Т е м а 4.2. Развитие классической науки и проблема метода в новоевропейской философии

Новое понимание философии поставило перед европейскими мыслителями XVI—XVII вв. вопрос особой значимости: каков должен быть метод достоверного, объективного познания приро­ды и человека? Тесная связь между философией и наукой нашла отражение в развитии рационалистической методологии, в утверждении единства аналитического и синтетического спосо­бов мышления. Однако особенности новоевропейской науки, ба­зирующейся на экспериментальном математическом естество­знании, которое представляла классическая механика, привели к тому, что при теоретическом исследовании сложных явлений и процессов наибольшее внимание уделялось именно анализу, а не синтезу. Доминирование аналитической установки мышле­ния в философии и науке этого периода обусловило формирова­ние четырех основных методов, определивших векторы разви­тия европейского философско-методологического сознания XVI— XVII вв. Это опытно-индуктивный метод Ф. Бэкона, гипоте-тико-дедуктивный, или математический, метод Г. Галилея, рационалистический метод Р. Декарта и аналитический метод Г. Лейбница.

Являясь основоположником новоевропейского эмпиризма, Ф. Бэкон разработал принципы опытно-индуктивной методоло­гии познания. В своем учении о методе («Новый Органон») мыс­литель указывал на необходимость предварительной критики стереотипов и предрассудков познания, вводящих разум в за­блуждение и мешающих продвижению к новым открытиям. Опытно-индуктивный метод Ф. Бэкона формировался в борьбе с этими препятствиями, задерживающими интеллектуальный прогресс человечества. Его критическая часть призвана очис­тить познание от «идолов», которые отчасти присущи человече­скому уму в силу его естественной природы, отчасти представля­ют собой продукт истории человеческого познания, отчасти по­являются в ходе индивидуального развития человека. Как ни могущественны эти «идолы», в основном они все же преодоли­мы, считал Ф. Бэкон, и познание объективной истины — не только возможная, но и необходимая задача философии.

Не только так называемые «идолы» познания, но и логика аристотелевского силлогизма, характерная для средневековой схоластики, стала объектом критики в философско-методологи-ческой концепции Ф. Бэкона. Находясь на позициях эмпиризма, Ф. Бэкон пытался последовательно доказать, что исходные об­щие понятия, лежащие в основе аристотелевской дедукции, хотя и являются результатом опытного познания, однако познания слишком поспешного, опирающегося на ограниченное число фактов. Общие понятия составляют основу знания, однако схо­ластика некритично образовывала эти понятия, в силу чего они имели умозрительный, иногда искусственный характер. Отсюда неудовлетворительность понятийного аппарата схоластической диалектики для действительно научного постижения природы.

Самое главное для Ф. Бэкона — выработать правильный ме­тод анализа и обобщения опытных данных, позволяющий про­никнуть в сущность исследуемых явлений. Таким методом, по Бэкону, должна стать индукция. Впервые в истории философ­ской мысли индукция как прием мышления рассматривалась Сократом, который, согласно оценке Аристотеля, ввел в филосо­фию искусство индуктивного рассуждения и разработал ряд при­емов образования общих определений. Обладать знанием, со­гласно Сократу, значит иметь понятие об общем, а общее в част­ных случаях познается путем сравнения этих случаев между со­бой. Индукция и позволяет установить общее правило, общее по­ложение, которому подчиняются все единичные предметы опре­деленного класса.

В античной и средневековой философии индукция строилась через простое перечисление, в котором не встречается противоре­чащих случаев. Это такая неполная индукция, когда из знания то­го, что некоторым отдельным предметам или явлениям, которые нам удалось наблюдать, присущ один и тот же признак, делается вывод о том, что всем предметам данного класса присущ этот при­знак. Ф. Бэкон критикует индукцию через простое перечисление ограниченного набора наблюдаемых фактов, показывая, что такая неполная индукция является самым ненадежным методом получе­ния знаний об общем. Заключение, полученное в результате такой индукции, постоянно находится под угрозой опровержения его ис­тинности, потому что всегда остается возможность обнаружить противоречащий общему утверждению факт.

Индукцию Ф. Бэкон рассматривает как систематическую процедуру исследования. Чтобы получить общее знание о ка-

ком-либо классе предметов, необходимо исследовать отдельные предметы этого класса, найти в них общие существенные при­знаки, сравнить их между собой в различных условиях опыта и на этой основе выработать общее правило, которому подчиняют­ся эти предметы и явления. Он ставит перед индукцией задачу: не предвосхищать факты, а правильно их истолковывать. Буду­чи методом продуктивного открытия, индукция должна рабо­тать по строго определенным правилам, своеобразному алгорит­му, не зависящему в своем применении от индивидуальных осо­бенностей ученого, степени его дарования.

Суть опытно-индуктивной методологии заключается в посте­пенности образования понятий, в непрерывном и постепенном обобщении. От описания единичных предметов в конкретных условиях пространства и времени рассуждение продвигается к частным фактам, а от них — к так называемым средним аксио­мам, ибо «вся польза и практическая действенность заключается в средних аксиомах»²⁷. Только затем можно переходить к наибо­лее обобщенным положениям («генеральным аксиомам»). Такое последовательное индуктивное обобщение призвано исправить как ошибки схоластической дедукции, так и недостатки разума.

Аналогия и исключение составляют главные приемы этого метода. Аналогия позволяет установить сходство, подобие пред­метов и явлений по каким-либо свойствам, отношениям, призна­кам, несмотря на то, что в целом эти предметы и явления раз­личны. В результате умозаключения по аналогии достигается знание о признаках исследуемого предмета на основании знания того, что этот предмет имеет сходство с другими предметами. Так, человек давно заметил, что если в двух явлениях имеются какие-то общие существенные признаки, то вполне возможно, несмотря на ряд отличий между этими явлениями, что они обла­дают также и другими сходными признаками. Опытное исследо­вание природы, в отличие от абстрактного ее созерцания, позво­ляло установить, что общие закономерности, которые выража­ются в существенных признаках предметов и явлений, всегда встречаются в связи с рядом одних и тех же постоянных, устой­чивых признаков, хотя условия, в которых проявляются данные закономерности, могут быть различными. Аналогия — фунда­мент индуктивного обобщения, которое достигается также по­средством исключения, отбора, выбраковки ряда обстоятельств

Бэкон Ф. Новый Органон // Соч. В 2 т. Т. 2. С. 32.

и первоначальных возможностей экспериментального изучения того или иного физического объекта. Таким образом, требуя от ученого постепенно обобщать факты, наблюдаемые в опыте, Ф. Бэкон акцентировал внимание на необходимости их рацио­нального, контролируемого разумом, анализа.

Особенностями индуктивной методологии Ф. Бэкона были, во-первых, ее связь с аналитической установкой научного мыш­ления, во-вторых, ее зависимость от положений метафизической концепции философа. Анализ как логический прием и метод на­учного исследования предполагает мысленное расчленение изу­чаемого предмета на составные элементы, признаки, свойства, отношения. Каждый из этих признаков (свойств, отношений) за­тем исследуется в отдельности как часть сложноорганизованного целого. Анализ дает возможность приобрести ясное представле­ние о предмете путем выделения и перечисления его важнейших свойств и признаков.

Аналитизм Ф. Бэкона проявился в том, что средства индук­ции предназначались им для выявления наиболее простых свойств, или «природ», на которые разлагаются в абстракции все материальные тела. Например, индуктивному исследованию подлежат не металл, вода или воздух, а такие их свойства или качества, как плотность, тяжесть, ковкость, цвет, теплота, лету­честь и т. п.

Связь данной методологии с метафизикой вытекает из основ­ной задачи бэконовской индукции — выявить внутреннюю, не­изменную форму, которая охватывает единство природы в не­сходных материях, форму, которая фиксирует нечто устойчивое в разнообразных явлениях природы и является основой их внеш­них свойств. Поэтому Ф. Бэкон рассматривал индукцию не как средство узкоэмпирического исследования, направленного на выявление частных материальных и действующих причин, а как метод выработки фундаментальных понятий и аксиом нату­ральной философии.

Родоначальник английского эмпиризма со всей определен­ностью утверждал, что достоверное знание проистекает из целе­направленного научного эксперимента. Ни абстрактно-спекуля­тивные суждения ума, ни данные органов чувств не могут быть рассмотрены в качестве надежной опоры истинного познания. Субъективность и гносеологическая несостоятельность чувства, поспешность и ошибочность утверждений разума должны быть скорректированы правильно организованным и специально при­способленным для того или иного исследования экспериментом.

Открывая новое знание о природных явлениях, ученый не должен полагаться на абстрактные обоснования рассудка, пусть даже они будут логически безупречными. Тайный язык природы следует постигать из свидетельств самой же природы, из фактов опыта. Поэтому основой индуктивной методологии были выработанные Ф. Бэконом требования к качеству научно­го эксперимента.

Определенная регламентация всегда отличает научное зна­ние от обыденного, которое, как правило, не бывает ясным и точ­ным, а также не подлежит методологически выверенному само­контролю. К научному эксперименту Ф. Бэкон предъявляет сле­дующие требования. Прежде всего, он должен быть повторяе­мым. Любой экспериментальный результат в науке принимается как факт, если он остается одним и тем же в руках различных исследователей. Это требование, в свою очередь, предполагает стандартизацию условий и процедур проведения опыта. Далее, объяснение наблюдаемых в опыте явлений должно удовлетво­рять условиям проверяемости и обладать предсказательной си­лой, т. е. выводить на новое знание. И, наконец, все рассужде­ния ученого должны строиться по законам и нормам логики.

Следует отметить, что Ф. Бэкон с излишним оптимизмом считал, что средства индуктивного анализа являются достаточ­ной гарантией истинности получаемого результата, ведь даже методологически выверенная индукция не дает уверенности, что процесс исключения доведен до конца. Сам Ф. Бэкон надеялся обрести эту уверенность на пути создания исчерпывающего и точного списка всех «простых природ». Он недооценивал роль математики в моделировании естественных процессов. Матема­тику Ф. Бэкон рассматривал как способ завершающего оформле­ния естественной философии, а не как творческое начало и фор­мальный аппарат в открытии законов природы. Это, по-видимо­му, помешало ему принять теорию Н. Коперника и открытия И. Кеплера. Ограниченность методологии Ф. Бэкона проявилась также в том, что он недооценил роль гипотез, а следовательно, возможности гипотетико-дедуктивного метода. Опыт, которо­му не предшествует определенная теоретическая идея, просто не существует в науке. Восполнением этих просчетов и ограниче­ний в предложенной Ф. Бэконом методологии занялись последу­ющие мыслители (Г. Галилей, Р. Декарт, Г. В. Лейбниц), твор­чество которых внесло существенный вклад в становление евро­пейского рационализма.

Методологические идеи Г. Галилея во многом предопредели­ли формирование философской рациональности в новоевропей­ской культуре. Вслед за Ф. Бэконом родоначальник эксперимен­тально-математического естествознания рассматривал научный опыт как ключевое звено в исследовании природы. Однако в оп­ределении статуса эксперимента в структуре научного познания Г. Галилей обнаруживает более глубокое понимание роли мате­матики и теоретических предположений разума, чем его пред­шественник. Согласно данной методологической концепции, ги­потеза предваряет эксперимент и лежит в основе его рациональ­ной организации. Гипотеза как совокупность вероятных предпо­ложений о причине каких-либо явлений, достоверность которых следует проверить и доказать в ходе эксперимента, позволяет по­лучить предварительное объяснение причинной зависимости данных явлений, описать общие формы их связи между собой. В гипотезе задается серия вопросов, ответы на которые ученый ищет в процессе проведения опыта.

Анализ составляет суть эксперимента. При помощи анали­тического метода исследуемое явление расчленяется на более простые составляющие, которые и становятся объектом экспе­риментального исследования. Обобщение результатов опыта приводит ученого к совершенствованию исходной гипотезы. Но главное внимание Г. Галилей уделяет дедуктивно-математиче­скому осмыслению результатов опыта. Новое знание выводится уже чисто логическим и математическим путем из ограничен­ного набора исходных мыслительных посылок, что исключает погрешности индуктивного рассуждения. Здесь опять вступает в силу гипотеза, с помощью которой достигается объяснение интересующих ученого явлений. Одновременно осуществляется проверка достоверности выводимых положений, степень соот­ветствия гипотетических высказываний выявленным при ана­лизе опыта фактам. Такого рода проверка осуществляется при помощи синтетического метода, в котором важнейшую роль иг­рает математический аппарат. Г. Галилей считал, что традици­онную логику силлогизма можно полностью заменить матема­тикой, которая только и способна научить человека искусству доказательства.

Идея систематического применения двух взаимосвязанных методов (аналитического и синтетического) составляет наиболее сильную сторону методологии Г. Галилея. Первый из них он на­зывал резолютивным, второй — композитивным. Ориентация на

математику, в свою очередь, приводила Г. Галилея к более ради­кальному продвижению аналитической установки мышления по сравнению с Ф. Бэконом.

Опытно-индуктивной методологии Ф. Бэкона противостояла также рационалистическая методология Р. Декарта. Если Ф. Бэкон считал, что познание истины предполагает последова­тельное движение мысли от единичного к общему, то Р. Декарт, напротив, начинал с наиболее общих положений, а затем про­двигался к более частным выводам конкретных наук. Если Ф. Бэкон постижение законов природы связывал с умением про­изводить тщательные опыты, то Р. Декарт основное внимание обращал на конструктивную способность разума, творящего но­вое знание. Он вовсе не игнорировал значение эксперимента, напротив, неоднократно подчеркивал в своих трудах, что под­линно научный метод, если не хочет переродиться в умозритель­ное теоретизирование, обязан контролировать и уточнять свои выводы посредством научных опытов. Но в отличие от Ф. Бэ­кона, отец европейского рационализма был убежден в том, что правильно рассуждающий ум обладает огромной эвристической силой.

В «Правилах для руководства ума» Р. Декарт отмечает: «Мы приходим к познанию вещей двумя путями, а именно путем опыта и дедукции. Кроме того, заметим, что опыт часто вводит нас в заблуждение, тогда как дедукция, или чистое умозаключе­ние об одной вещи через посредство другой, если и может быть упущено, когда его нельзя усмотреть, то никогда не может быть плохо построено, даже и у умов, весьма мало привычных к мыш-лению»²⁸. Картезий формулирует четыре основных правила ра­ционалистического метода.

Согласно первому и наиболее важному из них, истинным мо­жет быть признано только то, что познается с предельной отчет­ливостью и очевидностью. Это правило опирается на понятие ин­теллектуальной интуиции и главный принцип картезианского рационализма — принцип методического сомнения, согласно ко­торому «для разыскания истины необходимо раз в жизни, на­сколько это возможно, поставить все под сомнение» и «усо-²⁸ Декарт Р. Правила для руководства ума // Антология мировой филосо­фии. В 4 т. Т. 2. С. 273.

мниться во всем том, по поводу чего обнаружим малейшие по­дозрения в недостоверности»²⁹. Единственное, в чем нельзя усомниться, считает Р. Декарт, так это в том, что мы существу­ем, когда размышляем о достоверности или недостоверности на­ших знаний. В результате он приходит к выводу, что «заключе­ние “я мыслю, следовательно, я существую” истинно и что оно поэтому есть первое и вернейшее из всех заключений, представ­ляющееся тому, кто методически располагает свои мысли»³⁰. И этот вывод становится основанием его рационалистической мето­дологии. Интуиция же определяется Р. Декартом как «прочное понятие ясного и внимательного ума, порожденное лишь естест­венным светом разума и благодаря своей простоте более досто­верное, чем сама дедукция…»³¹.

Второе из данных правил требует делить каждое из исследу­емых затруднений на столько частей, сколько это возможно и не­обходимо для лучшего их преодоления. Третье правило опирает­ся на принцип дедукции. Оно требует, чтобы, мысленно деля ис­следуемый вопрос на максимально простые элементы, мы стре­мились определить среди них абсолютные, которые не от чего, кроме самих себя, не зависят, и относительные, которые явля­ются следствием простых и соподчинены друг другу в определен­ной иерархии. При этом мы должны «придерживаться опреде­ленного порядка мышления, начиная с предметов наиболее простых и наиболее легко познаваемых и восходя постепенно к познанию наиболее сложного…»³².

Четвертое правило Р. Декарт называет методической энуме-рацией. Оно предполагает, что при выведении какого-либо поло­жения из первичных и самоочевидных принципов мышление осуществляет последовательное и непрерывное движение. Эну-мерация представляет собой такое индуктивное рассуждение, при котором предметы (или их признаки), нуждающиеся в ис­следовании, располагаются в определенном порядке, начиная с

Декарт Р. Начала философии // Антология мировой философии. В 4 т. Т. 2. С. 237—238. Там же. С. 239.

Декарт Р. Правила для руководства ума // Антология мировой филосо­фии. Т. 2. С. 274—275.

Декарт Р. Рассуждение о методе для хорошего направления разума и отыскания истины в науках // Антология мировой философии. Т. 2. С. 287.

простейших и последовательно поднимаясь ко все более слож­ным, составным. Важно при этом не упустить ни одного звена из всей цепочки рассуждения. «Эта энумерация, или индукция, есть столь тщательное и точное исследование всего относящегося к тому или иному вопросу, что с помощью ее мы можем с досто­верностью и очевидностью утверждать: мы ничего не упустили в нем по нашему недосмотру»³³. Таким образом, автор рациона­листической методологии опирался на интуицию и дедукцию как два наиболее верных пути к истинному познанию, считая, что все остальные должны быть отброшены как подозрительные и подверженные заблуждениям. Отвергая ценность вероятност­ного знания, он ориентировался в своих философско-методоло-гических изысканиях на арифметику и геометрию как образцы безупречной, логически непротиворечивой исследовательской практики.

Аналитический метод Г. Лейбница начинался с критики и творческого переосмысления основных положений рационалис­тического метода Р. Декарта. В первую очередь объектами кри­тики становятся принцип методического сомнения и принцип «cogito». Г. Лейбниц пытается показать, что само рассуждение Р. Декарта о возможности поставить под сомнение все наше зна­ние является свидетельством того, что законы мышления никогда не ставились Картезием под сомнение. Кроме того, полагает Г. Лейбниц, Р. Декарт не приводит достаточных оснований для сомнения в достоверности чувственных данных, поскольку, как утверждает немецкий мыслитель, сами по себе чувства никогда не обманывают, ошибки проистекают из того, что люди непра­вильно истолковывают данные чувственного познания. Согласно Г. Лейбницу, первым самоочевидным принципом философского познания следует признать существование не только мыслящего субъекта, но также и мыслимого объекта, поскольку существо­вание объективного вытекает из наличия в мышлении разнооб­разия.

Далее, Г. Лейбниц подвергает критике и три других правила картезианской методологии. Он считает их общими, недостаточ­но конкретными, а потому мало эффективными, поскольку по­добного рода тривиальные утверждения не дают знания о том,

Декарт Р. Правила для руководства ума // Антология мировой филосо­фии. В 4 т. Т. 2. С. 279.

каким образом можно их использовать в конкретной познава­тельной ситуации. Требование ясности и очевидности исходных положений философского рассуждения грешит субъективизмом, так как Р. Декарт не предлагает сколько-нибудь операциональ­ных критериев ясности того или иного утверждения.

Согласно Г. Лейбницу, ясность и отчетливость характеризуют не степень достоверности суждения о предмете, а способ восприя­тия самого предмета, поэтому в качестве критерия истинности должны выступать три следующих признака идеи: непротиворе­чивость; соответствие идеи данным опыта; ее выводимость посред­ством строгой логической или математической дедукции из идей и утверждений, истинность которых уже установлена.

Г. Лейбниц упрекает Р. Декарта в том, что последний не уточ­нил, в чем именно должно состоять сведение сложных проблем к простым и каким способом осуществляется мысленное восхожде­ние от простого к сложному. Также, по мнению Г. Лейбница, в ме­тодологии Р. Декарта отсутствует обоснование правила методиче­ской энумерации. И главное, за что критикует Г. Лейбниц фило-софско-методологические идеи Р. Декарта, так это за утвержде­ние, согласно которому человеческий разум нуждается в особой божественной помощи для того, чтобы отличить истинное от лож­ного, реальное от кажущегося. Введенное Картезием понятие правдивости Бога для доказательства реальности внешнего мира Г. Лейбниц характеризует как недостойное истинного философа.

Сам Г. Лейбниц мыслил философию как будущую универ­сальную, или всеобщую, науку. «Под всеобщей наукой, — пи­шет Г. Лейбниц, — я понимаю то, что научает способу открытия и доказательства всех других знаний на основе достаточных дан-ных»³⁴. Эта наука должна быть выведена из одного только разу­ма и содержать в себе достоверные знания о природе человека и природе вещей. На основе такого знания человечество сможет максимально оптимизировать свою деятельность и поведение, а тем самым, полагает Г. Лейбниц, достичь счастья как наиболее совершенного и желательного состояния. Таким образом, конеч­ная цель философии, в интерпретации немецкого мыслителя, заключается в достижении всеобщего счастья и благоденствия на основе системы достоверных, универсальных, максимально упорядоченных и практически эффективных знаний о мире, об-

Лейбниц Г. В. Начала и образцы всеобщей науки // Соч. В 4 т. Т. 3. С. 439.

ществе и человеке. Требование совершенства и оптимальности переносилось Г. Лейбницем и на саму универсальную науку. Оп­тимальными должны быть язык и метод философии, способ обу­чения, организация институтов науки и образования, а также формы связи универсальной науки с жизнью общества и госу­дарства.

В основу такой всеобщей и универсальной науки, согласно Лейбницу, должен быть положен правильный метод, который он называет «универсальным философским исчислением». Этот ме­тод включает в себя теорию открытия — комбинаторику — кото­рая позволяет не только достигать частных открытий в той или иной научной дисциплине, но, главное, позволяет усовершен­ствовать искусство открытия в целом. А также новый философ­ский метод включает в себя теорию доказательства — аналити­ку, благодаря которой возможно установить наличие «достаточ­ных данных» (или достаточных оснований) для исходных фило­софских утверждений, претендующих на статус абсолютно до­стоверных, ясных и очевидных идей человеческого ума.

Разрабатывая свое учение о методе философского познания, Лейбниц подробно останавливается и на характеристике стиля философствования. Прежде всего, считает Лейбниц, философ­ский слог необходимо освободить от неумеренного увлечения специальными терминами, которые предназначаются только для экспертов. Поскольку ни одна наука не может без них обой­тись, то следует всегда давать определения таких «технических» терминов в словах обычного естественного языка. Лейбниц не без основания полагал, что все термины, которые никаким спо­собом не могут быть сведены к общепонятным и потому не могут быть разъяснены другим, не ясны также самому себе, а следова­тельно, не означают ничего определенного и чаще всего вообще ничего не означают. Всякое разъяснение предполагает сведение непонятного к понятному, без чего утрачивается ценность фило­софского знания. Поэтому Г. Лейбниц формулирует основное, с его точки зрения, требование философского (и любого подлинно научного) стиля: максимальная компактность и точность выра­жения в сочетании с максимальной ясностью и понятностью. Для этого не следует без необходимости злоупотреблять абстрак­тными понятиями, если можно употребить конкретное, а также не стоит часто употреблять метафоры и выражения в переносном смысле, лучше выражаться в прямом смысле, что делает язык философии ясным, прозрачным и убедительным.

Ясность и понятность языка философии, согласно Лейбни­цу, должна быть первой заботой философа. Нарочитая затемнен-ность, загадочность языка «быть может, и подобает какому-ни­будь пророку, или трубящему о чудесах алхимику, или Дель­фийскому оракулу, или даже теологу-мистику, или поэту “эниг­матического” стиля, но для философа ничто не может быть более чуждым, чем темная речь, — полагает великий мыслитель. <…> Однако не может быть сомнения в том, что все эти туманные вы­ражения должны быть изгнаны из строгого философского язы-ка…»³⁵.

Таким образом, в XVII—XVIII вв. под воздействием класси­ческой механики в методологии научного и философского позна­ния окончательно утвердилась аналитическая установка мышле­ния. Познание мыслилось как конструирование гигантского ме­ханизма из простейших элементов — ясных и отчетливых идей, которые интеллектуальная интуиция усматривает в человече­ском разуме. Инструментом такого конструирования является рационалистический метод. Именно он должен вывести научное познание за узкие рамки кустарного промысла и превратить в организованное, планомерное производство новых знаний, столь необходимых молодой капиталистической промышленности.

РАЗДЕЛ 5. ФИЛОСОФИЯ И ИДЕОЛОГИЯ: