Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
А ТЫ отмылся от своих грехов?! 8 page
*
Ника вернулась из больницы через час. Она раскрыла мокрый зонт и поставила его сушиться у окна. Снимая плащ, сообщила: — Если всё будет хорошо, через три дня мама вернётся домой. Затем ушла на кухню и принялась готовить ужин. Я сел с ней рядом за кухонный стол и стал читать какой-то дешёвый любовный роман, найденный на подоконнике. Ника отваривала картошку и параллельно нарезала для салата помидоры, огурцы и лук. Затем достала из маленького подпольного погреба запотевшую банку вишнёвого компота и перелила его в стеклянный графин. От аромата и вида готовящейся пищи, я понял, что мой аппетит реабилитируется. Впервые за последние два дня я жуть как хотел есть. Пока Ника готовила, я углубился в чтение. Моё воображение рисовало банальный сюжет. Книги, подобные этой, наверное, печатаются одной рукой. Одним полушарием мозга. Одной половиной души. Если она вообще задействуется. Ибо не о какой проницательности и смысловой нагрузке текста и того, что могло бы лежать под ним, говорить не приходилось. Он любит её. Она тоже любит его. Но какой-то пустяк встаёт между ними — и всю книгу, почти до самой последней главы, они кружатся, как неприкаенные, вокруг этого пустяка, чтобы в итоге, под трепетные фразы и слёзы, понять, что этот пустяк — всего лишь пустяк. И не стоит из-за него разрушать отношения. Да уж, пустяк на пустяке… И зачем только тратить силы и время на создание вот этого? Не обязательно быть моралистом и писать многотомные эпопеи, но хоть что-то в тексте должно же быть! Вообще, было бы хорошо, если бы писатель перед тем, как сесть за чистый белый лист, задумывался о том, что он скажет в случае, если после смерти на небесах Высшие Инстанции спросят его: «Ну, и чем ты отметился в этой жизни, литератор? Как её прожил? Что хорошего написал для своей эпохи и последующих поколений?» Что должен будет ответить автор вот этой книги? «Да я… как бы… вот… про тех двоих написал. Они кружатся вокруг пустяка… пустяк на пустяке и пустяком погоняет». Это останется отвечать писателям, которые создают такие книжонки-ниочёмки? Вряд ли. Таким писателям только и останется, что виновато свесить взгляд и самостоятельно пройти к двери с вывеской «АД». Вот там всем про пустяк вокруг пустяка и рассказывать до скончания времён. Или попробовать исправиться и написать что-то поистине стоящее. Собственной кровью на плоти других грешников. Там таких наверняка много… Моё сознание выхватило звук проезжающего поезда и отвлекло от вышедших на свободную пробежку мыслей. Внимание стало раздваиваться: откуда звук? Из книги? Но тут вроде про поезда ни слова. — У вас есть железная дорога? — поднял я глаза на Нику. — Ага, — кивнула она. — Станция «Залиново». Я прислушался к этому звуку, который пробивался сквозь шум дождя. Через несколько секунд раздался гудок. Ника оторвалась от плиты и тоже стала слушать. — Временами, когда я слышу поезда, — мечтательно произнесла она, — вот как сейчас, мне кажется, что ещё секунда — и я схвачу чемодан, побегу на станцию и куплю билет на первый же проезжающий наше село поезд. И уеду на нём. И не важно, куда. Главное — далеко-далеко. — Так сильно хочется укатить отсюда? — Иногда до безумия как хочется. Вся молодежь уже давно оставила это убогое место… — Поверь, в больших городах нет никакой жизни. Это иллюзия. Там безумие и бешенство. — Да… — вздохнула она и вернулась в готовке. — После смерти Вики я тоже всё больше склоняюсь к этому. И, задумчиво помолчав минуту, посмотрела на меня: — А что чувствуешь ты, когда слышишь поезда? Я закрыл глаза и ещё раз вслушался в далёкий отзвук летящего по рельсам многотонного состава… — Грусть, — ответил я. — Вот и я о том же, — вздыхая, кивнула Ника. — Знаешь… может, это и глупо, но вечерами я иногда прихожу на перрон, сажусь на скамейку и смотрю, как составы приезжают и уезжают. В такие минуты, мне кажется, что с этими поездами уходит моя жизнь. — Значит, ты ходишь туда, чтобы грустить? — Глупо, правда? — улыбнулась она, опустив глаза. — Ходить и специально создавать у себя это ощущение тоски. — По-моему, наоборот. В этом есть что-то… поэтическое. Ника, пожав плевами, снова улыбнулась. Литературной красоты в последних фразах Ники действительно было гораздо больше, чем на всю эту историю в моих руках. Я ещё раз метнул взгляд на книжонку. Уф, и зачем я её только взял…
Мы вкусно и сытно поужинали. Потом вернулись в комнату. Поленья в печи почти догорели, и в доме стало гораздо теплее. Сняв свитер, я взялся за старые советские литературные журналы «Роман-газета», которые мне предложила Ника. Это было куда лучше «пустяка ». Так и свечерело. Совсем незаметно, ибо темно было, в принципе, и днём. Как хлынул дождь — так и заволокло сумраком всё село. Теперь окончательное понимание вечера пришло благодаря настенным часам, висевшим около печи. — До утра тепла хватит, — сказала Ника и принялась расстилать мне кровать. Через минуту из малюсенькой спальни зазвонил мобильный телефон. Ника вышла за шторку и очень долго с кем-то разговаривала полушёпотом. Я в это время отложил журналы, встал, подтянулся к потолку и хрустнул суставами спины. Затем разделся, лёг, укрылся одеялом и под треск догоравших дров стал смотреть на сияющую бледно-жёлтым светом лампочку, свисавшую с потолка на скрюченном проводе. Вскоре рядом с лампочкой замелькало что-то ещё. Бабочка. Чёрная-чёрная, как подкрадывающаяся за окном осенняя ночь. Интересно, откуда она здесь такая? Бабочка порхала вокруг лампочки, едва касаясь её и тут же отлетая на небольшое расстояние. Она пыталась прижаться к ней, но температура последней не позволяла. Жар стекла был смертельным. Но бабочка словно совершенно не желала этого понимать. Она усердно продолжала кружиться вокруг лампочки, стараясь приблизиться к ней вплотную — и остаться живой. Прекрати, прошептал я бабочке. Прекрати это делать. Она ведь вся горячая. Она убьёт тебя. Лети лучше в ночь. Твой окрас спасёт тебя. Тебя никто не заметит. Под покровом ночи ты будешь тайной. Никому не известной, неразгаданной тайной. И это — твоё спасение. Лети же. Но бабочка меня не слушала. Она стремилась к свету внутри стекла, как к единственному спасению, несмотря ни на что. Несмотря на боль, которую наверняка испытывала, прикасаясь к раскалённому светилу… А ведь я — как эта самая бабочка. Однажды вылупился из кокона, но почему-то оказался чёрным — инаковым, другим, слишком не для этого мира. И тоже отчаянно трепыхаюсь всю свою жизнь, обжигая свои крылья, от которых, пожалуй, уже давным-давно ничего и не осталось… Но нужно сделать последний шаг. Шагнуть на Свет. Обгореть окончательно, чтобы, наконец, всё это завершить… Спустя полчаса вышла Ника. — Извини, что так долго, — произнесла она. — Всё нормально. — Тебе, наверное, интересно, с кем я говорила? — Да нет… — Это мой бывший. — Мм… — Он не очень обрадовался, узнав, что у меня дома какой-то парень… Пришлось объяснять. — Ну не удивительно. Ника выключила свет и подошла к окну. К нему, сквозь нескончаемые полосы дождя, пробивалось мягкое голубое свечение. Его зарождал фонарь, освещающий часть улицы Советской. — Шторки закрыть или оставить так? — Оставь, — сказал я. — Буду смотреть на дождь и засыпать. Ника молча отошла от окна и двинулась в спальню. Но перед самой шторкой остановилась. Я видел в темноте очертания её худой фигуры. Она подняла руку, держась ею за стену. — Я не сомневаюсь, что у тебя очень добрая душа, но… почему ты нам помогаешь? — тихо спросила она. Я вздохнул. — Сам не знаю. Ника постояла ещё несколько мгновений, а затем скрылась за шторкой. Я услышал, как зашелестело бельё её постели. Она легла. Я догадывался, что подразумевала своим вопросом Ника. Она подразумевала саму себя. Она — девушка. Как ни крути, живая девушка. И тот факт, что с ней уже три дня плечо к плечу находится парень, должен наводить её на определённые предположения. Прошло, наверное, минут сорок или даже целый час, когда эта шторка снова дрогнула. И снова в темноте возникла худенькая фигура Ники. — Не спишь? — прошептала она. — Что-то не спится. — И мне. — Скажи, ты завтра собрался ехать? — Да. — Не уезжай, — попросила она. — Останься хотя бы ещё на пару дней. Пожалуйста… Я молчал. Молчал, ведь не знал, что ответить. …Интересно, где сейчас та бабочка? Взяла тайм-аут? А при следующем «рассвете» лампочки снова ринется в бой? И, наверное, в свой последний? Может, и мне полагается перерыв перед последним марш-броском до того света, м?.. Бабочка, ответь: как же мне поступить? Как? Но бабочка, кажется, не слушала меня и в этот раз…
*
…Трамвай ехал по ночной улице. Разноцветные и яркие огни светофоров и фонарных столбов живописно заливали тёмную дорогу. Я стоял с Никой в задней части салона и глядел на исчезающие во тьме рельсы. Маленький вагончик, но громыхал как длиннющий состав. Вскоре трамвай остановился, хотя до остановки было ещё далеко. Я с Никой и остальные пассажиры стали оглядываться по салону: в чём причина внеплановой остановки? Но трамвай тут же тронулся. Ага, всё нормально. Правда… тронулся он в обратную сторону. Странно. Теперь он ехал назад, и то окно, у которого мы с Никой стояли, превратилось в лобовое. С чего бы ему двигаться задним ходом?.. Вагон медленно набирал скорость. Я, с усиливающимся беспокойством, сжимал поручень всё крепче. Мне стало казаться, что всё это — не просто так. Словно в скором времени должно произойти что-то очень плохое… И как бы оправдывая мою тревогу, спустя несколько мгновений вдалеке замаячила опасность: чрезвычайно крутой поворот влево. А что, если трамвай не сможет войти в него на такой большой скорости? Что, если он вдруг сойдёт с рельсов?.. — Эй… эй, кто-нибудь! — обернувшись, стал кричать я. — Остановите трамвай. Слышите меня? Остановите его! Скажите, чтобы остановили трамвай! Эй! Но вагон продолжал неумолимо нестись по рельсам, приближаясь с каждой секундой к сложному повороту. А скорость только возрастала. Но и это ещё не всё… Сразу за тем опасно-резким поворотом кто-то стоял. Да, явная человеческая фигура. Кажется, женщина… Неподвижная женщина прямо на рельсах. Я бегло бросил взгляд на Нику. Она тоже всё это видела. И, со страхом на лице, держалась за меня. Теперь именно мы с ней находились в самом начале трамвая — и только мы видели эту женщину. Чего она там встала, чёрт подери? Когда до поворота уже оставался десяток метров, я увидел, как она вытянула свои руки… Ко мне. Я почувствовал это. И внутри меня всё обледенело. Не видя лица застывшей на рельсах женщины, я знал: она смотрит только на меня. И ждёт именно меня. Я зачем-то ей нужен. И всё происходящее — только ради этого. Я — причина трагедии всех этих людей. Я закрыл глаза и до боли стиснул зубы. Через секунду раздался невыносимый визг. Это колёса… Трамвай стал резко уходить влево. Держа изо всех сил Нику, я снова раскрыл глаза. Люди в салоне сбились в одну кричащую и бросаемую из стороны в сторону массу. Вагон, летя вперёд, стал опрокидываться на бок, скрежетая по асфальту и брызжа краснющими искрами, достигавших окон. О, мой Бог. Да ведь это — верная Смерть. Вот она, раскрывает свою величественную пасть… Трамвай полностью перевернулся, но продолжал упорно нестись по асфальту. Людей в салоне кидало, словно игрушки в коробке разбуянившегося ребёнка. У кого-то отрывало руки. У кого-то — ноги. Кто-то ломал позвоночник. На стенке салона уже висела, точно тёмно-красный мякиш, чья-то разорванная плоть. Отовсюду, заполняя собой всё пространство, раздавались истошные крики…
*
— Роман… — доносился тихий голос откуда-то издалека. Я открыл глаза. Темно. За окном дождь. — Роман, Роман!.. — повторял голос. — Что такое? — приподнялся я, чувствуя на своих щеках слёзы. — Ты кричал, — обеспокоенно проговорила Ника. — Я?.. Кричал?.. — Ещё как, — ответила она и обняла меня. Я сглотнул слюну, не переставая дрожать. — Этот сон… был так реален. — Понимаю… Мне тоже часто снятся кошмары, — сказала Ника. Затем встала и включила свет. Зажглась та одинокая лампочка, заставив меня зажмуриться. Ника вышла на кухню и принесла мне стакан воды. Опустовшив его одним глотком, я спросил: — А о чём обычно твои кошмары? — Всегда одно и то же, — вздохнула Ника. — За мной кто-то гонится, чтобы убить. — У меня было несколько иначе. Но не менее ужасно… И что обычно происходит в твоих кошмарах в самом конце? — Перед самой смертью я просыпаюсь, — Ника, в белой ночнушке, присела рядом. — Надеюсь, после настоящей смерти люди не просыпаются где-нибудь в другой жизни… — откинулся я головой на мокрую подушку. — Отдохни, — прилегла Ника рядом, положив мне на влажный лоб свою ладонь. Какое-то время мы лежали молча, и я вспоминал детали пережитого. Да, порой сон бывает настолько ужасен, что возвращение в реальность воспринимается как самый щедрый подарок Вселенной. Ощущаешь поистине подлинное утешение, что всё произошедшее было не по-настоящему. И даже начинаешь благодарить кого-то, наверное, ту же самую Вселенную, понимая, что твоя реальность куда лучше и спокойнее снов. — О чём сейчас думаешь? — спросила Ника спустя несколько минут. — Честно? — Ага. — О твоей груди. Ника, чуть раскрыв свои тёмно-бардовые губы, скользнула взглядом по своей груди, а затем снова посмотрела на меня. — А что с ней? — удивлённо спросила она. — Понимаешь… несмотря на то, что ты очень худенькая и маленькая, она у тебя большая. Ты вроде бы такая малышка, но с очень женственной грудью. Лицо Ники моментально вспыхнуло. — И это меня потрясает, — закончил я. Она продолжала смущённо молчать. — Прости. Я просто пытаюсь отвлечься, забыть о сне. — Ничего… — тихо ответила она. — Зато ты ответил честно… Я снова взглянул на неё. В ночнушке, с собранными волосами, оголяющими её тонкую шею, она лежала рядом, продолжая смущённо смотреть вверх. — А о чём сейчас думаешь ты? — спросил я. — Даже не знаю… не удаётся думать о чём-то конкретном. — Такое бывает. — Хотя… если тоже отвечать честно, то я думаю о том, как мне приятны твои слова о моей груди. Спасибо… Я слабо улыбнулся. Она сказала это так искренне, что мне даже полегчало. И будто всё былое напряжение в обстановке мгновенно разрядилось. Удивительно: вот так просто обмолвились о груди — и вдруг сразу же отпустило. Неожиданно погас свет. — Это у нас часто бывает, — пояснила Ника и встала с кровати. Спустя несколько мгновений она возникла из темноты с зажжённой свечой в руках. Тёплое сияние тут же наполнило комнату, которая теперь стала выглядеть иначе: повсюду заиграли загадочные тени. Ника поставила свечу на столик и села на край кровати. — Ты как? — посмотрела она на меня. — В порядке? — Сейчас гораздо лучше. Спасибо. Она уже собиралась встать, когда я спросил у неё: — А ты не думала… почему тебе снятся такие сны, где тебя хотят убить? Ника с полминуты сидела в задумчивом молчании. — Иногда мне кажется, что я знаю причину, — наконец сказала она. — И какая же? Ника не ответила на вопрос, но осталась сидеть на кровати. И мы принялись о чём-то разговаривать. О чём-то совсем не важном и поверхностном. И разговаривали мы долго и безостановочно. Иногда мне даже казалось, что я уже сплю, и весь наш разговор мне только снится. Но потом меня будто вновь что-то возвращало в явь, и я снова что-то говорил. А затем снова проваливался в дрёму. И так — по странному повторяющемуся кругу. Точно помню, что мой сон оборвало, когда Ника, уже лежавшая совсем рядом, вдруг произнесла: — Я била детей… Думаю, поэтому мне и снятся эти кошмары. В них я словно должна понести наказание. Что?.. — Я тогда училась в классе пятом-шестом, — продолжала она шёпотом. — Есть у нас тут один детский садик неподалёку… Каждое утро я ходила через него в школу. Так ближе — наперерез. Но в зимние месяцы, когда идёшь через него утром, там очень темно — фонари совсем никудышные. И обычно в это же раннее время родители отводили туда своих детей. Однако так бывало, что некоторые из родителей прощались с ними у ворот и тут же убегали на работу или ещё куда, а те уже сами добирались до здания. Метров тридцать, примерно. И вот… ранними тёмными зимними утрами я шла через этот детсад и, если оказывалось, что ребёнок шагает в одиночку и никого вокруг нет, я замирала не несколько секунд… затем слегка разбегалась и… сильно ударяла его в спину ногой. Ребёнок тут же падал на землю и сперва даже не успевал ничего понять, не то что закричать… После этого я сразу же убегала. С тех пор прошло много лет, но я постоянно вспоминаю об этом… Это невозможно забыть. И знаешь, я ненавижу себя даже не за то, что я это делала. А за то, что… испытывала от этого удовольствие. Да. Мне хотелось делать маленьким детям больно. Хотелось смотреть, как они, беспомощные, начинают плакать, кричать, звать кого-то на помощь. А кругом — никого. И никто не может им помочь. И вот этот момент был самый сильный для меня. Я не помню, что ответил Нике на это. Кажется, поблагодарил за честность. Потом я снова уснул. А когда в очередной раз вернулся в реальность, заметил, что голос её изменился. Дыхание стало глубже, чаще. В интонации появился странный живой оттенок… — Иногда ловлю себя на мысли, что хотела бы хоть раз почувствовать себя наказанной… И именно — мужчиной. Кто знает… может, это потому, что у меня никогда не было отца. В глубине души мне всегда хотелось узнать, каково это — угождать мужчине. Хоть раз почувствовать, каково это… быть чьей-то девочкой… И когда нить нашего разговора успела завернуть в эти таинственно-интимные леса? Вот что делает холодная и дождливая ночь с двумя молодыми душами в маленьком старом доме… — Мой бывший парень не разделял этого. Он верующий, очень религиозен. Для него было дикостью, когда я поделилась с ним своими мыслями. Тебе, наверное, сейчас немного странно всё это слышать, верно? — Да нет… У каждого же свои особенности… Поэтому как бы… — Ты не умеешь врать. Ты обескуражен моими откровениями, — всё шептала Ника. — Но не подумай, что я каждому бы их раскрыла. Я просто знаю, что ты тот человек, кому я могу всё это высказать. — Да, ты права. Я немножко удивлён. Но это никак не меняет моего отношения к тебе. Даже наоборот. Твоя искренняя естественность поражает меня. И привлекает… Ты открылась мне, и это похвально. Я благодарен тебе за это. Теперь я чувствую, что и сам могу в чём-то открыться тебе. — Я бы этого очень хотела. Ведь я о тебе совсем ничего не знаю. Я молчал, слыша её очень близкое дыхание. Беззащитная, слабая, маленькая, неуверенная, запуганная, часто плачущая Ника… Почему Природа создала её для этого жестокого мира? Как бы мне хотелось взять и навсегда избавить её от всех страданий. Но как?.. — Я понимаю, что мне вряд ли удастся узнать тебя по-настоящему, — вдруг произнесла она проникновенным голосом. — Но, знаешь… я ведь могу тебя почувствовать … И прикоснулась ко мне своим бедром. Я ощутил громкое тепло её тела. Она идёт ко мне… Избавить бы её от страданий… Сделать так, чтобы она больше не испытывала несправедливость этого мира… Убить?.. — Ты уверена? — прошептал я. — Я ни в чём не уверена, — прижалась она ещё ближе. — Всю свою жизнь я ни в чём никогда не уверена… Я повернулся к ней. Какая-то неведомая сила подняла мою забинтованную руку и обхватила её шею. Я уткнулся носом в мягкую щёку Ники. И сдавил шею, что было сил. Ника издала хриплый стон. Стон глубочайшего наслаждения. Широко раскрыв губы и судорожно извиваясь, она пыталась глотать воздух. Я закрыл ей рот второй рукой. И сдавил шею ещё сильнее. Ника попыталась закричать, но её крик намертво потонул в линиях моей ладони. Интересно, способен её голос воздействовать на них и изменить мою судьбу? Это вряд ли…
Она была моей. Вся. Без остатка. До последней клеточки своего тела. И я мог делать с ней, что угодно. Мог причинить любую физическую боль и наблюдать, как она загорается волнующим огнём. От сочетания боли и сладчайшего самозабвения. В эти мгновения боль и была для неё тем самым самозабвением, играя уже иную роль. Не предупреждающую. Не оттягащающую. А — экстатически наполняющую. Да, для неё боль была экстазом. А для меня им было понимание, что я могу сделать с ней всё, что захочу. Она моя. Полностью моя — и в моих руках. Ника, задыхаясь, сильно вырывалась. Я ударил её по щеке ладонью, чтобы утихомирить. Хлесткий удар, кажется, несколько усмирил её, но всё её тело по-прежнему дышало болью. Требовало боли. Изнывало от боли. Ника до последнего наслаждалась ролью мученицы и, казалось, была готова в эти минуты понести любое наказание. В своих движениях она словно страдала и сама же возвышалась над своими страданиями, будто смеясь им в лицо. Наверное, это тот самый пик, последний рубеж внутреннего отчаяния, когда человек начинает получать от боли наслаждение. От неё уже настолько никуда не убежать, что остаётся только полюбить. И, конечно, всё это — неосознанно. Но именно такое спасение грезится душе, которая в конце концов и выбирает подобный путь. Ника и Боль были нераздельны. И уже вряд ли могли существовать в этом мире друг без друга. За несколько дней, проведенных рядом с ней, я, возможно, впервые за много лет, нашёл родственную душу. И вот я душил её. И занимался с ней сексом. И кажется, было между нами что-то ещё… более утончённое и не поддающееся силе слов.
Спустя какое-то время я рухнул на спину рядом с ней. Тяжело дыша, глубоко вдыхал запах нашего пота и её волос. Взбудораженный, я собирал по кусочкам свои мысли. Мой… первый… секс… это… мой… первый… Ника, дрожа всем телом, осторожно потянулась ко мне. Я снова ощутил её горячее и частое дыхание. Она с опасливой нежностью поцеловала мою шею. И потом, не убирая губ — будто напрочь потеряв всякие силы, — так и осталась лежать, пока не уснула.
[16]
— У-у-уххх… Я смотрю, с Никой у тебя всё заладилось! — ухмыльнулась Ева. И несколько мгновений пристально глядя на меня, добавила: — Вот только скажи мне: тебе что, правда, в тот момент хотелось её… убить? Я глубоко вздохнул. — Пожалуй… — Потому что ты её ненавидел? — Думаю, наоборот. — Ах! Так, значит, любовь? — расширились глаза улыбающейся Евы. — Только как-то странно это — хотеть убить того, кто тебе нравится, не думаешь? Впрочем, какая разница… — Ева сорвала с земли ромашку, откусила её головку и стала усердно жевать с серьёзным выражением лица. А затем произнесла: — Любовь подобна очаровательному цветку. Рано или поздно всё равно завянет. Я ничего не ответил. Мы так же сидели у ямы. И я снова чувствовал, что начинаю перегреваться. — Ты когда-нибудь пробовал ромашку на вкус? — чавкая, спросила Ева. — Как-то не приходило в голову… — А знаешь, ничего так. Попробуй. Ева сорвала ещё одну ромашку и протянула мне. — Не хочу. — Ну попробуй! Ради меня! Я всё же взял ромашку и откусил её. — Ну ведь не дурно? — Сойдёт… Неожиданно Ева вскочила и посмотрела куда-то вверх. — Что такое? — удивился я, поднимаясь следом. — Тучи, — испуганно выговорила она. Тучи?.. А ведь действительно… Огромное мрачное пятно, словно болезненный нарост, уже заполняло издалека небосклон. Но неужели это… взаправду? Неужели здесь, на этом необычайно спокойном острове, здесь, в оплоте моей душевной гармонии, пойдёт… дождь? — Тебе нужно поспешить, — сказала Ева, не отрывая глаз от неба. — Да почему же? Что будет, когда пойдёт дождь? — Неужели ты и сам не понимаешь? — раздражённо выпалила она, глянув на меня. — Дождь не прекратится. Этот остров… его затопит. Полностью! — Но ведь ты сама говорила, что мы будем вместе всегда … Ева отвернулась. — Как бы то ни было, дождя не избежать, — проговорила она тихо. — Как и было не избежать всех этих подробностей твоей жизни… Всех этих попыток дать объяснение происходящему… Рано или поздно ты начал бы это сам. — А если бы не начал? Мне уже наплевать на всю мою жизнь. Мне — здесь хорошо. И всё. Больше ничего не требуется. И нет нужды копаться в прошлом. Давай просто остановим всё это — и вдруг дождь тоже возьмёт и пройдёт мимо. Ева покачала головой, опустив взгляд в землю. — И что же нам теперь делать? — спросил я. — Что будет с нами, когда он начнётся? — Ничего, — холодно ответила она. — Слушай, — осторожно положил я руки ей на плечи, — всё будет хорошо, ладно? Я что-нибудь придумаю. Ты очень напряжена в последнее время… Может, тебе стоит отдохнуть?.. Ева несколько мгновений не шевелилась. А затем вдруг заметно расслабила мышцы плеч. Повернувшись ко мне, она вздохнула: — Наверное, ты прав… — Иди сюда, — я спрыгнул в яму и протянул ей руки. — Мы с тобой на солнце совсем испарились. А здесь прохладно. Ева подошла ближе, и я помог ей спуститься. Передвигалась и дышала она крайне тяжело. Я сел поперёк ямы, облокотившись спиной о стенку. И рукой показал Еве, чтобы легла головой мне на живот. Она последовала моему совету. И, вытянувшись в полный рост, легла и прикрыла веки. Я аккуратно убрал волосы с её лица. Потрогал её лоб. Сравнив со своим, понял, что у нас у обоих — высокая температура. Но если у меня болезненное состояние было с самого начала, то состояние Евы стало ухудшаться совсем недавно. Теперь на её лице ясно отражалась непомерная усталость. Я всё смотрел на Еву, отмечая в голове странную мысль. С ней явно что-то происходит. Что-то такое, что я пока не в силах понять. Какая-то несомненная особенность, которую, как я ни пытаюсь, никак не могу сложить в понятную картину. От земли веяло прохладой. И вскоре я заметил, что кожа Евы покрылась мурашками. Я снял со своей головы обвязанную рубашку и накрыл ею плечи и руки Евы. — Мне хорошо с тобой… — прошептала она. — Я не хочу тебя терять… — И мне хорошо с тобой, — сказал я. — Так что ничего не бойся. Насчёт дождя я что-нибудь придумаю. Зря, что ли, я болен многослойным прогнозированием! Я нервно хохотнул. А затем растерянно огляделся вокруг себя. Да что тут можно придумать?.. Разве что-то может спасти от ливня на этом крошечном острове? И тут на моё лицо упала капля. Точно слеза, она скользнула вниз по щеке. Я стёр её пальцем и озадаченно глянул вверх. Началось… — Продолжай, — не открывая глаз, прошептала Ева, словно увидев возникшее на моём лице замешательство. — Времени очень мало. Дождь… Он ближе, чем я думал. Он уже здесь. Стекает по моему лицу. Чёрт, как же так? С чего он вдруг здесь появился? Неужто это как-то связано с тем дождём, который начался в Южном Залиново?.. Пока я думал над всем этим, на меня упало ещё несколько капель. Холодные, мелкие — словно предвестники какой-то неминуемой беды. Но я не хочу беды. Я хочу, чтобы тишина и безмятежность царствовали в моём новом мире вечно. ВЕЧНО. И чтобы Дождь ни в коем случае не ставил под угрозу мою Вечность. Ведь я её заслужил. Как бы то ни было, Я ЕЁ ЗАСЛУЖИЛ! Я снова поднял лицо к небу. Даже отсюда было видно, что тучи двигались медленно, но решительно. Да. Ливня не избежать… Нам придётся с ним столкнуться. И чем закончится это столкновение — неизвестно. Густая тёмная воздушно-водяная громада приближалась к острову. И, словно бездна чёрной саранчи, сжирала на своём пути всё светлое и чистое, что было в небе. Не оставляя после себя ничего. Ни малюсенького лучика солнца. Скоро и оно будет уничтожено. И жара, некогда основательно тяготившая меня, останется в прошлом. Впрочем, как и всё однажды в жизни… Судя по зрелищу на небесах, скоро и мы с Евой должны будем туда броситься. И на нашем месте останется лишь водная беспредельность. Капля. Снова. По лицу… Я опустил взгляд и посмотрел на Еву. И заметил в её волосах маленький кусочек земли. Я протянул руку, чтобы убрать его, но это оказалась не земля… Бабочка. Чёрная. Та самая! От касания моей руки, она вдруг заметалась и вылетела из светлых волос. Ева, кажется, абсолютно не замечала происходящего. Но ведь с самой первой минуты, как я здесь оказался, я не видел никаких животных, рыб и насекомых. А вот сейчас — бабочка. И как же она схожа с той, на которую я глядел тем вечером… Бабочка метнулась выше. Сделав несколько кругов над нами, она вылетела из ямы. А вскоре и вовсе исчезла из виду, как будто её никогда здесь и не было. Я тупо смотрел вверх, всё пытаясь отыскать её взглядом. — Продолжай, — тихо повторила Ева, не открывая глаз и тяжело дыша. — Продолжай, Роман…
[17]
Утром в половину девятого Ника ушла на работу. Когда дверь за ней захлопнулась, я присел на кровати и взглянул в окно. Дождь не прекращался. Невзрачные тучи висели низко над селом, и, казалось, сейчас раздавят его своей унылой серостью. В следующую секунду вдоль дома прошла Ника. Она распахнула чёрный зонт и исчезла за калиткой.
|