Глава 4. Бедная злобная жестокость

1. Бог есть Любовь

Сегодня мы вместе с детьми учимся любить Бога, себя и ближних своих. От нашего понимания себя и жизни зависит то, какой будет наша семья, что в ней бу-дет преобладать -- добро или зло, любовь или ненависть. Когда мы говорим, что Любовь и есть Бог, мы утверждаем, что Бог и вне нас, и в нас. Убивая в себе свои возможности, свои лучшие человеческие свойства, мы убиваем в себе Бога, что является величайшим грехом.

В сокровищнице духовной культуры хранятся об-щечеловеческие ценности и их заповеди. Главные из них развертываются так:

-- Какая наибольшая заповедь в законе? -- Апос-тол Матфей отвечает: "Иисус сказал: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь, вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя, на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки". (Мф. гл. 22, ст. 36-40)

-- В первом послании апостол Иоанн говорит: "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, а Бог -- в нем".

Толстой повторял многократно такую мысль:

-- Истинная любовь только та, когда в человеке любишь того же Бога, какой в тебе. Этой любовью лю-бишь не только своих родных, не только тех, которые любят тебя, но любишь неприятных, злых, ненавидя-щих тебя.

Сознание современного молодого человека, живу-щего на территории России, характеризуется в том числе и такими ответами. На вопрос: "Любишь ли ты себя? -- из ста опрошенных девяносто два ответили отрицательно. На вопрос: "Способен ли ты полюбить того, кто ненавидит тебя или поступил с тобой сквер-но?" -- все ответили однозначно: "Нет".

Правда, некоторые молодые люди ставили знак равенства между "любовью к себе" и эгоизмом. Между любовью к себе, к своим возможностям и даже достоинствами и себялюбием или эгоизмом -- дистанция огромного размера. В первом случае мы имеем дело с деликатным интимным свойством личности, без осоз-нания которого не может быть развития своих разно-сторонних способностей. Во втором случае мы сталки-ваемся с отрицательным проявлением человеческого "я", перерастающим в чванство, гордыню, эгоизм, человеконенавистничество и многие другие нега-тивные качества. Только истинная любовь к Богу, к себе, свято верующему в Божественные идеалы, делает человека свободным. Об этом писали Соловьев и Бердяев, Мережковский и Флоренский. Яркая пред-ставительница Серебряного века Зинаида Гиппиус постоянно подчеркивала, что нельзя прийти к Свободе без Любви, что надо полюбить себя, как Бога. В 1894 году она опубликовала стихи, которые вызвали немало споров. В этих стихах были такие строчки: "Но люблю я себя, как Бога, -- /Любовь мою душу спасет". Она поясняла: "Истинная священная свобода начинается с любви к себе -- через усилие воскресить в себе божественный образ, реализовать абсолютное значение своей личности. Только из такой выдержавшей все испытания любви к себе рождается действительно свободное Я, способное сказать другому достойное ТЫ, и в этом "ты" открыть подлинное равенство "я" и "ты". Лишь через опыт такого равен-ства личность (отдельное "я") может осуществить правду любви и свободы как в символическом "ты", так и в общественном "мы". Таким образом, не утрачивая своей индивидуальности, человек открывает ценность другого и начинает жить в другом, освобож-даясь от изолированности, эгоизма, инстинктов обла-дания, погружающих его душу еще при жизни в ледя-ное озеро ада" (см.: "Наше наследие", 1990, N 4, с. 63). Я убежден, что в такого рода мыслях о единстве ре-лигиозного и светского сознания нуждается сегод-няшний молодой человек, где бы он ни учился: в школе или в профессионально-техническом училище, в вузе или в среднем специальном учебном заведении.

2. У современных подростков нередко лю-бовь к Богу и к себе уживаются со вседозво-ленностью

Женя ласков, умен, коварен и... религиозен. Мне рассказывали: родную мать до смерти довел, а затем вымаливал у Бога прощение. Я не верил. Но когда од-нажды во время занятий с ним (живопись, история культуры, литературное творчество) он спокойненько заметил: "Я доведу отца до инфаркта, и знаю, как это сделать", - мне стало жутко. Его башка начинена триллерами, оккультными жмыхами, ясновидением. Он рассказывает свои "вещие" сны, где сам дьявол или ангелы советуют ему украсть, угнать машину или совершить возмездие. Он сочиняет фантастические ис-тории о Боге, Добре и Зле, воплощает свои замыслы на холстах. В тринадцать лет твердо решил стать пред-принимателем. Скажем, таким, как Савва Морозов или Третьяков. Успел приобщиться к наркотикам, побывать в вытрезвителе и совершить массу непристой-ностей. Чтобы стать настоящим дельцом, надо пройти через все! -- таков девиз его друзей, с которыми он неразлучен.

Дети воспроизводят мир взрослых. Лишь масштабы иные. Заказное избиение или убийство у взрослых -- 2 миллиона, у подростков -- 20 тысяч. Гарантия защи-щенности, так называемая "крыша", рэкет идут по жесткой таксе -- 20%. Хочешь зарабатывать и жить спокойно -- плати дань сильным. Иначе пеняй на себя! Никто из взрослых практически не проникает в мрачные застенки подросткового "бизнеса". На проб-лемы воспитания нет спроса! -- так мне собственно и сказали в нескольких изданиях. Интеллигенция пре-дала детство. Она ограничивается констатацией урод-ства. Беру наугад первый попавшийся номер "Мос-ковского комсомольца" (от 7.06.1994 г.). Заголовки: "Выбросила бабушку с 12 этажа", "Школы сдают под публичные дома", "Детьми торгуют прямо на улице", "Ваш автомобиль могут обстрелять за здорово жи-вешь", "По наводке надо работать"... Это не фон детс-кой жизни. Сама жизнь!

Шансов на сто процентов переориентировать Женю у меня мало. Но я знаю: мои зерна произрастут. Не сегодня, так завтра. Никакие меры сверху не спасут детей, если кто-то снизу не развернет духовно-твор-ческие процессы. Среди этих "кто-то" должны быть и предприниматели. Воспитанию нужны позарез нрав-ственные образцы деловой жизни.

3. Ненасилие есть свобода от насилия

Насилие -- это тип отношений между людьми, допускающий пытки, шантаж, убийства, издевательства, -- вот так примерно говорилось на международной конференции в Москве (1989 г.), посвящен-ной проблемам этики ненасилия.

Все верно. Жизнь дает страшные образцы этой правильности. Никто не измерял, насколько выросла жестокость среди родителей, взрослых, детей по отно-шению к слабым. Но она выросла, ибо столько смер-тей, издевательств, страшных кошмаров, связанных с проявлением человеческой злобы, казалось бы, не знала история.

Не буду приводить факты из страшных событий жизни армянских и азербайджанских семей, не буду говорить о гибели грузинских и осетинских детей, о голодных детях Средней Азии, остановлюсь на малень-ком эпизоде, который рассказал замечательный жур-налист Виктор Кожемяко.

...Девочка вся в бинтах, распорках, резиновых и стеклянных трубках, а в глазах отчаяние и испуг. Девочку избил сожитель родной матери Иры.

Виктор Кожемяко задает вопрос: "Чем объяснить такую жестокость?" Врачи, с которыми он говорил, считают, что главная причина -- социальная. Жить стало труднее, нравственность падает, досаду и безыс-ходность многие пытаются заглушить алкоголем, а пьяная злоба бьет нередко именно по самым слабым -- по малышам. Следователь рассказал, как все прои-зошло. Сожитель выпил бутылку вина -- потом тут же, днем, с матерью Иры лег отдыхать. А девочка плакала и раздражала его. Пытаясь ее унять, стал хлестать по щекам, затем взялся за ремень. Однако ребенок, естественно, плакал еще сильнее. "Тут я вошел в злость, -- рассказывал он, -- и уже не отдавал отчета своим действиям". Выразилось это в том, что озверевший мужик схватил девочку за руки и, раскру-чивая, стал бить о пол, добавляя еще ногами. Невероятно! Унялся лишь тогда, когда у ребенка, потерявшее сознание, начали синеть губы. Испугался немного, но, привезя Иру в больницу, и он, и мать уже были достаточно спокойны и выработали свою версию происшедшего: девочка упала с подоконника.

-- Сколько же раз она упала? -- иронически спро-сил врач.

-- А мы и не знаем, -- последовал ответ. -- Она у нас постоянно падает.

Против истязателя Иры, как вы поняли, возбужде-но уголовное дело. Казалось бы, абсолютно закономер-но: так и должно быть всегда в случаях издевательства над детьми. Но... врачи говорят, что далеко не всегда это бывает, и снисходительность правоохранительных органов, вседозволенность, которые чувствуют взрос-лые изуверы, поощряют творящийся беспредел (см.: "Правда" от 6 июня 1992 г.).

Самое страшное, что происходит в нашем обществе, так это то, что порой озверевшие взрослые даже не задумываются о том, что, избивая детей, убивают са-мих себя. И нельзя не согласиться с Кожемяко: жестокость поощряется в обществе. Учитель радуется, когда родители наказывают своих детей, правоохрани-тельные органы радуются, когда правонарушители избивают друг друга... А сколько довелось мне видеть "интеллигентных людей", ратующих за ужесточение наказаний, за суды над детьми!

4. Жестокость -- явление социальное, а она порождение бездуховной жизни, кото-рую творят государство, культура, про-свещение

Однажды я написал о Каверине -- классике нашей литературы, знатоке школы, детства, учительства, написал, как мне показалось, остро и даже с посяга-тельством на каверинский авторитет. Редактор "Лите-ратурной газеты" заметил мне поначалу: "Это никогда не пройдет". Когда же моя статья была напечатана, я спросил у Каверина, не кажется ли Вениамину Алек-сандровичу, что я написал слишком резко и даже обвинил писателя в безнравственности?

-- Не кажется, -- сказал Каверин. -- Мне ваша статья понравилась.

Снова вчитываюсь в каверинский текст жестокой его повести "Загадка". Эта повесть особенно актуальна сегодня, поскольку рассказывает о том, как растут дети богатых и дети обездоленных. Эта повесть о нищете учителя. Эта повесть, говоря словами Каве-рина, -- дом, в котором много комнат и двери каждой распахнуты настежь. Чем дышат стены этих комнат? Нежностью, гневом, беспощадностью? Чем?

Героиня повести -- добрая Галина Петровна, учи-тельница по прозвищу "тетушка Ло" (лошадь), с лиловатым лицом, одинокая и неустроенная, единственная привязанность: дети и школа, -- посещает своего питомца Олега Рязанцева, сына начальника электро-станции, широкоплечего красавца в дорогой "ка-надке" (идет на медаль, нацелен на Институт между-народных отношений, потому и ходят к нему учителя, репетируют частным образом)."Холодный дом", -- делает вывод героиня.

А вот Галина Петровна у Пети Бугаева, мальчика с мясистым звероподобным лицом: ждут не дождутся учителя, когда Петя уйдет в ПТУ. На глазах учитель-ницы пьяный отец хлещет сына кнутом.

Эпизод, подобный увеличительному стеклу, сквозь которое глядит на уродливый, педагогический мир писатель и заставляет смотреть читателя:

"Мне казалось, что отец станет расспрашивать, но он, не сказав ни слова, позвал Петю и приказал ему принести два чайных блюдца с водой. Очевидно, это было не первый раз, потому что Петя побледнел и, вернувшись с блюдцами, стал на колени. В каждой высоко поднятой руке он держал теперь блюдце с во-дой. Я молчала, но уже горько жалела, что пошла к Бугаевым. Но еще больше я пожалела, когда Петины руки начали дрожать и вода стала выплескиваться.(Дома я попробовала, стоя на коленях, держать пустые блюдца в поднятых руках и устала через две минуты.) Бугаев тем временем вернулся, держа короткое кнутовище с длинным кожаным ремешком. Мы всемолчали. Левая рука задрожала, вода выплеснулась, он размахнулся, и ремешок со свистом обвился вокруг Петиного тела. Петя коротко вскрикнул, но рук не опустил и, только закусив губу, злобно взглянул на отца. С новым всплеском новый удар. Вода стала проливаться все чаще, и каждый раз Бугаев метко и ловко хлестал сына. Не помня себя, я встала между ними. Не помню, что я закричала, кажется: "Не надо!" или "Не смейте!" Помню только, что, когда он отвел за спину руку в очередной раз, я бросилась к Пете, заслонила его, и удар едва не пришелся по мне. Мы все молчали. Петя еще стоял на коленях.

-- Встань! -- приказал отец.

Петя встал. Я не могла говорить, простилась и ушла, едва заставив себя выслушать короткий разго-вор отца с сыном. Впрочем, никакого разговора не было.

-- Понятно? -- только спросил Бугаев и, когда Петя, опустив голову, ничего не ответил, грозно переспросил: -- Понятно?

-- Понятно, -- еле слышным шепотом ответил Петя".

Позднее, уже дома, проклиная себя, "тетушка Ло" вспомнит эту "отвратительную сцену" и скажет, сомневаясь: в этой сцене "было что-то безнравствен-ное, заставляющее думать, что сын, в сущности, неда-леко ушел от отца".

Я читал эту фразу сто раз. Что это -- редакторская ошибка? Или кредо автора? На глазах учителя вершит-ся чудовищное, а она -- "что-то"? Может быть, Каверин лишь подтвердил то, что традиционно развер-тывается в литературе: заложенные в детстве злоба или ласка потом вырастают в тот фундамент, на кото-ром строятся семья, общество. Неужто свинцовая мерзость всегда будет в Бугаеве-младшем?

Каверин как бы восстает (это я понял потом) против такого линейного, однозначного мышления. Граж-данский смысл литературы -- непременный бунт про-тив мерзости.

В приведенной сцене вывернуты наизнанку поэтика и обычная правда, может быть, потому и каверинская авторитарная безапелляционность вдруг воспринима-ется мной как проклятие, которое носится в воздухе над нами, и в первую очередь над школой и семьей: что бы вы ни делали, но пока стоят вот так рядом отец сын и учитель, вот так ненавидяще разят друг друга, пока вот так разрушается родственность, будет расти разобщенность.

Обратимся к другой сцене, которую наблюдает Галина Петровна из окна школы.

Старшеклассник Паша Перов -- художник, талант, влюбленный в Нину Порошину, -- написал ее портрет: "На задумчивом, слегка порозовевшем лице лежала волшебная прозрачная тень, которая как бы одновре-менно и существовала, и не существовала. Таин-ственно сгущаясь, она лежала на верхней части лица, на опущенных глазах, и вы чувствовали, что она непреодолимо, неотразимо нужна. Зачем? Кто знает". Нину непристойным словом оскорбляет Петя Бугаев, и Паша Перов вступается за честь школьной красавицы. Жестокая драка. И снова неоправданная педагоги-ческая гнусность: "училка" спокойно наблюдает кровопролитие.

Двери распахнуты настежь... И я думаю: а что, соб-ственно, может сделать милая, тонкая, нежная, добрая Галина Петровна, у которой в жизни нет ничего, кроме этих сердечных забот о детях?! Может ли она повлиять на жизнь Олега Рязанцева, который, с презрением взглянув, прошел мимо дерущихся? Может ли "те-тушка Ло" изменить что-либо в жизни Пети Бугаева, который порывается вдруг понять Галину Петровну: "Галина Петровна, завтра я вам тоже цветы прине-су". -- "Нет, Бугаев, я от тебя цветы не возьму". Как может повлиять Галина Петровна на мысли и чувства Паши Перова, влюбленного в Нину, когда та, должно быть в отместку Олегу, решила провести время с юным художником? Бросившись на зов Нины, Паша поги-бает. Кто-то ночью разрезал на куски портрет Нины с волшебной тенью. Кто? Бугаев? Олег Рязанцев? Загадка! Да и какая разница -- кто! Портрет с прозрачной тенью -- символ идеального, этот портрет растерзан, и не восстановить больше никогда этого портрета, потому что будущий великий художник Паша Перов по-гиб и унес с собой тайну мерцающей тени, которая как бы одновременно и тень, и свет. Вот оно то, что ведет к постижению философии автора "Загадки" и к некото-рым ответам на загадочные философские проблемы сегодняшнего воспитания.

5.Педагог должен быть психологически и профессионально готов к участию в совершенствовании системы образования

Реформа современного образования, по-мимо прочих, будет решать проблемы духовного обновления школы. Вопрос сто-ит так: могут ли быть осуществлены педагогические преобразования, если нрав-ственно и профессионально не подготов-лен тот, кто их осуществляет?

Я понимаю, сколь обнаженно я ставлю вопрос, но другой постановки в такой важной сфере, как воспита-ние, быть не может. В свое время А. В. Луначарский, как бы полемизируя с философом Фихте (Фихте гово-рил: какой смысл воспитывать гармоничных людей для дисгармоничного общества, да и кто воспитает?), ответил на этот вопрос так: разорвать замкнутый круг можно только одним способом -- преобразования духовные в самой личности должны совпадать с преобразованием обстоятельств.

Каверин затронул важнейшую проблему школьного дела. Он подвел нас к подножию нравственных вер-шин. Он верит в молодое поколение: "все эти Нины, Олеги и Паши, в сущности, прекрасные люди, которые инстинктивно ждут, что мы им напомним..." А о чем? Кстати, в этом перечне прекрасных людей автор не назвал Петю Бугаева. Может быть, это прием?

Не побоюсь сказать: школа как битва. И выигры-вается битва не только числом кабинетов, технических средств, количеством компьютеров, кинокамер и телеустановок. Многое решает дух школьного войска. Школьная реформа обращена к духовной ответствен-ности взрослых и детей, обращена к педагогам и к учащимся. Всколыхнуть детские силы, силы моло-дежи, дать простор их инициативе, их способности чутко и по-доброму решать сложные вопросы своего бытия -- вот для чего нужна школьная самодея-тельность, которой нет в доме с настежь распахнутыми Дверьми -- в современной школе.

Нравственная сила педагогики Каверина состоит в том, что она, являясь педагогикой борьбы, выступает против проявлений формализма и невежества, ратует за то, чтобы действия учащихся и их учителей были согреты теплом человечности, отвечали бы высоким требованиям духовной культуры.