Двумя месяцами раньше 14 page

Белая Боль здесь. Лежи неподвижно.

Дамиан припал к полу и лежал тихо, покорный Голосу опыта.

— Дамиан, послушай меня, все в порядке. Он не собирается делать тебе больно. Я обещаю тебе. — Тихий голос Элизабет пробился сквозь крик страха. — Ты должен мне доверять.

Дамиан не понимал всех слов, но понимал интонацию. Та прикоснулась к боли, которую он хранил в своей душе, пока был бездомной собакой. К боли, что привела его к огню профессора Хоффмана. К боли, что заставила его подойти к двери клетки, когда Элизабет обратила на него внимание. К боли, которая для сидящего в клетке, или в лаборатории, или в корпусе смертников забытого и одинокого пса была хуже физических мучений. Измотанный борьбой со своими инстинктами, Дамиан чувствовал, что должен слушать ее, доверять ей. Делать, как говорит девушка, не обращая внимания на веления собственной души.

Дамиан не мог понять, почему Единственная просит его говорить, когда Белая Боль стоит здесь, готовый забрать его, как только он это сделает. Он и не пытался понять мотивы людей, не собачье это дело — размышлять о причинах человеческих желаний. Пес просто хотел порадовать Элизабет — так же сильно, как не хотел провоцировать сильного и жуткого альфа-лидера, стоящего у стены.

Элизабет мягко опустила руку на голову Дамиана — простой жест, от которого пес снова затрепетал. Однако эта дрожь отличалась от нервного напряжения, которое вызывал в нем мужчина. Дамиан был не в состоянии понять, почему Единственная так действует на него, почему он так предан существу другого вида. Узы между ними — девушкой и собакой — зародились в глубочайшей древности, когда их предки стали союзниками в борьбе за выживание в суровом и безжалостном мире. Абсолютное доверие тяжко далось диким людям и еще более диким собакам, но оно возникло, это полное доверие. Дом, сердце и даже дети, в конечном счете, вверялись заботам плотоядных животных, прежде казавшихся смертельно опасными. Любовь Дамиана к Элизабет была истинной любовью настоящей собаки к Единственной, к избранной, за которой стоит следовать. Она возникла в том уголке его души, откуда берут начало чистота, глубина и отчаяние, и горела подлинным, земным огнем.

Севилл переступил с ноги на ногу, и Дамиан вздрогнул. Вот и все. Дамиан посмотрел на Элизабет, посмотрел наСевилла. Голос громко и настойчиво повторил:

Здесь Белая Боль.

Это Плохо.

Лежи смирно.

И все же душа Элизабет тихо взывала к нему, и он чувствовал ее, как ускользающий в порыве ветра запах, слабый, но ощутимый. Элизабет гладила его по голове, Дамиан поднял на нее глаза и неловко заскулил: страх перед Севиллом вытесняла более сильная эмоция, и от этого становилось больно.

— Сделай это для меня, дружок. Мы пройдем через это месте, — прошептала она.

Они встретились взглядами, и чудо свершилось. В это мгновение он стал ее собакой, а она стала его богиней. Он должен ее защищать, служить ей. В его венах текла кровь самых решительных и преданных собак в истории, и Дамиан словно вернулся домой: он осознал, что его долг — служить другому созданию, а не себе самому. Странное товарищество — эта волшебная связь бросила вызов привычному инстинкту выживания. Желая умереть за нее, он мог смело встретить любые лишения. Девушка осторожно нагнулась к Дамиану, и пес шагнул под ее руку. Ее прикосновение удержало его на месте.

— Ты доверился мне, Дами, и дальше мы будем вместе. — Она вытащила карточки, а Дамиан смотрел по очереди то на нее, то на мужчину. — Не смотри на него, смотри на меня. Здесь только ты и я, дружок, — произнесла она медленно, — ты и я, так было всегда. А теперь, — она подняла желтую карточку, — что это?

Дамиан корчился в сомнениях, а Элизабет хотела, чтобы он говорил, и в ее голосе он слышал отчаяние. Он чувствовал, что она расстроена. Если Севилл сделает с ним что-нибудь плохое, произойдет это потому, что Единственная просила его говорить, но все же это Ее просьба. Дамиан, пес, выросший в одиночестве, всегда желал подчинения человеку, но никогда не знал его и теперь внутренне соглашался на то, чтобы его воля слилась с ее волей.

— Жел… — Это был хриплый шепот, предназначенный ей одной. Дамиан готов был вызвать гнев Севилла ради нее. С этого момента он не мог отказать ей ни в чем. Пес скосил глаза на мужчину, ожидая его действий.

Ничего не произошло.

Элизабет протянула руку, погладила его. Ее глаза сияли, она часто моргала.

— Хорошо! — горячо прошептала она. — Хорошо.

Она схватила его за обе щеки и нежно покачала его голову. Он сделал ей приятное и наслаждался этим чувством, неторопливо постукивая хвостом от радости. Глубокое, граничащее с болью счастье заслужить ее одобрение было ценнее чего бы то ни было. Ни гордость, ни философия не могли помешать его радости.

— Видишь, — сказал Севилл, — это было не так трудно.

Она готова была задушить его в этот момент.

Томас Оуэн, четвертый из восьми детей, родившихся и выросших в трейлерном парке, приткнувшемся за чахлой полоской елей у заброшенного деревенского шоссе, еще в ранней юности приобрел два непоколебимых убеждения. Первое: если он будет хорошо себя вести и сумеет угодить Богу, то в будущем сможет заслужить восхитительное вознаграждение. Эту веру он унаследовал от матери, одной из самых стойких и выносливых натур, какие только и выживают под жестоким южным солнцем Луизианы. Земные вещи проходят, говорила мать своему молчаливому сыну, и бренный мир наполнен скорбью и бедствиями, которые испытывают и искушают человеческую веру.

Ее глубокая и простая вера требовала искать смысл в этой жизни. Убогая реальность их существования была очевидна для юных обитателей крошечного трейлера, и глаза Томаса, слишком серьезные для человечка его возраста, смотрели, как мать в одиночку справляется с жизненными испытаниями. Ее готовность молча выносить превратности судьбы привела к тому, что некоторые дети подняли на смех такое долготерпение, сочтя его слабостью. Старшие дети быстро покинули ее, ощущая себя униженными и преданными: ни себя, ни их не могла защитить она от варварских издевательств отца, когда тот изредка появлялся дома. Однако юный Томас знал — со всей сыновней преданностью, — что мать заботится о них и ее верное сердце не разорвалось до сих пор только потому, что она такая сильная. Мать была его героем, и он никогда не подвергал сомнению ее приверженность многочисленным и зачастую несправедливо строгим догматам ее религии.

Второе убеждение Томаса явилось скорее результатом наследственности, нежели обстоятельств жизни. Предки его были отважными густоволосыми саксами, что заполонили всю Южную Англию, устроились на новом месте и смешались с основным населением феодального острова. Мужественные и верные, его предки служили множеству лордов, передавая по наследству фамильные черты, благодаря которым становились крепкими фермерами, преданными вассалами и честнейшими дворецкими. Главной чертой характера Томаса Оуэна была непоколебимая надежность.

У Томаса не было никаких шансов получить высшее образование, о котором он так мечтал, и поэтому он ухватился за возможность работать в университете с кем-нибудь из хорошо известных ученых. Том относился к доктору Севиллу с благоговейным трепетом и был очень доволен, что сможет изучать медицину, работая и общаясь с таким блестящим ученым. Том уже примирился с мыслью, что из-за некоторых семейных обязательств у него никогда не будет диплома. С благодарностью и с небрежного благословения Севилла Том погрузился в море учебного материала, который его окружал. Быстро и жадно впитывая знания, он немедленно усвоил, что, когда разговор заходит о профессиональных тонкостях, ему нужно помалкивать.

Для Тома ситуация казалась идеальной. Он оказался так близок к медицинскому образованию, он стремился к этому всю жизнь. Том высоко ценил возможность учиться, поэтому с присушим ему терпением выносил трудности общения со своенравным и требовательным работодателем.

Другой проблемой были студенты Севилла. Он чувствовал себя неловко и очень смущался, когда те смотрели на него, не понимая, в каком качестве он находится рядом с Севиллом, но справедливо полагая, что он не дипломник. Когда выяснялось его истинное положение: он просто ассистент доктора, а не студент, — они всячески начинали его изводить. Севилл вмешивался редко, но хорошо платил за работу, а его деньги давали Тому возможность последние шесть лет выполнять свои обязательства.

Эта девушка не сильно отличалась от всех остальных. Том думал о ней, когда вел машину к дому Севилла. Доктор отправил его вперед, а сам задержался в университете. Девушка приходила каждый день всю неделю и теперь ждала его у дверей. Она казалась вполне приятной, однако в глазах у нее была явная враждебность. Он видел это, но не мог порицать ее. Севилл был с нею груб — Том пока не очень понимал, почему, — и это его беспокоило. Ему вообще не нравилось такое обращение с женщинами. Том был достаточно умен, чтобы понимать, что ее эмоции к нему вызваны чувствами к его работодателю. Но вот чего Том не мог понять — почему она так переживает из-за какой-то собаки, ведь у животных нет души?

Когда Том подъехал, Элизабет стояла у двери, очевидно, обескураженная их отсутствием.

— Доктор приедет, как только сможет. Входите. Он провел ее в маленькую рабочую комнату.

— Можно я побуду с ним? — спросила она. Том помотал головой.

— Мне очень жаль, но доктор сказал, чтобы вы ждали, пока он не приедет. Понимаете?

— Нет, не понимаю, — ответила она довольно резко, удивив его. — Я ничего здесь не понимаю. Я не понимаю, как вы можете держать Дамиана запертым в такой маленькой комнате, в подвале. Это неправильно.

Она подошла к плексигласовой стене и заглянула внутрь. Пес отдыхал. Комната была звуконепроницаемой, он не слышал, как они приехали, и теперь не мог слышать слов Элизабет. Она легонько постучала по стеклу, но пес продолжал лежать, свернувшись калачиком и не замечая ее.

— Простите. Я вижу, вы очень привязаны к нему. — Том больше ничего не смог придумать.

Она наградила его испепеляющим взглядом и неохотно уселась на стул.

Прошло минут десять. Оба они сидели, пытаясь не смотреть друг на друга. Наконец девушка, беспокойно поерзав, спросила:

— Вы говорите с акцентом. Откуда вы? Тома удивил ее вопрос.

— Из Луизианы. — Хм.

Они помолчали. Том посмотрел на часы. Девушка разглядывала свои ногти.

— Давно здесь живете?

— Моя мать перевезла нас сюда несколько лет назад. — Он надеялся, что она не спросит, зачем. Он не мог врать и не хотел признаваться, что семья переехала, чтобы оказаться поближе к тюрьме, где сидел его отец.

— Ваша мать — что она делает?

— Что делает? — Том нахмурился, не вполне понимая, о чем она.

— Что она делает? Занимается каким-нибудь бизнесом?

— Нет, мэм. Она растила нас, детей. Этой работы ей хватало.

— Вы с ней близки?

Том повернулся, чтобы увидеть ее лицо. Он ожидал от этой девушки надменности и высокомерия. В конце концов, ее отец — кардиохирург и сама она собирается поступать в медицинскую школу. Том пытался представить, что можно чувствовать, когда поступаешь в медицинскую школу и просто ждешь, когда начнутся занятия. «Знает ли она, как ей повезло?» — думал он.

— Мы были очень близки. Она возвратилась домой семь месяцев назад.

— Назад, в Луизиану, да?

— Она умерла.

— О господи, я прошу прощения. Я не поняла.

Он помотал головой, показывая, что ничего страшного.

— Нет, это я виноват. В таких случаях мы говорим «возвратился домой». Я забыл, что здесь так не принято.

— Вы правы. Не принято. Но мне все равно очень жаль.

Он кивнул, и они снова замолчали. Затем Том с облегчением услышал, как Севилл открыл заднюю дверь и вошел в дом.

— Извините. — Том кивнул девушке и быстро вошел в комнату к собаке, чтобы навести там порядок перед началом работы.

— Добрый день, — сказал Севилл, входя в комнату. — Где Том?

— В комнате Дамиана.

— Ты не входила туда?

— Нет.

— Хорошо. Начнем. — Он положил портфель на стол и скинул пиджак. Закатал рукава рубашки, подошел к пульту и включил его. Том вынес ключи от внутренней двери.

— Дай-ка мне это. — Севилл показал на металлическую коробочку на столе. Внутри были шарики собачьего корма. Элизабет взяла коробку, свой реквизит и вошла в комнату.

— Его ЕРП будет состоять из того, что ты держишь в руке, — объяснил Севилл, когда отпер внутреннюю дверь и придержал ее перед ней. — Псу пойдет на пользу, если ты начнешь более регулярно вознаграждать его за правильные ответы.

— Что такое ЕРП?

— Ежедневный рацион питания. Как ты его награждала и как часто?

— Он просто хотел сделать мне приятное. Ему нравится учиться. Я не уверена…

— Когда он дает правильный ответ, как ты его поощряешь?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду. Если он делает все хорошо, я просто говорю ему, что он молодец. — Она пожала плечами. — Ну, или глажу его, или что-нибудь такое. Я редко кормлю его во время работы.

Севилл кивнул.

— Вот чего я пытаюсь добиться. Нам нужно стандартное поощрение. Начнем сегодня, будешь давать ему шарик за правильные ответы — так же часто, как поощряешь его вербально. Так он будет зарабатывать себе еду, Элизабет. Если ты не истратишь весь дневной рацион во время работы, больше он сегодня есть не будет.

Элизабет не смогла придумать, что сказать на это.

Осторожно взглянув на мужчин, Дамиан поднялся и поспешил к девушке. Севилл принял обычную позу, прислонившись к стене в полудюжине футов от них. Элизабет присела на корточки, обняла Дамиана за шею, и они поздоровались. Дамиан сунул нос в коробку в ее руке.

— Иди сюда.

Она достала шарик, проверила его и протянула псу. Тот немедленно его съел.

— Господи, тебе нравятся эти штуки? — Она достала еще один. — Судя по всему, у тебя не такой уж большой выбор.

Севилл вмешался, шагнув вперед:

— Какое действие ты только что закрепила?

— Что я сделала с чем?

— Только что ты закрепила его поведение при помощи поощрения, и я не понял, что было в данном случае целевым поведением.

— Ну, я не думаю, что сделала то, что вы сказали. Я просто дала ему шарик… Прошу прощения, я сделала что-нибудь не так?

Севилл обреченно махнул рукой.

— Очевидно, эта собака в состоянии учиться вопреки твоим ошибкам, — проговорил он, возвращаясь к стене. Элизабет пожала плечами и повернулась к псу. Тот тяжело дышал.

— Пить, — сказал он.

— Ты хочешь воды, Дамиан?

— Пить.

Элизабет повернулась за разрешением к Севиллу. Он покачал головой. Она обернулась к Дамиану:

— Ох, сейчас нельзя пить. Прости, я принесу тебе воды попозже.

Девушка нахмурилась: странно. Что плохого в том, чтобы дать псу напиться? Если он будет мучиться от жажды, это помешает работе.

Господи, он просто подонок. Садист и подонок.

— Сколько слов он может выучить и запомнить за один день? — спросил Севилл.

— Только два, — быстро соврала Элизабет. Однажды Дамиан выучил целых три слова, но тогда был особенный день, и Севиллу не обязательно об этом знать. Этот человек стал бы давить на собаку.

— А почему только два? Что мешает ему учить больше?

— Ну, он устает. Ему становится скучно. То есть ему ведь достаточно трудно говорить, это для него неестественно. Нужно сосредоточиваться, а через некоторое время он начинает отвлекаться. Я не вижу причин давить на него — удивительно, что он вообще в состоянии такое делать.

Севилл разглядывал их обоих.

— Научи его новому слову прямо сейчас и дай в награду еду. Напоминаю тебе: ты оставишь его голодным, если не будешь подкреплять едой правильные ответы.

Он подошел и встал напротив пса. Тот замер и отвернулся.

— Независимо оттого, что я думаю о многих твоих действиях с этой собакой, я хочу сказать, что ты проделала, неплохую работу, Элизабет.

— Ну, спасибо… — Она снова разозлилась.

Что этот ублюдок замыслил на этот раз?

Но Севилл был искренен. Девушка сделала нечто экстраординарное. Удивительнее он не видел в жизни ничего, и теперь это оказалось в его руках — в самое подходящее время. Он действительно был ей благодарен.

Пользуясь его необычайным расположением, Элизабет решила ковать железо, пока горячо. Со всем возможным уважением, заранее ожидая отказа, она спросила:

— Доктор, можно мне побыть с ним чуть-чуть после работы? Это много значит для нас обоих. Пожалуйста.

Несколько секунд Севилл раздумывал. Прочесть что-либо в его светло-серых глазах было невозможно. Элизабет заставила себя выдержать его пристальный взгляд. Способен ли он чувствовать, по крайней мере, уважение к животным — хоть какое-нибудь? Он плохой человек или просто не понимает собак? Этого она не знала.

— Почему бы и нет? — ответил он. — Когда закончим работать. И ты не будешь его кормить.

— О, спасибо. Большое спасибо.

Они работали два часа. Дамиан снова и снова просил пить, и сердце ее разрывалось. Было видно, что его жажда отвлекает и мучает его, но ей не хотелось опять просить воды у Севилла — особенно теперь, когда он такой добрый. Во время работы Элизабет все время думала, как раздобыть воду для собаки. В конце концов, она попросила сделать перерыв.

— Мне надо чего-нибудь попить и сходить в туалет, — сказал она. Севилл сделал ей одолжение, вышел вместе с ней в основную комнату и попросил Тома показать ей дорогу. Возвращаясь, она потягивала маленькими глотками воду из бумажного стаканчика и думала, как прокрасться с ним в комнату, чтобы дать воды Дамиану. Пес хотел пить — как мог Севилл запрещать ему? В первой комнате Севилла не было, и она подошла к плексигласовой стене — посмотреть, не вернулся ли он к Дамиану. К ее удивлению, мужчина был внутри — сидел на корточках с миской воды в руке. Элизабет встала у края стола, наблюдая. Севилл сидел в двух футах от Дамиана и предлагал собаке воду. Никто при этом не двигался. Лицо ученого оставалось совершенно непроницаемым, Дамиан лежал в дальнем углу комнаты, отвернувшись от человека, но изредка нерешительно поглядывая на миску в его руке. Вскоре Севилл поднялся и вышел, забрав миску с собой. Элизабет встретила его у двери, и он ничего не стал ей объяснять, только протянул руку и забрал у нее стакан.

— С водой туда нельзя.

— Почему вы заставляете его мучиться от жажды? — расстроенно спросила она.

— Я формирую сближающее поведение. Ты не должна беспокоиться и не должна задавать мне вопросы. Понятно?

— Да.

— Ступай и побудь с ним некоторое время. Когда захочешь выйти, просто скажи об этом. Я оставлю микрофон включенным. — Он забрал у нее контейнер с едой и стакан и закрыл за ней дверь.

— Надеюсь, для таких людей существует особый ад, — процедила она сквозь зубы, войдя в комнату.

Время было очень дорого — тем более потому, что им с Дамианом оставалось провести считанные часы вдвоем; она знала, что Севилл не позволит ей долго участвовать в работе. Элизабет принялась счищать шерсть с мозолей на лапах и с боков пса: бетонный пол был для него слишком жестким. Закончив, она прислонилась спиной к стене. Пес держал голову у нее на коленях.

— Ты должен быть хорошим мальчиком, Дамиан, и слушаться Белую Боль. Это важно.

— Туда, — произнес он отчаянно.

— Я знаю. Прости. Вряд ли это возможно, я ничего не могу сделать. Я не могу взять тебя гулять — хотела бы, но не могу. Может, получится принести тебе какую-нибудь игрушку. — Она посмотрела на зеркало в стене. — Но вряд ли он позволит мне, — добавила она сквозь зубы. Кость — вот что нужно собаке, чтобы скрасить бесконечные часы в изоляции. Хорошая сочная косточка. Но это даже не обсуждалось. Она почти слышала голос Севилла: кости опасны для собаки, они могут проколоть гастроэнтерологический тракт, он сломает себе зубы.

— И все-таки ты хороший мальчик. Знаешь, да? Ты просто замечательный! — Она быстро поскребла его по спине, и пес перекатился на бок, игриво хватая ее лапами. Она сделала легкий обманный выпад, осторожно прикоснувшись к обеим передним лапам: они оба хорошо знали эту игру. Он отдергивал лапы, когда она дотягивалась до них, и шутливо щелкал челюстями. Игра закончилась, когда Элизабет, наконец, сумела схватить Дамиана за горло и сделала вид, что душит его. Перевернувшись на живот, пес угрожающе зарычал, пытаясь укусить ее за руку. Наконец она притворилась, что ее хватка ослабла, и он быстро поймал руку мощными челюстями. Осторожно сжал ее ладонь, лизнул, со вздохом положил голову на пол и с обожанием уставился ей в лицо.

Севилл стоял снаружи и размышлял. Время идет очень быстро. Если он собирается показать собаку в Нидерландах (как это было бы славно!), следует очень быстро подготовить краткий отчет. Пес должен работать с ним, и должен работать на «отлично». Прежде чем двигаться дальше, он должен избавиться от девчонки. Севилл сидел, курил и наблюдал за ними.

Глава 10

Вера в науку — суеверие нашего времени.

М. Вандт

Джозеф Севилл сидел, курил и думал почти до полуночи. Он размышлял о том, как составить расписание, чтобы проводить больше времени с собакой, не привлекая внимания Департамента и своего персонала. Никому, кроме Тома, он ничего не сказал. Севилл думал, как может измениться его жизнь после триумфального выступления, и с невольной улыбкой представлял себе, какое лицо будет у Котча. Без сомнений, ему предстоит организовать и выполнить колоссальный объем работы, но это будет интересная, увлекательная работа. Он мимолетно пожелал разделить ее со своим давним другом Виктором Хоффманом, но никому ничего не мог сказать, до тех пор пока пес не начнет его слушаться. Какая горькая ирония — он получил в свое распоряжение величайшее открытие в истории психологии, но не может им воспользоваться. Эта мысль не давала ему уснуть. Севилл решил исправить ситуацию как можно скорее.

Чтобы добиться отклика от собаки, заставить исполнять его команды, а затем закрепить это поведение, казалось, нужно было совершить подвиг. А всего-то требовалось — согласовать вербальное поведение собаки с соответствующими сигналами. Задание для студента-первокурсника. Но пес реагировал слишком необычно. Почти невозможно использовать стандартные методы, поскольку животное уклонялось от взаимодействия и препятствовало любой работе.

Проще говоря, пес его не любил.

Это инстинктивная реакция, она вне компетенции науки. Интуиция подсказывала Севиллу, что уговоры займут несколько месяцев, а у него этих месяцев в запасе не было. Можно кормить собаку во время работы, чтобы закрепить реакцию позитивным стимулом, но это опять потребует времени. Он понимал, что не успеет вовремя по двум причинам — во-первых, нужно готовить доклад, а во-вторых, эта сумасбродная девица может опять наделать глупостей.

Элизабет Флетчер была проблемой. Пока что у него не находилось поводов прекращать ее визиты. Во-первых, его совершенно ошеломляли реакции собаки, которые могла вызвать эта девушка. Во-вторых, Севилл был достаточно проницателен, чтобы понять: если он запретит ей общаться с псом, Элизабет способна обратиться в газеты или устроить скандал как-нибудь иначе. Севилл снова вернулся к мыслям о том, как контролировать поведение животного. Если он не сможет заставить пса выполнять задания, то потерпит невообразимое фиаско. Севиллу не терпелось избавиться от девчонки, но нужно обеспечить ее молчание, поэтому он решил позволить ей навещать Дамиана, но запретить с ним разговаривать. Такой вот компромисс. Можно объяснить ей, что работа теперь проходит в строго определенных условиях и незапланированные занятия приведут собаку в замешательство.

Севилл сидел в темноте, смотрел на медленно гаснущий огонек сигареты, вспоминал отца и холодные осенние дни, проведенные в золотистых полях, окаймленных ельником, когда он помогал отцу натаскивать английских пойнтеров. Джозеф-старший был бизнесменом, у него оставалось очень мало времени на хобби, но он настойчиво продолжал тренировать собак, иногда устраивая им маленькие испытания. Пойнтеры — холеные, крепкие псы хороших кровей — большую часть года жили на юге у тренера, так что хозяин мог получать удовольствие от охоты, не тратя часы на обучение. Собак присылали домой только в сезон охоты, но они своего владельца не знали и плохо исполняли его команды, а потому Джо-старший каждый год увольнял тренера и с помощью сына сам пытался корректировать поведение собак. Схема всегда была одна и та же; собаки, очевидно, хорошо натренированные и вначале явно рвущиеся в дело, через несколько недель переставали слушаться вообще. Безжалостное использование электрических ошейников превращало собак в подобострастных тварей, более не способных к корректному поведению на охоте. Тогда Джо-старший отказывался от них, называл никудышными и отправлял следующее поколение к новому многообещающему тренеру.

Подростком Севилл обожал оружие, стрельбу и то чувство, что возникало у него, когда он мог контролировать отцовских собак одним нажатием кнопки. Охотничьи испытания казались ему скучными — он довольствовался стрельбой по фазанам, взлетающим над собачьими головами. Но во всем, что касалось техники, которую отец и другие тренеры использовали, чтобы заставить пойнтеров продемонстрировать быстроту и точность при травле, его воспоминания были весьма отчетливы.

Пойнтеры — особенная порода. Инстинкт застывать на месте от запаха птицы в них так силен, что даже крошечные щенки принимают охотничью позу, если бросить им крыло пернатой дичи. У этих собак превосходный нюх и совершенное тело, они идеально приспособлены для охоты на птиц.

Чего пойнтеры не хотят делать категорически — так это иметь дело с мертвой дичью. Они презирают теплые, неподвижные тела мертвых жертв, и очень часто следует прибегать к самым жестким мерам, чтобы собаки приносили птицу в руки хозяину.

И у Севилла сложился некий план — исследователь готовился заставить Дамиана так же быстро отвечать на вопросы, как собаки его отца находили и приносили дичь. Это не займет много времени — некоторым пойнтерам хватало одного дня. Размышляя о том, как успешно завершится обучение Дамиана, Севилл криво усмехнулся. Мягко говоря, он был на пороге того, чтобы потрясти мир бихевиористов.

— Ладно, партнер, — сказал Севилл, — давай начнем.

Это было следующим утром — доктор стоял перед собакой, предварительно привязав ее к крюку в стене, чтобы гарантировать себе безопасность. Кусок стального троса длиной в двенадцать и толщиной в полдюйма удерживал пса на месте. Попытки подкупить собаку едой ни к чему не привели, и доктор теперь делал ставку на электрический ошейник, при помощи которого собирался вызывать негативные стимулы, которые животное могло бы контролировать, отвечая на вопросы. Правильный ответ останавливает негативную стимуляцию. Медленный, неправильный ответ или отсутствие ответа вызывают негативную стимуляцию — непрерывную или даже возрастающую. Это называлось «непосредственное негативное закрепление реакции» — только это Севиллу и оставалось. Если пес не хочет работать с ним за похвалу, еду, если он не чувствует к доктору ни уважения, ни благодарности, ему придется работать, чтобы прекратить боль.

Мужчина взял пульт от электрического ошейника — черный цилиндр длиной около фута с шестидюймовой антенной, покрытой пластиком. Со стола он поднял черную карточку.

— Дамиан. — Севилл говорил громко, отчетливо. — Какой цвет?

Питбуль смотрел на него с искренним непониманием. Он знал звук, которым обозначался этот цвет, но ему никогда не приходило в голову сказать его этому человеку. Он никогда ни с кем не разговаривал, кроме Элизабет. Пес был растерян и смущен. Он осторожно попятился, проверяя, насколько кабель ограничивает его свободу. Сердце забилось быстрее от страшного предчувствия, а внутренности словно прижались к ребрам.

Севилл нажал на кнопку пульта. Ошейник распространил слабый, но непрерывный электрический сигнал вокруг шеи собаки. Пораженный, Дамиан резко дернулся и хрюкнул от неожиданности. В отличие от мгновенного шока, которому его подвергали в лаборатории Севилла, этот не прекращался. На таком уровне интенсивности боль казалась не очень сильной — он ощущал постоянные острые покалывания, и это было страшно и неприятно. Дамиан начал вырываться, изо всех сил пытаясь избавиться от боли. Но деться было некуда, он не мог даже развернуться. Разряд не исчезал, и пес сражался и защищался, пытаясь зубами ухватить ошейник. Он хотел укусить, сорвать его, но широкая и короткая шея не позволяла дотянуться до ошейника зубами. Поскольку острые покалывания продолжались без остановки, он уселся в полнейшей растерянности и коротко, визгливо заворчал.

— Какой цвет?

Дамиан слышал Севилла, но не мог сосредоточиться на нем и на его словах. Страх поглотил его. Его захватили врасплох, и он инстинктивно оборонялся, не в состоянии понять, почему его бьют током, не зная даже, наказание это или просто стечение обстоятельств. За то, чтобы эта боль ушла, он был бы готов сделать что угодно — если бы только мог понять, что от него требуется. Боль прекратилась на мгновение, затем вернулась, чуть сильнее. Теперь Дамиан запаниковал. Он не был упрямым — он искренне не понимал, чего от него хотят.

Стоя перед ним, Севилл был убежден: пес хорошо понимает, что нужно делать и почему его бьют током. Как может он не понять, когда прекрасно отвечал на ту же команду, работая с девушкой? Севилл не пытался ничему его учить — Дамиан знал правильный ответ и просто отказывался его давать, поэтому доктор не чувствовал жалости к этой собаке. Он был убежден, что короткие острые удары ошейника заставят Дамиана исполнять его приказы. Пес должен понять, кто теперь его господин. Это ничем не отличалось от тех неприятных уроков, которые он проводил со своевольными пойнтерами, не желавшими приносить дичь в руки.