Самоидентификация горожан через конструирование образа врага 3 page

Репрезентация собственной идентичности хотя и не являлась аргументом, как уже было сказано ранее, но давала возможность говорить и быть выслушанным. Однако, не только в газетных заметках^[71], но и в заявлениях в Исполком, как правило, аргументы заслуг не присутствуют (редко упоминается стаж и почти нет конкретных заслуг). На мой взгляд, это интересный момент, так как позднее заслуги будут фигурировать как один из главных аргументов в пользу предоставления квартиры. На это обстоятельство указывал И.В. Утехин в своих исследованиях. Так он пишет, что «включенный в письмо очерк биографии жалобщика обычно бывает составлен так, чтобы продемонстрировать, что жалобщик «имеет право», если не юридическое, то хотя бы моральное, называть себя настоящим «советским человеком» и просить государство о помощи в обмен на те усилия, которые он затратил на благо государства, и те лишения, которые он претерпел»^[72]. Присутствуют в жалобах и суммированные заслуги семьи: «биография, связанная с историей страны, рассматривается как общий ресурс семьи»^[73]. Однако в исследуемый мной период ситуация иная – даже в заявлениях в Исполком описания заслуг почти не встречается, хотя более пространный формат позволял вставить биографическую справку. Может быть дано множество объяснений тому, что в 1950-е – 1960-е есть пространная и повсеместная апелляция к заслугам, а в 1920-х ее нет, но, на мой взгляд, основная причина в том, что такая аргументация просто не нужна в этот период.

Как мне кажется, это отсутствие заслуг, приводимых в качестве аргументов, подтверждает товарищеское отношение к власти, доверие к людям, находящимся в Исполкоме Совета. Биографическая справка необходима для определения классовой принадлежности, но здесь она отсутствует потому, что сам автор заметки не нуждается в дополнительном упоминании своих заслуг, т.к. обращается к товарищам, которым не нужно ничего доказывать. На подобную ситуацию указывает Тиун ван Дейк, говоря о парламентских дебатах, когда «все участники сознают, что они являются членами парламента, и, следовательно, редко упоминают об этом, исключая специфические ситуации, в которых данная идентичность требует подтверждения, манифестации или иной формы объяснения»^[74]. Поэтому, как и в нашем случае, в ходе такой «интеракции подобные знания не требуют эксплицитной формулировки, выражения или манифестации».

Впоследствии, когда открытые враги будут уничтожены, в мирной жизни продолжится поиск скрытых врагов, внутренней контрреволюции, понадобится отсылка к прежним заслугам, будет важно конкретное поведение в годы революции, а потом и Второй мировой войны. Автобиография станет важной составляющей и в таком вопросе, как жилье, а пока личные заслуги подробно рассматриваются в политически «опасных» институтах^[75].

С 1918 года и далее аргументация, построенная на идеологии, начинает все больше появляться в текстах по жилищному вопросу, звучат уже осознанные, правильно выстроенные конструкции, речь жалующихся становится явно политически ориентированной. В заключение главы остановимся подробно на наиболее интересном документе этого периода, где встречаются вместе практически все конструкции и аргументы, появляющиеся в других заявлениях и жалобах по отдельности.

Вскоре после издания декрета «Об отмене частной собственности», в конце сентября 1918 года появляется жалоба гражданина Петрова, (находится в фонде Исполнительного комитета совета рабочих и солдатских депутатов города Иваново-Вознесенска^[76]). К жалобе Петрова прилагается ряд документов, показывающих развитие ситуации и решение вопроса, поднятого в жалобе. На основании этих документов можно заключить, что в 1918 году в Иваново-Вознесенске уже действовала Чрезвычайная жилищная комиссия (количество таких комиссий и периоды их действия установить не удается, так как они, так или иначе, действуют на протяжении всего изучаемого периода). Уличные комитеты после обследования домов сообщали в комиссию сведения о свободной жилплощади. По их данным, дом фабриканта Горностаева площадью 15x12 аршин занимает гражданин Петров с семьей (всего 3 человека), а потому по решению Жилищной комиссии его предлагается переселить, а этот дом предоставить «рабочим типографии журнала «Вооруженная беднота»^[77], которых с семействами около 20 человек». Однако на следующий день в комиссию приходит Петров (в это же время он отправляет жалобу в Исполком) и указывает, что на самом деле квартира его 9х12 аршин и проживают там, кроме его семьи, еще 11 человек квартирантов – фабричных рабочих, что подтвердили «явившиеся в комиссию рабочие из типографии «Вооруженная беднота»». В результате комиссия свое постановление о выселении Петрова отменила, рабочим типографии была дана другая квартира, а введшим комиссию в заблуждение уличным комитетам «поставлено на вид».

Решение в пользу Петрова было принято не только благодаря свидетельству рабочих типографии, но и вмешательству Исполкома, что было обусловлено грамотно составленной жалобой. Текст этой жалобы, наполненный дискурсивными политическими конструкциями (дискурсивными структурами) стоит рассмотреть подробно.

23 сентября Петров получил предписание Жилищной комиссии – очистить занимаемое помещение в течение трех суток. Уже во втором абзаце автор жалобы пишет, что «меня рабочего крайне обижает подобное распоряжение…». В первых же словах определяется классовая принадлежность автора: обиду от несправедливого решения испытывает прежде всего пролетарий. Только после этого жалобщик указывает на объективные причины, меняющие взгляд на решение Жилищной комиссии. Так, по его словам, «дом имеет в ширину 9 аршин и в длину 12 аршин и составляет одну только общую комнату». То есть жилая площадь – 55 квадратных метров. На этой площади проживают семья Петрова из 3-х человек и 11 человек «постельников». Получается, на каждого жильца приходится около 4 квадратных метров жилплощади. На этом объективные факторы заканчиваются. Как мы увидим позже, количество жильцов, названное автором, может и не соответствовать действительности, но, как указывалось ранее, увидеть объективную реальность в исследовании не предполагается.

Петрова обижает, прежде всего, урон, нанесенный рабочим, которым, по его словам, «благодаря таким экстренным распоряжениям, приходится из одной норы лезть в другую щель или просто быть выкинутым на улицу». Автор говорит от лица этих рабочих, от лица рабочего класса, пусть и в числе одиннадцати человек. Такое внимание к рабочему классу, акцент на его интересах обусловлены революционным дискурсом, популярностью идей коллективизма и повышенным вниманием к классовому происхождению в ходе революционной борьбы и идущей в разгаре гражданской войны. В этом акцентировании классовости семья самого Петрова лишь упоминается и то для того, чтобы указать количество жильцов и их тяжелое положение в таких стесненных условиях. Не указываются ни занятия членов семьи, ни их социальное происхождение, ни какие-либо заслуги (хотя бы и потенциальные) перед рабочим классом, хотя сам Петров называется рабочим фабрики Гандурина.

Дальнейший текст жалобы уже не содержит каких-то конкретных фактов по поднятому вопросу, а состоит, в основном, из советских речевых конструкций и апелляций к ценностям нового общества. Автор жалобы анализирует деятельность Жилищной комиссии с позиции целей её создания как учреждения советского: «призванное нами рабочими отстаивать интересы беднейшего рабочего класса, из которого происходим я и все остальные жильцы». С этой точки зрения жилищная комиссия не только не выполняет своих задач, но противоречит самой идее Советской власти. Автор нагнетает атмосферу косвенными обвинениями в адрес комиссии. Он пишет, что «не мог не придти в ужас», когда получил постановление о выселении. Этот «ужас» вызвали «франтоватые интеллигентные физиономии»^[78], которые и принесли предписание «от моих же представителей в Совете рабочих и солдатских депутатов, чтобы я ради этих “господ” оставил свою семью без угла и еще 11 таких же бедняков рабочих выбросить на улицу». В этой фразе можно увидеть своеобразную отсылку к изображению дореволюционного положения рабочих, угнетенных классовыми врагами, в данном случае интеллигентами^[79]. Более того, эти враги действуют с санкции Советской власти, то есть это рабочие из Совета выпустили постановление о выселении, угнетающее других бедных рабочих, чем и воспользовались классовые враги, «господа», желающие получить домовладение себе. В свою очередь, гражданин Петров, чей голос звучит в жалобе, выступает от лица и своей семьи и этих рабочих и выглядит как первый среди равных.

Обвинения в адрес жилищной комиссии, косвенно распространяющиеся и на Советскую власть, резко обрываются словами «нет, я не могу допустить и мысли о том, чтобы мои представители могли поступить так, чтобы своих же товарищей рабочих выбрасывали на улицу свои же рабочие товарищи». Далее автор пишет, что подобное распоряжение он рассматривает лишь как недоразумение, просит Исполком «серьезно обратить внимание», так как «оно [постановление о выселении] только подрывает авторитет Советской власти в глазах трудового народа». В свою очередь Петров утверждает, что «я как до глубины души предан Рабоче-Крестьянскому Правительству и смотрю на ее как на единственную защитницу трудящихся рабочих масс, не допускаю, чтобы в ея учреждениях царила такая неправда и насилие по отношению к рабочему классу». В качестве примера правильной работы жилищных комиссий автор называет комиссии Москвы и Санкт-Петербурга, «а у нас же в Иваново-Вознесенске только глубже забивают рабочий класс».

Обрисовав ситуацию с интеллигентами, явившимися выселять рабочих с разрешения советской рабочей власти, автор сразу же оговаривается, что не может даже представить такого и сводит все к недоразумению, однако он все же представляет это и картину рисует довольно нелицеприятную, которая в свою очередь может подорвать авторитет Советской власти (здесь он уже говорит за весь трудовой народ – наиболее абстрактная и всеобъемлющая категория наводит на мысль о том, что этот частный случай вредит всему делу революции). О себе Петров не забывает сказать, что его веру в Советскую власть такими недоразумениями не подорвать и он все также верен, он – сознательный рабочий, который беспокоится об учреждениях и их авторитете в глазах рабочего класса. Дополнительно Петров указывает на примеры правильной работы комиссий, и, таким образом, его критика касается лишь конкретной Иваново-Вознесенской жилищной комиссии, которая действует вопреки интересам рабочих, а значит не выполняет возложенных на неё задач.

В конце текста автор жалобы обращается к Исполкому и просит «сделать надлежащее распоряжение Жилищной комиссии об отмене несправедливого отношения к бедным, загнанным в подвалы рабочим: «распоряжение ради моей рабочей семьи еще одиннадцати таких же бездомных бедняков рабочих или же дать нам подходящий угол». Как мы видим, автор снова начинает говорить сначала обо всех бедных рабочих, потом переходит к своей семье и к соседям. Интересно, что он просит отменить не единичное решение о выселении, но само несправедливое отношение к бедным, которое, получается, господствует в комиссии.

Текст жалобы представляет собой четко выстроенную структуру. Введение и объяснение повода написания жалобы, обоснование своей правоты на основе «объективных» фактов, возмущение по поводу решения комиссии, переходящее в негодование, после кульминации обвинения – спад эмоций, объяснение своей позиции по поставленному вопросу и развязка, заключение с обращением к Исполнительному комитету с просьбой о справедливости.

Возникает сомнение, что такой выверенный текст, наполненный категориями советского политического дискурса, яркими эпитетами и выразительными пассажами, мог составить рабочий Петров, который был неграмотен: жалоба завершается подписью квартиранта Петра Смирнова, который «за неграмотностью Петрова расписался». К тому же, текст жалобы напечатан (в отличие от многих других подобных жалоб), а наличие пишущей машинки у бедняков-рабочих сомнительно. Можно предположить, что и машинопись, и стройность текста принадлежат рабочим типографии журнала «Вооруженная беднота», которых предполагалось вселить в этот дом. Но зачем им помогать Петрову? Вполне возможно, они увидели реальную жилую площадь дома и не захотели оказаться на ней в количестве двадцати человек. Или не захотели спорить и ругаться с рабочими, проживавшими там, хотя наличие одиннадцати рабочих, указанных в жалобе, но почему-то не замеченных уличным комитетом, сомнительно. Никто из этих рабочих не пришел в жилищную комиссию вместе с Петровым, а его слова о площади и количестве жильцов подтвердили сотрудники типографии. На мой взгляд, тут мог быть и сговор между Петровым и типографскими служащими, так как он в итоге оставался на своей жилплощади в прежней квартире, а работникам типографии журнала «Вооруженная беднота» «была дана другая квартира»^[80]. Несмотря на конечную цель, вмешательство рабочих из журнала, по моему мнению, несомненно. Умение пользоваться советскими политическими конструкциями доступно далеко не каждому рабочему, а сотрудники такого журнала имели опыт и знали, как выстроить текст в нужной последовательности, для достижения максимального результата. И результат не заставил себя ждать, так как Президиум Исполкома в срочном порядке требовал решения вопроса от Жилищной комиссии.

Я рассматриваю «жалобу гражданина Петрова», в первую очередь, потому, что она в концентрированном виде содержит различные смысловые формы разговора и торга с властью, идентификацию говорящего персонажа и его презентацию себя в круге понятий советского политического дискурса. В других жалобах, написанных самими жильцами в Исполком или в газету «Рабочий край», такие конструкции встречаются в гораздо меньшем количестве, однако смысл посыла остается тем же: доказать свою правоту на основе различных ценностных систем и получить от власти требуемые жилищные блага. Авторы жалоб пытаются доказать необходимость приоритетного отношения к ним. Жилье выступает как некая награда, которая дается за заслуги, за верность, за перенесенные бедствия или как подарок в ответ на «угрозу» разочарования во власти.

Это понимание жилья как заслуженной и справедливой награды общее как для власти, так и для гражданина. В фильме «Уплотнение» слесарь Пульников был вознагражден в старости за его труды и лишения квадратными метрами, тот же аргумент в свою защиту приводит и жалобщик Петров, постоянно подчеркивая свой социальный статус и видя жилье, как необходимое и справедливое вознаграждение за лишения его и его братьев по классу. Далее, на примере других заявлений и жалоб, мы увидим и другие «миры» аргументации, присутствующие в тексте Петрова. Однако уже из рассмотрения этих, как мне кажется, показательных сюжетов, видно, что власть и гражданин говорят на одном языке, оперируют едиными понятиями ценности и справедливости.

В декларировании такого жилищного дискурса, где жилье выступает наградой, была заложена проблема, так как награду заслужили многие, но доставалась она далеко не всем, а потому аргументы просителя нужно было либо тщательно проверить и опровергнуть, либо удовлетворить его требования в какой-либо степени, либо проигнорировать его обращение. Но игнорировать не получалось, жалобщик шел в газету и рассказывал всем о своих жилищных бедах, указывал на бездействие властей и вызванную этим несправедливость. Здесь действовала уже другая аргументация, дискурс в газетных статьях менялся, так как был направлен на адресата – теперь уже на все сознательное общество.

Глава 2

Основной объект исследования данной главы – заметки, статьи и сообщения в газете «Рабочий край». Газета имела давнюю историю, непрерывно выходила с мая 1917 года и была ориентирована на пролетариат. Название «Рабочий край» газета получила 3 марта 1918 года и стала центральным печатным органом новой Иваново-Вознесенской губернии. На протяжении всех 1920-х годов газета стремительно развивалась, совершенствовалась; росли тиражи, увеличивалось количество подписчиков. Большой вклад внес революционер-большевик и писатель А.К. Воронский, руководивший газетой в 1918-1921 гг. Многие редакторы «Рабочего края» позднее были известны по работе в центральных газетах и журналах. Уже в декабре 1918 года «Рабочий край» получает похвалы в «Правде» как одна из лучших провинциальных газет^[81]. В январе 1921 года В.И. Ленин просит своего библиотекаря достать экземпляр газеты, где напечатаны произведения членов «кружка настоящих пролетарских поэтов», которых ему хвалил М. Горький^[82], и т.д.

«Рабочий край» задавал идеологический тон в губернии, умело продвигая в жизнь линию партии. Имея официальный статус, газета также поощряла обсуждение различных тем и агитировала за вовлечение читателей в дискуссию (в том числе по жилищному вопросу). Иногда в газете разгорались оживленные споры по тем или иным вопросам. Такая специфика газеты создавала своеобразную «коммуникативную ситуацию»^[83], при которой руководство газеты не замалчивало явных проблем, стремилось учитывать интересы читателя, желало увеличить количество подписчиков. Но в то же время газета имела строгую политическую ориентацию, а поэтому политическая коммуникация проявлялась на её страницах в четко очерченном властными структурами масштабе (авторы заметок, за редким исключением, все пролетарии).

Естественно, нужно учитывать тот факт, что статьи подвергались редакторской правке. Автор мог написать письмо или лично прийти в редакцию и рассказать о своей проблеме, но в любом случае перед помещением в печать материал редактировался. Несмотря на то, что иногда редколлегия публиковала своего рода инструкцию или форму, по которой стоило писать статьи и обращения в газету, так как у сотрудников газеты не было времени приводить письма в должный вид, все же тексты, написанные не по существу, необоснованные или неинтересные, скорее вовсе не публиковались. Однако наличие редакторских правок совершенно не является проблемой для исследования, так как на страницы газет попадали статьи действительно актуальные и важные не только для автора, но и для редактора, значит, они содержали не только частный случай, а выходили на более масштабные вопросы и проблемы, имели интересные аргументы и были написаны автором, близким читателю.

В данном исследовании я рассматриваю, в основном, статьи и заявления, авторами которых были сами подписчики, или же рабочие корреспонденты (рабкоры), так как именно их аргументация и их коммуникация с властью и с обществом мне интересна. Иногда, конечно, сложно достоверно определить, кто автор той или иной заметки, однако, на мой взгляд, вполне достаточно того, что пишет заинтересованный в жилищном вопросе гражданин, а не излагающий позицию какого-либо декрета чиновник (например, нередко появлялись статьи с разъяснением жилищных законов от заместителя прокурора Иваново-Вознесенской губернии А.П. Сахарова). По этой же причине я не отбрасываю заметки корреспондентов, так как даже если их жилищные условия были совершенно другими, или они писали лишь “на злобу дня”, их аргументация и взгляд на жилищный вопрос зачастую отличается от официальной линии. В 1920-е годы газета еще очень демократична, и в ней на равных выступают с предложениями рабочие, рабочие корреспонденты, сотрудники газеты, различные ответственные работники, депутаты и руководители. На мой взгляд, интересным примером такого демократизма газеты и в целом языка этого времени, является краткая фраза из постановления Коммунального отдела о договорах на арендуемые торгово-складочные помещения. Для заключения этих договоров Комотдел «категорически предлагает»^[84] явиться или делегировать кого-либо. Постановления могут выглядеть категорично, но это совсем не значит, что с ними нельзя спорить, высказывать свою точку зрения. Появляется множество предложений от различных инстанций и лиц, иногда крайне однозначных и жестких, но нет приказов.

Газетные статьи и заметки можно разделить на несколько категорий. Во-первых, жалобы на домовладельцев, написанные угнетенными квартирантами или, чаще всего, анонимными заступниками; сюда же можно включить и доносы на домовладельцев, имеющих слишком просторные апартаменты, на директоров фабрик, злоупотребляющих жилищным фондом, нэпманов и т.д. Во-вторых, сообщения рабочих корреспондентов о (как правило, удручающем) быте рабочих, происшествиях в общежитиях и казармах. В-третьих, предложения по решению жилищного вопроса от различных авторов, кто, так или иначе, был заинтересован в улучшении жилья или возмущен существующим положением дел.

Еще одним важным внешним критерием газетных заметок является подпись. Жильцы, угнетаемые квартиранты, рабочие довольно редко сами пишут в газету. Личных жалоб от живущих в домах муниципализированного фонда практически не встречается, а об издевательствах домовладельцев пишут чаще сторонние люди. На мой взгляд, этому есть очень простое объяснение – в условиях жилищного кризиса, когда даже угол в комнате оказывается очень сложно заполучить, жильцы боятся жаловаться, так как могут лишиться и того жилья, которое есть: «Не любо - не живи, на ваше место найдутся другие»^[85]. Статьи можно разделить на анонимные и имеющие автора. Редко встречаются имена и фамилии с отсылкой к месту жительства или работы, часто используются псевдонимы, такие, как "Противник", "Случайный", "Искатель квартиры", "Кандидат на мороз" и т.д., иногда используются лишь инициалы.

Интересным является факт отсутствия объявлений. Так, в ноябре 1917 года несколько раз появлялось объявление «нужна квартира» «в 4-5 комнат в центре города (желательно меблированная)»^[86], в 1918 году появлялись объявления о сдаче комнаты^[87], продаже домов^[88],^[89], в 1919 году – «ищу квартиру»^[90]. Далее только одно объявление в декабре 1922 года «нужна отдельная квартира в 4-6 комнат с кухней» и еще одно в 1927 году от комитета по сооружению районной электростанции, который желает снять квартиры в аренду или купить дома для своих сотрудников^[91]. В результате можно сказать, что объявления в сфере жилья за редким исключением отсутствовали. Причем объявления о сдаче или продаже были только в 1918 году и до 20 августа – до выхода декрета ВЦИК «Об отмене частной собственности на недвижимости в городах». В результате политики военного коммунизма, а именно методов уплотнения и жилищного передела, граждане не подавали объявления в газету, не могли показать наличие свободной, «излишней» жилплощади обществу, так как могли попасть в сферу внимания укомотдела, жилищного подотдела горисполкома и других структур. Подавать объявления о том, что нужна комната или квартира, тоже не было смысла, так как по причине серьезного жилищного кризиса вряд ли возможно было получить отклик – домовладельцы не искали себе жильцов, а пытались от них избавиться. Здесь можно вспомнить рассказ М.М. Зощенко «Американская реклама» 1926 года, в котором рабочий, узнав непомерно высокую цену за аренду квартиры, пишет в газету обличительную заметку на арендодателя с указанием адреса, а на утро горожане, прочитав статью, бегут по этому адресу, строятся в очередь и предлагают вдвое и втрое больше за аренду квартиры.

Некоторые негативные моменты из жизни рабочих в общежитиях, каморках и фабричных казармах появляются лишь к 1924/1925 годам. Безусловно, конфликты, хулиганство, пьяные драки случались и ранее, однако в этот период перенаселенность достигает критических масштабов и город находится на грани жилищной катастрофы^[92], а поэтому число конфликтов возрастает. С другой стороны, на протяжении нескольких послереволюционных лет развивалась сеть рабочих корреспондентов, и с их помощью газета смогла освещать различные стороны жизни граждан.

Жалобы и заявления в газету интересны в том плане, что они содержат комплекс самых разнообразных аргументов, так как писались рабочими в надежде быть услышанными «всем миром». Встречаются утверждения о том, что газета – последняя инстанция, обличения в газете боятся бездействующие чиновники и распоясавшиеся хулиганы. Конечно, сообщения о том, что газетная заметка повлияла на ситуацию, крайне редки, и мы не можем увидеть рефлексию какого-либо учреждения, но «миры аргументации», открывающиеся перед нами на страницах газет, помогут рассмотреть проявления у граждан самоидентификации под влиянием советского политического дискурса.

Сообщения в газету писали граждане, для которых проблема жилья была актуальна, а ее решение не требовало отлагательств. Количество и содержание таких жалоб зависело от реальной ситуации с жильем в городе, которая существенно изменилась с введением НЭПа, когда центральные и местные власти провозгласили новый курс в жилищной политике. В 1921 году выходит ряд постановлений, устанавливающих Новую жилищную политику (первые декреты выходят даже на день раньше наказа СНК о проведении в жизнь начал новой экономической политики^[93]).

Я считаю необходимым кратко описать начало новой жилищной политики и ситуацию с жильем в городе, на фоне которых появляются различные статьи, жалобы и заявления, исследуемые в данной работе. Фон помогает лучше понять некоторые документы, так как они напрямую отражают политику государства и жилищную ситуацию Иваново-Вознесенска.

На положение муниципализированных домов повлиял вышедший 8 августа 1921 года декрет «О пересмотре Коммунальными отделами списков муниципализированных домов», объявлявший возможность демуниципализации. 28 декабря 1921 года СНК издал более детальное постановление^[94]. Бывшим владельцам могли вернуть дома, не занятые учреждениями, состоящие не более чем из 1-2 квартир максимальной площадью в 25 саженей и при условии производства полного ремонта дома в годичный срок. Если в доме комнат более восьми, то 10% площади поступало в распоряжение жилищных органов. Процесс демуниципализации был сложным и многоступенчатым. Списки домов, представленных к демуниципализации, рассматривались комиссией из 3-х человек: представителя рабоче-крестьянской инспекции, профсовета и коммунотдела. Комиссия должна была давать заключение по каждому дому в отдельности. Далее эти списки направлялись на утверждение в ГУКХ (главное управление коммунального хозяйства) НКВД. Такая сложная и многоступенчатая система демуниципализации должна была, на мой взгляд, не дать возможности местным органам власти избавиться от значительной части муниципализированных домов и связанных с ними материальных забот, вернув их прежним хозяевам.

Декрет СНК «О предоставлении кооперативным объединениям и отдельным гражданам права застройки городских участков»^[95] (также от 8 августа 1921 года) в корне менял прежнюю строительную политику. Первым пунктом декрета отменялись положения шестой статьи декрета от 20 августа 1918 года^[96], по которой «в городах с числом жителей свыше 10000 право застройки принадлежало исключительно органам местной власти». Теперь коммунальные отделы могли разрешать «кооперативным объединениям и отдельным гражданам застройку тех городских участков, кои не могут быть в ближайшее время застроены средствами местных Исполнительных Комитетов»^[97]. Хотя преимущественным правом застройки обладали кооперативные объединения, все же это был решительный шаг на пути к новой жилищной политике. Объединениям, гражданам и членам их семей гарантировалось «невыселение и беспрепятственное пользование жильем» в пределах жилищных норм, установленных Народным Комиссариатом Здравоохранения^[98]. Но декрет содержал лишь несколько общих статей, и в нем не предлагалось никаких конкретных мер для осуществления его положений.

Поворот к новой жилищной политике вызвал необходимость более детальной проработки постановлений и законодательных актов. Поэтому декрет «О предоставлении кооперативным объединениям и отдельным гражданам права застройки городских участков» нуждался в подробном разъяснении и переработке. К сожалению, властям понадобился целый год для разработки такого документа.

14 августа 1922 года выходит декрет СНК «О праве застройки»^[99]. Теперь появляется подробный алгоритм заключения договоров на право застройки, оговариваются пункты, которые должен содержать этот договор, права застройщика, страхование и т.д. Однако декрет 1922 года создавал другую проблему, которая будет сдерживать жилищное строительство в последующие годы. Договора на предоставление городских участков под застройку заключались коммунотделами с кооперативными объединениями или с гражданами на срок до 20 лет для деревянных строений и до 49 лет для каменных. У значительной части горожан не было уверенности в том, что договор по прошествии этих сроков будет продлен, об этом нигде не говорилось, а это значило передачу земли и строений в ведение коммунотдела, по сути – муниципализацию. Уже к началу 1923 года на IV Всероссийском съезде заведующих коммунотделами^[100] было решено удлинить «срок права застройки для деревянных строений до 30 лет» и установить льготные нормы пользования жилплощадью во вновь выстроенных домах.

В резолюции по жилищному вопросу IV Всероссийского съезда заведующих коммунотделами, проходившего в начале 1923 года, указывается, что «разруха требует… привлечения инициативы и заинтересованности частников»^[101]. Съезд пришел к решению установить беспрепятственное пользование жилищами, выделять участки «под потребность трудовых масс», соблюдая интересы трудового населения, привлечь частный капитал, а также «принудительное уплотнение заменить квартирной платой»^[102]. Эти решения полностью поддержал губернский съезд заведующих коммунотделами. Эти шаги по либерализации были обусловлены критической ситуацией с жильем во многих городах страны. Съезд прямо сообщает, что «в связи с восстановлением промышленности и ростом городского населения нужно жилищное строительство»^[103]. Власти вынуждены были отказаться от всеобъемлющего контроля над жилищной сферой под давлением крайней нужды горожан в жилье. Подробнее об изменениях в жилищной политике на уровне государства в этот период можно прочитать в докторской диссертации М.Г. Мееровича^[104].