Отчаяние и прозрение замдиректора Светлова

Глеб сразу согласился встретиться, даже посетовал Владимиру Аркадьевичу, что редко виделись прежде. Однако в течение всей встречи за столиком уютного ресторанчика в самом тупичке заснеженной набережной Свешников упорно не понимал или не хотел понимать многочисленных намеков на россов и его собственное участие в их деле, которыми Светлов буквально напичкал их разговор, как хороший кекс изюмом. А когда настойчивый замдиректора по детским проектам сказал ему в открытую, что тот – тайный росс или, если ему так больше нравится, член тайного братства охранителей-полынников, адвокат громко и совершенно искренне расхохотался.

- Ты что, Володь, никак фэнтези почитываешь на досуге? В своем уме? Какие россы, какие еще, прости господи, полынники? Ты о чем, старик?

Такой отпор Светлова не смутил, и он уже без обиняков объявил Свешникову, что знает о них всё, и назвал несколько имен из числа тех, кто значились наиболее влиятельными россами в тетради Мельниченко. Но этим еще больше насмешил однокашника. Когда же адвокат всласть отсмеялся, то посоветовал Светлову выкинуть всю эту дурь из головы.

- Ни о каких россах, полынниках и прочей ерунде я не знаю, да и знать не хочу, старик, - признался он старому приятелю. – И тебе посоветую скорей выкинуть из головы эту чушь. Тебе, наверное, макушку солнцем напекло. Но лучше сходи к врачу. А как вылечишься - приходи, с удовольствием посидим с тобой еще.

И расплатившись по счету – Свешников слыл в городе весьма удачливым и потому высокооплачиваемым юристом – покинул ресторанчик, оставив Владимира Аркадьевича в полнейшем недоумении.

Что-то не срослось, и либо тут было какое-то недоразумение, либо Свешников ему больше не доверял, невзирая на старую дружбу.

Однако наш энергичный замдиректора не привык отступать перед трудностями. В течение месяца он обзвонил и встретился еще с добрым десятком людей, значившихся в тетради Мельниченко как активные и давние члены тайного ордена защитников России.

Увы, везде его ожидал один и тот же результат. Точнее, двоякий: либо его поднимали на смех и не велись на предполагаемый розыгрыш со стороны Светлова, либо советовали обратиться к врачу, а затем поскорее уходили, только еще не крутя пальцем у виска. И Владимир Аркадьевич уже все чаще задумывался, не пал ли он жертвой, если и не искусного розыгрыша со стороны коварного Мельниченко, – пропавшему педагогу «Просто Чуда» подобные шутки вообще-то не были свойственны! – либо собственного воображения. Специалист по детским проектам должен был сразу увидеть в содержимом старой темно-зеленой тетради пусть и более масштабный, но тоже проект, хотя бы даже и обустройства целой России. Должен был – но не увидел.

Потому что тетрадь Мельниченко не походила ни на один из известных Владимиру Аркадьевичу политических или экономических проектов и программ. Перед ним была структура и описание стратегии действий древнего, заповедного русского ордена таинников – так и никак иначе.

Оставалась последняя версия, не идущая хоть сколько-нибудь вразрез со здравым смыслом Владимира Аркадьевича. Содержимое старой тетради – давняя разработка обыкновенной ролевой игры, придуманная каким-то из популярных ныне клубов исторической реконструкции. Что было бы сейчас с Россией, если бы в ней, скажем, существовал орден таинников-россов? И не просто существовал, а тайно действовал, активно влияя на судьбу всей страны, защищая россиян от таких же тайных врагов и пытаясь изменить жизнь земляков к лучшему и светлому?

- Идея хороша, нет слов, - рассуждал сам с собой наедине Светлов, воротившись домой после еще одной встречи, спустя целых два месяца, со Свешниковым. – Но я еще мог бы представить нашего умника Глебушку тайным борцом с врагами России, даже - с черной магией. Но чтобы Глеб вместо деловых коктейлей и корпоративных вечеринок с сильными мира сего яростно махался мечами вместе с ролевиками? Штурмовал деревянные крепости орков и отплясывал по вечерам после боев с гоблинами ирландскую джигу? Да этого я не смогу вообразить даже в самом страшном и фантастическом сне. И Глеб скорее удавится, нежели натянет на себя стальные доспехи или возьмет в руки двуручный меч!

Их вторая встреча закончилась ссорой, и уже всерьез. Едва лишь Владимир Аркадьевич попытался завести разговор на темы тайных обществ и россов в частности, как Свешников медленно побледнел, потом моментально покраснел и стал стремительно надувать воздухом щеки. В точности как майский жук, только одетый в дорогущий, от кутюр, великолепно пошитый костюм стального цвета, белоснежную сорочку с узким, модным галстуком и щегольские итальянские туфли от Валентино. А потом он выдал Светлову по первое число!

Наверное, в этом уютном ресторанчике на набережной, мокрой от тающего снега, никто и никогда не орал так громко и страшно. Владимир Аркадьевич никогда не видел своего однокашника в такой ярости, даже в тот далекий день их юности, когда они вдрызг проиграли студенческой футбольной сборной другого города с крупным до обидного счетом.

Какими только словами не назвал Светлова этот чопорный, по-джентльменски корректный адвокат! Некоторые из этих слов Владимир Аркадьевич вообще слышал впервые в жизни. Все-таки у этих адвокатов невероятно богатый словарный запас!

Потом Свешников умолк, медленно выпил стакан минеральной воды и медленно, отчетливо, как говорят школьные учителя – с чувством, с толком, с расстановкой – произнес:

- Послушай, старик. Если ты еще раз при мне заведешь разговоры на эту… тему…

Последнее слово он выдавил из себя с большим трудом. Адвокат Свешников явно сдерживался из последних сил.

- … можешь считать, что мы с тобой не знакомы. Уразумел, старичок?

Уже через пять секунд адвоката и след простыл. На столе осталась пара денежных купюр за кофе и сливки, а за столом – Владимир Аркадьевич, ошеломленный и расстроенный.

На следующее утро, провалявшись полночи наедине с собственными мыслями, полными лишь горечи и отчаяния, Светлов засунул темно-зеленую тетрадь подальше на антресоли и дал себе торжественное обещание никогда больше ее не доставать, а всех россов вместе с Мельниченко как можно скорее выкинуть из головы навсегда.

- Надо жить реальной жизнью, а не выдуманной мечтой, - сказал себе замдиректора по проектам как можно тверже. И начал новую жизнь.

Отныне он никому не звонил, никого не выспрашивал, не искал в событиях повседневности тайных смыслов или секретных знаков для посвященных. Заканчивался март, начинались весенние каникулы, повсюду таял снег, и по обочинам городских улиц текли веселые говорливые ручьи. Пришла весна, а с нею – та новая жизнь, которой теперь так хотел Владимир Аркадьевич. Иначе и впрямь можно прослыть сумасшедшим, по крайней мере, в глазах того десятка знакомых, имена и телефоны которых значились в старой тетради его пропавшего коллеги.

Новая жизнь Владимира Аркадьевича Светлова продлилась ровно до двадцать шестого марта. В тот день растаяли последние остатки снега, и улица, по которой Светлов шагал в родную школу, уже покрылась огромными пятнами высохшего асфальта. За два квартала до «Просто Чуда» замдиректора по ее детским проектам внезапно почувствовал сильнейшую головную боль. В глазах Светлова потемнело, сознание помутилось, тут же подкосились ноги, и он еле успел ухватиться рукой за ствол старой липы, росшей у павильона автобусной остановки.

Владимир Аркадьевич медленно сполз на скамейку, отчаянно хватая ртом воздух, и в изнеможении прислонился спиной к толстому пластику козырька, щедро нагретому весенними лучами. Солнечная улица, лежащая перед ним, внезапно подернулась рябью, словно озерная вода под октябрьским ветром. Ее дома и деревья побелели, и в щелях заборов, в карманах подворотен на миг вспыхнули, тускло засветились кучки черной, словно угольной, пыли с вкраплениями серебристых металлических крупинок. И Светлов сразу, каким-то шестым чувством понял: это в городе растаял последний снег.

Черный снег, выпавший в эту метельную и студеную зиму над Россией и лишивший ее лучших людей кого памяти, кого разума, а кого-то и самой жизни.

Заклятье истаяло и спало.

И Владимир Аркадьевич Светлов вспомнил.

Вспомнил все, что напрочь забыл однажды в три дня, попав под самый первый зачарованный, магический снегопад на том самом ледяном катке, где кто-то неизвестный сшиб его с ног, спасши тем самым его жизнь. Жизнь росса, прямого потомка и наследника дела древних таинников, в честь которых Светлов и был назван Владимиром. Россом, приумножающим славу своих предков и учителей.

Истинным хранителем России.

Но вслед за откровением, сошедшим на него в одночасье, Владимир Аркадьевич вспомнил и другое свое имя, которое тоже принадлежало ему, но дано было соратниками и друзьями в горниле общей борьбы и трудов. Имя, данное ему не по годам, но по знаниям, выучке и силе.

Владимир Аркадьевич с трудом поднял голову и увидел в металлическом кольце транспортной ограды павильона свое размытое, одутловатое лицо, искаженное геометрией тонкого стального обруча. С минуту или более того он с усилием вглядывался в собственное отражение. Потом губы его дернулись и тихо, сдавленно произнесли:

- Я Старик… Старик… это я…

А потом он лишился чувств.

ГЛАВА 10

ЗАГОВОРЕННЫЙ ЛЕС

- Сдюжишь ли, Настёна, свет ясный? – тревожно спросила черноглазая бабка Оксана. – Сдается мне, крепко ты попалась!

- Точно так, - по-солдатски поддакнула старуха Ульяна. – И нечего храбриться, мы тебе не кавалеры тут, чтоб перед нами энто самое распускать!

Тихая и задумчивая Софья Андреевна ничего не сказала, лишь обратила на бабу Настю ясный и лучистый взор. Долго смотрела на нее, а затем обвела глазами сестер за столом и молча кивнула. Ульяна Степановна крякнула и покачала головой.

- Стало быть, и вопросов нет. Решено, и весь сказ.

Бабка Настя с усилием вытянула руку, норовя привстать на кровати, но рука бессильно подогнулась, и больная с долгим вздохом, в котором явственно слышались хрипы, опустилась на подушки.

- Будя геройствовать-то, – сурово сказала Ульяна. – Надо везти. Тут мы ее не вытянем, видит Бог. Силы тут нет. Машину надо.

- Это за мной, - улыбнулась Софья Андреевна. – Мишаню попросим. Думаю, не откажет баушке.

- И охота тебе с этим сорвиголовой дело иметь? – в сердцах сказала Ульяна. – На нем же креста нет?! И не должник он Настене больше, сама знаешь.

- Креста нет, - согласилась Софья Андреевна. – Но должок на нем все одно лежит. Сам он его принял на сердце, возложил как крест.

- А крест, что сам на себя возложишь, всегда нести исправно будешь, - эхом откликнулась бабка Оксана.

Мне вдруг показалось, что я сейчас стал свидетелем продолжения какого-то давнего и длинного разговора, что ведут меж собой эти удивительные бабки уже не первый год и все никак не могут закончить. А эти бабки и впрямь удивительные. Короче – заповедные бабки, и весь сказ!

Четыре двоюродных сестры, с которыми меня так неожиданно свела судьба, были людьми удивительного и редкого в нынешних деревнях занятия. Они были заговорщицы, а совсем уж по-правильному - заговорщики.

Умная Софья Андреевна объяснила мне, что не бывает ни «директрис» у заводов и фабрик, ни «председательш» советов директоров, ни даже «продавщиц» в магазинах, а есть для них обозначения только мужского рода.

- Уж так миром поставлено, - объяснила баба Софья, - что мущинские это занятия, и только им они и предназначены.

Так же по ее мнению, глупо и неправильно звучали бы такие слова как «дояр», «птичник», «сорок» или «синиц» из пернатых, или «русал» из речной и лесной нежити. Но про себя я все равно окрестил этих удивительных бабок «заговорщицами». Мне вообще кажется, что правильно выбранные слова в жизни не расходятся с делом, а всегда преданно бегут рядом с тобой, как верные псы, ожидая только знака, чтобы начать служить тебе не за страх, а за совесть. Во всяком случае, в правильном рэпе со словами всегда так!

Эти бабки были именно заговорщицами, потому что жили и кормились только своими заговорами. Их все звали сестрами, хотя у них и разные отчества. И если у кого в округе случалась беда, обижало начальство, опускала руки медицина, совершалось воровство, кого-то калечили или даже убивали, люди всегда шли к сестрам-заговорщицам.

- Наговариваем от беды и на радость, и напасти отходят, на душе у обиженных легчает, а неправедные дела сами собой вскрываются и отменяются, – рассказывала бабка Оксана, покуда меняла мне повязку с вонючей мазью.

Конечно, не так все просто устроено на свете, и не все у бабок-заговорщиц из села Александровка ладилось. Да и не за всякое дело они брались.

Я. конечно, первым делом спросил про любовь. Только не подумайте, у меня и в мыслях нет приворожить к себе Катерину. Но чтоб хотя бы не танцевала ни с кем «белые» танцы, когда я играю сэмплы за пультом!

Оказалось, что сердечные привороты бабки наотрез отвергали, хотя у других ведунов эти словесные заклятия был весомой долей их таинственного промысла. С полицией дела имели неохотно, но своего сельского участкового не чурались, помогали при случае советом. К начальству тоже выбор имели, помогали не всякому. И вот что удивительно: свой глава администрации, бывало, неделями пороги к бабкам оббивает, и гостинцы засылает, и всякое другое уважение оказать норовит. Заговорщицы же знай себе посмеиваются, а у начальства воз всяких хозяйственных проблем и ныне там. Но и обижаться на бабок начальство не могло.

- Ведь не работницы мы подневольные, а как есть пенсионерки, на заслуженном отдыхе. Каждая в войну пахала, как могла, на своем горбу приближала нашу великую Победу. Про то у нас и трудовые награды имеются, от самого товарища Сталина и товарища Калинина.

Я слушал их, как дурак кивал да рот разевал от изумления. А мне бы, тюфяку, хоть раз прикинуть: это сколько же им в годы войны с фашистами лет было, если они и сейчас крепкие да статные – взять ту же Ульяну! Но тогда мне было не до математических подсчетов – вся грудь жутко чесалась как от аллергии, только и отвлекался, что слушая бабкины россказни.

Иной раз приезжал в их село Александровку из соседнего района какой-нибудь незадачливый фермер-частник, на которого местные «фулюганы» наложили неподъемную дань. Или торговка-оптовичка, что в поезде свои огромные баулы и тюки с товаром проспала, потому что намоталась прежде день-деньской по Москве и в поезде сопрела.

Тогда бабки вынимали свое хозяйство - миски и корытца под воду заговорную, порошки и зелья для укрепления слова и прочую «хиромантию». И всю ночь сидят, бывало, с приезжим, который и оплатить-то, порой, достойно бабкино искусство не в состоянии. Потом уедет, болезный или несчастная, с надеждой, вновь поселившейся в глазах, и возвращается через месяц-другой, несет гостинцы или деньги – благодарить, что все счастливо сговорилось. Словцо такое было у сестер заветное: как сладилось дело или выгорела беда вся дотла, до последних уголечков, на их языке означает - сговорилось.

Односельчане не раз видели, как приезжие бедолаги били поклоны перед бабкиными хатами, слезами обливались, поначалу – горькими, от безнадеги, а потом – тихими и светлыми, успокоенными. А Федька Игумнов, односельчанин, тракторист из районной «Сельхозтехники», и вовсе сутки на коленях стоял напротив дверей Ульяны Степановны. Да только так и простоял почем зря. Не вышла к нему бабка Ульяна-заговорщица, не подняла с колен, не утешила ни словом, ни обещанием помочь.

- Убивец был тот Федька, и про то бабке Ульяне было ведомо, - сухо молвила баба Оксана.

Повинился он в полиции сам на утро следующего дня, а пока суд да дело, покуда сидел в кутузке, не углядели за ним – повесился Федька на шнурке, который невесть как и где на своем теле спрятал перед арестом.

- Поговаривали потом на селе, что спрятал ту веревочку окаянный Федька – вот срам-то! - в о-наль-ном отверстии. А ежели по-простому, то прямо в заднице, значит, - всплеснула руками бабка Оксана.

Ульяна промолчала, не подтвердив, но и не опровергнув слов сестры. А бабка Оксана наклонилась ко мне и шепнула доверительно:

- Да только не было тому от властей ни подтверждения, ни опровержения. А следователь потом на Федьку мертвого еще кучу всяких других преступлениев понавешал. Видать, уж больно портили они ему статистику раскрываемости, будь она неладна. С мертвяка-то и взятки гладки, а родни у Федьки только и было, что старая слепая мать. А сестра его давным-давно в город подалась, за сладкой жизнью не иначе. Ни слуху о ней с тех пор, ни духу.

И дальше поведала Оксана, как на похороны народ собрался – всем хотелось на мертвого убивца взглянуть, ведь свой, александровский был Федька. Пришла и бабка Ульяна. Молча постояла, глядя на гроб, сверкнула пару раз очами, развернулась и ушла.

С тех пор слава о бабках-заговорщицах из Александровки еще больше укрепилась. Было у сестер почти собачье чутье ко всему недоброму, и в нерадивых делах они не путались, хотя в их промысле всяких соблазнов, наверное, как звезд на небе – не счесть. Запросто ведь можно наколдовать себе машину, квартиру, думал я тогда. И в то же время понимал: ничего я в их чудных заговорах не смыслю. Если бы все было так просто!

Тем временем Софья Андреевна вынула из-под подушки сестры тонкую черную «шоколадку» сотового, задумалась на секунду, точно вспоминая, и набрала номер. Спустя полминуты телефон откликнулся, и бабка стала договариваться. Впрочем, разговор был недолгий.

- Михаил Васильевич, - мягко сказала она. – Это баба София, сестра Настасьи. Нужна помощь, Михаил Васильевич. Надобно Анастасию Максимовну домой везти, в Александровку.

Выслушав ответ, только покачала головой.

- Дело безотлагательное, Мишаня. Сам знаешь, могли бы – не просили. В беде наша Настя. Нужно торопиться.

Ей что-то ответили, она кивнула и назвала номер больницы. Затем вернула «мобильник» и аккуратно подоткнула с боков подушку больной.

- Ну? – грубовато протянула Ульяна.

- Приедет, никуда не денется, - кивнула бабка Софья. – Времени попросил чуток, чтобы свои дела решить. Велел здесь ждать, об остальном, сказал, позаботится.

- Ты сказала, что лежачая Настя-то? – сухо осведомилась Ульяна.

- Да, он микроавтобус добудет, специальный. Не томись, Ульяна, этот все сделает. У Мишани на добро память крепкая.

- Будет крепкой, коли тебя не просто с того света – можно сказать, из преисподней Настена вытащила, - усмехнулась бабка Оксана. – Этот бандюга теперь, почитай, даже не под Богом – под Настеной ходить должен.

- Скажешь тоже, охальница, - пробормотала Ульяна. – Вечно ты со своими богопротивными шуточками, Ксюшка. Помяни мое слово, будешь на том свете за свои вольнодумности раскаленные сковородки языком облизывать.

- Слова – они просто так силы не имеют, сама знаешь, – усмехнулась черноглазая Оксана. – Главное, порядок чтоб был на свете. И в словах тоже. На том и Заговор стоит, чтобы Порядок знать. А не знаешь, так и никакая святость не поможет, с головой утонешь, хоть и на земле стоишь.

Именно в те минуты, наблюдая со стороны разговор замечательных бабок, пришла мне в голову странная мысль, фантазия какая-то. Уж больно показались они мне похожи на времена года!

Будто на моих глазах все время разыгрывались сцены какой-то пьесы, но не обычными актерами, живыми людьми из плоти и крови, а виртуальными образами. Вот и показались эти бабки мне такими образами - Зимой, Весной, Осенью и Летом.

Анастасия Максимовна очень мне зиму напоминала – тихая и мудрая, как снежная пороша над лесом в стылую, морозную ночь.

Бабка Оксана казалась намного моложе своих товарок и была схожа с весной - этакая черноглазая казачка, с молодыми, игривыми глазами и быстрыми, но плавными движениями. Как у нее так получалось?

Софья Андреевна удивительно походила на осень: такая же тихая, мудрая и молчаливая. Так что при одном взгляде на нее у меня тут же становилось светло на душе и отчего-то немного грустно.

Из всех сестер лишь Ульяна не слишком-то походила на лето. Точно все остальные времена года ее сестры уже разобрали заранее, и ей выбирать было уже не из чего. Хотя были и в бабке Ульяне какие-то черты лета – определенность, уверенность в себе, ясность в мыслях и словах.

Прямо в точку, думал я, невольно увлекаясь этой странной игрой, благо больше мне пока делать было нечего. И тетка Оксана, и баба Софья были словно сотканы из полутонов, которые постоянно перетекали один в другой. Они были как вечное движение: так дерево под легким ветерком помахивает ветвями, качает стволом, шелестит листвою. А вот Анастасия Максимовна и Ульяна были другие. Чувствовалась в одной ясность зимы, мороза по утру, спокойствие падающего снега. А в другой мне чудились суровость знойного ветра-суховея, убийственная сила жары, мудрость зеленого бора, вечность песка на речном берегу.

Я просто диву давался, откуда это только во мне рождались такие слова и мысли? У меня ведь по литературе никогда выше четверки не выходило! Бабки что ли меня заговорили?

Но что за зверь ломился давеча к бабке Настасье в палату, не переставал я ломать голову. И откуда такие страсти в обычном городе, а не на гиблом болоте или каком-нибудь заброшенном кладбище?

С четырьмя старухами-заговорщицами в мою жизнь ворвался такой темный и холодный ветер, что у меня иногда волосы начинали шевелиться на голове. В памяти откуда-то возникали отголоски самых детских страхов и страшных историй. И самое удивительное – я ничуть не удивлялся даже обезьяноволку, который едва не располосовал меня нынче ночью!

А ведь еще были молнии, что запечатали окно, не пустили оборотня в больничную палату. И это тоже заговор?

У меня от всех этих мыслей даже голова разболелась. Хотя, скорее всего, это просто были последние отголоски пережитого мной леденящего страха; уж больно явственно все еще стояли передо мной красные, горящие глаза ночного чудища.

- Ты ведь Генриетты Павловны племяш, Ромка? Надо Анастасию донести до машины. Поможешь?

На меня смотрели внимательные серые глаза бабы Софьи. Ее вопрос вывел меня из задумчивости.

- Да, конечно, - поспешно сказал я.

В самом деле, не старухам же ее вытаскивать из больницы. А я уже совсем не чувствовал боли в груди, только быстро утихавший зуд.

- А почему никого нет из врачей? Бабушке Насте нужно колоть витамины регулярно, тетка говорила.

Этот вопрос тоже интересовал меня с самого утра, которое уже давно наступило.

- Самим бы им вколоть куда чего, энтим лекаришкам… - в сердцах сказала Ульяна.

Баба Софа только чарующе улыбнулась в ответ. Обаятельная все-таки бабка.

- Ее лечат не от того, – проворчала Ульяна Степановна. – Как всегда, не могут поставить диагноз, лешаки болотные.

- Диагноз? – удивился я. – А я думал, у бабы Насти сердце.

- У меня тоже сердце, - буркнула старуха. – И у тебя, промежду прочим, оно тоже имеется.

Мне даже показалось, она сейчас выругается, крепко, по-деревенски. Хотя куда нынешней деревне по части отборной брани до современного города – очага культуры и цивилизации!

- Что же у нее тогда? – обеспокоенно спросил я. Софья Андреевна покачала головой.

- Не ломай голову и не возводи напраслины. Это не то, что ты думаешь. Другое.

- Другое? А что это – другое?

Более дурацкого вопроса, наверное, трудно было придумать. Впрочем, Софья Андреевна была иного мнения.

- Болезнь, которую не лечат в городских больницах. Наведенная хворь.

- Кем наведенная? – не понял я. – Вирусная инфекция, что ли?

- Вот ведь привязался, банный лист, - сокрушенно пробормотала Ульяна. – Нешто не понял, малый? Наведенка это. Порча.

Как же я сразу не догадался!

Если уж окунаться в реку, то с головой, иначе ни грязи смыть, ни от жары спрятаться. Бабки-то ворожеи, заговорщицы! По их части не инфекции или там ОРЗ, хотя, скорее всего, и они бабкам под силу, а болезни старинные, заповедные. Сглаз, порча, проклятие, что там еще по списку?

А дела вокруг меня сейчас творились серьезные, судя по тому, какой эскорт прибыл за бабой Настей. Первым приехал «фордовский» микроавтобус с установленным в салоне спецдиваном, не иначе, на водяном матраце, какие бывают, насколько я знаю, только в медицинских машинах очень дорогих частных клиник. За «фордом» припарковались огромный «джип» цвета организованной преступности и еще какая-то длинная иномарка неизвестной мне породы. Сопровождающих было четверо, и каких!

Михаил Дегтярь по кличке «Пулемет», которого в нашем городе знает каждая собака, и три боевика плюс шоферы.

Они неслышно подкатили под окна палаты бабы Насти, и я понял – люди опытные. Вот только что за братки такие на «джипах», которые выполняют любой приказ четырех дремучих старух, приехавших в город из деревенской глухомани! Должнички?

По всему видать, время загадок еще не прошло, а каждая очередная тянула за собой целую кучу других. Куда же это я попал вчера, в какую историю ненароком вляпался? А все эта тетка Генриетта!

Так я размышлял, поддерживая носилки, на которых вместе с тремя телохранителями «Пулемета» мы осторожно несли Анастасию Максимовну. Сам Дегтярь, или как бабки звали его, Мишаня отправился «в контору» уладить вопрос о досрочной выписке больной. Я не сомневался, что у него получится – о Дегтяре в городе ходили разные слухи, причем ни один из них еще не подтвердился, значит, тип он ушлый. Пожалуй, сейчас лучше помалкивать и держать ухо востро.

Через пять минут, когда мы уже загрузили носилки в автобус, из больницы вышел Дегтярь. Он криво усмехнулся и стал очень похож на ходячую иллюстрацию известной фразы «нет проблем».

Вместе с бабой Настей в автобус уселись Оксана Григорьевна и Софья Андреевна. Туда же полез и боевик, пониже ростом, с седыми висками и с виду поинтеллигентней. Я же стоял и глазел на них, внаглую облокотившись на полированное крыло «форда», и балдел, как только может балдеть человек в четырнадцать лет, впервые в жизни попирающий своим острым локтем этакое чудо автомобильной мысли.

- Ну, все устроились? Едем? – раздался у меня за спиной бодрый голос Дегтяря.

Я обернулся.

Здоровый он все же мужик. В чудном меховом плаще и свитере, без шапки – на что она ему зимой, с такой-то машиной? В «джипе» всегда кондиционер под рукой. Косая сажень в плечах, лицом – чистый русак, почти соломенного цвета волосы. Бритоголовость у наших городских бандюков-бизнесменов давно уже вышла из моды.

- А вам что, молодой человек, места не хватило?

Он смотрел на меня приветливо, с легкой ироничной усмешкой. Так смотрят, наверное, все взрослые бизнесмены на чужих детей, которых не возят в школу на иномарке каждое утро.

Я замялся и пожал плечами. Золотое правило: если не знаешь, что сказать, промолчи – все скажут без тебя. Вот и Пулемет воспринял мое замешательство по-своему. Он сделал шаг в сторону и протянул руку к дверце «джипа» широким жестом.

- Прошу, в машине есть одно место.

Я до сих пор не знаю, почему я тогда так поступил.

Уверен, пробурчи я, извиняясь, что нет, просто задумался, а теперь мне уже пора, дела, знаете ли, еще ждут - и все было бы иначе, все стало бы хорошо.

Чего мне, в самом деле, с ними ехать? Кто я этим бабкам-знахаркам? Седьмая вода на киселе? Случайно подвернувшийся под руку дальний родственник, чтобы подежурить одну ночку в больнице подле впервые увиденной им бабки? По идее мне следовало сейчас распрощаться со всеми и передать дремлющей в автобусе Анастасии Максимовне горячий привет и пожелание скорейшего выздоровления. После чего тут же выкинуть из головы это древнее и мрачное слово «порча» и ехать домой – отсыпаться, принять ванну, угощаться теткиной стряпней и залечивать рваные раны, между прочим. А потом в домашнем тепле и уюте ломать голову, не приснилась ли мне вся эта ночь, больница, зубастое чудовище в окне и три старухи-воительницы с горящими свечами наизготовку.

Но вместо этого, неожиданно для самого себя, я рассеянно кивнул, нелепо согнулся и полез в машину, по дороге еще и больно треснувшись спиной. Видимо, бывают в жизни события и поступки, объяснить которые просто невозможно!

Перед самым отъездом дверь машины открылась, и на переднее сиденье уселась Ульяна Степановна. То ли Мишаня был джентльменом, то ли он лучше моего знал суровый характер старухи, и в этом случае я его хорошо понимал. Ульяна обернулась что-то спросить у Мишани, и тут увидела меня.

У меня в этом миг было дурацкое чувство, словно я поступаю как-то неправильно и некрасиво, без проса отправляясь с ними в путь. Но к моему удивлению, старуха ничего не сказала. Только хмыкнула, царапнув меня озадаченным взглядом. После чего немедля отвернулась и стала с преувеличенным интересом наблюдать, как наша машина огибает аллейки больничного скверика, по которым прогуливались больные и пришедшие их проведать сердобольные родственники.

На подъезде к перекрестку длинная иномарка опередила всех и на большой скорости ушла в город. Видимо, она была тут лишней, хватило и мощного «джипа» с юрким и вместительным автобусом.

Итак, мы ехали в Александровку, какое-то таинственное, обладавшее невероятной силой место, где единственно и надлежало врачевать бабку Настасью.

Некоторое время я смотрел в окно, наслаждаясь ездой в могучем и комфортабельном внедорожнике, а потом быстро задремал. Видно, сказалась бессонная ночь.

Проснулся я оттого, что тело неудержимо рванулось вперед, и я с размаху впечатался лбом во что-то мягкое и упругое. Это оказался двусторонний подголовный валик за спиной водителя, специально предназначенный для таких вот дорожных оказий. От удара я слегка очумел и в замешательстве поворачивал голову по сторонам, а отовсюду слышались громкие крики и ругань.

«Джип» стоял уже не на трассе, а на боковой дороге, видимо, сворачивавшей как раз в Александровку. Я никогда в этом селе прежде не бывал, но, украдкой взглянув на часы, понял, что мы уже подъезжаем. Видно, меня убаюкал ровный ход машины и мерное гудение мощного двигателя. Вокруг тянулся лес, а впереди лежало огромное дерево, поросшее по стволу какой-то синевато-черной чертовщиной, похожей на мрачный, совершенно колдовской мох. Оно отделяло нас от микроавтобуса, значит, только что упало, сообразил я, пытаясь выбраться из салона. А у этих крутых авто, между прочим, поди-ка сразу разберись, где ручка, а где – вертелка стекла или других причиндалов! Но в тот момент, когда я уже нащупал нужную рукоять, кто-то крепко ухватил меня за плечо.

Я чуть не задохнулся от ярости, а Дегтярь погрозил мне пальцем.

- Пока сидишь в этой машине, ты в безопасности, парень, - шепнул он. – Этот «джипец» бронированный.

Я кивнул и только теперь заметил, что в салоне нет Ульяны.

- А где бабуля? – пробормотал я, силясь разглядеть сквозь лобовое стекло, что происходит за поваленным деревом.

- Я за нее, - усмехнулся бандит, но глаза его были злые и холодные. – Она свое дело справляет. А ты, земляк, в их дела лучше не суйся – башку потеряешь.

Несколько секунд я смотрел в его пустые, опасные глаза, а потом неожиданно для себя процедил сквозь зубы с презрением и распирающим весь мой инстинкт самосохранения упрямством:

- Да пошел ты.… Это, между прочим, мои бабушки, понял?

Видимо, сегодня с утра у меня по расписанию был день самых безрассудных поступков. Я дернул ручку двери так, будто хотел оторвать ее с мясом. Мне даже показалось, что сейчас «джип» завалится на бок и перевернется. Машина, конечно, не сдвинулась ни капельки, зато дверь открылась, и я, наконец, вывалился наружу. Вдогонку из машины послышался скептичный смешок, но мне было не до бандита. Возле микроавтобуса творилось что-то необычное. И самое странное, что совсем рядом слышался плач, точно малый ребенок раскапризничался. Но детей в автобусе не было, это я помнил точно!

Зато над лесом висел такой густой туман, какой я прежде видел лишь давным-давно, на рыбалке с отцом. И возле автобуса и впрямь плакали, к тому же на несколько голосов.

Я осторожно перешагнул лежащее дерево и подошел к «форду». Вокруг микроавтобуса стояли полукругом мои старухи. Задние дверцы «форда» были закрыты, их охраняли тот седоватый мужичок, явно начальник службы безопасности Дегтяря, и еще один боевик. Оба держали в руках миниатюрные израильские автоматы «Узи». Третий охранник оставался внутри салона рядом с бабой Настей. А три бабки пели.

Теперь-то я понял, что никакой это не плач. Это был заговор. Каждая из бабок заунывно пела что-то непонятное, глядя себе под ноги. А над ними, над автобусом, над охранниками и надо мной шумели, злобно скрипели и угрожающе раскачивались деревья.

Они заговаривают их, эти деревья, догадался я. Слов заговора было поначалу не разобрать, какая-то белиберда, пока я не прислушался.

Ой, хожу я, раба Божья

Да вкруг острова лесного,

По крутым да по оврагам,

По лощинам, буеракам

Ой, смотрю я через все

Леса-а-а!

Дуб да березу, осину да липу,

Клен сам-друг с елью,

Жимолость с орешиной

Да по всем сучьям, да по всем ветвям

Ой, да по листочкам, да по цветам

Было бы в дубраве поздорову подобру

Слу-у-ушай!

Выходи из лесу всякий зверь и гад,

Леший-домовой, отведи свой взгляд,

Ведьма, водяной – отведите глаз,

Чтоб была большою я, набольшею!

Все бы было у меня в послушании,

И поле, и река, и зеленый лес

Да была бы цела-невредима я

Чтоб ушел из леса морок-заговор,

Мысли черные, вражий умысел.

Стал бы чист мой лес, поздорову был.

Вот и сила моя – вся до капельки!

Отдаю тебя, стану чистая,

Чтоб гулять-царевать, умыватися,

Чтоб смотреть опять через все

Леса-а-а!

Слу-у-ушай!

Пока бабки пели-причитали, они еще и успевали подбадривать друг дружку короткими словечками, восклицаниями, вздохами. И деревья понемногу успокаивались, переставали раскачивать ветвями, кренить стволы, и теперь уже только глухо шумели, волновались высокие кроны с нахлобученными и растрепанными черными шапками вороньих гнезд.

Я не понимал, что происходило в действительности, но из моего сердца уже понемногу уходил страх. Точно кто-то минуту назад намеревался оттяпать мне палец топором, и я вдруг чудесным образом счастливо избежал казни, просто проснувшись от липкого, навязчивого кошмара.

Оказалось, когда машины свернули с трассы на дорогу к Александровке, у «джипа» стал глохнуть двигатель. Пока водитель разбирался в причинах неполадки, микроавтобус решил обогнать его. Но едва «форд» объехал нас, как на него вдруг стремительно повалилось дерево, одиноко росшее у придорожной канавы. Водитель автобуса газанул, «форд» занесло и чудом вывернуло буквально в полуметре от новой неожиданной преграды. Потом, когда все кончилось, и усталые бабки отдыхали, сидя на упавшем дереве, а охрана угощала их горячим чаем из термоса, водитель автобуса клялся и божился, что трещина возникла буквально на его глазах и тут же стала расти и шириться. «Все равно как будто змей какой внизу, под землей завозился, и здоровый, прям как в «ужастиках»! Ну, никак такого не может быть, землетрясение что ли? Да откуда ему у нас взяться?!» - рассказывал водитель, а глаза его были все еще круглыми от пережитого потрясения и больными страхом.

- Что ж это было-то, бабочки? – наконец, спросил Дегтярь, задумчиво разглядывая трещину метра три глубиной, чернеющую возле белоснежной льдины микроавтобуса.

- Чегой-то лес взбесился, - пояснила бабка Софья.

Оксана Григорьевна тем временем хлопотала в автобусе возле бабы Насти, проверяла, не ушиблась ли, тихо шепталась с ней, обсуждая случившееся. Ульяна молча прихлебывала обжигающий чай из стаканчика-колпачка термоса.

- И всего-то? – криво усмехнулся Дегтярь.

- Всего, Мишаня, никто не знает, даже тот, кто лес сговорил, - ответила Софья. – Но ты ведь тоже знаешь, откуда ветер дует.

Дегтярь невесело кивнул, присел рядом, закурил. Ульяна недовольно повела длинным носом, но Софья стрельнула глазом - не перечь, мол, у них свои привычки. Мишаня вынул изо рта длинную, с золотым мундштуком коричневую сигарету и уставился на курящийся легкий дымок. Казалось, струйка дыма завораживала его, так внимательно он изучал ее сейчас, изредка покручивая сигаретку в толстых, поросших рыжими волосками, пальцах. Затем поплевал на нее и тщательно вкрутил в траву, будто боялся, что она вдруг сама вылезет обратно, и нужно запрятать ее поглубже, как опасный и предательский след пребывания его, Михаила Дегтяря, в этом диком и живом лесу. Потом покачал головой и вздохнул.

- Устал я, бабочки. Никакого нет покоя на этом свете.

- Хочешь покоя – верни награбленное, - сухо откликнулась бабка Ульяна. – Поверь, мигом полегчает.

- Вы все свое талдычите, Ульяна Степановна, - покосился на нее Дегтярь. – Право слово, вы втроем как с луны свалились, несете околесицу. Разве в деньгах дело? Не понятно мне, что вокруг меня теперь творится. Не могу понять, и все тут.

Он мазнул меня колючим, неприязненным взглядом, как еще одну помеху в его жизни, и вновь полез за сигаретой.

- Будет тебе смолить-то, - наставительно молвила баба Софья. – Нешто не понял? Змей тебя ищет, и нас заодно, выходит. Вот, Настену уже сыскал.

Я тут же навострил уши. Что еще за змей?

- Ага, - поддакнула Ульяна. – По твоей, между прочим, милости, Мишаня.

- Что вы все заладили – «виноват» да «покайся»… - огрызнулся Дегтярь. – Мне что теперь, вечно с вами таскаться, с блаженными?

- А тебе что – оглашенные да нечестивые больше по нутру? – язвительно поинтересовалась Ульяна. – Эвон уже как завяз! Да и других сманил, душ чистых да непорочных.

- Это вы что ли – непорочные? – огрызнулся бандит. – Вы ж колдуньи, вас, небось, сам дьявол вашему ремеслу учит.

- Грубый ты, Мишаня, и невоспитанный к тому ж, - парировала Ульяна. – Говоришь сейчас, а дьявол между прочим у тебя за плечом сидит, нашептывает.

- Да ладно вам, - махнул рукой Дегтярь. – Поехали, коли дорога свободна, чего рассиживать.

- И то верно, - согласилась баба Софья. – Везти надо Настасьюшку. А тебе, мил человек, спасибо большое, что уберег сестру нашу, не вверг в беду.

И она в пояс поклонилась водителю микроавтобуса.

Тот совсем опешил, растерялся и сделал неуклюжую попытку остановить женщину, протянув к ней руку и коснувшись бабкиного плеча.

В тот же миг вокруг его пальцев что-то сверкнуло, и водитель отшатнулся от бабки Софьи как ошпаренный. Затем поднял руку к самым глазам и испуганно ее осмотрел.

- Не боись, - усмехнулась бабка Софья. – Невидимая сила это. Электричеством называется. Когда в лесу заговариваешь, всегда так бывает. Пройдет скоро. Зато теперь ехать можешь спокойно.

Водитель опасливо глянул на бабку, на свою руку и торопливо полез в за руль. Дегтярь усмехнулся и кивнул мне.

- Пойдемте, господин сердитый племяш. Ехать пора, машина ждать не будет.

И хихикнул на ходу своей шутке, которую, видимо, счел невероятно остроумной.

Делать было нечего, и я поплелся за ним, в который раз задавая себе вопрос: какого рожна я второй день тусуюсь в этой странной компании? И что обо всем этом думает тетка Генриэтта?

Мы тронулись, осторожно огибая место незримого столкновения с неведомым. Объяснениям бабок я совсем не поверил. Я был уверен, что за нами крадется кто-то вполне реальный, из плоти и крови. И уже поджидает нас впереди.

В Александровку мы въехали минут через двадцать. Миновали околицу, здание местной управы, и потом вдоль дороги потянулись заборы и дома, не ахти какие, не то что у нас в городе. За оградами чернели кусты сирени, тут и там высились могучие крепкие березы.

У колодца судачили две женщины. На «крутые» машины они покосились с интересом и проводили взглядами. Пара собак, попавшихся по дороге, лениво тявкнула и дальше побрела по своим делам. Я ожидал, что поедем сразу в больницу, но мы уже проехали всю деревню – водитель «джипа» вел уверенно, знал дорогу – и миновали одноэтажное строение, возле которого дежурил зеленый «уазик» с красным крестом скорой помощи. Значит, мы едем не в больницу. Тогда куда?

И я тут же увидел впереди большое серое двухэтажное здание с покосившимися колоннами, высокой лестницей и каменными вазами по бокам выщербленного заборчика, окаймлявшего крыльцо. Кажется, это был какой-то древний кинотеатр, ничуть не стерео, или же дом какой-нибудь культуры. Сюда и направились наши машины.

С переднего сиденья послышалось тихое восклицание, точно кто-то не то охнул, не то ойкнул. Я глянул – это бабка Ульяна, даже привстала, насколько позволял потолок салона. Она сейчас вся подалась вперед и смотрела куда-то горящими, совсем молодыми глазами!

- Вот он, батюшка, - прошептала Ульяна Степановна и трижды истово перекрестилась.

Я в изумлении принялся озираться по сторонам, но в окрестностях допотопной постройки стиля «вампир», как в таких случаях шутит мой отец, с полуобвалившейся лепниной, никакого батюшки не было!

- Вы про кого, Ульяна Степановна? – обеспокоенно спросил я, а сидящий рядом бандит усмехнулся.

- Да вот же он, вот! - бабка Ульяна принялась тыкать длинным заскорузлым пальцем в лобовое стекло. - Он и есть, батюшка. Средоточие всей нашей силы и надежды.

- Кто - средоточие? – тупо повторил я, уже вообще ничего не понимая.

- Он – Средоточие. И заступник, - торжественно провозгласила бабка Ульяна, и я, не заметивший прежде в ней склонности к актерству, с удивлением воззрился на фасад старинного здания.

- Деревенский Клуб, - тихо и благоговейно прошептала Ульяна, осеняя себя крестным знамением. А Мишаня, веселый и наглый бандит, выпростал руку из кармана, тщательно вытер ее платком и тоже перекрестился.

ГЛАВА 10