Это относится и к Савлу на пути в Дамаск. 3 page

«— А теперь прошу мне сообщить о казни, — сказал прокуратор.

— Что именно интересует прокуратора?

— Не было ли со стороны толпы попыток выражения возмущения? Это — главное конечно.

— Никаких, — ответил гость.

— Очень хорошо. Вы сами установили, что смерть пришла?

— Прокуратор может быть уверен в этом.

— А скажите... напиток им давали перед повешением на столбы?

— Да. Но он, — тут гость закрыл глаза, — отказался его выпить.

— Кто именно? — спросил Пилат.

— Простите, игемон! — воскликнул гость. — Я не назвал? Га-Ноцри!

— Безумец! — сказал Пилат, почему-то гримасничая. Под левым глазом у него задёргалась жилка. — Умирать от ожогов солнца! Зачем же отказываться от того, что предлагается по закону!

— В каких выражениях он отказался?

— Он сказал, — опять закрывая глаза, — ответил гость, — что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь.

— Кого? — глухо спросил Пилат.

— Этого он, игемон, не сказал...»

Всякий раз, когда Афранию требуется дать информацию об Иешуа, он закрывает глаза. Почему? — Ответ на этот вопрос, объясняющий причины такого странного поведения, состоит в том, что зрительная память, которая помнит всю информацию, доставленную глазами, — один вид памяти человека; а память внутреннего зрения, которая фиксирует то, что становится зримым в ясновидении Откровений, в наваждениях, и то, что является плодами собственного воображения и фантазий, — другой вид памяти.

Казнимых было якобы трое. Двое из них был казнены действительно, и информация о них хранится в зрительной памяти. Но в этой памяти и памяти других органов чувств, хранящей информацию об общей всем реальности, у Афрания нет ничего о поведении Иешуа, и потому, чтобы зрение не мешало обращению сознания к памяти видéний внутреннего мира, всякий раз, когда Афранию необходима информация о поведении Иешуа, он закрывает глаза. Это обстоятельство — знаковое, указующее на то, что, когда Афраний наблюдал казнь, его воображение — по неверию его Богу, который есть, — «подрисовывало» поведение Иешуа к той реальности, что воспринимали его органы чувств. То же касается и видéния казни Левием Матвеем (гл. 16), который проклинал бога, которого нет, вместо того, чтобы обратиться с молитвой к Богу, который есть, чтобы Он дал ему истинное видéние происходящего. При этом Левий Матвей, веруя в бога, которого нет, знал, что «другой бог не допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа, был сжигаем солнцем на столбе».

Другой Бог Левия Матвея, которому он однако не верит и молитвенного общения с которым избегает, — Бог, который есть, поистине не допустил, чтобы Иешуа Ганоцри — Иисус Христос был сжигаем солнцем и «умер» на кресте, одурманенный напитком, чтобы «воскреснуть» для исполнения роли живого богочеловека, царя Анти­христа, возможно зомби, на потребу «мировой закулисе».

Поэтому тот, кто настаивает на том, что казнь Христа свершилась реально во исполнение Божиего предопределения, пусть ответит хотя бы себе на вопросы: Почему он желает казни Христа ныне даже сильнее, чем этого в прошлом желали Каиафа и синедрион? Почему он фактически обязывает Бога прощать его грехи возложением страданий на жертвующего собой праведника? — Для того, чтобы беспрепятственно продолжать грешить, уклонясь от того, чтобы самому взять “крест” свой в исполнении Божиего Промысла. Все остальные ответы — лицемерие.

И если жить верой в спасение казнью жертву­ющих собой праведников, то образ жизни становится гнус­ный, подобный тому, что, умиляясь (!!!), изобразил библейски-“право­слав­ный” худож­ник М.В.Не­­с­те­ров на своей картине “У креста”. Согла­си­тесь, что это премерзко, когда пра­ведник пребывает на кресте в муках, а вокруг стоит толпа умиляющихся “ис­тин­но верующих пра­во­славных”, и среди них нет никого, кто прекратил бы эту мерзость, снял бы пра­вед­ника с креста и оказал бы ему посильную помощь. Более того, если бы кто попытался это сделать, то ему бы не позволили “любя­щие” Христа и Бога “пра­во­славные”. В жизни же они сами если и не являются вольными или неволь­ными распина­теля­ми устремившихся к Правде-Истине, то праздно взирают на то, как другие травят и убивают тех, кто стремится открыть её людям, чтобы всем вместе воплотить её в жизнь: наши грехи, дескать, искуплены драгоценной кровь Христовой, а тут, видите ли, «Христосик нашёлся», будет нас учить жить… Чем эта позиция отличается от позиции Каиафы и синедриона?

М.В.Нестеров “У креста”

А вообразите, что действительно «Христосик нашёлся», т.е. в реальности происходит второе пришествие, что тогда? — Тогда они с такой верой и отношением к жизни проследуют по пути порицаемого ими иудейского синедриона начала эры и в самой пошлой форме повторят его приговор. Ни к чему иному они не способны, пока пребывают в самоослеплении нехристианской, апостольской[305] верой, унаследованной от Савла и его сподвижников, включая и отпавших от Христа в Гефсиманском саду других апостолов.

М.В.Нестеров писал картину, искренне веруя по обычаю «россионской» библейски-“православной” церкви, но в этом произведении Дух Святой не вдохновлял его: невесомое тело противоестественно прислонено к кресту. Если же прислонённое к кресту тело изъять из композиции соответственно тому, что сообщается в Коране (4:156), то сразу же обнажится нравственно-психическая ненормальность, ущербность всех собравшихся умиляться казни и ожидающих спасения их душ этой казнью.

В этой связи, поскольку М.В.Нестеров изобразил у креста и Ф.М.Достоевского[306] (и это не единственное его полотно, где Ф.М.До­сто­ев­ский присутствует при распятии), приведём часто смакуемое отечественными “гуманистами” место из “Братьев Карамазовых”:

«Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына её[307], и все трое возгласят со слезами: «прав Ты, Господи!», то уж, конечно, настанет венец познания и всё объяснится. Но вот тут-то и запятая, этого-то я и не могу принять. И пока я на земле, я спешу взять свои меры. Видишь ли, Алеша, ведь, может быть, и действительно так случится, что когда я сам доживу до того момента али воскресну, чтобы увидеть его, то и сам я, пожалуй, воскликну со всеми вместе, смотря на мать, обнявшуюся с мучителем её дитяти: «Прав Ты, Господи!», но я не хочу тогда восклицать. Пока ещё время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только замученного ребёнка, который бил себя кулачком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискуплёнными слезками своими к «Боженьке»! Не стоит потому, что слезки его остались не искупленными. (…) Не Бога я не принимаю, Алёша, а только билет Ему (в рай, имеется в виду по контексту: наше пояснение при цитировании) почтительнейше возвращаю.

— Это бунт, — тихо и потупившись проговорил Алёша.

— Бунт? Я бы не хотел от тебя такого слова, — проникновенно сказал Иван. — можно ли жить бунтом, а я хочу жить. Скажи мне сам прямо, я зову тебя — отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой[308] с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой[309], но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребёночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотмщённых слезках его основать это здание, согласился бы ты быть архитектором, скажи и не лги!

— Нет, не согласился бы, — тихо проговорил Алёша!

— И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять своё счастье на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми?

— Нет не могу допустить. Брат, — проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алёша, — ты сказал сейчас: есть ли во всём мире Существо, Которое могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и Оно может всё простить, всех и вся и всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о Нём, а на Нём-то и зиждится здание, и это ему воскликнут: «Прав Ты, Господи, ибо открылись пути Твои».

— А, это «Единственный безгрешный» и Его кровь! Нет, не забыл о Нём и удивлялся, напротив, всё время, как ты Его долго не выводишь, ибо обыкновенно в спорах все ваши Его выставляют прежде всего. Знаешь, Алёша, ты не смейся, я когда-то сочинил поэму, с год назад. Если можешь потерять со мной ещё минут десять, то я б её тебе рассказал?» (Ф.М.Достоевский, “Братья Карамазовы”, часть вторая, книга пятая. Pro и contra. IV. Бунт).

После этого возникает «Легенда о великом инквизиторе», которую тоже неоднократно смаковали многие и многие российские “интел­ли­ген­ты”, и в частности: К.Н.Леонтьев, В.С.Соловьёв, В.В.Розанов, С.Н.Булга­ков, Н.А.Бердяев, С.Л.Франк (см. сборник “О великом инквизиторе Достоевский и последующие”, Москва, «Молодая гвардия», 1991 г., тираж 30 000).

Но если серьёзно относиться к сказанному во второй главе Премудрости Соломона и сообщаемому в Коране (сура 4:156, 157), то придётся сделать вывод, что Ф.М.Достоевский был раздавлен страхом и потому подменил вопрос о спасении человечества распятием Христа вопросом о неотмщённой слезинке невинного[310] ребёнка. Если же ставить этот в вопрос, продолжая диалог двух братьев, то вместо легенды о великом инквизиторе и явлении ему Христа, придётся обсуждать вопрос другой: как и чем искупить кровь безгрешного Христа? — поскольку в противном случае возникает двойственность нравственных стандартов:

· неотмщённую слезинку ребёнка в основу будущей гармонии в вечной жизни принять не можем,

· а безгрешную кровь Христа — запросто.

В мировоззрении, признающем догмат о троице, единственный возможный ответ на вопрос об искуплении крови Христа, если следовать логике Алёши Карамазова, послушника некоего монастыря, которого уму разуму учат “старцы” будет такой: «Бог Отец» должен тоже как-то пострадать, чтобы своими страданиями искупить безгрешную кровь «Бога Сына», а потом простить если и не всех без исключения, то по крайней мере тех, кто примет эти две жертвы.

Что Христос тоже «Бог», «ипостась Всевышнего», и потому самопожертвования Его в искуплении кровью достаточно, это не ответ: во-первых, потому что всё равно не снимается двойственность нравственных мерил (неприемлемость слезинки ребёнка — согласие с неизбежностью страданий, доходящее до вожделения крови Христовой, полагаемой в основу якобы спасительной веры); а во-вторых, «Бог Отец» и «Бог Сын» — разные личности, что приводит к вопросу, а для чего «Бог Отец» заложил в Предопределение бытия страдания «Бога Сына», если Он всемогущ и мог бы, не потеряв совершенства Предопределения, избавить и «Бога Сына» от страданий?

Но Ф.М.Достоевский струсил поставить вопрос так, и по холопству своему перед книгой-идолом Библией и заправилами библейского проекта, которых он отождествил с Богом, подменил вопрос об искуплении страданий и крови Христовой вопросом о слезинке ребёнка. Ответ же на этот вопрос, в котором открываются единые нравственные мерила для Бога и для человека, один:

Пророчество Соломона во второй главе книги его Премудрости истинно: злочестивые не познали таин Божиих ибо злоба их ослепила их. Кораническое откровение (сура 4:156, 157) изъясняет суть этих таин: Бог — всемогущий, мудрый, милостивый, милосердный, любящий, и потому вознесение Христа упредило посягательство на его распятие, а люди были оставлены учиться милости, преодолевать культ жертвоприношений и возложения своих грехов на страдания жертвующих собой праведников и других людей. Люди — все — должны подняться до святости, какую им явил Христос в простоте жизни своей на Земле.

Соответственно М.А.Булгаков сделал то, от чего уклонился Ф.М.Достоевский.

Может возникнуть вопрос, а почему вознесение Христа, упредившее распятие, свершилось незримо ото всех? Какая разница? — Разница есть: если бы Иисус-Иешуа исчез бы на глазах людей, не верующих Богу, то они посчитали бы его могучим колдуном, а спустя какое-то исторически непродолжительное время память о нём забылась бы. А так при незримом исчезновении, люди остались наедине со своим неверием Богу, нравственно приемлемой им ложью их же злобного воображения и наваждениями. Благодаря этому человечество, спутанное этой верой в возводимую на Бога напраслину своих злобных вымыслов и наваждений, прожило целую эпоху, и на основе полученного исторического опыта теперь имеет возможность задуматься и о том, что в действительности произошло в Иерусалиме в начале эры, и о сути своей веры.

Всё бы было иначе, если бы апостолы молились совместно с Христом в Гефсиманском саду, и после этого засвидетельствовали бы об исчезновении Иисуса. В этом случае общество вынуждено было бы решать, кто психически нормален:

· либо апостолы, вошедшие в совместной с Христом молитве в веру Богу непосредственно по совести, которые свидетельствуют о том, что все окружающие бредят наяву видéнием казни;

· либо свидетельствующие о казни нормальны вопреки своему неверию Богу, а у апостолов, молившихся совместно с Христом не всё в порядке с психикой.

Ясно, что всякий искренне верующий непосредственно Богу, для кого молитва не обязательный ритуал, а осмысленная беседа человека со Вседержителем, принял бы в таком случае свидетельство апостолов. Вся последующая история свершилась бы иначе, если бы хотя бы один из призванных к молитве в Гефсиманском саду апостолов молился искренне, как о том просил Иисус.

Но и в свершившейся истории, спустя две тысячи лет после описываемых в каноне Нового Завета событий, все знакомые с обеими точками зрения поставлены перед выбором: упредило ли вознесение посягательство на распятие Христа либо оно произошло после казни и воскресения?

К необходимости сделать этот выбор в наши дни люди приходят разными путями: кто просто по совести на основе внеконфессиональной веры Богу, отмахиваясь от назойливой библейской пропаганды; кто при помощи памятников культуры, сопоставив друг с другом тексты Библии и Корана. В России же один из путей, ведущих к необходимости сделать этот выбор, — роман М.А.Булгакова “Мастер и Маргарита”.

При чтении этого романа каждый человек, вне зависимости от его идеологических пристрастий, воспроизводит на своих бессознательных уровнях психики во внелексических образах (а они и составляют существо умолчаний) фрагменты пророчества Соломона и Исаии, после чего алгоритмика обработки информации на бессознательных уровнях психики, в которой выражается объективная нравственность читателя, предлагает его сознанию выбор: «Что есть истина: течение событий в начале эры в Иерусалиме в русле пророчества Соломона? либо в русле пророчества Исаии?»

Для идеалистических атеистов выбор не представляется сложным: слепо, тупо и бездумно веруя в священность якобы боговдохновенного библейского писания, в распятие Иисуса Христа с последующим через три дня воскресением и вознесением на пятидесятый день, они, как правило, отбрасывают роман, объявляя М.А.Булгакова мистиком и сатанистом. Но на самом деле таким образом они выражают свою приверженность «пророчеству» Исаии, а не Богу.

Труднее материалистическим атеистам. Согласившись по нравственным соображениям с пророчеством Соломона, тем не менее их сознание встаёт в тупик, столкнувшись с необходимостью объяснить в понятийной системе современной материалистической физики существо «таин Божиих» и “технологии” развоплощения и мгновенного перемещения в «пространственно-временном континууме». При этом им желательно, чтобы кто-то продемонстрировал им это в натуре, а ещё лучше — и взял бы с собой за руку в полёт, примерно так, как это делает иногда Дэвид Копперфильд, демонстрируя публике зрелище фокуса “левитации”.

И тут возможны варианты.

Материалисты-нигилисты, скорее всего, посчитают, что «таины Божии» для них непостижимы, а потому нечего ломать над ними голову. При этом некоторые из них сразу же придут к отрицанию того выбора, который сами только что сделали, полагая, что познавший тайны Божии становится равен Богу. Но так проявляется их атеизм вследствие неразличения Бога, который есть надмирная реальность, и образа Божия, который складывается в душе человека соответственно его нравственным мерилам. И это сразу роднит их с идеалистическими атеистами. Соломоново же напоминание: «Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего», — будет отрицаться ими в силу их приверженности голому материализму.

Материалисты-атеисты, согласившись с тем, что Бог не допустил казни праведника, будут искать возможные варианты спасения Иисуса без прямого Божиего вмешательства в земные дела и, скорее всего, придут к версиям, подобным предложенной в ранее упоминавшейся книге М.Байджента, Р.Лея и Г.Линкольна “Священная загадка”. В соответствии с такого рода версиями, Христа либо подменили до казни другим человеком (что для праведника нравственно неприемлемо), либо он сам, владея сверхчеловеческими возможностями на основе духовных практик йоги, добровольно “перетерпел” все уготованные ему мучения, и вернулся к жизни обычного человека, оставив толпе, приверженной идеалистическому атеизму, необходимый ей для эмоциональной подпитки религиозный миф о своей крестной смерти и последующем воскресении.

Но согласие с любой из такого рода версий означает, что Христос осознанно умышленно пошёл на обман верующих, поскольку вступил в сговор с опекавшими его злочестивцами, пославшими его на казнь для достижения корпоративных целей религиозной мафии «мировой закулисы»[311].

А согласившись с любой из этих версий “спасения” Мессии, подобные приверженцы пророчеству Соломона вынуждены будут принять и цели тех, кто эти версии “запустил” в культуру толпо-“элитарного” общества. Как утверждает “Священная загадка”, Иисус Христос из рода Давидова не просто спасся, но спасся для того, чтобы дать начало всем королевским династиям западноевропейской цивилизации (Меровинги, Каролинги и пр.), обязанность которых — поддерживать толпо-“элита­ризм” на уровне светской власти, в соответствии с доктриной Второза­ко­ния-Исаии.

Такой материалистический атеист, сделав выбор в пользу пророчества Соломона, одновременно согласится и с пророчеством Исаии, поддерживая тем самым этическую неопределённость верующих в священность писаний Библии в их отношениях с Богом.

Таким образом, материалистический атеист, как правило, принимает версию спасения Христа, описанную в романе иносказательно со всеми умолчаниями, но для него непреодолимым барьером на пути к вере по совести непосредственно Богу без иерархов-посредников будет высказанное нами предложение оставить “технологию” осуществления «Божи­их тайн» на Божие усмотрение.

Все же другие версии приводят к признанию истинности пророчества Исаии либо к утверждению вольного или невольного соучастия Христа в лживой мистификации, осуществленной в толпе на основе пророчества Соломону, дабы воспрепятствовать распространению в обществе веры по совести Богу непосредственно.

Поэтому М.А.Булгаков — художник слова и умолчаний, ощущая, что имеет дело не просто с атеистами, а с атеистами двух толков — идеалистами и материалистами, рассыпал описание вознесения Иешуа и его последствий, по тексту всего романа, оставив читателю время на размышления о том, что есть сатанизм, наваждения и мистификации, а что есть беззаветная вера по совести непосредственно Богу единому, Милостивому и Мило­серд­ному.

И не имеет значения, что и как из написанного им понимал сам М.А.Булгаков. Значение имеет то, что он искренне, мучительно преодолевая в себе наследие библейской культуры, искал Правду-Истину, вследствие чего написанное им представляет собой богословие Русской цивилизации, лежит в русле пророчества Соломона, и отрицает своим притчево-иносказательным повествованием доктрину Второзакония-Исаии, в русле которой лежат вероучения всех исторически реальных христианских церквей. Так свершается жизнеречение в Русском богослужении.

11 — 19 ноября 2000 г.
Уточнения: 3 — 4, 8 декабря 2000 г.;
6 октября 2004 г.
16 июля 2010 г.

Послесловие

Комментарий к “Мастеру и Маргарите” у нас получился толще самого текста романа. Это естественно потому, что плотность упаковки информации в притчевой иносказательной форме в романе многократно выше, нежели в форме прямого повествования комментария. Соответственно многое в “Мастере и Маргарите” мы оставили без комментариев, сосредоточив внимание на главном и наиболее значимом, на наш взгляд. Но всё сказанное в комментарии и оставшееся невысказанным в нём можно выразить гораздо короче.

* * *

В.О.Ключевский, “Собрание сочинений в 9 томах” (Москва, «Мысль», 1990), т. 9, афоризмы 1890‑х годов:

«Высшая иерархия из Византии, монашеская, насела как чёрная беда на русскую верующую совесть и доселе пугает её своей чернотой» (стр. 437). «Русское духовенство всегда учило паству свою не познавать и любить Бога, а только бояться чертей, которых оно же и расплодило со своими попадьями» (стр. 434). «Богословие на научных основаниях — это кукла бога, одетая по текущей моде» (стр. 424). «Нрав­ственное богословие цепляется за хвост русской беллетристики» (стр. 423).

«…и трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок» (М.А.Булгаков, “Мастер и Маргарита”, 1940 г.).

А на росстанях — камень бел-горюч,
Льётся свет Небес из-за чёрных туч.
Три пути лежат на три стороны.
И кричат кружат чёрны вороны.
Русь могучая, Изначальная!
О тебе моя величальная!

Я приму любой, даже смертный бой,
Ведь твоя Любовь каждый миг со мной.
Слово Правды ты мне — как меч — дала.
Пусть погибну я — лишь бы ты жила.
Задрожит земля. Гром прокатится.
И споткнётся враг, вспять покатится!

А на росстанях — камень бел-горюч
И на Родине есть заветный [312] ключ…
И склонишься ты над моей бедой,
Возродишь меня ты Живой водой.
Встанут витязи Бога Ясного,
Ут­вердят они жизнь прекрасную.
Русь могучая, Изначальная,
Ты — Любовь моя нескончаемая…

(На основе слов из песни “Величальная”: в 1970‑е гг. была в репертуаре Марии Пахоменко. Музыка С.Пожлакова, стихи В.Макси­мова, изменённые так, чтобы войти в Русское жизнеречение).

24 июля, 19 ноября 2000 г.
15 июня 2001 г.

ПРИЛОЖЕНИЯ
1. Свет мой, зеркальце, скажи…

Об алгоритмике мышления и психической деятельности

Почти вся конфликтность в коллективной деятельности людей представляет собой выражение по существу стандартной алгоритмики[313] «Я-центричного» мышления[314]. Пока индивид находится вне общества, эта алгоритмика относительно безобидна. Но когда индивид оказывается в обществе себе подобных, каждый из которых (за редкими исключениями) несёт в своём индивидуальном бессознательном алгоритмы того же «Я-центричного» типа, то общество неизбежно внутренне конфликтно, и вопрос только в том, как выражаются и сколь интенсивны в нём конфликты многих и многих «Я-центризмов» между собой.

Если в обществе возникают множества сходных типов «Я-цен­тризма», то они порождают группировки, более или менее солидарных между собой индивидов, наиболее распространёнными и бросающимися в глаза типами которых являются сословия, землячества, профессиональные корпорации. Однако в результате появления такого рода группировок не возникает единодушного сплочения общества, и взаимная конфликтность «Я-центризмов» с уровня конфликтов между индивидами передается на уровень конфликтов между этими группировками, интенсивность которых подчинена уже алгоритмике управления глобальным историческим процессом, определяемой той или иной концептуальной властью, а не кем-либо из индивидов персонально, какой бы высокий статус он ни занимал в иерархии органов исполнения концепции, поддерживающей «Я-центричное» мировоззрение и проистекающей из него.

Алгоритмика всякого мышления включает в себя сознание индивида, бессознательные уровни его индивидуальной психики и какие-то фрагменты коллективной психики, в которой он соучаствует (эгрегоры, фрагменты которых размещены в психике индивида). При этом алгоритмика мышления представляет собой диалог сознания и бессознательных уровней психики. И в этом диалоге сознание большей частью даёт добро или налагает запреты на использование результатов обработки информации бессознательными уровнями психики, хотя у многих — просто присутствует при этом процессе, не вмешиваясь в него.

По существу сознание индивида «едет по жизни» на теле, управляемом непрестанно во внешнем и внутреннем поведении бессознательными уровнями психики, вследствие чего индивид на протяжении длительных интервалов времени оказывается заложником не всегда осознаваемой им информации и не всегда предсказуемых для сознания алгоритмов её обработки, которые содержатся в бессознательных уровнях его психики или доступны ему через них в какой-то коллективной психике.

И всегда, когда в настоящем контексте встречается термин «бессоз­нательные уровни психики», то следует помнить, что через них на личность может оказываться и внешнее воздействие со стороны эгрегоров (коллективной психики, в которой личность соучаствует), а также и со стороны субъектов, злоупотребляющих своими экстрасенсорными способностями. Соответственно, будучи заложником своего бессознательного, индивид может сам не заметить того, как окажется одержимым (т.е. управляемым извне помимо его целесообразной воли или вопреки ей) каким-то иным субъектом или объектом, от которого его бессознательные уровни психики получают информацию, определяющую его поведение.

Психика подавляющего большинства устроена так, что если её бессознательные уровни решают какую-то определённую задачу, то невозможен осознанный самоконтроль правильности решения этой задачи в самóм процессе её решения.

Для осуществления осознаваемого самоконтроля необходимо выйти из процесса решения этой задачи и переоценить не только достигнутые промежуточные и конечные результаты, но и информацию, и алгоритм её обработки, которые привели к получению именно этих результатов, при «Я-центричном» мировоззрении далеко не всегда совпадающих с предшествующими началу деятельности вожделениями и ожиданиями.

Эта особенность психики приводит к тому, что индивид действительно не ведает в процессе самой деятельности, что творит, поскольку события увлекают его в том смысле, что бессознательные уровни психики непрерывно реагируют на входной поток информации, отсекая сознание, а тем самым и волю субъекта (воля всегда действует с уровня сознания; с бессознательных уровней действуют только разнородные автоматизмы поведения и наваждения извне), от участия в управлении течением событий.

Ведать индивид может только по завершении каких-то этапов своей деятельности, осознанно переосмысляя уже совершённое им; либо — перед началом действий, сформировав свои намерения (цели и способы их осуществления):

· в отношении прошлого он ведает по факту свершившегося, что нашло выражение в пословице «мужик задним умом крепок»;

· а в отношении намерений на будущее — ведает в пределах того, насколько его субъективные оценки устойчивости по предсказуемости течения событий, в которых он намеревается участвовать или уже участвует, совпадают с объективными возможностями течения этих же событий при его участии.

Благодаря этому индивид в большинстве случаев (за исключением тех, когда он погиб или окончательно повредился в уме) может соотнести с реальным результатом свои предшествующие намерения, подумать об алгоритмике своего мышления и психической деятельности в целом, дабы выявить и устранить те сбои в алгоритмике собственной психики, которые привели к тому, что результаты деятельности не совпали с вожделениями и намерениями в той мере, как это предполагалось. Но беда общества в том, что большинство индивидов, его образующих, этого не делают; кроме того ещё некоторое количество индивидов приступают к действиям (втягиваются в действия течением событий), вообще не сформировав заблаговременно никаких определённых намерений и способов их осуществления[315].

А кроме них есть и такие, чьё сознание холуйствует перед их бессознательными уровнями психики, направляя свою волю на упреждающее угождение порочным бессознательным “авто­ма­тизмам” и тем самым развращая себя.

Если же осмысленно относиться не только ко внешним обстоятельствам жизни, но и к алгоритмике собственной психической деятельности, то неизбежен вывод о том, что:

Для безошибочного поведения в русле определённой концепции (а также для объективно-безошибочного избрания самой концепции) в условиях, когда бессознательные уровни психики отсекают сознание индивида, а вместе с ним и его волю от участия в управлении течением событий, необходимо настраивать алгоритмику бессознательных уровней психики на безошибочную обработку всей поступающей информации и на безошибочное соучастие в коллективной психике; необходимо регулярно возобновлять (или поддерживать) это качество собственного настроения в течение всей жизни. В этом случае «авто­пилот» бессознательных уровней психики будет обрабатывать информацию безупречно и в проблемные моменты будет сам обращаться к сознанию за дальнейшими указаниями, а не отсекать сознание (а вместе с ним и волю) индивида от управления.

Но эта задача настройки алгоритмики «автопилота» бессознательных уровней психики не имеет решений в границах «Я-центричного» мировоззрения. Тем не менее она гарантировано разрешима в русле иного мировоззрения. При этом она сводится к нескольким последовательным шагам, повторяемым неоднократно в циклической последовательности: