [dcvi]. Это типично земной цвет, он противостоит в изображениях небесным и «царственным» цветам — пурпурному, золотому, голубому[dcvii]. Поэтому в иконописи зеленый цвет зачастую применяли и в одеждах святых. По христианским канонам Иоанн Предтеча обычно изображаетсяв светло-зеленых тонах одежд, апостол Павел — в зеленых и / или красных, святая Троица — в красных, синих и зеленых. Замечательно, что этот типично земной цвет, наряду с белым, доминировал в изображениях райского сада с его причудливыми травами и деревьями [dcviii].

В иконографии нередко зеленый цвет одеяний Христа оказывается связанным с земной жизнью Христа и такими символическими представлениями как триумф жизни, надежда на воскресение, духовное посвящение в тайну. Ибо цвет травы, листвы, деревьев — зеленый цвет — предельно материален и близок человеку своей неназойливой повсеместностью. Как подчеркивает Л. Н. Миронова, имеет значение и то, что культ Христа воспринял многие черты древнейших культов Осириса, Атиса, Думузи и других богов, символом которых был зеленый цвет воскресения и периодического обновления[dcix].

Как образ молодости и полноты сил звучит зеленый цвет в одеждах правого ангела рублевской «Троицы». Этот персонаж символизировал Духа Святого, и его зеленые одежды как нельзя более точно передают свойства все обновляющего и возрождающего к новой жизни «утешителя» [dcx].

Зеленый — жизнь, возрождение, справедливость, юность по аналогии с недоспелым плодом. С этими значениями, по-видимому и были связаны представления ранних христиан о том, что в зеленом цвете традиционно заключен символ земной жизни Христа. В православии изображения первых русских святых Бориса и Глеба[dcxi] с XII века не только наделялись зеленым нимбом, но и украшались зелеными побегами и ростками, практически так же, как в Древнем Египте изображения Осириса[dcxii]. Одежды Св. Иоанна — зеленые, что великолепно согласуется с обожествлением им Слова и, вообще говоря, процесса вербализации (Иоанн 1: 1–14).

Особенный характер этого цвета подчеркивается исламом, где зеленый — святой цвет. Райские сады — зелены. Как зелено “майское дерево”. Как зелены и священные знамена пророка Магомета. Некогда использование зеленого цвета в коврах было категорически запрещено — нельзя топтать ногами священный цвет Магомета. Поэтому зеленый присвоен одеяниям высшего духовенства ислама, а для большинства правоверных является праздничным цветом[dcxiii]. Так в райском саду истинно верующих обслуживают отроки вечные и на них одеяния зеленые (Коран 76: 19–21). Так в зеленом цвете ислама соединились земное и небесное начала [dcxiv].

В семантическом цветоведении зеленый цвет ислама обычно интерпретируется как цвет долгожданного зеленого оазиса на желто-сером фоне песков пустыни[dcxv]. В хроматизме одной из взаимосвязанных областей изучения является гендерная проблема. С позиций ее модельного разрешения ислам оказывается восточным религиозным направлением, в котором патриархальность общества доведена до своего логического предела. То есть того предела, когда «высшая цель религии не правильная вера, а правильное действие», — как замечает Эрих Фромм после исследования рабской любви к отцовскому божеству [dcxvi].

Как указывает, В. В. Похлебкин[dcxvii], политическая символика цвета в последнее время развивалась в основном в Европе, и поэтому, выходя за национальные границы отдельных европейских стран, могла не совпадать с трактовкой определенного цвета в странах Азии, Африки, на Ближнем Востоке. Так, например, зеленый цвет в Греции исторически, с времен Византийской империи, трактовался как цвет жизни, развития, роста, свободы, позднее он стал партийным цветом партии ПАСОК (Всегреческое социалистическое движение).

В то же время «зеленая линия» на Кипре и в Бейруте по терминологии 60–90 годов XX в. означала нейтральную линию, то есть то, что в Западной Европе в аналогичной ситуации считалось бы «белой линией», ибо она отделяла разные «миры»: в одном случае — греческий Кипр от северного, турецкого района на Кипре, а во втором случае — Западный Бейрут от Восточного, то есть два противоборствующих района,— и считалась священной, неприкосновенной.

Это связано с тем, что в Восточном Средиземноморье, на Ближнем Востоке, в бывшем эллинском мире «зеленое» означает и неприкосновенное (священное), и свободное, развивающееся, в то время как в исламском мире, в Азии и Африке, «зеленое» — религиозный цвет ислама, причем принятый как священный и общий, независимо от партийных принадлежностей [ср. «Зеленая книга» — основная, основополагающая, принципиальная книга Муаммара Каддафи (Ливия)].

С середины ХХ века «зелеными» на Западе называют себя представители экологических движений и партий, то есть зеленый цвет толкуется как цвет жизни, гармоничного развития. В нашей стране, где имеется и многомиллионное мусульманское население, и широкое, хотя и рыхлое, экологическое движение со своей «партией зеленых», по данным В. В. Похлебкина, находят применение оба толкования зеленого цвета. Тем не менее, всегда следует помнить, что в исламе зеленый цвет представляет собой сублимированное значение маскулинного самосознания, тогда как в обозначении «партии зеленых» — предметный цвет окружающей зелени[dcxviii].

В Каббале зеленый цвет олицетворяет победу. Белое знамя с зеленым крестом Великого Командора масонов XVIII века украшал девиз “Dieu le veut” (Этого хочет Бог). В геральдической радуге зеленый цвет трактовался как надежда на божественное великодушие. Однако на море флаг зеленого цвета международная символика приняла как знак кораблекрушения. У алхимиков «Зеленый Лев» или «Зеленый Дракон» — начало «Великого Опыта», юный бог зерна, рост, надежда[dcxix].

Как отмечает Елена Блаватская[dcxx], из подлинных герметических книг уцелел лишь отрывок, известный как «Изумрудная Скрижаль». Поскол