Двумя месяцами раньше 10 page

Элизабет много раз думала отказаться от работы хендлера. Каждый день, приходя в здание Центра, она спрашивала себя, как там Дамиан. Говоря по правде, ей бы не помешало действительно больше внимания уделять учебе. На последнем курсе учиться становилось все сложнее. Лекции по физике обещали быть самым тяжелым испытанием в ее академической карьере. Однако, вместо того чтобы бросить работу, она сократила свое учебное расписание до минимума, оставив только самые необходимые предметы, и все свободное время проводила в основной псарне. Она всегда находила здесь Дамиана прежде и все еще надеялась встретить его здесь снова.

Наступил День благодарения, и Дэйв пригласил Тони на ужин. Услышав об этом, Элизабет только плечами пожала и вышла из комнаты. Дэйв растерянно моргал ей вслед, покачивая головой. Она потратила уйму времени, украшая дом в последний вечер, а утром выходила из кухни, только чтобы расставить холодные закуски и разложить на столе приборы. Мужчины благоразумно предпочли воспользоваться баром в гостиной и не пытались проникнуть на кухню в такое горячее время.

Когда она пригласила их за стол, Дэйв заметил Тони, что она похожа на акушерку, которая только что приняла своего первого ребенка, родившегося попкой вперед. Но Элизабет приготовила такой ужин, что он мужчин потряс. После ужина Элизабет вымыла посуду, убралась на кухне и присоединилась к ним в гостиной. Зажгли камин, из телевизора неслись приглушенные звуки футбольного матча… Уют и покой. Все трое мужчин принялись дружно восхищаться и поздравлять ее.

— Сегодня ты превзошла себя, — заявил Билл, когда она села с ним рядом. На ней было простое голубое платье, обувь она сняла и теперь сидела, поджав под себя ноги.

— Спасибо, Билл. Но не забывай, это ты общипывал индюшку.

— Ах да. Это требует большой сноровки.

— Не скромничай, — сказал Тони, — ты отлично готовишь. Станешь когда-нибудь прекрасной маленькой женушкой и кардиохирургом по совместительству.

— Спасибо, Тони.

Ей было приятно. Она знала, что ужин удался, и с удовольствием слушала комплименты. Ей всегда нравилось готовить, но совсем другое дело, когда есть кому оценить тебя по достоинству. Элизабет гордилась тем, что эти преуспевающие одаренные мужчины восхищаются ее искусством. Она не могла не думать о том, станут ли они когда-нибудь так же восхищаться ее хирургическим мастерством.

Тони от ее необычно мягкого тона расхрабрился. Он никогда не знал, с какой Элизабет ему придется столкнуться — с раздражительной или благосклонной, — и решил извлечь выгоду из такой удачи.

— Элизабет рассказала вам о своей оценке по физике?

Дэйв покачал головой:

— Нет, а что такое?

Сияя улыбкой, Тони сообщил новость так, словно он и сам был каким-то образом к ней причастен:

— Элизабет держится в лучших четырех процентах в этом семестре. Она серьезно занималась, и вот результат. Никто в ее классе не сравнялся с ней. По физике!

— Тони! — Элизабет смутилась, но была явно польщена. Она не рассказывала об этом деду и отцу, но все знали, как трудно ей дается физика.

— Это прекрасно, Элизабет, я рад. Было непросто, да? — спросил Дэйв.

— Да, нелегко. — Она покраснела и принялась, опустив глаза, оттирать несуществующие пятнышки на платье. От отцовских похвал она всегда чувствовала себя пятилетней девочкой и страстно надеялась, что когда-нибудь это пройдет.

— Я немного больше занималась, вот и все, — сказала она чуть смелее.

— Настроение изменилось? — мягко спросил Билл, слегка сжав ее руку. Она ответила легким кивком:

— Да, немного. Я чуть больше сосредоточилась на результате, которого хочу добиться. Это помогает.

— Еще год — подумать только, Билл, — и она в медицинской школе. Трудно поверить, да? — Отец пристально посмотрел на нее и наклонил бокал в ее сторону. — За доктора Элизабет Флетчер, третье поколение кардиохирургов.

Остальные мужчины согласно поддержали тост, подняли бокалы и склонили головы в ее честь. Элизабет было неловко оттого, что все внимание сосредоточено на ней. Она снова залилась краской и опустила глаза, но было видно, как она рада. В этот момент к ней пришло спокойное, приятное осознание выполненного долга. Через пять лет, в день, когда она преподнесет отцу свой медицинский диплом, у нее, по крайней мере, будет осязаемое свидетельство благодарности ему за все.

Она свернулась на кушетке, держа деда за руку. Разговор вернулся к медицине, а девушка погрузилась в задумчивость. Вспоминая редкие фотографии, она пыталась представить себе, как бы выглядела ее мать, сидя в этой комнате рядом с мужем. Но ничего не получилось, и тогда Элизабет стала думать о том, какой совет дала бы ей мать сейчас.

В следующий понедельник, когда она пришла из колледжа, Билл встретил ее у дверей. Дэйв должен был вернуться через час-полтора, и Элизабет остановилась перед холодильником, придумывая, что бы приготовить на ужин. Билл уселся посреди кухни и сложил руки на груди. Элизабет смотрела на дедушку, доставая кусок чеддера и укладывая его на разделочную доску.

— Что? — спросила она с шутливым раздражением, и довольный ее проницательностью дед улыбнулся.

— Я хотел спросить тебя кое о чем, но мне кажется, это не мое дело.

— Это касается меня?

— Да.

— Тогда это безусловно твое дело. У нас нет секретов, верно? Что ты хочешь знать? — На секунду Элизабет наклонилась, отыскивая крекеры. — Люблю ли я Тони? Могу ответить — нет. Пробовала ли я травку? Нет. Делала ли я аборт? Нет. Собираюсь ли я сделать аборт? Нет. — Она вынырнула из-под стола с пачкой крекеров в руке.

— Ты действительно хочешь быть врачом?

Неожиданный прямой вопрос застал ее врасплох.

— Ого. Почему ты об этом спрашиваешь?

— Ты не ответила.

Нет, не хочет. Не хочет — он догадался, он видел ее колебания, то молчаливое сопротивление, с которым она относилась к выбранной профессии. Очевидно, об этом он и собирался поговорить. Элизабет постояла секунду, пристально глядя на него, затем подошла и присела напротив.

— Не беспокойся, прошу тебя. Я действительно хочу стать третьим доктором Флетчер. Я много думала об этом в последнее время, ты, наверное, знаешь. Мне бы не хотелось тебя обманывать — у меня есть сомнения, но, могу поспорить, ты тоже сомневался, когда учился в колледже. Наверняка и отец не был уверен. Может, это со всеми происходит. — Она пожала плечами. — В последние несколько недель я все обдумала и теперь знаю — это правильный выбор. Мне кажется, со временем у меня будет больше уверенности. Но сейчас для меня диплом врача — что-то эфемерное. До него еще слишком далеко.

— Ближе, чем ты думаешь, Элизабет. С возрастом время идет быстрее. Мне кажется, всего через каких-нибудь полгода ты будешь доктором Элизабет Флетчер, кардиохирургом с собственной практикой, или, может, займешься исследованиями с Дэйвом. Что бы ты ни выбрала, начнешь взрослую, самостоятельную жизнь, возможно, выйдешь замуж, а я буду сидеть здесь, как сейчас, и по-прежнему видеть тебя десятилетней девочкой или подростком четырнадцати лет, но не той, кем ты будешь — взрослой женщиной, практикующим врачом.

— Господи. Жуть, когда ты так говоришь. Я не готова к такой ответственности. Чья-то жизнь в моих руках! Как тебе это удавалось?

Он покачал головой.

— Шаги. Маленькие шаги. И отличное знание своего дела. Когда хорошо знаешь материал, много раз видишь причины и результаты, принимая собственные решения, начинаешь чувствовать себя увереннее. Но поверь мне, девочка, все равно все сомневаются. — Дед горько улыбнулся и заговорщицки наклонился к ней: — Все, кроме твоего отца. У него никогда не бывает сомнений, скажу тебе. — Он помотал головой. — И никогда не было.

Они оба рассмеялись.

— Надо признаться, я не была уверена. Но подумала и поняла, чего хочу. Я не могу дождаться того дня, когда встану в один ряд с тобой и папой — три доктора Флетчер. Это будет его день.

— А будет ли это твой день — вот что меня интересует. Твой отец хочет, чтобы ты была счастлива. Тебе предстоит прожить собственную жизнь, и я лишь хочу быть уверен, что у тебя к медицине лежит душа.

— Думаю, да. То есть я пока не знаю, я ведь этим не занималась. Может, когда начну работать, лучше разберусь в своих чувствах.

— Ты должна знать, Элизабет, эта работа требует времени и колоссального труда. Потратить шесть лет, а потом передумать — не самый лучший выбор. Ты уже много лет смотришь, как другие занимаются исследованиями, ты знаешь эту работу.

Элизабет смотрела себе под ноги. Эту работу она знала лучше, чем кто бы то ни было. Дедушка не догадывался о глубине ее сомнений, но в одном она была уверена — у нее есть обязательства перед двумя мужчинами, которые ее вырастили.

— Не передумаю. Я хочу быть врачом.

Она сидела на стуле, разглядывая коврик и изображая решимость, а Билл смотрел на нее, притворяясь, что она его убедила.

Приближалось Рождество, начались выпускные экзамены, и у нее оставалось совсем мало времени на поиски полосатого бульдога. Все вечера она проводила за физикой, а по выходным бродила с Тони по магазинам и украшала дом к празднику. Билл торжественно поклялся развесить во дворе десять тысяч лампочек — он даже собирался посадить еще одно дерево перед домом просто ради того, чтобы украсить его лампочками, — и Элизабет хотела, чтобы внутри дома было так же красиво, как снаружи.

На северо-западном Тихоокеанском побережье климат смягчен теплыми морскими течениями. Снег выпадает всего пару раз в год, радуя даже тех, кто не любит зиму. Несколько последних лет прошли вообще без снега: дети чувствовали, что их надули, а осторожные водители благословляли судьбу. Снегопад незадолго до Рождества здесь — событие выдающееся, а настоящее снежное Рождество и вовсе немыслимо.

В этом году неделя перед Рождеством выдалась снежной. Вечером в воскресенье с неба посыпались крошечные льдистые дробинки, тускло осветив зимнюю тьму, а уже с утра на улицах сотни раскрасневшихся ребятишек играли в снежки. Ветер сменился на северный, температура опустилась ниже нуля, заморозив воду и превратив землю в железную твердь, снегопад усилился, и началась настоящая зима. Утром знакомый ландшафт преобразился. Улицы стали тропинками, все острые выступы и углы смягчил двадцатидюймовый слой снега.

Это эпическое событие заставило отменить все общественные мероприятия. Последние предрождественские покупатели и владельцы магазинов были в панике, а дети — абсолютно счастливы. Все остальные находили в этом некоторое неудобство, но радовались подлинному духу Рождества и новым впечатлениям.

Элизабет решила прогуляться по кварталу. Ее поразило, что снегопад вызвал такое единение людей. Соседи, которые никогда не заговаривали с ней, теперь приветливо улыбались и махали ей рукой. Дети робко бросались в нее снежками и радовались, если она им отвечала. Элизабет улыбнулась, увидев необычную картину: лыжники, которые обычно катались в горах, теперь скользили прямо по улице в полной тишине. Кругом отпечатались следы санок и пластиковых дисков, но в окрестностях ее дома они были почти бесполезны — горок здесь совсем не было. Когда на тарахтящих снегоходах появились подростки, готовые возить на буксире санки малышей, утренней тишине пришел конец. Элизабет повернула домой.

Навстречу ей шел человек с собакой. Почему-то эта пара заставила ее замедлить шаг. Элизабет изредка видела их в округе, но никогда не обращала особого внимания. Теперь же она внимательно смотрела, как они приближались.

Самая обычная собака, весом около пятидесяти фунтов, черная, старая и длинноногая. Похожа на помесь лабрадора-ретривера со спаниелем или, может, с овчаркой. Ее владелец тоже выглядел вполне обыкновенно: пожилой человек в черном пальто и шляпе; он ступал осторожно, стараясь не загребать ботинками снег. Пара шла очень медленно, каждые пятнадцать-двадцать шагов пес оглядывался на мужчину, и Элизабет видела, как тот отвечал ему взглядом. Они понимали друг друга, это было видно даже на расстоянии.

Когда они приблизились, Элизабет присела на корточки перед собакой и поздоровалась с обоими — улыбнулась и протянула руку.

— Скажите, а сколько лет вашей собаке? — спросила она. Мужчина остановился, пес сделал еще пару шагов и оглянулся на хозяина — посмотреть, в чем дело.

— Медведю пятнадцать лет, — гордо ответил мужчина.

Голос его прозвучал сильнее, чем она ожидала, поэтому Элизабет посмотрела на него еще раз, внимательнее. На вид хозяину пса было около шестидесяти, но выглядел он гораздо старше. Судя по всему, когда-то он был крепко сложен, но теперь его тело, казалось, высушила немощь.

Изможденное, бледное лицо, приветливые глаза.

— Я взял его совсем щенком.

— Вы хорошо о нем заботитесь, раз он столько прожил.

Элизабет протянула руку, погладила собаку по широкой спине, и та с достоинством повернула к ней голову. Вежливое, хотя и безличное «как дела?», обращенное к незнакомцу на улице.

— Он мне очень помог. У меня рак, знаете ли. — Мужчина произнес эти слова буднично, как человек, который долгие годы живет с болезнью. — А пес вытаскивает меня на улицу каждый день, независимо ни от чего. Не знаю, что бы я без него делал.

Мгновенно почувствовав себя неловко от такой откровенности, Элизабет не находила слов. Ее тронуло то, что она увидела в отношениях мужчины и собаки: они были нужны друг другу.

— У вас есть собака? — дружелюбно спросил мужчина.

Элизабет выпрямилась и, к своему ужасу, почувствовала, что ее глаза наполнились слезами. Простой и прямой вопрос, подразумевающий простой и прямой ответ, и все-таки она не знала, что ответить. Она молчала так долго, что мужчина посмотрел на нее с любопытством, и ей стало еще хуже. Она никак не могла подобрать слов.

Отказаться сейчас от Дамиана — так низко, так недостойно, но он все-таки — не ее собака. Или ее? Она отрицает то, что между ними было, или разумно признает, что ничего не было? Элизабет шевельнула губами, но слова никак не приходили.

Мужчина кивнул.

— Ты недавно потеряла собаку, да? Я понимаю. Не отвечай, я знаю, как это бывает. — Он потянулся к девушке, желая утешить, но был слишком вежлив, чтобы навязываться, и лишь мягко коснулся ее руки, подарив частичку объятия, которое ему хотелось бы с нею разделить. — Не грусти. Твоя собака в лучшем мире, и она ждет тебя. — Он снова кивнул — человек, живущий в согласии с собой, примирившийся с неизбежностью смерти.

Он продолжил свой путь, и пес побежал за ним, довольный, что их больше не задерживают.

Элизабет не двигалась, расстроенная и опустошенная. Почему он так сказал?

Он в лучшем мире, и он ждет тебя.

От этих слов ей стало больно. Ведь она даже не попыталась убедиться, что Дамиан попал в хорошее место, и — да, он будет ждать ее, вероятнее всего, сидя в железной тюрьме.

Ему бы понравился снег. Где бы он ни был, он сейчас даже не знает, что выпал снег.

А ведь она была готова забыть его, потому что он «всего лишь собака». Стыд охватил ее, высушил слезы. Она сжала губы в слабой улыбке. Человек с собакой придал ей новые силы — она увидела истинную дружбу во плоти.

«Дамиан, — думала она, вдыхая морозный воздух, — держись. Мне понадобится время, но я выясню, все ли с тобой в порядке, приятель».

Она должна найти своего друга.

Глава 7

Преданность собаки — это драгоценный дар,

требующий не меньшей нравственной ответственности,

чем дружба между людьми.

Связь с верной собакой так крепка,

как могут быть крепки земные узы.

Конрад Лоренц

Элизабет знала, что ей потребуется помощь, дополнительные глаза и уши, если она всерьез хочет найти одну-единственную собаку в огромном университетском комплексе. Задача осложнялась тем, что люди, вероятно, знающие что-нибудь о собаке, не желали с ней разговаривать.

С напускным безразличием она стала намекать знакомым хендлерам и некоторым приятелям-лаборантам, что интересуется судьбой одного пса. Самым небрежным тоном, на который была способна, сообщала, что ей просто любопытно, как он закончил свои дни. Если кто-нибудь видел полосатого пса с короткими ушами, похожего на питбуля, может, скажут, где он?

Хендлеры и лаборанты были обязаны посещать ежеквартальные собрания, где обсуждались правила, инструкции и сообщения о несчастных случаях. Элизабет отдавала предпочтение вновь набранным людям, осторожно упоминая о собаке и стараясь не выказывать подлинного интереса и нетерпения. Она подружилась с пухленькой девушкой-лаборантом, которая помогла ей в тот первый День с Дамианом, и они сидели на собраниях вместе. В январе на одном особенно скучном докладе Элизабет наклонилась к Патти и прошептала:

— Ты не видела того питбуля, которого я последнее время ищу?

— О! — громко воскликнула девушка, и несколько голов повернулись в ее сторону. — Точно, я же собиралась тебе сказать! Джесси говорила, что, похоже, видела твоего пса. — Патти повернулась к Элизабет, и ее приятное круглое лицо оживилось от неожиданного воспоминания. — Все собиралась сказать тебе, прости, забыла… Джесси говорила, что видела похожего в корпусе длительного содержания — знаешь, три таких здания с восточной стороны кампуса. Ей показалось, это был он, такой золотистый, с полосками, верно?

Элизабет смотрела прямо перед собой, стараясь говорить ровно:

— Она не заметила, у него действительно маленькие уши?

— Не помню, но она была уверена — это тот самый пес, о котором ты спрашивала.

Элизабет кивнула, все еще глядя прямо, в одну точку.

— А чем занимаются в том здании?

— В основном исследованиями с летальным исходом. Ну знаешь, где они держат… — Патти притихла, словно только сейчас осознав, что она говорит. — Если кто-то видит собаку, которую ты ищешь, в корпусе длительного содержания, это не сулит ничего хорошего.

— С летальным исходом, — повторила Элизабет тихо, без всякого выражения. — Изучение неизлечимых болезней?

— Да, в основном. Но наверняка они держат там собак и по каким-нибудь другим причинам — ну, к примеру… — Девушка замялась: она прекрасно понимала, что никаких других причин нет. — Может, стоит туда сходить и проверить? Вдруг это вовсе не та собака?

Элизабет смотрела невидящим взглядом, пытаясь усвоить эту новость.

Дамиана заразили какой-то неизлечимой болезнью, или над ним ставят смертельно опасные опыты — и все из-за меня. Потому что я пришла в вольер и спровоцировала ту драку. Если бы не я, он по-прежнему жил бы на выгуле. Хоффман сказал, что он годится только как подопытная собака, не домашняя. Для него не нашли другого места, и теперь эти ублюдки отправили его в раковый корпус и ждут, пока он умрет. Из-за меня.

Вина захлестнула ее.

— Я проверю, спасибо. — Она еле нашла в себе силы ответить Патти.

Дамиан стоял в клетке и ждал ее. Все эти недели он терпеливо ждал, что она придет, и когда Элизабет появилась в конце коридора, его глаза заметались от клетки к клетке, уши поднялись, и он встал, встречая ее, у дверцы, словно ее не было всего несколько часов. Элизабет присела и обвила руками пса, он вертелся и пританцовывал, а она прижималась лицом к его крепкой шее. Она почувствовала, что плачет, не может сдержать слез, несмотря на всю свою природную сдержанность. Изумлялась, насколько легче ей стало при виде счастливой морды Дамиана. Элизабет прижалась к нему, а он ворчал, и сопел, и пытался сказать ей, что теперь все будет хорошо. Он силился вырваться из ее объятий и лизнуть в лицо, изгибая шею и ускользая из-под руки, как боксер, пытаясь пробраться сквозь ее защиту.

Теперь Элизабет уже не колебалась. Она взяла с полки рядом ключ от клетки и отперла дверцу. Видя его здесь, в царстве смерти, среди собак с измученными глазами, не сомневаясь, что скоро он разделит их участь, она решила: «Самое малое, что я могу для него сделать, — подарить ему последний день на свободе».

Они промчались по коридору и выбежали на улицу.

Стояло очень холодное утро, все вокруг было сковано морозом, дыхание обжигало нос и горло. Солнце храбро сияло в отдалении на юге, но нисколько не согревало воздух. Газон был тверд как камень. Элизабет инстинктивно направилась к полосе деревьев.

Пес пришел в крайнее возбуждение. Сначала он никак не мог решить, откуда на него свалилось столько насыщенных земных запахов. Он скакал, вбирая глазами окружающий мир, словно сошел с ума. Сгребал бурую пожухлую траву и рвал ее, проносясь как вихрь; пробовал на бегу раскапывать замерзшие мышиные норы, с неистовым лаем кидался к деревьям, чтобы их пометить, и все время пытался прыгнуть на Элизабет. Таким петляющим, пьяным шагом они добрались до деревьев и скользнули в спасительную тень вечнозеленых крон. Земля здесь была не такой твердой, и Дамиан шумно втягивал древесные запахи, с ликованием размахивая хвостом из стороны в сторону.

Сквозь просветы между елями Элизабет видела огромное поле. Она нагнулась и сняла поводок с шеи пса. Тот постоял рядом всего мгновение, а потом, радостно сверкнув глазами, бросился по тропинке. Элизабет похолодела. Хоффман же говорил, что это дикая собака. Может, он решил, что это его дом, и теперь убежит и больше не вернется. Если это произойдет, получится, что она украла подопытную собаку, совершила уголовное преступление. Она обдумывала это, глядя, как Дамиан исчезает в густом подлеске, и удивлялась, что ничего не чувствует. Ни душевного подъема оттого, что он свободен, ни страха за последствия. Она еще не стряхнула оцепенения, навалившегося, когда она услышала, что Дамиан попал в камеру смертников. Еще горше ей стало при мысли о том, как счастлив Дамиан, не подозревающий о своем будущем.

Они выбрались из еловых зарослей и оказались на краю рва. Почва круто обрывалась прямо у них под ногами. Глядя через ров на поле, Элизабет с удивлением заметила, что все поле усажено рядами тоненьких елочек. То были посадки лесного факультета.

В поле никого не было видно, а если они с Дамианом спустятся на дно огромного сухого рва, их нельзя будет увидеть даже с края обрыва. Замечательно. Непрочный сетчатый забор преграждал им путь. Элизабет слегка нагнула сетку и осторожно оседлала ее. Потом позвала Дамиана, чтобы он перепрыгнул через забор, но он смотрел на нее с сомнением. Пес обнюхивал нижнюю часть ограды, пытаясь найти собственный путь, и тогда она приподняла край сетки снизу, чтобы он смог пролезть. Позвала его, и он быстро сообразил, что нужно делать.

Оказавшись по другую сторону этой шаткой изгороди, по ту сторону университета, Элизабет почувствовала себя довольно странно. Преступница, прогульщица, она все-таки освободилась теперь от пут, словно все оставшееся позади на самом деле не имело значения, а всё настоящее, реальное было здесь, по эту сторону ограды.

Почему мне так?

Стоя на краю оврага под ярким зимним солнцем, она поняла, что не создана для жизни на природе. Слишком большую часть жизни она провела, готовясь к академической карьере.

Я провела больше времени, уставясь в экран компьютера и читая книги, чем глядя на небо.

Эта мысль ее отрезвила.

Так почему же мне здесь так хорошо?

Перед нею был обычный невзрачный овраг, заросший короткой рыжевато-бурой травой. В солнечном свете мерцал иней, и шотландский ракитник почти сливался с травой, словно изо всех сил пытался не привлекать к себе внимания.

Спускаясь по склону, Элизабет представила себя Дамианом: что он чувствует, впервые за столь долгое время оказавшись на свободе? На дне оврага они с Дамианом вспугнули самца фазана, и тот быстро побежал прочь. Пес погнался за ним, фазан резко поднялся в воздух со странным, пугающим криком, распушив хвост. Со счастливой улыбкой Элизабет смотрела ему вслед — она никогда в жизни не видела дикого фазана.

Вскоре, забыв о птице, Дамиан перекувырнулся и решительно помчался вперед. Он прижал уши, опустил хвост и раскрыл пасть в широкой глуповатой ухмылке, обнажив впечатляющие клыки. Он бежал прямо на нее. На секунду растерявшись, Элизабет замерла и не двигалась с места, пока хватало выдержки. Она не понимала, что он делает, и увернулась в самый последний момент. Пес, казалось, от ее испуга пришел в восторг и пронзительно взвизгнул, пробегая мимо.

— Эй, перестань! — крикнула она ему вслед, но он развернулся и снова понесся ей навстречу. — Он меня атакует! — изумленно прошептала Элизабет. — Ты напал на меня!

Как Паттон[7], вооруженный револьвером с перламутровой рукояткой, она решила не сходить с места. Теперь она готова была его встретить: пригнув голову, втянув ее в плечи, словно хищный зверь перед броском, она ждала, выставив вперед руки, как лапы. Дамиан увидел, что теперь в роли жертвы оказался он, мгновенно поменял тактику и помчался зигзагами, чтобы его не поймали. Элизабет прыгнула на него, когда он проносился мимо, и они сравняли счет. Дамиан, казалось, наслаждался игрой — несколько раз касался ее на бегу, вынуждая опять его преследовать. Они играли несколько минут, быстро меняясь ролями и точно соблюдая правила, которые оба понимали. В финальном броске пес прыгнул на нее, схватил зубами за рукав и завертел кругами. Он старался не задеть ее тело и ни разу не позволил себе сжать челюсти, даже если Элизабет шутливо хватала его за голову и ругала, когда он сбивал ее с ног. Дамиан кружил ее, пока она не поскользнулась на кочке и не плюхнулась на землю.

— Ты выиграл, — признала она, — ты, здоровый громила.

Они посидели немного на дне оврага. Им было тепло после бега. Через некоторое время Элизабет нарушила молчание:

— Знаешь, я думаю, ты вляпался в историю, раз уж они поселили тебя в камере смертников. — Она помолчала с минуту и продолжила: — Но, может, ничем таким тебя не заразили. Может, ты просто часть исследования, где они сначала подвергают тебя действию чего-нибудь — или не подвергают — ну, что-нибудь в этом роде, а потом твой труп вскрывают и смотрят, что там внутри. Вроде того. Нужно выяснить это, то есть, я хочу сказать, с тобой наверняка все в порядке. Ты хорошо выглядишь.

Она откинулась назад, опершись на локти.

— Но что мне с тобой делать? Я не могу взять тебя домой — ты даже не представляешь себе, насколько это невозможно. — Вздохнув, она отклонилась назад еще сильнее, глядя в облачное небо. — Я теперь тоже вляпалась в историю. Как раз сейчас пропускаю занятия. Прогуливаю, понимаешь? Невозможно прогуливать и получать хорошие оценки, знаешь ли. Не говоря уже о том, что наша с тобой прогулка противозаконна.

Она засмеялась, представив себе, в какой ужас пришел бы Тони, если бы увидел, как она преступно прогуливает занятия. Ей стало легче.

Нужно решать, что делать дальше. Все складывалось довольно глупо. Дамиан устроил подбородок на лапах, тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Ты рискуешь своей карьерой.

Ты должна сделать правильный выбор.

Она повернулась к питбулю. Подавшись вперед, прикоснулась к Дамиану и положила руку ему на бок. Когда она касалась его, он был живым и настоящим, а не задачей, которую нужно решить.

Нужно ли вести тебя обратно?

Она так горько вздохнула, что пес поднял голову и беспокойно посмотрел на нее. Она слабо улыбнулась.

— Все нормально, — прошептала она, успокаивающе потрепав его, — все хорошо.

Разве?

У нее не было выбора. Она должна отвести его обратно и попросить Патти выяснить, почему он оказался в этом корпусе. Ей нужно время. Она не может просто спрятать его где-нибудь в чулане, надеясь, что он избежит судьбы большинства беспризорных собак, гибнущих под колесами машин или в приютах для бродячих животных. Кроме того, возможно, его уже заразили какой-нибудь смертельной болезнью. Нет, она должна отвести его назад.

Она встала. Дамиан, поняв, куда она направляется, встал и потрусил вперед, подняв хвост и слегка виляя задом. Его бочкообразное тело покачивалось, он напоминал рептилию. Элизабет завидовала ему. Он смог сбросить багаж последних месяцев и просто получать удовольствие здесь и сейчас. При любой возможности Дамиан, похоже, был способен наслаждаться жизнью во всей ее полноте.

Это замечательно, только вот сама она так не умеет. Ее счастье, казалось, всегда маячило где-то в отдалении, его нужно было заработать. Что-то, что нужно заслужить.

Почему вся моя жизнь была подготовкой к чему-то? Почему я не могу жить сейчас?

Она медленно поднималась по склону, размышляя о стойкости питбуля. Через все эти месяцы бесконечных пыток Дамиан сумел пронести изящество, достоинство и мягкость.

Это потому, что он глупый и не знает о том, в каком положении оказался, или потому, что у него дивная душа и он получает удовольствие от жизни?

Она восхищалась Дамианом. В тот день она приняла роковое решение — пропустить не одно, а все занятия. Казалось, гораздо важнее гулять по дну солнечного оврага, наблюдать за птицами и кроликами, бросать палки собаке, бегать и скользить по замерзшим лужам среди узких теней от высоких елей. Элизабет надела поводок на шею пса, и они ушли из оврага. Немного погуляли по улицам, а остаток дня провели в парке. Впервые в жизни Элизабет играла как ребенок, под мудрым руководством собаки.

Патти — «мой разведчик», как называла ее Элизабет — оказалась, что называется, на вес золота. Меньше чем через сутки она сообщила, что никаких экспериментов над питбулем не проводят, он просто временно живет в корпусе по распоряжению директора Исследовательского центра. Элизабет вознесла благодарственную молитву в сторону кабинета Новак.