Проза. Фантастика. Harry Book. Атуна гората

Свет даёт, согревает, жизнь всем тварям, людям своим.

Восхваление Та

Устал Арвей.

Остановился, достал бутылку глиняную, глотнул воды холодной. Вытер рукавом рубашки пот со лба, покатил тачку дальше. Стучат на мощёной дороге колёса, везёт Арвей в лавку посуду деревянную, в долг у мастеровых взятую. Нечем расплатиться, торговля худо идёт.

Жаркое нынче выдалось лето. Не дуют ветра свежие, не льют дожди прохладные, не будет урожая богатого. Холодная зима грядёт, цены на зерно поднимутся, подорожает мясо да птица, рыбы мало привезут на рынок. Трудно народу простому придётся.

Неспокойно стало на дорогах, тревожно в деревнях, опасно в самом городе. Разбойников как крыс развелось. Честной люд грабят по ночам, обчищают средь бела дня. А власть да стражники только жиреют, золочёными одеждами щеголяют, кареты меняют, дома один краше другого ставят.

Новый градоначальник обещал процветание крестьянам, мастеровым, торговцам. Красивые речи рассыпал, нищим бесплатные обеды устраивал. Прошёл месяц, всё позабыл. Дороги не ремонтируют, поборами бьют нещадно, в тюрьму грозят недовольных отправить.

За думами тяжкими проглядел ухаб Арвей. Подпрыгнула тачка, вывалился ящик, брякнул. Поставил торговец посуду на место, утёр пот со лба, покатил ношу дальше, ругая про себя власти городские. Лавка уж скоро, недолго осталось.

Пуста улица городская в час ранний. По мостовой дымка стелется, красно-кирпичные стены туманом сырым дышат. Дубовые двери лавок да мастерских открываются гостей встречать. Форточки распахиваются, просыпается народ. Ещё немного.

Монах тапикана бредёт в тоге жёлтой от ворот городских. В плащах серых да шлемах стальных двое стражников с дежурства ночного возвращаются. С ноги на ногу вальяжно переваливаются, сапог подковами цокают. Нет им дела ни до чего, ни до кого.

Добрался до лавки Арвей, отомкнул. Глаз радует тарелка золотистая с полосами красными, на столе стоит, отблесками играет. Куплена втридорога на рынке у торговца заезжего. Обычную мало брать стали. Плохо дела пошли, разоренье, лавку закрывать, на заработки в края дальние подаваться.

Не нашёл Арвей чудо-посуды мастера, секрет не разгадал. Тарелку алхимику понёс, отмахнулся тот. Сказал, в смеси горячей варили. Мастеровые уверили, без колдовства не обошлось. Не признавал Арвей колдовство — ум людской, смекалка да знания чудо любое сотворят, красоту сказочную сваяют.

Поставил лавочник ящик у стены, призадумался. Нет торговли, использовать бы день сегодняшний для наведения порядка. Вычистить лавку, выгрести посуду с полок, промыть водой, маслом льняным пропитать. Оглядел хозяин стеллажи дубовые, откуда начать. Звякнул колокольчик, дверь отворилась.

На пороге тапикана с мешком большим заплечным стоит. Голова выбрита чисто, намащена, блестит. Монах лавку оглядел, войти не решился — не позволил кодекс монастырский без приглашения хозяина.

— Входи божий человек, не бойся, — Арвей гостя подбодрил.

Переступили порог ноги босые, в сандалии обутые, скинул тапикана мешок с плеча, у стены поставил. Поплыл по лавке благовоний аромат дивный.

— На рынок идёшь? — хозяин спросил, присесть пригласил жестом.

Улыбнулся монах молодой, руками развёл. Не понимал он, на тапиканском говорил. Верили в монастырях, это язык Та лучезарного, в небе ежедневный обход на колеснице золотой свершающего.

Мало слов тапиканских знал торговец. Затерялся разговорник, достать надо. Разбирать посуду придётся, времени немало уйдёт. Давно собирался лавочник, забывал постоянно. Сегодня решился товар пересчитать, пересортировать, найти разговорник да кучу вещей разных, за стеллажи свалившихся.

Развязал кошель тапикана, протянул Арвею монету потемневшую. Молча взял деньги хозяин лавки, бросил в карман, на гостя глянул.

— Атуна гората, — тапикана молвил. На мешок свой показал, руки на груди сложил молитвенно.

Пожалел торговец, под рукой разговорника нет, выручила смекалка природная:

— Мешок у меня оставить хочешь, по делам на рынок пойдёшь?

Ходил Арвей раньше по монастырям, товар отвозил, оставлял адрес лавки, делал монахам скидку хорошую. Может, потому тапикана зашёл.

— Атуна гората, — Арвей ответил, руки сложил молитвенно. Чтобы гостя не обидеть. Чтобы кодекс монастырский соблюсти.

Ещё шире монах улыбнулся, кивнул, вышел, дверь за собой прикрыл. Чудные эти тапикана, не знаешь чего ждать от них. Вернётся монах, предложу выбрать из посуды, торговец решил. Деньги если все на рынке не оставит.

Разгладил Арвей бороду годами посеребрённую, накинул на плечи халат старый — работа долгая пыльная ждёт.

Зашуршало у стены. Обернулся лавочник: чёрная лапа с когтями из мешка высунулась. Вспомнил Арвей: в монастырях такого видел — дракона бескрылого. Не больше двух локтей в длину зверь. Хоть страшен с виду, спокойно ведёт себя, на людей не бросается. Монахи уверяли, речи человеческой научить можно. Тапиканской, или какой другой.

За лапой голова высунулась. На собачью похожа, только пошире будет, меж ушей коротких острых гребень иссиня-чёрный торчит. Глаза жёлтые, большущие, зверь лавку оглядывает, будто тут раньше бывал. Высунул лапу вторую дракон, развязал шнурок стягивающий, выбрался из мешка. Повилял хвостом коротким, воздух шумно вдохнул, чихнул громко.

— Вот так подарок, — лавочник сказал. — Не знал, тапикана с собой драконов носят зачем. Продать? Поменять? Не моё это дело.

Взял Арвей табурет, рядом поставил.

— Садись, хозяина жди, вернётся. Не трогай ничего, мне не мешай.

Не мог гость понять смысл речи незнакомой. Осмотрел лавку, остановил взгляд на тарелке красивой. Слова не успел сказать торговец, дракон схватил лапой образец драгоценный, да отгрыз кусок.

— Не-е-ет! — лавочник закричал.

Поздно.

Отобрал посуду испорченную, ничего не поделать. Тарелки жалко, обошлась дорого. За те деньги дубовых три купить можно, липовых все пять. Осерчал Арвей, бросил тарелку испорченную в угол, призадумался, как товар оградить от проказника. Сказал поучительно:

— Не обрадуется хозяин твой, ущерб возместить придётся.

Пальцем погрозил.

Интонацию голоса человеческого всякая животина понимает. Будь то лошадь, собака, кошка, корова иль чудной дракон монастырский. Лапы сложил проказник чёрный, взгляд потупил виновато, словно пёс напакостивший. Взобрался на табурет, притих, только глазища зыркают по лавке.

Головой покачал Арвей, ладонью потёр затылок, подошёл к стеллажам дубовым, принялся посуду снимать, сортировать. Отдельно буковую, липовую, отдельно дубовую. Горшки, тарелки, миски, разделочные доски, кружки, чашки пылью покрылись. Водой промыть, высушить, после густо промаслить.

Небыстрая эта работа, ой не быстрая! Любит уход дерево, любит масло льняное. Станет посуда чистая, красивая. Заблестит, глаз людской балуя. Радость людям в дом принесёт, хорошее дело.

Достал Арвей ветошь, кувшин с маслом принёс, кувшин с водой рядом поставил. Сложил тарелки в стопку. Тут колокольчик звякнул, скрипнула дверь, тихо вошёл гость в лавку. Не видел хозяин, спиной стоял.

Думал Арвей, тапикана вернулся, хотел про миску испорченную сказать. В спину острие упёрлось. Проткнуло одежду, кончиком в тело вонзилось. Испугался лавочник, слова в горле застряли, не смог двинуться, голос сзади глухо промолвил:

— Закричишь — убью.

Вспомнил Арвей, зеркальце маленькое, со входа незаметное на стеллаже закрепил. Скосил глаза, обмер: детина высоченный в чёрный плащ завернувшись, стоит сзади, в спину меч большой кривой упирает. Элем дешёвым кабачным, потом тяжёлым завоняло в лавке.

— Гони золото живо, — разбойник припугнул, мечом сильнее надавил. Кровь потекла по спине.

— Нет у меня денег, — злодею Арвей ответил. — Нет даже налоги в казну заплатить. Продаж мало, разорение.

Злодей не поверил. А может, поверил, да крови жажда сильнее. Ненависть, жестокость такими движет. Злоба, жадность миром правит. Человека умертвить рука не дрогнет.

— Врёшь, — разбойник прошипел. — До трёх досчитаю, убью, если денег не будет.

Подумал Арвей, пришёл его час последний. Жизнь юркой птицей перед взором промчалась, горечь на душе, слёзы выступили.

Дракон с табурета спрыгнул, к злодею подошёл, в глаза подлые посмотрел, совесть словно хотел увидеть. Понять словно хотел, как опуститься до такого можно, как в нелюдя превратиться.

Грабитель испугался, взгляд отвёл. Пнуть хотел, да не успел. Чёрный малец отпрыгнул, зарычал, как зверь лесной, зубы оскалил. Злодей мечом замахнулся, убить решил, чтоб не мешался под ногами.

Мал дракон, да удал. Вдохнул воздуха, выпустил из пасти вихрь огненный, окатил грабителя с ног до головы. А злодей мечом рубанул, не попал ни в кого.

Увидел Арвей, как бесстрашен малыш, очнулся. За жизнь бороться надо. Табурет схватил, грабителя приложил как следует раз-другой. Дракон ещё воздуха грудью набрал, пламенем окатил разбойника.

Так, что одежды загорелись. Так, что волосы на голове вспыхнули. Так, что заорал дико нелюдь, выскочил из лавки. Там споткнулся о булыжник, рухнул в мутный канал, нечистот всего города полный. Барахтался, вылезти пытался. Только пузыри коричневые да вонь из жижи пустил. Получил своё.

Присел Арвей на пол без сил. В голове зашумело, поплохело, рана на спине, рубашка кровью пропитана. Достал с полки бутылку с настойкой травяной лечебной, полил спину, чистой тряпью перемотал, кровь остановил. Сильно настойка прижгла, стерпел лавочник — многим хуже могло быть, если б не гость тапиканский.

А дракон стоял посредь лавки, будто каждый день с грабителями сражался, будто каждый день нечисть жёг пламенем праведным, самим Та дарованным.

Встал, поклонился низко гостю чёрному Арвей.

— Жизнью тебе обязан, — молвил. — Тапиканского не знаю, разговорник отыщу — скажу.

Добавил:

— Про тарелку ту забудь, мелочь это. За обыденным забываем про главное, не видим доброго, чистого, светлого.

— Гората, — дракон ответил.

На полках Арвей пошарил, коробку достал, на стол поставил, открыл.

Сказал:

— Обедать будем.

Выложил картошку отваренную, курицу жаренную, хлеба краюху да сыр. Крынку с молоком достал.

Ничего не сказал дракон. Глаза помутнели, покачнулся, упал.

— Гората, — прошептал.

Поднял Арвей чёрного спасителя, на лавку поклал. Неужто грабитель мечом ранил? Нигде порезов нет. Дышит слабо, дрожат лапы.

— Атуна гората, — слова волшебные повторил дракон, закрыл глаза.

Холодом повеяло, смерть прокралась в лавку. Рядом бродит, своего урожая ждёт.

— Какая гората, что? — Арвей спросил.

Без разговорника не поймёт, помочь не сможет. Книжицу заветную найти быстро, сейчас.

Жизнь зависит.

Кинулся хозяин к стеллажу, полки разглядывает, ищет. Не видно нигде, посуда одна. Миски, кружки, доски разделочные. Сбросил Арвей всё на пол. Покатились по лавке, не до порядка сейчас. Обернулся лавочник: дракон неподвижен, еле дышит, лапы дрожат. Спешить нужно.

Жизнь зависит.

Падают груды изделий мастеровых, хозяин спотыкается, ногами отшвыривает. Книжица никак на глаза не попадётся. Там слова заветные, значение их. Трясёт торговец стеллаж, лавина посудная катится по лавке. Видит Арвей книжицу, ловко хватает. Падает сверху стеллаж, падает лавочник, больно. Не до нытья сейчас.

Жизнь зависит.

Подполз Арвей к дракону, разговорник открыл, ищет слова тапиканские, перелистывает пожелтевшие страницы, находит.

— Атуна — источник. Гората — огонь, — бормочет.

— Источник огня! — кричит.

Сникает сразу. Какой источник огня у драконов монастырских? Не знает Арвей, неведомо ему.

Жив ещё дракон, еле дышит. Время неумолимо поджимает в спину, ответа на загадку нет у лавочника. Не знает Арвей, из чего драконы огонь создают. Не сказал тапикана, не догадался лавочник.

Умирает зверёк чудной.

Сел Арвей, спиной к двери прислонился, закрыл глаза.

— Думай, голова.

Вспомнил королевского сыщика, хороший человек. Заходил часто раньше, посуду покупал, истории интересные рассказывал. Как убийц выискивал, грабителей ловил, в темницу доставлял. Советовал, если не знаешь, нужно вспомнить всё, вспомнить самые мелочи. Тогда поймёшь, тогда откроется истина. Умный человек был.

Тапикана пришёл, мешок поставил у стены. Руки сложил молитвенно. Монету дал, сказал: «Атуна гората». Монета мелкая, краюху хлеба на неё не купишь, потемнела.

Достал Арвей монету, потёр о халат, заблестела монета медная с гербом. Красная, как … Хлопнул лавочник себя по лбу:

— Дурак же я!

Кузнецы медь металлом огненным называли. Бывало. Не плату за хранение — эликсир спасительный дракону монах оставил.

Вскочил Арвей, нужно открыть пасть дракону, не смог. Совсем плох стал зверь маленький. Схватил ложку деревянную, вставил меж зубов умирающего, нажал. Захрипел дракон, приоткрыл пасть, Арвей монетку бросил. Дал воды из кувшина запить. Закашлялся зверь, дышать стал глубже, глаза открыл. Посмотрел на Арвея, сказал:

— Благо.

Не стал лавочник в разговорник заглядывать, на языке любом понятно звучит. Человек ли говорит, дракон ли монастырский.

— Эх ты, гората, — Арвей сказал. — Буду так называть, коль не обидишься.

Ничего не ответил дракон, поднялся, к кувшину подошёл. Долго пил, жадно, словно путник, пустыню пересёкший. Понял Арвей, как важен металл огненный. Сходил в подвал, принёс хлам, кузнецу продать собирался. Миска, прохудившийся чайник да пара кружек, давно своё отслуживших.

— Сразу всё не съедай.

Засмеялся.

Поставил на табурет кружку смятую почерневшую. Дракон взглядом голодным посмотрел, понюхал, отгрыз.

Вкусно.

— Благо.

Скрипнула дверь, звякнул колокольчик, тапикана в лавку вошёл. Сумка полная, на рынок сходил удачно, скупился хорошо.

Доволен.

Поставил сумку монах, ладони вместе сложил.

Ждёт.

— Забираешь? — расстроился Арвей, дракона погладил по спине.

Отдавать жалко, привязался.

— Иди Гората, хозяин пришёл, домой пора, — сказал.

Не спешит зверь чудный уходить, вовсю металл огненный уплетает. Улыбается тапикана, стоит, смотрит.

Задумался Арвей, мысль новая появилась.

— Продай, — попросил.

Вспомнил, не знает языка монах. Полистал разговорник, нашёл слово нужное:

— Богата?

Добавил:

— Нет денег у меня, товаром могу рассчитаться. Посуда нужна всегда, всем. Не поскуплюсь. Товар хороший, обмен хороший.

Поднял хозяин лавки пустой мешок монашеский.

— Горшочек дубовый, красивый, крепкий, долго прослужит, — в мешок опустил.

— Да?

Кивнул монах, согласился.

Положил Арвей в мешок таких с десяток, ещё липовых, много буковых мисок, мелких да глубоких. Кружками приправил, ложками до верха досыпал.

— Хороший обмен, — торговец сказал. — Словом добрым вспоминать будешь.

Согласился тапикана, мешок на плечо забросил, сумку взял, улыбнулся, на прощанье сказал:

— Благо.

— Благо, — торговец ответил, ладони вместе сложил, в монастырях принято.

Вышел монах, Арвей следом. Долго взглядом провожал, думал. Чудные эти тапикана, не знаешь, чего ждать от них. Стоял, глядел, пока тога жёлтая за поворотом улицы не скрылась.

Посуды мешок на чудного дракона поменял, из меди огонь извлекающего. Раньше бы кто сказал — не поверил. Изменились времена, по-другому теперь думает. В другом свете видит. Может, дракон удачу принесёт?

Вернулся Арвей в лавку. Гората с кружкой покончил, облизнулся, водой запил, смотрит на посуду разбросанную.

— Непочатый работы ломоть, — Арвей подтвердил. — Будем прибираться, будем порядок наводить.

Глянул дракон на Арвея, поставил на табурет горшок глиняный, сверху миску буковую. Не понял торговец, Гората своё задумал, опередил.

Пламя выпустил из пасти, миску покрывалом красным окутало. Запах по лавке пошёл, будто орехи жарят. Погас огонь, изумился хозяин: стоит миска золотистая с огненно-красными полосами. Вместо обычной. Вместо буковой.

— Вот секрет-то в чём, — прошептал.

Убрал дракон миску, следующую взял. Обычную, липовую.

Ушёл за будущее страх, посуда огненная хорошо пойдёт. Рассчитается Арвей с долгами, налоги в казну заплатит, торговлю расширит. Запасти побольше, людям не особо, драконы любят. Их эликсир. Без него не живут. Без него не дышат.

Огненный металл.

Медь.

Атуна гората.