Отношения с другими науками 5 page

Не думайте, что этим разбором сексуальной жизни и психосексуального развития ребенка мы удалились от психоанализа и от лечения неврозных расстройств. Если хотите, психоаналитическое лечение можно определить как продолжение воспитания в смысле устранения остатков детства.

Регресс и фантазия. – Невроз и искусство. – Перенос (Ubertragung). – Боязнь освобождения вытесненного. – Исходы психоаналитической работы. – Вредная степень вытеснения сексуального

Изучение инфантильного сексуального чувства и сведение неврозных симптомов на эротические влечения привели нас к некоторым неожиданным формулам относительно сущности и тенденций неврозных заболеваний. Мы видим, что люди заболевают, если им нельзя реально удовлетворить свою эротическую потребность вследствие внешних препятствий или вследствие внутреннего недостатка в приспособляемости. Мы видим, что тогда они бегут в болезнь, чтобы с помощью последней найти замену недостающего удовлетворения. Мы узнали, что в болезненных симптомах проявляется часть половой деятельности больного или же вся его сексуальная жизнь. Главная тенденция этих симптомов – отстранение больного от реального мира – является, по нашему мнению, самым вредным моментом заболевания. Мы полагаем, что сопротивление наших больных против выздоровления не простое, а слагается из многих мотивов. Против выздоровления не только «я» больного, которое не хочет прекратить вытеснения, благодаря которым оно выдвинулось из своего первоначального состояния, но и сексуальные инстинкты не хотят отказаться от замещающего удовлетворения до тех пор, пока неизвестно, даст ли реальный мир что-либо лучшее.

Бегство от неудовлетворяющей действительности в болезнь (мы так называем это состояние вследствие его биологической вредности) никогда не остается для больного без непосредственного выигрыша в отношении удовольствия. Это бегство совершается путем обратного развития (регресса), путем возвращения к прежним фазам сексуальной жизни, которые в свое время доставляли удовлетворение. Этот регресс, по-видимому, двоякий: во-первых, регресс во времени, состоящий в том, что libido, т. е. эротическая потребность, возвращается на прежние ступени развития, и, во-вторых, формальный, состоящий в том, что проявление эротической потребности выражается примитивными первоначальными средствами. Оба этих вида регресса направлены, собственно, на период детства и оба ведут к восстановлению инфантильного состояния половой жизни.

Чем глубже вы проникаете в патогенез нервного заболевания, тем яснее становится для вас связь неврозов с другими продуктами человеческой душевной жизни, даже с самыми ценными. Не забывайте того, что мы, люди с высокими требованиями нашей культуры и находящиеся под давлением наших внутренних вытеснений, находим действительность вообще неудовлетворительной и потому ведем жизнь в мире фантазий, в котором мы стараемся сгладить недостатки реального мира, воображая себе исполнения наших желаний. В этих фантазиях есть много настоящих конституциональных свойств личности и много вытесненных стремлений. Энергичный и пользующийся успехом человек – это тот, которому удается благодаря работе воплощать свои фантазии, желания в действительность. Где это не удается вследствие препятствий со стороны внешнего мира и вследствие слабости самого индивидуума, там наступает отстранение от действительности, индивидуум уходит в свой более удовлетворяющий его фантастический мир. В случае заболевания это содержание фантастического мира выражается в симптомах. При известных благоприятных условиях субъекту еще удается найти, исходя от своих фантазий, другой путь в реальный мир вместо того, чтобы вследствие регресса во времена детства надолго уйти от этого реального мира. Если враждебная действительности личность обладает психологически еще загадочным для нас художественным дарованием, она может выражать свои фантазии не симптомами болезни, а художественными созданиями, избегая этим невроза и возвращаясь таким обходным путем к действительности. Там же, где при существующем несогласии с реальным миром нет этого драгоценного дарования или оно недостаточно, там неизбежно libido, следуя самому происхождению фантазии, приходит путем регресса к воскрешению инфантильных желаний, а следовательно, к неврозу. Невроз заменяет в наше время монастырь, в который обычно удалялись все те, которые разочаровывались в жизни или которые чувствовали себя слишком слабыми для жизни.

Позвольте мне здесь привести главный результат, к которому мы пришли на основании нашего психоаналитического исследования. Неврозы не имеют какого-либо им только свойственного содержания, которого мы не могли бы найти и у здорового, или, как выразился С. G. Jung, невротики заболевают теми же самыми комплексами, с которыми ведем борьбу и мы, здоровые люди. Все зависит от количественных отношений, от взаимоотношений борющихся сил, к чему приведет борьба: к здоровью, к неврозу или к компенсирующему высшему творчеству.

Я еще не сообщил вам самого важного, опытом добытого факта, которым подтверждается наше положение о сексуальной пружине невроза. Всякий раз, когда мы исследуем невротика психоаналитически, у последнего наблюдается неприятное явление переноса, т. е. больной переносит на врача целую массу нежных и очень часто смешанных с враждебностью стремлений. Это не вызывается какими-либо реальными отношениями и должно быть отнесено на основании всех деталей появления к давним, сделавшимся бессознательными фантазиям-желаниям. Ту часть своей душевной жизни, которую больной не может более вспомнить, он снова переживает в своем отношении к врачу, и только благодаря такому переживанию он убеждается в существовании и в могуществе этих бессознательных сексуальных стремлений. Симптомы, представляющие собою – воспользуемся сравнением из химии – осадки прежних любовных (в широком смысле слова) переживаний, могут быть растворены только при высокой температуре переживаний, при наличности переноса и тогда только переведены в другие продукты психики. Врач играет роль каталитического фермента при этой реакции, по прекрасному выражению Ferenczi, того фермента, который на время притягивает к себе освобождающиеся аффекты. Изучение переноса может дать вам также ключ к пониманию гипнотического внушения, которым мы вначале пользовались как техническим средством для исследования психического бессознательного у наших больных. Гипноз оказался тогда терапевтическим средством, но в то же время он препятствовал научному пониманию положения дел, так как хотя гипноз и устранял в известной области психические сопротивления, но однако на границе этой области он возвышал их валом, через который нельзя было перейти. Не думайте, что явление переноса, о котором я, к сожалению, могу вам сказать здесь очень мало, создается под влиянием психоанализа. Перенос наступает при всех человеческих отношениях, так же как в отношениях больного к врачу, самопроизвольно; он повсюду является истинным носителем терапевтического влияния, и он действует тем сильнее, чем менее мы догадываемся о его наличности. Психоанализ, следовательно, не создает переноса, а только открывает его сознанию и овладевает им, чтобы направить психические процессы к желательной цели. Я не могу оставить эту тему без того, чтобы не указать, что явление переноса играет роль не только при убеждении больного, но также и при убеждении врачей. Я знаю, что все мои приверженцы убедились в справедливости моих положений благодаря наблюдениям явления переноса, и вполне понимаю, что убежденность в своем мнении нельзя приобрести без того, чтобы не проделать самому несколько психоанализов и не иметь возможности на самом себе испытать действие переноса.

Я думаю, что мы должны учитывать два препятствия со стороны интеллекта для признания психоаналитического хода мысли: во-первых, отсутствие привычки всегда считаться с самой строгой, не допускающей никаких исключений детерминацией в области психики и, во-вторых, незнание тех особенностей, которыми бессознательные психические процессы отличаются от хорошо нам известных сознательных. Одно из самых распространенных сопротивлений против психоаналитической работы как у больных, так и у здоровых основывается, на последнем из указанных моментов. Боятся повредить психоанализом, боятся вызвать вытесненные сексуальные инстинкты в сознание больного, опасаясь, что этот вытесненный материал осилит высшие этические стремления и лишит больного его культурных приобретений. Замечают, что больной имеет душевные раны, но боятся их касаться, чтобы не уси­лить его страданий. Правда, спокойнее не касаться больных мест, если мы не умеем при этом ничего сделать, кроме как причинить боль. Однако, как известно, хирург не страшится исследования и работы на больном месте, если он намерен сделать операцию, которая должна принести длительную пользу. Никто не думает о том, чтобы обвинять хирурга за неизбежные страдания при исследовании и при реактивных послеоперационных явлениях, если только операция достигает своей цели и больной благодаря временному ухудшению своего состояния получает излечение. Подобные отношения существуют и при психоанализе: последний имеет право предъявить те же требования, как и хирургия. Усиление страданий, которое может иметь место во время лечения, при хорошей технике владения методом гораздо меньше, чем это бывает при хирургических мероприятиях, и не должно идти в расчет при тяжести самого заболевания. Внушающий опасения исход, именно уничтожение культурности освобожденными инстинктами, совершенно невозможен, так как эти опасения не считаются с тем, на что указывает нам наш опыт, именно что психическое и сома­тическое могущество желания, в случае неудачи его вытеснения, значительно сильнее при его наличности в области бессознательной, чем в сознательной; так что переход такого желания в сознание ослабляет его. На бессознательное желание мы не можем оказывать влияния, оно стоит в стороне от всяких противотечений, в то время как сознательное желание сдерживается всеми другими сознательными стремлениями, противоположными данному. Психоаналитическая работа служит самым высоким и ценным культурным целям, представляя собой хорошего заместителя безуспешного вытеснения.

Какова вообще судьба освобожденных психоанализов бессознательных желаний, какими путями мы можем сделать их безвредными для индивидуума? Таких путей много. Чаще всего эти желания исчезают еще во время психоанализа под влиянием разумной душевной деятельности, под влиянием лучших противоположных стремлений. Вытеснение заменяется осуждением. Это возможно, так как мы большей частью должны только устранить следствия прежних ступеней развития «я» больного. В свое время индивидуум был в состоянии устранить негодный компонент сексуального чувства только вытеснением, так как сам он тогда был слаб и его организация недостаточно сложилась; при настоящей же зрелости и силе он в состоянии совершенно овладеть вредным инстинктом. Второй исход психоаналитической работы может быть тот, что бессознательные инстинкты направляются на другие цели. Эти цели были бы найдены самим индивидуумом, если бы он развивался без препятствий. Простое устранение инфантильных желаний не представляет собой идеальной цели психоанализа. Невротик вследствие своих вытеснений лишен многих источников душевной энергии, которая была бы весьма полезна для образования его характера и для жизни. Мы знаем более целесообразный процесс развития, так называемую сублимацию, благодаря которой энергия инфантильных желаний не устраняется, а применяется для других высших, иногда несексуальных целей. Как раз компоненты сексуального чувства отличаются способностью сублимации, т. е. замены своей сексуальной цели другой, более отдаленной и более ценной в социальном отношении. Этим прибавкам энергии со стороны сексуального чувства к нашей душевной деятельности мы обязаны, по всей вероятности, нашими высшими культурными успехами. Рано появившееся вытеснение исключает возможность сублимации вытесненного инстинкта; с прекращением вытеснения путь к сублимации опять становится свободным.

Мы не должны упускать из виду третий возможный исход психоаналитической работы. Известная часть вытесненных эротических стремлений имеет право на прямое удовлетворение и должна найти его в жизни. Наши культурные требования делают жизнь слишком тяжелой для большинства человеческих организмов; эти требования способствуют отстранению от действительности и воз­никновению неврозов, причем слишком большим вытеснением вовсе еще не достигается какой-либо чрезвычайно большой выигрыш в культурном отношении. Мы не должны возвышать себя до такой степени, чтобы не обращать никакого внимания на первоначальные животные инстинкты нашей природы, и мы не должны забывать, что счастье каждого отдельного индивидуума также должно входить в цели нашей культуры. Пластичность сексуальных компонентов, которая выражается в их способности к сублимации, может повести к большему искушению достигать возможно интенсивной сублимацией возможно большого культурного эффекта. Но насколько мало мы можем рассчитывать при наших машинах перевести более чем одну часть теплоты в полезную механическую работу, так же мало должны мы стремиться к тому, чтобы всю массу сексуальной энергии перевести на другие, чуждые ей цели. Это не может удаться, и если слишком уже сильно подавлять сексуальное чувство, то придется считаться со всеми невзгодами хищнического строения.

Я не знаю, как вы со своей стороны отнесетесь к тому предостережению, которое я только что высказал. Я расскажу вам старый анекдот, из которого вы сами выведете полезное заключение. В немецкой литературе известен городок Шильде, о жителях которого рассказывается множество различных небылиц. Так, говорят, что граждане Шильда имели лошадь, силой которой они были чрезвычайно довольны, одно им только не нравилось: очень уж много дорогого овса пожирала эта лошадь. Они решили аккуратно отучить лошадь от этого безобразия, уменьшая каждый день порцию понемногу, пока они не приучили ее к полному воздержанию. Одно время дело шло прекрасно, – лошадь была отучена почти совсем! На следующий день она должна была работать уже совершенно без овса. Утром этого дня коварную лошадь нашли мертвой. Граждане Шильда никак не могли догадаться, отчего она умерла.

Вы, конечно, догадываетесь, что лошадь пала с голоду и что без некоторой порции овса нельзя ожидать от животного никакой работы.

Благодарю вас за приглашение и то внимание, которым вы меня наградили.

ХОРНИ К.

Наши внутренние конфликты [69]

Введение

Какой бы ни была отправная точка анализа и каким бы извилистым ни был его путь, в конечном счете мы всегда приходим к какому-либо личностному нарушению как источнику психического заболевания. Об этом так же, как и о почти любом другом психологическом открытии, можно сказать: на самом деле это значит заново открыть то, что было известно ранее. Поэты и философы всех времен знали, что жертвой психических расстройств никогда не становится безмятежный, уравновешенный человек, но это всегда человек, раздираемый внутренними конфликтами. Говоря современным языком, всякий невроз, безотносительно к тому, какова картина его симптомов, является неврозом характера. Так что наши усилия в теории и терапии должны быть направлены на лучшее понимание невротической структуры характера.

Действительно, колоссальная новаторская работа Фрейда все более приближалась к такому представлению, хотя генетический подход и не позволил ему сформулировать его в явной форме. Но другие авторы, которые продолжили и развили работу Фрейда – в особенности Франц Александер, Отто Ранк, Вильгельм Райх и Гарольд Шульц-Хенке, – выразили его более точно. Однако все они разошлись во мнениях относительно истинной природы и динамики структуры невротического характера.

Начальный пункт моих исследований был иным. Постулаты Фрейда относительно женской психологии заставили меня задуматься о роли культурных факторов. Их влияние на наше представление о том, в чем состоит мужественность или женственность, было очевидным, и для меня стало столь же очевидным, что Фрейд пришел к некоторым ошибочным выводам, потому что не смог принять во внимание эти факторы. Мой интерес к этой теме возрастал на протяжении 15 лет. Отчасти он усилился вследствие моего общения с Эрихом Фроммом, который, обладая глубокими знаниями как в социологии, так и в психоанализе, заставил меня еще глубже осознать значение социальных факторов в сфере более широкой, чем частная сфера женской психологии. И мои впечатления подтвердились, когда в 1932 году я приехала в Соединенные Штаты. Тогда я увидела, что отношения между людьми и неврозы в этой стране во многом отличаются от тех, которые я наблюдала в европейских странах, и что объяснить это может лишь различие в цивилизациях. Мои выводы в конечном счете нашли свое выражение в книге «Невротическая личность нашего времени». Главным утверждением в ней было то, что неврозы вызываются нарушениями человеческих взаимоотношений.

В годы перед написанием «Невротической личности» я продолжала еще одну линию исследования, которая логически вытекала из более ранней гипотезы. Она вращалась вокруг вопроса о том, каковы движущие силы невроза. Фрейд первым указал на то, что ими являются навязчивые влечения. Он считал эти влечения инстинктивными по своей природе, направленными на удовлетворение и не терпящими фрустрации. Следовательно, он считал, что их действие не ограничивается неврозами per se, но распространяется на всех людей. Если, однако, неврозы являются результатом нарушения человеческих взаимоотношений, то этот постулат просто теряет силу. Представления, к которым я пришла по этому вопросу, состояли, кратко, в следующем. Навязчивые влечения образуют специфическую особенность неврозов; они рождаются из чувств изолированности, беспомощности, страха и враждебности и представляют собой способы, с помощью которых человек пытается справиться с миром вопреки этим чувствам; они нацелены в первую очередь не на удовольствие, а на достижение безопасности; их навязчивый характер обусловлен стоящей за ними тревогой. Два вида этих влечений: навязчивое стремление к любви и привязанности и стремление к власти – первыми выступили в наиболее четкой форме и были детально рассмотрены в «Невротической личности».

Хотя я и придерживалась тех положений, которые считала основными принципами учения Фрейда, к тому времени я осознала, что мой поиск более глубокого понимания проблемы привел меня в русло, расходящееся со взглядами Фрейда. Если столь многие факторы, которые Фрейд считал инстинктивными, обусловлены культурой, если столь многое, что Фрейд относил к либидо, является невротической потребностью в любви и привязанности, вызванной тревогой и направленной на достижение чувства безопасности в отношениях с другими людьми, тогда теория либидо более себя не оправдывает. Важнейшее значение переживаний детства сохраняется, но то влияние, которое они оказывают на наши судьбы, предстает в новом свете. Неизбежно последовали и различия в других теоретических положениях. Отсюда стало необходимым сформулировать, в чем, с моей точки зрения, я расхожусь с Фрейдом. Результатом этой попытки уточнить взгляды явилась книга «Новые пути в психоанализе». Тем временем мой поиск движущих сил невроза продолжался. Я назвала навязчивые влечения невротическими наклонностями и описала десять из них в своей следующей книге. К этому моменту я также пришла к осознанию, что структура невротического характера имеет центральное значение. В то время я рассматривала ее как своего рода макрокосм, образуемый многими микрокосмами, взаимодействующими один с другим. В ядре каждого микрокосма заключена невротическая наклонность. Эта теория невроза имела практическое применение. Если психоанализ в первую очередь заключался не в том, чтобы связать наши нынешние трудности и проблемы с нашими прошлыми переживаниями, а в том, чтобы понять взаимосвязи сил, действующих в нашей личности в данное время, то тогда понимание и изменение себя даже при условии небольшой (или вообще без какой-либо) помощи специалиста были вполне достижимы. Перед лицом широко распространенной потребности в психотерапии и нехватки доступной помощи представлялось, что самоанализ дает надежду на удовлетворение жизненно важной потребности. Так как большая часть данной книги описывает возможности, ограничения и способы анализа человеком самого себя, я назвала ее «Самоанализ».

Я не была, однако, полностью удовлетворена тем, как я представила отдельные наклонности. Сами эти наклонности были описаны достаточно точно; но меня преследовало чувство, что при простом перечислении они представали слишком оторванными друг от друга. Я видела, что невротическая потребность в любви и привязанности, навязчивая скромность и потребность в «партнере» сопутствуют друг другу. Но мне не удалось увидеть, что вместе они образуют некое основополагающее отношение к другим и к себе, определенную жизненную философию. Эти наклонности составляют ядро того, чему я теперь дала общее название «движение к людям». Я видела также, что навязчивое стремление к власти и престижу и невротическое честолюбие имеют между собой нечто общее. Они составляют, грубо говоря, факторы того, что я буду называть «движением против людей». Однако потребности в восхищении и совершенстве, хотя они и обладают всеми отличительными признаками невротических наклонностей и оказывают влияние на взаимоотношения невротика с другими людьми, по-видимому, главным образом затрагивают его отношение к самому себе. Точно так же потребность в эксплуатации представляется не столь фундаментальной, как потребность в любви и привязанности или стремление к власти; потребность эксплуатировать других, по-видимому, не имеет столь широкой сферы влияния, как у них. Дело обстоит так, как если бы она была не самостоятельной сущностью, а принадлежала бы некоторому более обширному целому.

Обоснованность моих сомнений со временем подтвердилась. В последующие годы центр моих интересов сместился на роль конфликтов в неврозе. В «Невротической личности» я утверждала, что невроз вызывается столкновением разнонаправленных невротических наклонностей. В «Самоанализе» я писала, что невротические наклонности не только усиливают одна другую, но также порождают конфликты. Тем не менее, конфликты оставались побочным вопросом. С течением времени Фрейд все более осознавал значение внутренних конфликтов; однако он представлял их как борьбу между вытесненными и вытесняющими силами. Те конфликты, которые я стала видеть, были иного рода. Они возникали между несовместимыми сочетаниями нескольких невротических наклонностей, и, хотя первоначально они затрагивали противоречивые отношения к другим людям, с течением времени они распространились и на противоречивое отношение к самому себе, и на противоречивые качества и противоречивые системы ценностей.

Все больший объем наблюдений открыл мне глаза на значение таких конфликтов. Вначале меня крайне сильно поразила слепота пациентов по отношению к очевидным противоречиям внутри самих себя. Когда я указывала им на них, они становились уклончивыми и, казалось, теряли к анализу интерес. После неоднократных случаев такого рода я осознала, что уклончивость выражала собой глубокую антипатию к обсуждению этих противоречий. Наконец, панические реакции в ответ на внезапное осознание конфликта показали мне, что я работала с динамитом. Пациенты имели вескую причину уходить от этих конфликтов: они испытывали страх перед силой этих конфликтов, способных разорвать их.

Затем я начала осознавать, какое поразительное количество энергии и интеллектуальных сил затрачивалось на более или менее отчаянные усилия «разрешить» эти конфликты, а точнее, на отрицание их существования и создание искусственной гармонии. Я обнаружила четыре основных попытки их решения примерно в том порядке, в каком они представлены в этой книге. Первоначальная попытка состояла в том, чтобы ослабить одну сторону конфликта и усилить его противоположную сторону. Второй было «движение от людей». Функция невротической отстраненности теперь предстала в новом свете. Отстраненность была частью основного конфликта, одним из исходных и несовместимых между собой отношений к другим людям; но она также представляла собой попытку решения невротического конфликта, так как сохранение эмоциональной дистанции между «я» и другими гасило действие конфликта. Третья попытка была совершенно иного рода. Вместо отдаления, ухода от других невротик пытался уйти от себя. Его целостное подлинное «я» становилось для него чем-то нереальным, и на его месте он создавал идеализированный образ «я», в котором конфликтующие стороны были столь видоизменены, что они более не выступали как конфликты, а казались разными аспектами сложной личности. Эта концепция помогла прояснить многие проблемы невротиков, которые до этого были недоступны нашему пониманию, а следовательно, и терапии. В ней также нашлось соответствующее место для двух невротических наклонностей, которые ранее не поддавались интеграции. Потребность в совершенстве теперь предстала как попытка соответствовать этому идеализированному образу; страстное стремление вызывать восхищение собой могло быть понято как потребность пациента получать извне подтверждение его действительного соответствия своему идеализированному образу. И чем далее этот образ отстоял от реальности, тем неизбежно острее и ненасытнее была эта потребность в подтверждении. Среди всех попыток решения конфликта создание вымышленного идеализированного образа «я» является, вероятно, наиболее важной по причине его далеко идущих последствий для личности в целом. Но такая попытка, в свою очередь, порождает новый внутренний разлад и вследствие этого требует дополнительного «улаживания». Четвертая попытка решения направлена в первую очередь на то, чтобы положить конец этому разладу, хотя она также помогает приглушить и все другие конфликты. Посредством того, что я называю экстернализацией, внутренние процессы переживаются как происходящие вне «я». Если идеализация себя уже означает некоторый отход от подлинного «я», то экстернализация конфликта представляет собой еще более радикальное удаление. Она сама порождает новые конфликты или скорее крайне усиливает исходный конфликт – конфликт между «я» и внешним миром.

Я назвала основными приведенные выше четыре попытки решения отчасти потому, что они, по-видимому, постоянно присутствуют во всех неврозах, хотя и в различной степени, а отчасти потому, что они вызывают резкие изменения в личности. Но этими четырьмя никоим образом не исчерпываются все возможные попытки. К другим попыткам, более частного значения, относятся такие стратегии, как деспотическая правота, основной функцией которой является подавление всех внутренних сомнений; жесткий самоконтроль, который удерживает раздираемого конфликтами человека посредством одной только силы воли; и цинизм, который посредством пренебрежительного отношения ко всем ценностям, устраняет конфликты с идеалами.

Тем временем для меня постепенно становились все яснее последствия, вытекающие из всех этих нерешенных конфликтов. Я видела, как они рождают разнообразные страхи, пустую растрату энергии, неизбежную потерю нравственной цельности, как в результате ощущения, что человек окончательно и бесповоротно запутался в ловушке конфликтов, возникала глубокая безнадежность.

Лишь после того, как я осознала значение невротической безнадежности, в поле моего зрения попал смысл садистских наклонностей. Эти наклонности, как я теперь понимала, представляли собой попытку возместить свою недостаточность посредством «заместительной» жизни, на путь которой вступал человек, отчаявшийся когда-либо быть самим собой. И всепоглощающая страсть, которая столь часто наблюдается в садистских действиях, вырастает из ненасытной потребности такого человека в триумфе мщения. Мне стало ясно, что потребность в пагубной эксплуатации других была в действительности не отдельной невротической наклонностью, а лишь неизменным проявлением того более емкого целого, которое, по причине отсутствия лучшего термина, мы называем садизмом.

Так развивалась теория, согласно которой динамическим центром невроза является базальный конфликт между тремя типами отношений: «движением к людям», «движением против людей» и «движением от людей». Из-за страха дезинтеграции, с одной стороны, и необходимости функционирования в качестве единого целого, с другой, невротик предпринимает отчаянные попытки разрешить этот конфликт. Хотя на этом пути он может преуспеть в создании некоторого искусственного равновесия, при этом он обречен на постоянное порождение новых конфликтов, и ему все время требуются новые средства, чтобы их погасить. Каждый новый шаг в этой борьбе за единство делает невротика еще более враждебным, беспомощным и преисполненным страхов, еще более отчужденным от себя и других людей. В результате вызвавшие эти конфликты затруднения обостряются, а их реальное разрешение становится все менее и менее достижимым. Наконец, он начинает чувствовать свою безнадежность и может пытаться найти своего рода возмещение в садистских наклонностях, которые, в свою очередь, усиливают его безысходность и порождают новые конфликты.

Такова, следовательно, весьма мрачная картина невротического развития и возникающей в его результате структуры невротического характера. Почему же я, тем не менее, называю свою теорию конструктивной? Она кладет конец не отвечающему реальности оптимистическому представлению, согласно которому мы можем «вылечить» неврозы смехотворно простыми средствами. Но она не ведет и к столь же далекому от реальности пессимизму. Я называю теорию конструктивной, потому что она впервые позволяет нам энергично браться за разрешение и преодоление невротической безысходности. А самое главное, я называю ее конструктивной потому, что, несмотря на признание в ней крайней степени запутанности личности невротика, она позволяет не только ослаблять лежащие в ее основе конфликты, но и дает возможность их подлинного разрешения и поэтому позволяет нам работать в направлении реальной интеграции личности. Невротические конфликты не могут быть устранены посредством рационального решения. Попытки невротика решить конфликты не только тщетны, но даже вредны, опасны. Однако эти конфликты могут быть разрешены посредством изменения тех условий внутри личности, которые вызвали их к жизни. Каждый отрезок успешно проведенной психоаналитической работы изменяет эти условия, освобождая человека от страхов, делая его менее беспомощным, менее враждебным, менее отчужденным от себя и других. Пессимизм Фрейда относительно неврозов и их лечения проистекал из его глубокого неверия в человеческую добродетель и человеческое развитие. Человек, утверждал он, обречен на страдание или разрушение. Инстинкты, которые движут им, можно лишь контролировать или, в лучшем случае, «сублимировать». По моему же убеждению, человек обладает и способностью, и стремлением развить свои потенциальные возможности и стать достойным человеком. Но они теряют свою силу, если его отношения с другими людьми и, следовательно, с самим собой, будучи однажды нарушены, продолжают оставаться таковыми. Я верю, что человек способен к изменению и может изменяться на всем протяжении своей жизни. И эта вера выросла на основе более глубокого понимания.