Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






А ТЫ отмылся от своих грехов?! 2 page





Это самый сложный процесс: выбрать одну из двух понравившихся книг. Для склонения чаши весов в сторону одной или другой в ход идут красота обложки, притяжение аннотации, интересная фраза, найденная на случайно открытой странице и запавшая в тот же миг в душу.

Молоденькая библиотекарша всегда торопила меня, аргументируя тем, что другая книга никуда не убежит. А для меня книги были как живые. Как существа, с которыми нужно быть нежным и любящим.

Да, книги я любил больше, чем людей. Это факт. И, наверное, не очень-то радостный. Но мне было как-то по барабану.

И вот я вытягиваю обе книги перед собой. По очереди оглядываю каждую. Как будто жду, что та, которую я должен взять на ближайшие несколько дней, даст мне знак. Знака, конечно же, нет. Перспектива неправильного выбора и последующего сожаления заставляют тратить на раздумья ещё больше времени. Ведь, бывает, читаешь книжку, а мысли так и рвутся туда, в библиотеку, где лежит она — другая книжка, другая история. Лежит и, возможно, ждёт тебя, чтобы подарить совсем другие и гораздо более яркие впечатления.

В итоге получалось так, что выбирал я книгу всё-таки наугад. А второй мысленно обещал, что вернусь. Позже, но обязательно вернусь.

Затем прибегал к себе в комнату, где нас проживало десять мальчиков. Прыгал на свою кровать. Включал, если нужно, настольную лампу и открывал книгу. Сначала вдыхал её особенный запах — это одна из главных традиций при знакомстве с новой книгой. И не важно, пусть даже она изрядно поношенная и кем-то много раз прочитанная. Обряд есть обряд. Затем ещё раз пробегал по аннотации. Медленно, почти не дыша, перелистывал первые страницы, не пропуская ни названия издательства, ни информации о том, когда и в каком городе была напечатана книга. Далее, обычно на пятой странице, начиналась первая глава. К этому моменту я окончательно успокаивался, делал глубокий вдох и погружался в чтение.

В эти минуты, быть может, я и правда был похож на инфузорию (что весьма сомнительно), но мне, опять-таки, было глубоко на это наплевать.

 

Стоит ли удивляться, что со временем я стал всё больше отстраняться от общества. Не в полной мере, конечно, но всё же. Я погружался в книжные миры, отдаляясь от реального. Там мне было лучше, спокойнее.

Вскоре я совсем перестал находить общий язык с одноклассниками. Учащались конфликты. Всегда хотелось отстраниться от всех, сесть в каком-нибудь безлюдном тихом домике и жить так, чтобы меня никто не трогал. Чтобы только я и мои фантазии. Я и моё видение окружающего мира. Я и мои переживания.

Но зачастую желание не выделяться, стать невидимым для общества, влечёт ещё большее его внимание. И почему-то со стороны личностей далеко не самых приятных…

Эх, уверен, у каждого в школе случалось особенное негативное событие. Событие, которое запоминалось потом на всю оставшуюся жизнь. Вообще, не понимаю, для чего нужна школа. По мне так — это место, где ломается ещё не окрепшая детская психика. В школе дети, находясь в окружении других детей, — уж не знаю, почему, — превращаются в маленьких моральных уродов.

У меня то самое событие произошло в девятом классе. В том самом возрасте, когда ты ещё не старшеклассник, но уже и не салага. После уроков одноклассники позвали меня на — как они изящно выразились — «чисто мужской разговор». На заднем дворе школы.

До сих пор не могу вспомнить, о чём они мне там говорили. Но суть я, кажется, уловил. Они собрались проучить меня, угрюмого и «замкнутого ушлёпка», за то, что я не являюсь частью их крутой компании. За то, что, мол, смотрю на них с полным равнодушием и высокомерием. И держусь от всех особняком, «как царь».

Я с младших классов являлся мишенью для их «искромётных» шуточек и обслюнявленных комочков бумаги. Но в тот день их злоба ко мне достигла своего апогея. И им, видимо, нужно было куда-то направить всю ту желчь, что настаивалась в их душонках. Куда же, если не на меня самого. Что уж их скупой фантазии далеко ходить.

И они меня поколотили. И довольно сильно. Били двое, пятеро просто смотрели, заключив нас в круг. Один стоял неподалёку на стрёме.

Я вначале сопротивлялся. Даже смог отразить несколько ударов. Но всё же их было двое. Один меня схватил сзади, а второй без остановки сокрушал кулаком куда ни попадя. Я был взбешён. Но прекрасно понимал, что, как ни старайся, уже не выбраться.

И решил не сопротивляться.

Раз так, то пусть это будет игрой. Я намеренно отдавал своё тело под раздачу их подростковой агрессии, чтобы затем взглянуть им в глаза. Особенно меня интересовали глаза тех, кто просто стоял и наблюдал за насилием против слабого и ничего не делал.

Да, я играл. Несмотря на настоящую боль, играл и наслаждался предвкушением зарождающегося в них чувства вины и сожаления. Уже во время моего избиения я замечал, как глаза некоторых стоящих в круге начинали по-особенному блестеть.

В конце, когда я лежал на асфальте с отбитыми почками и окровавленным лицом, один из них на прощание саданул мне ногой в грудь. Дыхание спёрло, краткий стон замер в лёгких — ни выкрикнуть, ни вдохнуть. Пространство сузилось, и только этот чёрный неровный асфальт заднего школьного двора встал перед глазами, смешавшись в одно тошнотворное пятно.

Чувство вины и расплата за свои деяния доберётся до каждого из них. В этом я не сомневался. И в ту секунду меня утешала эта мысль.

Напоследок они бросили мне несколько каверзных слов, подчёркивая моё низкое положение среди них. И, развернувшись, стали уходить.

Я с трудом приподнялся. Внезапно в голове блеснуло что-то решительное, дерзкое.

— Йокоп! — крикнул я им в след.

Они в тот же миг остановились. Обернулись.

— Чё ты там рявкнул? — сказал тот, кто разминал об меня кулаки.

— Аджедан! — проговорил я с той же выразительной интонацией.

Они озадаченно переглянулись. Застывшая на их лицах тупость меня улыбнула.

Наконец я произнёс третье слово:

— Адобовс!

И громко рассмеялся. Это было крайней степенью. Высший пилотаж с моей стороны.

Один из них подбежал ко мне.

— Чё за слова ты сказал? Чё они значат? Ну! Говори! Иначе щас как нахлобучу тебя, урод!

Я молчал. И улыбался. Широко и нагло. Да-а, настало время моего пира. Будьте добры, внесите главное блюдо!

— Он чё, колдун? Вы слышали?! Слышали, какие слова он говорил?! — испуганно заворчал другой. — Всегда знал, что он ненормальный. А вдруг он проклял нас, а?

В толпе раздался смех:

— Ну ты жжёшь, сыкун! Да какой из этого чмыря колдун?

Тот, что ударил меня напоследок ногой, подошёл вплотную. Я удовлетворённо смотрел в его глаза.

— Чё это за слова, м? — спросил он, схватив меня за рубашку. — Чё они значат? Молчишь, гадёныш?

— С нами теперь что-то будет… точно будет, — всё бормотал другой, нервно оглядываясь по сторонам, несмотря на то, что был осмеян. — А я чувствовал… чувствовал, что не стоит нам его трогать. Он же нам не мешал. Совсем не мешал. Зачем же мы полезли к нему?

— Тебе щас тоже врежу, если будешь ныть, девка! Он бред несёт, что вы его слушаете. Ведь так, гадёныш? — продолжая держать за рубашку и брызгая слюной, смотрел на меня одноклассник

— Мы ему все мозги отбили, вот у него и поехала крыша…

— Да забейте!..

— Давайте просто уйдём…

— А вдруг эти слова что-то значат? Вдруг это скрытое оскорбление? В этом случае, ему, видимо, не хватило нашего посыла!..

— Нет, это проклятья! Да вы только взгляните на него. Нестриженый, впалые глаза, постоянно чё-то там читает — ну ведь чернокнижник! Сатанист! Зря мы его, отвечаю, зря!..

 

Что за слова я им сказал?

Простые русские слова. Только произнесённые наоборот.

Йокоп — это Покой.

Аджедан — это Надежда.

Адобовс — это Свобода.

Все эти слова я проговорил наоборот, потому что у них этого никогда не будет. Такие люди, как они, далеки от подобных вещей. Ведь как можно получить ту же самую свободу от… самого себя? Они обременены самими собой до конца своих дней. Проклятых, кстати, мной. Ха-ха! И не видать им ни покоя в жизни, ни надежды на хорошее будущее. Эти козлы вечны, и пословица «Горбатого могила исправит» создана специально для них.

Но они об этом «словесном перевороте», конечно же, знать не могли. И потому сами дорисовали обычные слова, проговорённые наоборот, негативной краской. К тому же в толпе недоразумение и сумятица распространяется гораздо быстрее. Когда они подошли ко мне вновь, отвечать им что-либо не имело смысла. Достаточно было просто смотреть в глаза. В большом скоплении людей просчитать варианты возможного развития событий крайне сложно. Да этого в данной ситуации и не требовалось.

Их страх за свою гнилую шкуру всё сделал сам, приняв три моих слова за что-то загадочно-пугающе-опасное. Они сами подсознательно наказывали себя. Хотя, может, и не признавались себе в этом. Маскировали всё происходящее под видом развлечения, смеха. И потому, во чтобы то ни стало, захотели узнать, что эти странные слова означают. Ведь неизвестность загрызла бы их. Не дала свободно дышать. Не оставленный на асфальте побитый одноклассник, нет! Неизвестность.

И я решил сыграть на этом. Ведь если я не мог противостоять им физически, то необходимо было уничтожать их психологически.

И у меня получилось.

Больше они ко мне, как ни странно, не лезли. Посматривая презрительным взглядом, обходили стороной. Да и после девятого класса меня с ними не стало.

Но именно в тот день, на заднем дворе школы, я окончательно утвердился в своей отделённости от общества. Понял, что мне с ним не по пути. У меня своя дорога. Какая именно, я тогда ещё не знал. Но точно понимал, что не рядом с людьми. Где-нибудь в сторонке. Так, чтобы неприметно.

И всё бы хорошо…

Но и я не заметил, когда эта, изначально детская, попытка защитить себя от внешних острых углов переросла во что-то гораздо большее. И пугающее. А именно — в непрекращающийся вихрь мыслей. Мыслей — по любому поводу, даже не представляющему интерес. В моей голове теперь постоянно выстраивались один за другим мысленные слои. Они были, как огромная куча червей, мерзко слипавшихся и переплетавшихся друг с другом.

И вот отсюда-то и начинается история моего сумасшествия…

 

 

[4]

 

Доучиваться до одиннадцатого класса я не находил смысла. Видеть лица одноклассников на протяжении ещё двух лет было выше моих сил.

После окончания девятого класса мой выбор пал на то учебное заведение, поступление в которое не доставляло особых хлопот. Главной целью было как можно скорее уйти из школы. А куда — вопрос второстепенной важности.

Мне дали возможность поступить в колледж, с которым у нашего детдома была договорённость. Так я стал студентом автотранспортного факультета. Никогда не соображал в механике и технике, но раз поступил на бюджетную основу, то почему бы и нет: буду изучать гайки, винтики и переменный ток. Деваться некуда.

Также я решил навсегда попрощаться с детдомом. И не важно, что я мог спокойно пребывать в нём до самого совершеннолетия. Тошнило от него так, что уже невозможно было терпеть. Лучше уж я как-нибудь сам.

Я устроился на подработку разносчиком газет. Снял крошечную комнату. В квартире помимо меня проживала хозяйка. Женщина лет сорока пяти. От идеи заселиться в общежитие колледжа я отказался сразу — искал спокойствия и тишины.

Однако, даже проживая в отдельной комнате, долгожданного покоя я так и не нашёл…

Хозяйка квартиры оказалась немного… неадекватной. Во всяком случае, другого объяснения её поступкам я найти не мог. Она, бывало, встанет ночью в коридоре и как начнёт кричать в сторону моей двери: «Я всё слышу! Слышу, что ты про меня говоришь!»

Но ночью — да и вообще в любое другое время суток — я ничего не говорил! Тем более, о ней.

Но и это были ещё цветочки. По-настоящему хозяйка раскрылась позже.

Нередко к ней приходил сын со своей супругой. И они втроём заводили скандалы из-за той самой комнаты, в которой я жил. По словам сына, мать не имела права сдавать эту часть квартиры. Так как принадлежала она по документам ему. Но раз уж сдаёт, обязана делиться с ним половиной месячной выручки.

А поскольку снимал я эту комнатку за четыре тысячи рублей в месяц, то оставаться с двумя тысячами хозяйке было ни туда ни сюда. Поэтому часто эти скандалы длились допоздна. Каждую ночь я спал как на иголках. В течение дня и вовсе боялся выходить за порог комнаты. Опасался, что наткнусь на чокнутую хозяйку. И что она выкинет на этот раз — было лишь одному чёрту известно.

Во второй учебный год я первым же делом переселился. В другой район города, но тоже в маленькую комнату квартиры. В ней тоже проживала одинокая хозяйка. Только на этот раз попалась старушка. В прошлом — коммунистка, учительница математики, руководитель какого-то общественного движения.

Но и она тоже молодец. Вечно изматывала меня своими стратегическими беспокойствами о том, что творится в нашей стране, «умирающей под жёсткими ударами коррупции». А также постоянным проявлением заботы и нескончаемым потоком житейских советов, как мне, молодому, вести себя в современном обществе, чтобы «стать человеком». Постоянно твердила, что раньше, во времена коммунизма, всё было по-другому. А сейчас мы, «современная молодежь, — так и не взошедшая рожь, которая дохнет под кислотным дождём американской культуры».

Это её слова. Тогда я подумал, что неплохо бы их записать. Однако не пришлось. И так запомнил.

Хоть я и продержался здесь дольше полугода, но на большее меня не хватило. И я съехал в квартиру, где обитали три парня, став сожителем по комнате одного из них.

Но где бы я ни жил, имелась у меня одна тайна.

Я никому о ней не рассказывал. И всегда хранил внутри себя, переезжая с ней с одного места на другое. И только моя тайна — только она толкала меня вперёд. Только она вела меня по череде монотонно повторяющихся дней, заставляя каждое утро открывать глаза и идти в Мир.

И этой единственной движущей силой был отнюдь не инстинкт выживания. Нет, совсем не он.

Этой силой была надежда. Надежда, что однажды я её отыщу. Свою маму.

Да, я отчаянно верил, что увижу её. Что предстану перед ней взрослым, умным, грамотным, начитанным человеком. Таким, которого больше не захочется бросать. Таким, которого можно будет полюбить за отсутствие капризности и детскости. Ведь когда человек — взрослый, он может позаботиться о себе сам. И даже помочь другому. Вдруг маме сейчас в жизни приходится нелегко. Я мог бы стать полезным для неё.

Когда ещё жил в детдоме, я твёрдо решил, что, как только выйду на вольные хлеба, обязательно примусь за поиски мамы. Так и случилось.

Эх. Если бы я только знал, во что это выльется позже…

 

*

 

Мысль о поиске мамы стала идеей фикс.

Для меня больше не существовало ничего важнее. Я просыпался и ложился только с этой мыслью. Ел, пил, ходил, думая исключительно о маме. При этом я не знал ни её имени. Ни примерного ориентира, где бы она могла быть.

Единственное, что у меня имелось — это имя женщины. Соколова Клара Денисовна. Давным-давно она работала уборщицей в моём детдоме. Ныне — на пенсии. Ходили слухи, что Клара Денисовна видела ту самую женщину (вероятно, мою мать, в чём я почему-то нисколько не сомневался), которая положила меня тем холодным утром на крыльцо детского дома.

Разузнав адрес Клары Денисовны, я вскоре обнаружил, что квартиру свою она продала. И уже лет семь как переехала в близлежащий к городу посёлок. Но в какой именно — никто не знал. А поскольку их в округе было порядка двадцати-тридцати штук, искать её пришлось в каждом.

Долгая осада телефонных справочных служб результатов не дала.

Поэтому несколько раз в неделю, в шесть утра, я отправлялся на остановку или вокзал. Садился в автобус. И катил в новый посёлок. Там первым делом шёл в местную администрацию. Врал, что прихожусь внуком Кларе Денисовне. Иногда меня сразу посылали. Иногда водили по кабинетам каких-то начальников, где мне приходилось придумывать слезливую историю о том, что я ищу свою любимую бабушку.

Но ни в одном из посёлков Клару Денисовну найти я так и не мог.

Шли месяцы. На поиски уходило много времени. Это стало причиной моей низкой успеваемости в учёбе. К тому же техническая специальность так и не захотела впускать меня в свои приземлённые владения. И я с непомерным трудом держался на плаву среди ещё не отчисленных двоечников.

Вскоре стало случаться так, что я не появлялся на парах целую неделю. Потом — ещё дольше. На звонки старосты отвечать перестал. Вскоре они и сами прекратились.

Мне нужно было во что бы то ни стало найти маму.

Во мне зарождался хаос. И я знал, что уже не в силах его остановить. Знал, что однажды он хлынет мощным потоком…

Я перестал многое понимать. А именно — смысл всего происходящего. Нет, правда, я не понимал вроде бы простых вещей! Зачем люди куда-то идут. Зачем так часто делают счастливый вид, ведь прекрасно понимают, что в любой момент может начаться война или какая-нибудь революция или террористический акт. Ведь может же! Столько в раз в истории людей такое случалось.

ПОЧЕМУ ЛЮДИ ИГНОРИРУЮТ ЭТО?! — я категорически не понимал.

По телевизионным новостям то и дело транслировали кадры с мест катастроф. Убийств. Аварий. Демонстрировались кровь. Слёзы. Страдания. Слова горечи и сожаления…

От этого всего на душе мне становилось всё тяжелее.

Я смотрел на окружающих и не мог уяснить: почему все они делают вид, будто всё в порядке, если понимают, что живут в наиопаснейшем мире? Что ими движет? Почему они такие спокойные? Или, может, просто хорошие актёры? Почему каждый день просыпаются и продолжают делать то, что они делают? Неужели это им самим нравится? Что заставляет их делать всё это? Привычка? Они хоть раз смотрели на себя со стороны? Знают, что выглядят как отвратительные запрограммированные машины?..

Так и хотелось порой встать в центре заполненной людьми улицы и проорать что есть сил: «Как?! Как вы себя терпите?!?»

Себя я терпеть уже не мог.

И для меня всё стало бессмысленным. Только в воссоединении с мамой я видел своё спасение. Она — единственный человек, кто, как я надеялся, сможет объяснить мне этот мир. Его смысл. Поможет преодолеть все мои страхи и дилеммы.

Несмотря на то, что мне было уже семнадцать лет, ни время, ни сотни прочитанных книг не дали ответов на самые основополагающие вопросы. И как мне кажется, на это способны только самые близкие люди.

Хоть даже и бросившие тебя однажды на произвол судьбы.

 

*

 

Начался призыв в армию.

Если бы меня отчислили из колледжа, то оставалась бы только одна дорога — туда. Но допустить этого я не мог. Иначе пришлось бы оттягивать поиск мамы ещё на год. А это стало бы для меня трагедией.

Я не знал, каким способом можно отвязаться от военкомата. Поэтому пришлось, как и всем призывникам, явиться в положенный день и час на медкомиссию.

В тот период я становился ещё более нервозным. Денег почти не было. Вся зарплата разносчика газет улетала на оплату жилья. Жить с соседом по комнате было куда дешевле, но даже и положенные три тысячи в месяц становилось достать всё сложнее.

Много денег тратилось на поездки по посёлкам. К тому же необходимо было чем-то питаться. Я ел столько, сколько требовалось, чтобы не упасть в обморок и не умереть с голоду. Со временем я сильно исхудал. И уже походил, наверное, на Раскольникова в его первые дни после убийства старушки-процентщицы и её сестры.

Но только я никого не убивал. Разве что понемногу самого себя. Медленно, клетка за клеткой, нервишка за нервишкой, разлагалось что-то у меня внутри.

В военкомате призывников осматривали врачи разной направленности. Мы цепочкой двигались из одного кабинета в другой. Показывали те или иные части тела. Когда наступала очередь психиатра, тем, кто вызывал своей внешностью сомнение (татуировки, подозрительный взгляд, странное поведение), в качестве проверки психического здоровья задавали один и тот же вопрос.

Меня спросили тоже. По-видимому, отрешённость и впалые с синяками глаза делали меня похожим на наркомана, а то и безумца.

Вопрос был следующим. «Какой самый короткий месяц в году?» Когда он дошёл до меня, я уже открыл рот, собираясь приступить к словесной тираде. Но внезапно осознал, что это никак не поможет мне отсрочить отправку на службу. Наоборот — только лишних проблем добавит.

Поэтому я просто сказал «Февраль» — и без задержки прошёл дальше.

Позади меня, через несколько призывников, шёл задумчивый, неуклюжий парень. С красочной татуировкой дракона на плече. Ему задали такой же вопрос. Но ответил он на него по-другому. Он сказал: «В смысле?»

Заскучавшая женщина-психиатр в мгновение оживилась. Прищуренно на него зыркнула и сухо произнесла: «В прямом».

— Я не знаю, — покачал он головой.

— А ты подумай. Это ведь легко.

Лицо парня скорчилось в недовольство: начинал раздражаться. Было видно, всё это ему даётся нелегко.

«Май?..» — робко взглянул он исподлобья на психиатра.

Раздался гогот. Смеялись призывники. Кто-то уже шёпотом подсказывал ему правильный ответ. Но парень с татуировкой категорически не мог понять суть вопроса, что ясно и комично отражалось в тот момент на его лице. Теперь уже захохотали и врачи.

Я смотрел на этого парня, и мне стало его жаль. Поставленный психиатром вопрос действительно был неконкретным. «Какой самый короткий месяц в году». Короткий — в каком смысле? По количеству дней? Или по количеству букв в названии? Ведь в вопросе это не уточняется. Следовательно, и ответ может быть не однозначным.

Да и вообще: даже длинный месяц (31-дневный) может пролететь как неделя, и его в этом случае тоже можно назвать коротким.

И разве, отвечая на вопрос о месяце по-другому, призывник не прав? Или не здоров психически? Разве это не подчеркивает многогранность и нестереотипность его мышления?

Впрочем, да. В армии ведь индивидуальности не нужны. Там главное, чтобы выполнялись приказы и никто не выбивался из установленного порядка.

Тогда всё верно: самый короткий месяц — февраль.

 

По удачному стечению обстоятельств, для службы в армии я оказался не годен. В результате последующих медкомиссий было выявлено физическое — но никак не психическое — отклонение, которое по закону не позволяло нести службу. Даже если бы меня выперли с колледжа, то в армию бы не забрали.

Заурядное плоскостопие третьей степени позволило мне продолжать поиски.

 

*

 

Наконец я нашёл Клару Денисовну.

Она жила в посёлке Максимовка. Отыскать её мне помогла чистая случайность.

Уставший, я сидел на остановке спустя целый день блужданий по улицам Максимовки. Собирался ехать обратно в город. Но вдруг почему-то решил для слепой удачи, как выстрел в небо, спросить у сидящего рядом мужика, не знает ли он Соколову Клару Денисовну.

Как выяснилось — знает.

Это было чудом!

Ещё несколько минут — и я бы уехал из этого посёлка. И, возможно, стал бы искать в следующем. Но фортуна в тот день была на моей стороне.

Мужик на остановке оказался её соседом по подъезду. Когда он узнал, что я её «внук», он сразу же назвал мне точный адрес.

Уже через пятнадцать минут я сидел за кухонным столом, вкидывал в рот ложку за ложкой обжигающего борща. И, сгорая отнюдь не от него, а от нетерпения всё узнать, задавал вопросы:

— Как она выглядела? Какая она?!

— Ой, если бы я помнила, Роман! — тараторила старенькая сгорбленная Клара Денисовна. — Это было так давно… Помню, ранняя весна стояла. В тот день я, как и всегда, пришла на работу пораньше. Всегда убиралась затемно, пока детишки ещё спали. Поставила кипятиться чайник. Села. Жду. И тут заметила через окно, как к забору подъехала машина. Вот из неё и вышла она… Такая… в пальто и шляпе. Оглядываясь по сторонам, она подошла к крыльцу. И аккуратно положила на его ступени комочек одеяла.

Я так и застыла с чашкой чая в руках, обжигая пальцы, но не смея сдвинуться. Происходящее шокировало меня. Это было что-то душераздирающее, но в то же время настолько приковывающее взгляд, что невозможно было даже шелохнуться. Ох, какой ужасный момент.

Она робко склонилась над тобой и будто долго не могла решить: оставлять или всё же забрать обратно. Даже страшно было представить, что происходило в ту минуту в её сердце… В эти мгновения, я уверена, решалось то, как она проживёт свою жизнь.

Но… она решила оставить. Не отводя от тебя взгляда, отошла спиной назад на несколько шагов, а затем как побежит! Быстро юркнула обратно в машину рядом с водителем-мужчиной и уехала. А я с обожжёнными пальцами ринулась к крыльцу. Вот так всё и было, Роман.

Я молчал. Думал. Представлял, как мама в ту минуту смотрела на меня. Представлял, как лежал я, укутанный в одеяло с шалью, и мёрз. Вспомнить что-либо из того, что сейчас рассказывала Клара Денисовна, я, конечно, не мог. Оставалось лишь прибегать к фантазии. Как всегда.

— Машина… Что за машина была, вы запомнили? — спросил я и удивился своему голосу. Будто совсем не мой. Низкий, уставший.

— Эх, если бы я разбиралась в них! — с сожалением махнула рукой Клара Денисовна. — Серебристая — это помню, а марку… марку нет. Всё, чем я могу тебе помочь — это дать номер той машины. Я впопыхах записала его тогда. На всякий случай. И, как видится, не зря. Пригодился спустя столько лет. Вот найти бы его ещё… Лежит, наверняка, где-то среди хлама в шкафу. Ведь уже столько лет прошло. Но если он тебе чем-то поможет… Ах, бедненький! Будешь ещё супчику?

«И при наличии таких данных, администрация детдома даже не пыталась найти моих родителей?» — озадачился я, чувствуя, как во мне поднимается злость. Аппетит пропал.

Клара Денисовна очень долго искала в своих шкафах бумажку с номером машины. Я молча наблюдал за ней и прокручивал в голове её рассказ.

Она просто вышла из машины и оставила меня на крыльце.

Да. Я знал, что, наверное, так всё примерно и было. Но отчего-то не хотел до конца в это верить. Где-то в глубине души мне всегда казалось, что мама не могла меня оставить таким образом. Что, по всей вероятности, произошло что-то чрезвычайно важное, раз я оказался на крыльце.

Но рассказ Клары Денисовны полностью разломал мои иллюзии. И теперь я сидел с их обломками и наблюдал, как они медленно догорают и тлеют. Как ветер новых мыслей смывает их в чёрную пустоту. Туда, куда и смотреть не хочется. В бездонную тьму разбитых вдребезги надежд…

Наконец она нашла. Пожелтевший от времени кусочек листка. Я понятия не имел, что он мне даст и как можно найти владельца автомобиля по номеру машины. Но хоть что-то.

Искренне поблагодарив Клару Денисовну, я отправился в город.

 

Откуда теперь начинать поиски, я не знал. И оттого совсем не трогался с места.

Хозяин квартиры, в которой я проживал, через неделю меня выселил. Денег не было совершенно. Тогда я учился на втором курсе, но нутром чуял, что до третьего не доползу.

Наступила весна. Я сильно заболел. Меня сразила ангина. Быть может, грипп. Одним ранним утром меня, бормочущего и лежащего с сумкой на скамейке в парке, обнаружили дворники.

Затем помню лишь, что пришёл в себя в больнице.

Психиатрической.

 

 

[5]

 

Находилась она в тридцати километрах от города. Посреди большого леса и недалеко от озера, краешек которого я мог видеть из окна своей палаты.

Первый месяц мне было крайне сложно. Я долго не мог сориентироваться в пространстве. Чувствовал себя как, наверное, врач Андрей Ефимыч Рагин из чеховской «Палаты № 6», когда его заключили в стены своей же психушки.

Пичкали транквилизаторами — успокоительными веществами. Ещё какими-то лекарствами. Диагноз был поставлен сразу: невроз навязчивых состояний.

В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.

Главный врач — Кадринов.

Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый — как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.

Кадринов был невысокого роста. Жилистый. С вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил всегда умными фразами, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.

Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.

Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую. Что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.

Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.

На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он лишь, ехидно и не договаривая, улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.

Date: 2016-05-25; view: 272; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.014 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию