Самоидентификация горожан через конструирование образа врага 4 page

Рассмотрим теперь ситуацию с жильем в городе Иваново-Вознесенске в период НЭПа^[105]. Переход к новой жилищной политике здесь начался с конца 1921 года. В управлении жилищным фондом произошли существенные изменения на основе четкого разграничения между частновладельческими и муниципализированными домами. Многие из муниципализированных домов подверглись демуниципализации и были возвращены прежним владельцам. На протяжении 1920-х годов муниципалитет передавал здания в ведение фабрик и заводов, под квартиры и общежития рабочих от этих конкретных предприятий. Начала взиматься квартплата, с ней было особенно много споров, так как принцип самоокупаемости спорил с принципом рабочего государства. А поэтому нигде квартплата существенно не выросла, домохозяева хотели получать деньги с квартирантов, но это пресекалось и, в целом, выгоды не приносило, выселить квартирантов без серьезных нарушений с их стороны было все также незаконно (а потому домовладельцы так же, как и раньше, пытались всеми способами оградить себя от квартирантов, иногда производя долгосрочные ремонты, не принимая квартплату и т.д.).

Жилье, закрепленное за фабриками, не удовлетворяло нужд рабочих. В фабкомах и завкомах постоянно лежали заявления нуждающихся в квартире. С увеличением мощностей фабрик и притоком новых рабочих в город ситуация с жильем резко ухудшалась, город стоял на грани «жилищной катастрофы».

Особую роль в улучшении жилищных условий сыграло разрешение на частное строительство, которое расцвело на окраинах города. И сегодня облик города во многом несет на себе печать частного домостроительства 1920-х. Отношение к этому вопросу было разным, шли споры (особенно учитывая точку зрения Фридриха Энгельса в работе «К жилищному вопросу»^[106], где он указывал, что с приобретением дома рабочие «потеряют также и свой пролетарский характер и снова станут покорными холопами, подобно своим предкам»^[107].), но результаты частного строительства были положительны. Несмотря на это, оставалась и такая военнокоммунистическая мера, как уплотнение, которая применялась еще в 1924 году.

Ближе ко второй половине 1920-х годов в городе начинается кооперативное жилищное строительство, образуются кооперативные арендные товарищества. Это был своеобразный общественный ответ на инициативу частного строительства, поддержанный государством. Рабочие поселки, строившиеся в городе и области, использовали идею «Города-сада», существовала надежда на строительство нового быта и формирование нового человека в таких условиях. В целом, новая жилищная политика положительно отразилась на облике города и на улучшении жизни горожан.

§ 1. Аргументы горожан по жилищному вопросу в статьях газеты «Рабочий край»

Горожане пишут статьи в газету, обращенные ко всему сознательному обществу. Для доказательства своей правоты они используют аргументы, апеллирующие к понятию справедливости, принятом в этом обществе. Как правило, герой повествования выступает в качестве субъекта, в отношении которого эта справедливость нарушена, и автор требует восстановления этой справедливости.

В первую очередь, говоря об аргументах, я хотел бы остановиться на вопросе «зачем вообще нужно жилье авторам заявлений?». Этот вопрос не так прост, как кажется с первого взгляда. Дело в том, что в жалобах и заявлениях в Исполком ответ на этот вопрос «зачем?» почти всегда отсутствует, так как предполагается, что адресат сам знает ответы на такие вопросы, а ситуации более конкретизированы и являются частными случаями. В газете же автор прежде всего устраивает манифестацию себя, так как говорит публично, а поэтому ему необходима идентификация с какой-то общностью, нужна стратегия «включения и исключения участников коммуникации в определенные группы»^[108] (Тиун ван Дейк обращает на это обстоятельство внимание при разборе речи Джона Стокса в Палате Общин). Частью этого «включения в группу» является ответ на поставленный вопрос.

Идея о необходимости улучшения жилищных условий всегда стоит вместе с вопросом «Зачем?». Вопрос этот практически никогда не озвучивается, но присутствует априори, и рабочий, корреспондент или любой другой автор заметки так или иначе пытается дать ответ на него.

Во многом этот вопрос возникает потому, что у рабочего необходимость в удобной квартире совершенно иная, чем у буржуя. Собственно, у буржуя этот вопрос и не стоит – жилье уже есть и нужно оно, чтобы удобно, счастливо и комфортно жить в как можно более богатом помещении, хранить свои старые традиции в «родовом гнезде». Подобную «старую» аргументацию мы видели в заявлении фабриканта Скорынина, апеллировавшего к драгоценным семейным воспоминаниям и внутреннему миру человека. У рабочего же таких аргументов быть не может, он подчинен интересам класса, а потому на вопрос «зачем?» он может ответить только с пролетарских позиций^[109].

В первую очередь, посмотрим ответы на этот вопрос представителей власти. Основной ответ, почему жилищным вопросом стоит заниматься заключался в том, что теперь власть пролетарская, и она не может отмахнуться от проблем рабочих^[110]. В отличие от предыдущего эксплуататорского режима, Советская власть заботится о том, чтобы рабочий смог восстановить свои силы^[111]. Этот аргумент так или иначе существовал или подразумевался во всех текстах, хотя и не так часто озвучивался. Одним из его вариантов была констатация жилищной катастрофы, которая «обрушивается на широкие трудящиеся массы»^[112]. Следующий аргумент, который, наоборот, постоянно подчеркивался: жильё нужно для того, чтобы у рабочего увеличивалась интенсивность труда^[113]. Это обоснование звучало во многих статьях по жилищному вопросу. Например: «Нет квартир, частные предприниматели жмут, рабочие ютятся в подвалах, увеличивается процент заболеваемости туберкулезом, понижается производительность труда и т.п.»^[114]. В августе 1923 на в передовице «Рабочего края» публикуется призыв скорее решить проблему улучшения жилищ рабочих, так как «без улучшения условий жизни рабочего трудно, да и вообще невозможно достичь большой продуктивности в производстве». И здесь же: «Наша задача сейчас состоит в том, чтобы дать рабочим сносные условия жизни, чтобы он мог всецело отдаться производству»^[115]. В этой связи интересно и то, что решением жилищного вопроса на фабриках нередко заведовала комиссия по охране труда^[116]. С аргументом большей производительности связаны и удручающие сообщения о заболеваемости рабочих в темных и грязных помещениях: «результат тесноты – заболевания рабочих, отрывы от работы и бесконечное хождение по больницам и амбулаториям»^[117].

Рабочие, корреспонденты из рабочей среды чаще всего вслед за официальными лицами отвечали на вопрос «зачем нужно хорошее жилье?» заботой о своем здоровье и здоровье детей, которое страдает от жизни в тяжелых условиях. Й. Хелльбек указывает на такой дополнительный фактор, «влиявший на репрезентацию и интерпретацию “Я”», как «воспоминания о досоветских политических и моральных ценностях»[118]. Дети в текстах рассматриваются именно в категориях этих моральных ценностей. В одной из заметок автор приводит случай, когда страдают невинные: «Вот работница с троими малыми детьми (вдова) выселена из квартиры судом (ввиду того, что дом куплен другим хозяином), живет в дровяном сарае… В обоих случаях дети терпят холод и сквозняки и чахнут»^[119]. Или заявление о том, что нужно дать рабочему квартиру, так как «живет он в самых скверных условиях, квартиру затопило водой. Дети от воды хворают. Сам он с трудом работает…»^[120]. Здоровье рабочего важно именно потому, что проблемы с ним мешают его основной деятельности – труду на фабрике. Корреспондент газеты вводит еще один аргумент о том, что рабочий строит хибару не из-за мелкобуржуазных наклонностей, а лишь как временную меру: «Когда будут дома-коммуны для рабочих, тогда сам свою хибару на дрова изрублю, а теперь ничего не сделаешь, семья прибывает. Жить где-нибудь надо – рассуждает рабочий»^[121]. В целом, аргументы по этому вопросу у рабочих касаются семьи, здоровья детей и иногда повторяют риторику официальных лиц. Рабочие корреспонденты, рассказывая о проблемах общежитий и казарм, чаще всего рисуют нелицеприятную ситуацию и нагнетают ужас, также в итоге обращая внимание на здоровье и опасность для детей^[122]. Можно сказать, что аргументация основывается на идеях справедливости, т.к. несправедливо, если после революции семьи пролетариев, их дети живут в таких же неблагоприятных условиях, что и при царизме.

Есть и третья категория аргументов-ответов на вопрос: «Для чего рабочему нужно хорошее жилище?». Это «культурные аргументы». В правильном общежитии, где чисто, нет сора, ярко горят электрические лампы, люди культурны, а дети счастливы^[123]. В бедных, но своих чистых и светлых домиках рабочие могут думать уже об образовании и культуре: «зачастую в квартире рабочего встретишь газету, иногда книжки»^[124]. Однако сообщения о таких общежитиях или домах крайне редки. «Беднейшее население мало интересуется культурной жизнью лишь потому, что его повседневная жизнь протекает в самых отвратительных жилищных условиях»^[125]. Интересно, что о культуре пишет доктор, который был вызван к бедному рабочему на дом и ужаснулся увиденному: нары, отопление по-черному, лохмотья... Вот где живут «две жертвы Революции». Автор указывает, что, несмотря на бедность, в квартире все-таки можно увидеть газету «Рабочий край», то есть люди тянутся к культуре и просвещению, но к ним никто не пришел на помощь, не помог им построить новый быт^[126]. Один корреспондент пишет целый рассказ «Подвал»^[127], в котором живописно изображает ужасы жизни ветеранов труда в темной и грязной рабочей казарме, где из-за скученности населения происходят скандалы и распространяются болезни, существуют религиозные предрассудки и неуважение к женщинам. Агитация за строительство кооперативного жилья (в первую очередь, рабочих поселков) имела основным аргументом изменение быта рабочего: «Давно говорим, что жилище – чрезвычайно важный фактор в создании нового быта, а на наших глазах растут целые поселки в виде типичных сколков с матушки старины»^[128]. Стоял вопрос улучшения типов жилищ, чтобы была комната для культурных занятий, для занятий школьника и места отдыха. В планировке Первого Рабочего поселка в Иваново-Вознесенске были предусмотрены Ленинские уголки для коммунистического образования жителей.

Очень интересна заметка в праздничном номере газеты от 7 ноября 1926 года под названием «Мой приятель Гуськов»^[129]. Автор статьи рассказывает о том, как изменился его приятель, когда попал в новую просторную и светлую квартиру во Втором Рабочем поселке. Квартира «не оставляет желать ничего лучшего», она вызывает восхищение рабочего. Под влиянием этих удобств рабочий Гуськов, который раньше не пропускал ни одного праздника, не выпив, теперь в воскресный день сидит с газетой в руках. Если раньше он «забывал за стаканом сивухи и тесноту квартиры, и грязный, похожий на болото двор», то теперь рабочий хочет «пожить, как добрые люди живут»: «Не вино же пить в такой квартире». Автор заметки, показав такой пример исправления человека под влиянием хорошего жилья, утверждает, что «всякий человек, попавший в хорошее жилище из тесноты и грязи, невольно меняет образ своей жизни в лучшую сторону». В дополнение к таким «культурным» аргументам часто приводятся подобные истории, показывающие изменение сознания отдельного человека или небольшой группы жильцов произошедшее в новом жилище. В результате улучшения быта создаются условия для роста сознательности отдельных рабочих, что ведет к прогрессивному развитию всего рабочего класса.

Таким образом, ответы на вопрос: «Зачем нужно жилье рабочему?» - давались различные, строго соответствующие цели сообщения и социальному происхождению авторов заметок. Если рабочий пишет в газету, решая свои личные нужды, то лишь в необходимых масштабах соотносит свои цели с общеклассовыми. Основным аргументом рабочего здесь является идея о справедливости. Аргументы представителей власти и различных корреспондентов в первую очередь основаны на классовых и коммунистических принципах. Несмотря на то, что идея справедливости тоже отчетливо видна в их текстах (например, заявление секретаря Иваново-Вознесенского губкома РКП(б) С.С. Зорина о «справедливом распределении излишков жилплощади»^[130]), все же основной их аргумент заключается в том, что жилье нужно рабочему, чтобы быть еще больше пролетарием, активнее включаться в жизнь советского государства и его политику. Все аргументы по этому вопросу были направлены на потребность в жилье рабочего как представителя целого класса. Круг личных потребностей указывался в тех рамках, в каких они соответствовали представлению о том, для чего рабочему нужно хорошее жилище. А представления эти складывались как раз на основании различных ответов на вопрос «зачем?», которые сводились к индивидуальной или коллективной справедливости, пользе для здоровья или необходимости для лучшего выполнения рабочим своих функций.

Теперь рассмотрим более пространные и общие аргументы, не относящиеся к ответам на какие-либо вопросы, а направленные на доказывание своей правоты в конкретном конфликте.

Следующий кейс, на котором я бы хотел остановиться и который, на мой взгляд, поможет увидеть различные виды аргументации и самоидентификацию горожан с рабочим классом – две статьи: жалоба на квартирантов-грабителей^[131] и ответ на эту статью в другом номере^[132]. В статье «Квартиранты-грабители» автор домовладелец, служащий (командированный в Курскую губернию) А.Н. Смирнов, пришел в редакцию газеты и рассказал о случившейся с ним истории. Его квартиранты – «молодые люди и бывший офицер платили за комнату все вместе 100 рублей, последние месяцы, однако, и этих денег не платили, квартиру не отапливали и на просьбу хозяев отвечали: - Вы мародеры. – Вас вешать надо. – Контрреволюционеры». Несмотря на просьбу Смирновых освободить квартиру, квартиранты продолжали жить бесплатно. Уже в «завязке» всей истории мы видим отрицательный образ квартирантов, которые, по словам Смирнова, платили дешево, а потом и вовсе перестали, относились к жилью бесхозяйственно, были враждебны к хозяину. Далее начинается сам конфликт, во время которого А.Н. Смирнов оказался в Иванове. 28 февраля, вечером собралась вся компания квартирантов и с ними некто гражданин «С.», служащий Ярославского [военного] округа, и начали производить обыск. На просьбу Смирновых предъявить ордер им ответили: «Поговорите еще, так мы вас в 24 часа». Сообщается, что начались «обычные угрозы. Ты знаешь, кто я? Только попробуй возражать, мы тебя спекулянта…» И хозяину пришлось покориться. То есть получается, что обыск производился не просто незаконно, по факту это было ограбление, так как осуществляли его квартиранты, заручившиеся лишь поддержкой гражданина «С» без документов и угрозами (они названы обычными, возможно, потому, что истории с такой незаконной экспроприацией были нередки в годы революции и иногда встречались в газете).

Дальше описывается, что было взято при обыске: «грабители взяли постного сахару 20 фунтов». Здесь в скобках указывается, что Смирнов по профессии кондитер, песок получил по карточкам и сам его переделал в сахар. Взяли также полотно и редкую материю, которая была приготовлена «для невест-дочерей». Автор вынужден объяснять наличие у него таких богатств, он не может просто указать их списком, потому как в этом случае он теряет сочувствие в обществе как к ограбленному и может быть воспринят, как буржуй, которому воздалось по заслугам.

Грабители отбирают ключи от кладовой со словами: «у тебя есть одежа… придем и заберем. Вот скажем коммунистам в комитет и дело с концом». На что Смирнов отвечает «Да ведь коммунисты не грабители, это не вы!». Эти пререкания написаны в форме диалога, а потому фраза о коммунистах звучит как постулат, не выражение ограбленного домовладельца, а непреложная истина.

«После обыска грабители потребовали поставить самовар и дать закуску. Зажарили телятину, картошку и говорили: - Ешьте, это все общее». Протестовавшего Смирнова объявили арестованным, один из грабителей кричал: «Дайте револьвер, я пристрелю эту собаку», другой угрожал: «Приди к нам в Чрезвычайку^[133], попробуй, пожалуйся, - в подвал посадим, век не выберешься». В конце говорится, что все награбленное ими взято, а Смирнов сообщил об этом злоключении местным уголовным властям. Окончание статьи интересно прежде всего необычным поведением грабителей – пирушкой в ограбленном доме. Ограбления, происходившие в этот период, выглядели совершенно по-другому, так сказать, более привычно – выпытывание у хозяина места хранения ценностей, иногда истязания, грабеж и бегство^[134],^[135]. Упоминание «Чрезвычайки» здесь сделано, скорее всего, для запугивания А.Н. Смирнова, так как если бы эти грабители работали в ЧК, то форма проведения обыска была бы несколько другой, без участия квартирантов и подобной пирушки, да и с наличием ордера. Также возникает вопрос, куда делось всё награбленное. Если обыск проводился квартирантами, которые тут же живут, то получается награбленное в их комнате, или же всё забрал гражданин «С».

Эта статья уникальна в том плане, что ее автором является домовладелец, содержащий квартирантов, чего больше в статьях за весь рассматриваемый период не встречается (по крайней мере, чтобы домовладелец рассказывал об этом). Однако она бы так и осталась очередным набором аргументов, жалобой, направленной ко всему обществу в поисках справедливости, если бы не ответ тех самых квартирантов через несколько дней^[136].

Квартиранты заявляют, что никакого обыска они не производили: «смешно было бы подумать, чтобы простые канцеляристы могли получить ордер на право производства обыска, а тем более что-либо отобрать из имущества». Далее квартиранты последовательно и по пунктам опровергают слова А.Н. Смирнова. Они указывают, что, «судя по ордеру, этот обыск был произведен Особым Отделом^[137] и в присутствии нас» и ордер этот был предъявлен домовладельцу по первому требованию, он записал номер и штамп. Авторы обращают внимание на непоследовательность текста Смирнова о том, кто же производил обыск, квартиранты или Чрезвычайка или кто-то еще.

Далее они переходят к вопросу о награбленном имуществе, это наиболее интересный пассаж: «Наконец говорится, что грабители взяли постного сахару 20 фун., полотна на 4 простыни – 12 аршин и т.д. (жаль, что еще не отобрали лежавшую в кладовой у гр. Смирнова бочку клюквы, ящик махорки и мног. др.). Квартиранты задают вопрос, куда они, «служащие комиссариата, могли девать все отобранное? Может быть, по мнению гр. Смирнова, у нас «свой» Коммунальный Отдел и склад при нем, куда бы можно было складывать припрятанное кулаками имущество… Вероятнее всего ему думается, что мы все отобранное разделили пополам». Можно видеть, что главный фокус этих статей направлен на отобранное имущество. Квартиранты не отрицают, что был отобран сахар и полотно, но они перенаправляют внимание на то, что у Смирнова немало богатств хранится в чулане, что он совсем не жертва, а самый настоящий кулак, на что косвенно указывает следующее предложение. Квартиранты говорят, что «нам все-таки хочется убедить Смирнова, что все взятое производившими обыск, определенно можно сказать, направлено по назначению, ибо весь факт производства обыска был зафиксирован протоколом, в котором расписался сам Смирнов с своей женой, представители Особого Отдела, так и мы квартиранты-понятые. В этом гр. Смирнова мы только и хотим успокоить». Квартиранты утверждают, что весь материал статьи Смирнова – ложь, квартплату они вносили, квартиру топили, и жена Смирнова, обладающая «до некоторой степени большей справедливостью» может подтвердить наглую ложь своего мужа. При этом квартиранты показывают себя обманутыми, так как вносили целых 100 рублей за одну холодную комнату без стульев и стола, а по постановлению следовало вносить гораздо меньшую квартплату в Горсовдеп – следовательно, делают они вывод, «гр. Смирнов и в этом отношении, благодаря своего нахальства, сделал себе выгоду».

Квартиранты не просто отрицают возможность проведения ими обыска, а пытаются подвести под это доказательную базу, однако, при наличии аргументов против всех утверждений домовладельца, пирушку после ограбления они не отрицают и сам этот факт замалчивают. На мой взгляд, это умолчание и последующее переведения фокуса внимания на фигуру самого Смирнова может говорить о том, что в обыске они могли участвовать и могли поделить некоторое имущество хозяина-буржуя.

Последующая часть статьи квартирантов – обличение-донос на А.Н. Смирнова, который закупил кинематограф в Курской губернии, открыл клуб и при нем кондитерскую, разъезжает по городам и закупает различные принадлежности для этого предприятия. «Семья же Смирнова тоже пристроилась на должностях – по рассказам лично его – одна из дочерей – кассирша в своем кинематографе, другая – в кондитерской, а третья (подруга дочерей) в клубе». В этом сообщении не упоминается жена Смирнова, которая удостоена «звания» обладающей справедливостью. Обличение дочерей контрастирует с текстом Смирнова, в котором дочери-невесты лишились приданого, здесь они нарисованы буржуйками, вместе с отцом участвующими в этой спекуляции.

В заключение этого доноса квартиранты возвращаются к самой животрепещущей теме – наличию у хозяина запасов различных продуктов. Задается вопрос, как это Смирнов, командированный в Москву, ухитряется «проживаться в Иванове 2-3 недели» (что он проделывал несколько раз за 2 месяца своей службы в Курской губернии) и как он, пользуясь привилегиями командированного, «привозил с собой сахарного песку, сухарей и много др. Так вот откуда у него создаются такие запасы сахару, махорки и т.п.» В конце квартиранты просят «соответствующую на то власть расследовать это дело и привлечь к ответственности гр. Смирнова» за брошенную на них клевету.

Эти статьи очень интересны даже только лишь описываемыми в них ситуациями. Эта история не имеет завершения, исход ее мог быть каким угодно, и она скорее ставит много вопросов, чем дает какие-либо ответы. Конечно, можно было бы пойти дальше и предложить какую-нибудь интерпретацию представленных ситуаций (например, обратить внимание на особое отношение к жене Смирнова, с которой квартиранты живут под одной крышей, пока Смирнов с дочерьми налаживает свой бизнес. На то, что конфликт возникает, когда Смирнов вдруг возвращается из командировки и попадает на довольно странный обыск, заканчивающийся вечеринкой в его доме), но я оставлю это фантазии читателя.

Главное, что дают нам эти две статьи, – наглядное представление о разных видах аргументации, направленных на доказывание собственной правоты. Как одна и та же ситуация воспроизводится в зависимости от выгоды авторов. Все самые основные аргументы направлены на классовое разделение. Показательным здесь может быть отношение к 100 рублям квартплаты, когда для домовладельца это небольшая сумма со всех вместе, а для квартирантов – нахальный грабеж. Вся речь авторов направлена на построение положительной самопрезентации в глазах общества к которому они обращаются^[138].

Мы можем видеть, что в аргументации, основанной на советском идеологическом дискурсе, выигрывают квартиранты просто потому, что у них здесь больше аргументов, это их язык. Домовладелец (который может быть совсем не кулак и не буржуй) в споре с квартирантами оказывается в проигрыше, он уже заранее выглядит эксплуататором. Несмотря на то, что А.Н. Смирнов оправдывается в наличии у него имущества, которое было ограблено, с точки зрения идеологии — это проигрышный аргумент, так как уважение к собственности не играет никакой роли по сравнению с классовой принадлежностью (этот вопрос рассматривался в предыдущей главе).

Здесь так же, как и в заявлениях в Исполком горсовета (заявление Анны Кишинской), объективные аргументы или оправдания основательно подкрепляются идеологическими обоснованиями. А.Н. Смирнов использует эти обоснования в очень ограниченном масштабе, наиболее открыто во фразе «Да ведь коммунисты не грабители, это не вы!». Квартиранты же на деле имеют из объективных аргументов в свою защиту лишь сообщение о существовании ордера и довольно сомнительный аргумент о том, что у них нет своего Коммунального отдела и склада при нем, чтобы складывать конфискованное, остальное – лишь уверения. Однако идеологическое обоснование у квартирантов серьезное, а обвинение сильное. Они доказывают подробно и последовательно (текст даже закольцован: квартиранты начинают повествование с запасов в кладовой Смирнова и заканчивают ей же) буржуазность Смирнова, его антипролетарскую направленность, стремление к наживе, освещают сам факт построения им капиталистического предприятия. Объективная логика в рассмотрении таких текстов не играет роли, так как объективные аргументы перестают действовать.

На примере этого кейса о «квартирантах-грабителях» мы увидели различные виды аргументации. Большая часть аргументов направлена на манифестацию причисления себя к группе пролетариев, к рабочему классу. В целях такой репрезентации даются ответы на вопрос о необходимости улучшения жилищных условий рабочих. Основная цель в этих заявлениях (особенно написанных в газету) – быть услышанным окружающими, указать на существующую проблему или несправедливость, а для возможности говорить, существовать и позиционировать себя в тексте в категориях советского политического дискурса нужно быть частью этой системы. Идентификация с пролетариатом и презентация себя как пролетария в этом случае просто необходима. Однако лишь определить себя и обозначить свое место в рамках советского дискурса недостаточно, сразу же требуется указать, с кем пролетарий, автор заявления сражается, а поэтому нужен враг.

Самоидентификация горожан через конструирование образа врага

В документах, встретившихся мне за период 1918 – 1928 гг., присутствует образ «врага». Это может быть прямое указание на конкретное лицо – на тирана-домовладельца или захватчика жилья, или жалоба на общие хулиганство и притеснения, донос на живущего в «хоромах» нэпмана или обуржуазившегося директора, а может быть скрытым сообщением о неправильно живущих соседях, различных вредных мелких чиновниках, в целом обвинение класса домовладельцев или ситуации разрухи (которая, как подразумевается, вызвана врагами). Почти без исключений везде присутствует враг. На это обстоятельство указывает Тиун ван Дейк, исследуя негативную репрезентацию других: «В политическом или ином идеологизированном дискурсе положительная саморепрезентация обычно сочетается с отрицательной репрезентацией или умалением заслуг другого по принципу известной психологической поляризации «свой — чужой»»^[139]. Даже если враг является конкретным лицом, на него проецируются негативные категории какой-либо враждебной общности, и он сразу демонизируется под воздействием этой вражеской категории.

С.В. Яров в своей работе «Пролетарий как политик: политическая психология рабочих Петрограда в 1917-1923 гг.» исследовал эгалитаризм как элемент культуры рабочих. Он указывал, что «именно экономические конфликты стали первичной лабораторией формирования политической нетерпимости в низовой среде… Даже для мелких производственных конфликтов было привычно использование классовых формулировок»^[140]. На основании фабрично-заводской документации он сделал вывод о том, что «рабочие были уверены, что только то правительство, которое отражает их интересы, может считаться народным. А потому любые силы, противодействующие ему, ведут антирабочую политику, что, по мнению рабочих, недопустимо в пролетарском государстве»^[141]. Это утверждение соответствует ситуации с заявлениями по жилищному вопросу, так как действительно идею о пролетарском государстве авторы статей в газету использовали очень активно и обличали то, что выходило за его рамки. Те действия, что шли вразрез с представлениями о рабочем государстве, строго критиковались, так как само представление о государстве было демократичным, а такое государство должно было слушать голос рабочего. Интересна также мысль С.В. Ярова об уравнительных настроениях среди рабочих: «Усиление уравнительных настроений в городской среде в сочетании с более настойчивой официальной пропагандой эгалитаризма – такова примечательная картина послеоктябрьского Петрограда»^[142]. Проявлением эгалитаризма стали «антибуржуазные» настроения, когда «буржуй» уже не являлся социальным типом, а был скорее «общественно признанным символом всего негативного», а поэтому «к эксплуататорам и паразитам мог быть причислен любой, чьё поведение противоречило уравнительным представлениям масс»^[143]. Исследователь также отмечал, что уравнительные настроения были стихийными. «Эгалитаризм для значительной части людей 1917 – 1923 гг. – это не целостная система представлений о том, какова должна быть иерархия мира, основанная на справедливом порядке вещей. Это прежде всего именно осознание своей ущемленности и только своей, а не коллективной. Богатый – это прежде всего личный обидчик…». Многие из этих утверждений и выводов действительно находят подтверждение в исследуемых документах, а с некоторыми из них придется поспорить. Следует также сказать, что понятие «враг» рассматривается мной с позиции идентификации и манифестации автором себя, а поэтому в роли этого «врага» в тексте может выступать и просто несознательный гражданин, относительно действий которого позиция автора жалобы выглядит наиболее верной, правильной и справедливой.