Проза. Фантастика. Руденко Евгений. Глупец

Как же здесь много людей — океан серебристых скафандров. Большие и маленькие, с военными нашивками и без них; старики и дети, женщины и мужчины — все хотят попасть на борт «Реновации». Космопорт гудит миллионоватным трансформатором. Верхние площадки смотровых вышек вдоль взлётной полосы забиты до отказа людьми в форме. Они без скафандров. Они никуда не летят. Впрочем, как и я. Стою и смотрю на толпу будущих марсиан, только снизу, с центрального входа, возле длинных стоек с автоматизированной администрацией — открытый павильон вдали от основного крытого здания космопорта, возвышающегося Эльбрусом над нами, — сейчас не до формальностей. В воздухе тягучей слюной виснет страх неизвестности. Я тоже боюсь, но не за себя… За Алину… И ещё немного за Лиду.

Лида рядом со мной крепко сжимает ладошку Алины. Их каштановые волосы треплет ветер. В пепельном небе сверкают молнии. Будет ливень. Мы молчим и видим, как военные сверяют личности будущих космонавтов со списками, как те неуверенно заходят в брюхо корабля, похожего на акулу без хвоста, как сверкают проблесковые маячки на полосе… Марс! Не так уж и плохо. Некоторые улетели к чёрту на кулички с названием, которое не то что запомнить сложно — не выговоришь.

— Зря ты, — говорит Лида, и её голос с чувственной хрипотцой натягивает струной мне нервы, — Сергей бы сделал.

«Сергей бы сделал!»

— Пап, а ты бывал на Марсе? — спрашивает Алина.

Поворачиваюсь к ней и опускаюсь на корточки. Теперь я могу купаться в её бездонных синих глазах, ловить дыхание детства, чувствовать исходящую от неё васильковую нежность. Как же я люблю её! У меня в горле застревают слова.

— Нет, — выдавливаю через силу и провожу рукой по её волосам. — Не бывал.

— Нам пора, — Лида делает шаг вперёд, затем другой. Её движения становятся порывистыми и более решительными.

— Прощайте… — сиплю я им вслед.

Алина оборачивается, машет рукой, и океан скафандров поглощает их.

Подымаюсь. На языке соль. Мне нечего больше сказать. Бреду на выход, не разбирая дороги. Меня толкают опаздывающие на «Реновацию» пассажиры, и я цепляюсь за чью-то ногу, въезжая локтем под дых офицерскому кителю. Военный беззвучно скрючивается, хватаясь руками за грудь. Когда он разгибается, я вижу, что это немолодая женщина с ярко-рыжими волосами и родинкой на верхней губе. Она смотрит на меня внимательно, настороженно, словно я специально.

— Извините, — говорю, — виноват.

— Бывает. — Женщина пытается улыбнуться. — Вы не в ту сторону идёте.

— Правда?

— Да, «Реновация» позади вас.

— Я не лечу.

Секунд пять мы молчим, а затем она, не говоря ни слова, уходит. Мимо снуют автономные погрузчики. Их мозги работают как часы с таймингом до миллисекунды: доставить, обслужить, обеспечить. Я отвлекаюсь на них, забывая об инциденте, и пытаюсь стереть горечь расставания мыслями о работе. Об их работе, о своей — ищу параллели. Не нахожу. Они роботы, а я человек. Я оператор умного дома, а они бездумные исполнители межгалактического космопорта Земли. Я управляю такими, как они. У нас ничего общего, как у меня и Сергея: он управляет такими, как я. Вернее, управлял. Теперь будет управлять моей бывшей женой и дочкой на Марсе…

Расстраиваюсь ещё сильнее. Напиться? Вопрос приклеивается ледяной коркой, обжигает, дёргает. Наверное, нужно!

В ближайшем магазине покупаю килограмм нарезного виски. Один оттиск большого пальца и моих сбережений становится меньше ровно на тридцать процентов. Запрещённый продукт. Но в связи с Ситуацией — можно.

Ситуация, чтоб их! Слово-то какое придумали…

***

В моей каморке тепло и сухо. Мухой жужжат датчики накопления электроэнергии. Дом высасывает последние блуждающие по сетям электрические токи. Возможно, он их сам сначала делает блуждающими, а потом консервирует в своих резервуарах. Не знаю. Плохо соображаю. Сто грамм виски размягчили мне мозги. За домом я перестал следить уже месяца два назад. Жильцы не жалуются, значит, порядок. Да и нет их, скорее всего — улетели. Сейчас все улетают кто куда.

Я сажусь на диван возле камина и начинаю следить за вспышками искусственного огня. Красные языки лижут зелёную стену. После того, как Лида ушла к Сергею и забрала Алину, в моей каморке расцвело буйство красок. Стулья покрылись жёлтой плёнкой наночастиц, двери стали меньше и мрачнее, столы вздыбились углами каменных башен. Когда ко мне в гости приходила Алина, мы с ней играли в принцессу и чудовище, мафию и сыщика, казино и шулера — умный дом делал нам соответствующие декорации. Я играл с дочкой всё время напролёт… Теперь она… они улетели.

«Наше время кончилось».

Жужжание мухи становится прерывистым, а потом и вовсе смолкает. Я поднимаюсь и иду к датчикам. Сто процентов. Что делать дальше — не знаю. Как жить? И сколько ещё?

— Кгм… Нум, — неуверенно зову я. — Нум, ты слышишь?

— Да, Леонид Витальевич, я вас слышу, — отвечает дом.

— А я… один?

— Да, вы одни. Ваша квартира стерилизована и защищена. Вы в полной безопасности.

— Я хотел спросить, есть ли ещё кто-нибудь из жильцов?

— Да, есть.

Мне кажется, что я ослышался. Неужели ещё кто-то остался? Не может быть! Дом небольшой, всего на триста девяносто девять жильцов — один из первых небоскрёбов двадцать второго века. Какова вероятность, что кто-то останется, когда «Реновация» единственный шанс на спасение? У меня перехватывает дыхание. В животе булькает и обрывается. Видимо, желейное виски окончательно растворилось. Вздрогнув, как от резкого хлопка, подскакиваю на месте и верчусь, цепляя руками накопители данных.

«Где, где он?»

Мне хочется немедленно поговорить, пообщаться, рассказать, послушать. Общество! Мне срочно нужно общество! Я тороплюсь к панели с одеждой. Нацепив браслеты с гардеробом, выбираю серый костюм в полоску и синюю рубашку с чёрным галстуком, на котором вьются цепочкой белые павлины. Мой рабочий комбинезон оператора растворяется, на смену же приходит респектабельность за пять процентов в час.

— Какая квартира? — спрашиваю я, быстро вытряхивая с холодильника скудные запасы провизии в бумажный пакет.

— Ближайшая функционирующая квартира триста седьмая, — голос Нума звучит отстранённо, словно он читает новостные сводки о дальних уголках космоса, а не говорит о том, что в шлюпке Робинзона под брезентом прячется Пятница.

— Отлично! — кричу я, вываливаясь из квартиры. Пакет норовит выскользнуть из вспотевших ладоней. — Пневмоленту в триста седьмую!

В дальнем конце коридора, возле стрельчатых окон с видом на океан, из потолка вырастает хобот прозрачной трубы из графена. Пока я бегу к нему, на ходу ловя выпрыгивающие из пакета яблоки, вид за окном меняется. Теперь там широкая тропа в поле пшеницы. На какой-то миг мерещится, что кто-то бежит мне навстречу, но это всего лишь моё отражение.

— Поехали, — я встаю под трубу и крепко обнимаю гостинец.

Декомпрессионное шипение на мгновение закладывает уши, а потом со скоростью пушечного ядра меня увлекает, крутит поток, толкая вперёд, будто лекарство из капельницы под взвешенным нажимом врача.

Врачи! Если бы Алине не нужен был медицинский уход…

Я резко зависаю на доли секунды в невесомости, а потом обратная тяга закрывающейся пневмоленты ставит меня точно перед дверью из матового пластика с цифрами триста семь в правом верхнем углу под камерой видеонаблюдения — паук с глазом на спине. Я повожу плечами, убираю мешающую прядь волос, нажимаю. Дверь бесшумно отъезжает в сторону.

«Уже не один, уже легче…»

Квартира аскетична и напоминает гараж при больнице. Белые стены, запах лекарств и механические детали с бирками. Хозяина не видно. Я хожу в растерянности, натыкаясь на стол, стулья и диван. Они странной формы, похожи на лодочки. Каноэ — я бы так сказал. Каноэ для детей. Я вглядываюсь в одну лодочку внимательнее. На её дне, ближе к изголовью, лежит человек. Сначала принимаю его за часть разобранного домашнего робота, так много в нём всего механического, но он поворачивается ко мне другим боком, и я узнаю человеческие черты, эмоции: удивление, раздражение, гнев.

— Кто ты? — лицо недовольно кривится, брови хмурятся, а губы сжимаются в тонкую полоску. Редкие длинные волосы цвета поспевшего льна не могут совсем прикрыть металлическую пластину в височной доле и также слабо закрывают цилиндр глазного имплантата.

Цепенею и теряюсь. Все слова, что хотел сказать, забываю. Да и что я хотел сказать-то?

— Где Света? — вопрос незнакомца звучит резче. — Где она? — Он пытается приподняться, но ему не хватает сил.

— Я Леонид, оператор дома.

— Что ты здесь делаешь?

Врать людям, у которых не хватает ноги и одна рука наполовину разобрана — грех, но так как мы все скоро умрем, я лукавлю:

— Плановый осмотр.

— Да?.. — в глазах человека читается недоверие. — Значит, не взяли?!

Я ставлю пакет на стол и присаживаюсь возле него.

— Не захотел.

— Ты идиот?

— Да, — соглашаюсь я после недолгих раздумий. — По всей видимости, идиот.

— Я так и подумал, — улыбается человек. — Коля. Рад знакомству. Что у тебя там? — Он кивает на мои гостинцы.

— Яблоки, сыр с плесенью и виски.

— Плесени больше, чем сыра? — спрашивает Коля и подмигивает.

— Да, он немного испорченный, — отвечаю я, краснея. — Но…

— Не волнуйся, двигай ближе столик и нарезай.

Я быстро осматриваюсь и нахожу столик, двигаю его, раскладываю угощения, режу.

— А я рад, что так всё сложилось, — говорит Коля, выбираясь из своего саркофага. — Если бы не Ситуация, так и не поговорил бы ни с кем перед смертью. Сидел бы здесь сам, пока не бабахнуло.

— Всё должно пройти бесшумно, — возражаю я. — По галографу транслировали передачу о микроволнах из частиц меньше кварков, которые сжигают планету, как костёр сухую ветку. Но они человеческому глазу незаметны. Всё из-за учёных и коллайдера в Тихом океане, — добавляю веско.

Коля здоровой рукой цепляет ломоть сыра и отправляет его в рот, затем две пластинки алкогольного желе.

— Враки это, слушай свой галограф больше. Японцы бахнули по Штатам тектонической бомбой и достали до ядра, вот что было!

— Откуда такие сведения? — удивляюсь я Колиной осведомлённости. — Впервые о таком слышу.

— Людей надо знать важных.

— Кроме Серёги, не знаю никого.

— Это потому что ты не спортсмен, — говорит Коля. — А я раньше был спортсменом. Настоящим! У меня было всё: медали, женщины, связи. Ты знаешь, какие я рекорды ставил? Не знаешь?.. Никто сейчас не знает! Слишком быстро живём. Слишком…

— А как…

— Хочешь знать, что случилось? — перебивает Коля и берёт ещё две пластинки. — Состарился я. Сам понимаешь конкуренты, химия, имплантаты. Зависимость ап-грей-да. — Последние слова он произносит скомкано, дёргая подбородком в сторону, словно отгоняя назойливого комара. — Перегорел, влез в кредиты.

— Какая зависимость? — не подумав, переспрашиваю я.

— Ап-грей-дов. — Видно, бывшему спортсмену с трудом даётся это слово, но он специально растягивает его по слогам — преодолевает. — Это когда ты совершенствуешь себя и не можешь остановиться. Например, не бросая ядра, увеличиваешь толчковую силу руки или, не играя в футбол, ап-грей-дишь ноги. А там гарантийный срок кончается, дорогие детали, обслуживание в копеечку, кредиты, долги… Одиночество.

Коля замолкает, и я вижу, как по его небритой запавшей щеке катится слеза. Кляну себя идиотом и не знаю, как справиться с неловкостью. Что сказать? Что сделать?

— А от меня жена ушла, — говорю я. — Лидой зовут. Умница и красавица. И дочку забрала… Алинку. Люблю больше всего на свете. Больше жизни люблю.

Сказал, и стало легче, словно дверцу кто открыл на дне души, и оттуда выскользнуло спрятанное от чужих, посторонних глаз нечто. Нечто давящее меня последнее время сильнее Ситуации, сильнее безденежья. Нечто съедающее и гнетущее душу.

Я с благодарностью смотрю на Колю:

— Извини, что…

— Тряпка!

— Что?

— Бороться надо! До кровавых мозолей, до порванных связок, до сломанных пальцев, до разбитой головы, до смерти. А ты тряпка, Лёня!

— Я не тряпка, я боролся! И сейчас борюсь. Думаешь, почему я здесь? Потому что полёт на «Реновации» стоит денег, которых у меня нет. Кто их заплатит? Не знаешь? А я тебе скажу! Сергей их заплатит! А кто их отрабатывать будет? Лида, да?! А потом Алинка! Нет, уж лучше я здесь с тобой и с сырной плесенью, чем там, но…

— Лёнь, ты это…

— Что, Коля, что???

— Не сердись… Я тоже остался, потому что в долгах. У ребят занять не смог, совесть не позволила, а у государства, что можно было одолжить — я уже одолжил. Прости.

Я киваю, и мы начинаем молча запихиваться вискарём.

«Как там Алинка? Сможет ли она адаптироваться к марсианским условиям? У неё астма в стадии ремиссии — это серьёзно. Сергей хорошо заботится о ней… и о Лиде. Денег не жалеет, но… но… Почему я не смог?»

Мысли скачут, словно табун диких лошадей, и мне кажется, что я сам — жеребёнок, который отбился от взрослых и теперь не знает, как быть дальше. Ароматы свободы из полевой травы и жёлто-красных скал душат многогранностью направлений, и чувствую себя потерянным, никому не нужным. Становится больно и горько. И вина, вина в этом не чья-либо, а исключительно моя. Не успел, отстал, потерялся, не смог приспособиться.

Хватит! Жалеть себя хватит, говорю себе — это не ты, это алкоголь. Ты всё сделал правильно: без тебя им будет лучше!

— А кто такая Света? — спрашиваю я.

Коля вздрагивает и смотрит отрешённым взглядом, будто забыл обо мне и теперь силится вспомнить, кто перед ним. Но быстро стряхивает оцепенение и чмокает губами. Звук, подобный хлопку открываемого шампанского. Неужели у него и в горле имплантаты?

— Светлана Павловна — человек с большой буквы. Она учёный. Живёт в триста пятьдесят первой, но сейчас, наверное, на крыше поливает гортензии. Она всегда их поливает в это время. Очень умная женщина!

— А давай её навестим, — неожиданно предлагаю я.

— Давай, — легко соглашается Коля. — Только ты должен помочь мне. Сам я не дойду.

— Без проблем, только яблоки соберу. Женщины любят яблоки. — Засовываю фрукты в пакет и помогаю Коле подняться. Он опирается на меня, обхватывая рукой шею. Идти неудобно, но я стараюсь. Неизвестно, когда Ситуация доберётся до нас. Наш регион последний. Возможно, мы и до крыши не дойдём, как всё закончится.

— Нум, пневмоленту на крышу!

До конца коридора делаем пару остановок, приваливаясь к дверям пустых квартир. Помню, в середине двадцать второго века был принят закон о дверях без замков и психоэмоциональных ловушках индивидуального действия. Не прижилось. Ловушки отлавливали невротиков, которые могли нанести вред хозяину жилища, но от довольных жизнью воров они были бесполезны.

«Человеческая натура неизменна», — бурчу себе под нос и тащу Колю дальше. — «Врагу не сдастся наш гордый варяг!»

В пневмоленте тесно и меня пару раз прикладывает о стенки. Из брови начинает капать кровь. Машинально вытираю её бумажным пакетом. Наконец, мы на месте.

Сшибают ароматы цветочных сладковато-пряных запахов, словно джунгли захватили магазин восточных приправ. Мы в огромнейшей теплице, где климат выставлен на тропики. Влага оседает на волосы, лицо, руки. Жарко и душно.

— Куда идти? — спрашиваю.

— Туда. — Коля кивает на высокие зелёные стебли, укутанные фиолетовыми лепестками с жёлтыми прожилками. — Ты ж оператор, ты должен знать. — Прибавляет он с удивлением.

— Только датчики и связь со службой поддержки. Больше в мои обязанности ничего не входило. Да и времени некогда было ходить по дому.

— Почему?

— Ну, в день поступало около ста — ста пятидесяти звонков, и на все надо ответить, обработать.

— А Нум? Он же искусственный интеллект? Он что, не мог все вопросы сам решить?

— Нум отвечает за комфортабельную эксплуатацию дома, но не за роботов-уборщиков или галограф, к примеру. А таких вещичек у каждого жильца, знаешь, сколько? А кто отвечает за то, чтобы жилец был доволен?

— Может, жилец и отвечает. — Мягкий ироничный голос с бархатной интонацией заставляет меня остановиться. Коля радостно вскрикивает:

— Света! — и отрывается от меня, прыгая на одной ноге к теням возле стеблей неизвестного мне растения.

Я приглядываюсь внимательнее и вижу женщину в широкой шляпе из соломки с лопаткой в одной руке и с лейкой в другой. Она подходит ближе, свет ламп падает на неё кругами. Поверх платья, похожего на кимоно, заляпанный землёй и грязью фартук. На губах улыбка, а в глазах грусть, как у певчей птицы, которая знавала когда-то жизнь на воле.

— Леня, — представляюсь я, делая поправку на её седую прядь, выбившуюся из-под шляпки. — А вы Светлана Павловна?

— Да, это я. Можно Павловна, — говорит женщина и манит меня рукой. — Пойдёмте.

Я иду вслед за Колей. Он довольно уверенно прыгает возле Павловны и что-то ей шепчет. Только сейчас мне в голову приходит мысль, что Колины апгрейды, помогли сохранить ему некоторую возрастную усреднённость, когда уже немолод, но ещё и не стар. Удивляюсь самому себе, но продолжаю развивать мысль в этом направлении. Возможно, они ровесники, и Коля согласился пойти к Павловне, покинув уютную квартиру, только ради того, чтобы быть к ней ближе в этот смертный час. Ситуация могла нагрянуть в любую минуту, а тут… Симпатия? Чувства? Любовь? Не лишний ли я здесь?

— Присаживайтесь, — говорит Павловна, — сейчас будем пить чай.

Мы входим в беседку из веток и листьев. Если бы я не знал о возможностях ландшафтного дизайна, я бы подумал, что это природа свила удобные кресла и монументальный стол с гнездом на ножке, в котором сейчас поблёскивает самовар, а на его ручках болтаются деревянные кружки. Беру и рассматриваю их: сколько же всего удивительного!

— Светлана Павловна, позвольте полюбопытствовать, а почему вы здесь, а не на "Реновации"?

— Знаете, Лёня, я родилась и выросла на Земле. Эта планета моя Родина, а Родину, как вы понимаете, не бросают по первой же прихоти.

— Так вы же умрёте!

— И по второй тоже.

Я смущённо прячу глаза.

— Как вам мой сад? — разливая чай, спрашивает Павловна.

— Красивый, — отвечает за меня Коля. — Жаль, что его японцы этой бомбой тоже.

— Коля!

— А что, ведь правда…

— Какая правда… Не потому всё будет.

— А почему? — встреваю я, обжигаясь чаем. — Что на самом деле случилось?

— Жадность случилась человеческая. Глупость.

— Не понял.

— Вы сколько в Москве живёте?

— Всю жизнь, — отвечаю я. — Тридцать лет.

— Вы видели парки, цветники, сады?

— Нет.

— Вот так и во всём мире. Сорок семь миллиардов человек! Шутка ли? Яблоку негде упасть! Люди заперты в собственных квартирах, как в гробах. Рождаются там, живут и умирают. Потом дезинфекция и следующие жильцы. Вам ли не знать?

— Знаю… — Мой язык заплетается, хоть я и не пьян. Елизавета Павловна права, но как это вяжется с Ситуацией — понять не могу.

— Все потребляют и потребляют, потребляют и потребляют, а отдавать кто будет? Земля истощена, она устала!

— Так вы думаете это… это… — Мне не хватает сил осмыслить и озвучить. — Это…

— Это самоубийство планеты! — заканчивает за меня Коля.

— Не может быть! — вскрикиваю я. — Да вы с ума сошли! Это военные всему виной, это они что-то напортачили. Коля прав! Не зря же не все полетели на «Реновации».

— Если бы Коля был прав… — вздыхает Павловна.

Мы молчим. Я смотрю на купол теплицы и вижу, как крупные капли шлёпаются мутными кляксами на графеновые стёкла. Ярким серпом светит луна. Поздний вечер, если не ночь, может, часов одиннадцать, ещё час и мой представительный костюм исчезнет и вместо него вернётся рабочий комбинезон.

«Золушка, не иначе!» — усмехаюсь, и уже предлагаю во весь голос:

— А давайте подышим свежим воздухом.

Елизавета Павловна удивлённо смотрит на меня, потом на Колю, потом снова на меня — и заливается детским смехом. На мгновение мне кажется, что ей лет двадцать. Что у неё живые чёрные глаза с тоннами веселья в глубине — там, где секундой раньше были залежи грусти. Коля подхватывает, и мы смеёмся уже втроём.

— Свежим… в Москве! Ну ты даёшь! — Его лающий гогот пружинит и разносится эхом: — «Свежим… свежим… свежим…»

Внезапно одна из балок и часть покрытия исчезают прямо над нашими головами. Они растворяются, сантиметр за сантиметром. Я сижу с открытым ртом, смотрю на них, и чувствую на лице холодный дождь. Точно льдинками, он пронзает меня насквозь. Смех обрывается на высокой ноте. Павловна резко вскидывается, переворачивая стол. Её лицо бледнеет и покрывается гусиной кожей. Коля пытается всех успокоить. Подходит к Павловне, обнимает. Крепко и очень душевно, как я обнимал Лиду с Алиной, когда мы поняли, что наша семья расстанется навсегда.

Мне не страшно. Я знаю — Ситуация добралась до нас и всё происходит так, как говорили по галографу: медленное таяние знакомых предметов. Они ещё советовали не волноваться и соблюдать спокойствие. Я соблюдаю. Ощущаю лёгкий зуд, покалывание… И таю…

***

— Лёня, очнись! — На мне точно кто-то пляшет чечётку. Ломота во всем теле невероятная, но голова ясная и чистая, будто её хорошенько убрали и проветрили.

— Лёня!

Открываю глаза. Девушка — большие, расширенные от испуга, чёрные глаза, длинные волосы, колышущиеся в такт ударам сложенными замком пальцами, обнажённая грудь — с остервенением лупит меня в солнечное сплетение.

— Ну же!

— Хватит! — выдавливаю я. — Кто ты?

Девушка сначала визжит обрадованно, а потом с такой же, но несколько изменившейся интонацией спрыгивает с меня и скрывается в высокой траве.

— Не смотри! — кричит она оттуда.

Трава, очень мягкая и сочная, пахнет летом и спелыми апельсинами. Её вокруг много, она то нагибается, кланяясь книксеном, то распрямляется, словно пытается дотянуться до краешка пушистого неба. Тёплый ветерок ласкает её, на мгновение показывая мне, где спряталась незнакомка, и тут же закрывает, как бы предлагая поиграть в прятки.

— Кто ты? — повторяю вопрос, пытаясь встать. — Я не знаю тебя.

— Света, — говорит девушка. — Светлана Павловна я. Подожди, не вставай!

Замираю и морщу лоб.

— Врёшь. Павловна в возрасте, а ты молодая.

— Да не вру я. Ты на себя посмотри.

Я с удивлением смотрю на свои руки: кожа чистая, с мягкими бесцветными волосками — в голове щёлкает удивление вперемешку с испугом. Не может быть! В панике ощупываю себя с головы до ног. Всё верно — это я только лет в восемнадцать-двадцать. Господи, как же это?

Последний тезис повторяю вслух и замираю, жду, что мне сверху ответят, но отвечает Павловна… тьфу ты, Света!

— Земля обновилась. Ты не понял?! Посмотри вокруг, видишь где-нибудь жилые комплексы, автострады, вообще хоть что-нибудь искусственное, созданное руками человека, а?

— Нет, я ещё даже толком не осмотре…

— А Луну, Луну видишь? — перебивает Света.

Я внимательно шарю глазами по небосводу.

— Нет.

— И не увидишь! Мы даже не в Солнечной системе!

— Так сейчас же день…

— Поверь, я знаю.

Меня одолевают сомнения, и я пружиной выскакиваю из травы.

— Да врёшь ты всё!

— Нет, постой!

Но я уже не слушаю глупую девчонку. Как это не в Солнечной системе? А где тогда? Бегу изо всех сил вперёд, жадно всматриваясь в местность: бесконечное поле травы, а на возвышенности, что похожа на слоеный пирог, разливается синяя лента реки, упираясь одним краем в белую подушку облака.

— Где я??? — ору, как сумасшедший. — Где???

— Ты в раю! — отвечает вынырнувший из ниоткуда парень. — Ещё не врубился?

Я останавливаюсь и дышу часто-часто.

— Что???

Парень смеётся, хлопая себя руками по накачанному животу.

— Видел бы ты, Лёня, своё лицо. Ну какой это рай?

— Ты ещё кто? — в изначально чистой и ясной голове появляются негативные туманности.

— Я Коля, не узнал? А я тебя сразу, потому что, кроме нас, здесь и нет никого. Во всяком случае, так Света считает, а она учёный, ей виднее. Хотя, есть и у меня свои соображения на этот счёт.

— А как вы, Света, и ты, Коля…

— Хочешь спросить, как? Скажу честно — не знаю. Думаю, это объединённое правительство воплотило в план угрозу о золотом миллионе. Слышал о таком?

— Нет, — отвечаю я.

— Это когда на Земле должен остаться миллион жителей! — веско отвечает Коля и хлопает меня по плечу. — Пошли к Свете, по дороге расскажу.

— Пошли. — Ничего уже не понимая, разворачиваюсь в обратную сторону.

Мы идём медленно, раздвигая траву руками, вдалеке маячит копна чёрных Светиных волос.

— Хорошо, что нашли тебя, — говорит Коля. — Мы то сразу, вместе очнулись, как были в объятиях, так и… — Он краснеет и спотыкается на ровном месте, но быстро спохватывается. — Так вот, о золотом миллионе… Значит, я считаю, что сначала расселили всех людей под видом Апокалипсиса по разным уголкам Вселенной, а потом телепортировали Землю в укромное место, подальше от любопытных глаз.

— Телепортировали целую планету? — В голове закручивается вихрь обрывочных мыслей. — Да не может быть!

— Почему не может? Очень даже может! Помнишь, в начале двадцать второго века телепортировали кролика из одной клетки в другую?

— Помню, — соглашаюсь я. — Но тот эксперимент закрылся, когда они попытались телепортировать обезьяну. Гринпис закричал о нечеловеческих экспериментах над животными и программу свернули.

— Ты в этом уверен?

— В чём?

— В том, что её свернули?

— Эээ… Не знаю, — говорю менее уверено. — Но мне кажется, что права всё-таки Света. Земля себя обновила.

— Наверное, — внезапно соглашается Коля и кричит, уже обращаясь к Свете: — Я нашёл его! Теперь можно идти купаться! — Бежит вперёд, к ней, оставляя меня наедине с невесёлыми мыслями.

Ещё день назад, а может, и меньше, я думал, что моя жизнь закончилась, остановилась на полпути благодаря неизвестно откуда взявшейся Ситуации, а сейчас… Что делать сейчас? Кто я? Без работы, без профессии, без семьи — изгой, жеребец без табуна. Вот кто! Ну, молодой, ну, здоровый…

— Ты с нами? — спрашивает Света и протягивает мне набедренную повязку из трав, смущённо отводя глаза. Я беру её, надеваю и спрашиваю:

— Что теперь делать?

Света с Колей переглядываются, как тогда в Москве, в беседке, и одновременно начинают смеяться.

— Как что? Жить! Айда на речку!

Я смотрю в их радостные лица, и меня разбирает тоска: почему я не такой, почему не могу радоваться, как все, ищу постоянно какой-то смысл, получаю проблемы и вязну в них? Что со мной не так?

— Вы идите, — говорю. — Мне надо подумать немного.

— Ну ты и мыслитель.

Весёлый щебет растворяется между трав, — я же бреду в противоположную сторону.

Жить. Что такое жить? Вечный поиск счастья или обман для глупцов, которые не могут отличить правду ото лжи и радуются тому, что другие, кроме как глупость, никак иначе и не назовут?..

Хорошо ли сейчас Алине на Марсе? А Лиде? Были ли они вчера счастливее со мной, чем сегодня без меня? Не знаю, такое никаким датчиком не измерить.

Поле неожиданно расступается, и я выхожу на песочную просеку, отдалённо напоминающую сельскую дорогу. Ступни вязнут, и идти неудобно, но мне всё равно.

А почему бы не начать всё сначала? — колет меня в бок острой травой вопрос. Почему нет? Прошлое для историков — надо жить и смотреть вперёд, в будущее. Как Коля, например. Зачем теребить прошлое и стагнировать над ним, как над пузырьком сладкой отравы, вливая в себя время от времени по капле с надеждой вернуть то, что уже и вернуть нельзя? Надо жить дальше!

Я напрягаюсь и начинаю набирать скорость. Хочется ощутить силу мышц, прохладу ветра… Хочется жить! Я бегу, пока не выдыхаюсь: лёгкие ходят ходуном, ноги с непривычки дрожат, а пот заливает глаза. Утираюсь и кричу изо всех сил:

— Жить — хорошо?!

Между трав справа показывается одуванчик рыжих кудряшек. Ярко-синие глаза в обрамлении чёрных густых ресниц с интересом разглядывают меня. Тонкие брови ползут к кудряшкам, а маленькая круглая родинка прячется в складке обворожительной улыбки.

— Вы бы, молодой человек, прикрылись, — хохочет девушка. — Не июль месяц — простудитесь.

Я с удивлением смотрю на остатки травы, служившей мне набедренной повязкой. Кровь приливает к лицу. Проворно прикрывшись, машу рукой, отчего девушка заливается ещё звонче.

Внезапно до меня доходит: Ситуация произошла не потому, что планета устала от людей, и не потому, что хитрые люди решили избавиться от нехитрых, а потому, что планета меняется, как меняются люди, когда понимают, что дальше только тупик, и если ничего не изменить, то ничего и не будет.

«Не может быть!» — думаю я и иду знакомиться.