Судьбы теории Талкотта Парсонса в России 2 page

. _ы которые излагались, были ему известны, но мотивы и подробно-

_ти —■ об этом его, конечно, никто особенно не информировал. Рассле-

ования данного эпизода не было, он интерпретировался в таком духе,

то какие-то спецслужбы вмешались в этот процесс и пытались скло-

N остаться в США, что на каком-то этапе им это удалось, а потом

он все-таки собрался с силами и вернулся обратно.

_ Все-таки сколько раз бывал Парсонс в России?

А. Здравомыслов. Не менее четырех-пяти раз.

_ Jf в какой промежуток времени?

А. Здравомыслов. По-видимому, с 62-го года по конец 60-х го­дов. Я не помню точно.

_ Но тогда получается, что он бывал в России примерно один

раз в полтора года. Это возможно?

А. Здравомыслов. Это вполне возможно. Дело в том, что Пар­сонс был, как я уже сказал, председателем комитета Американской социологической ассоциации по связям с Советской социологической ассоциацией. Я уже говорил, что он весьма дружелюбно относился к нашей стране.

— В связи с этим вы считаете реальной частоту его приездов в
Советский Союз раз в полтора года?

А. Здравомыслов. Да.

— Где он еще бывал, кроме Москвы?

А. Здравомыслов. Он бывал еще в Ленинграде. Это я знаю точно.

— А в Новосибирске, например, он не бывал?

A. Здравомыслов. Не знаю, не могу сказать.

B. Чеснокова. Я могу сказать. В Новосибирске он не бывал. Я там
работала с конца 1966 года. Если бы он был за пару лет до моего посе­
ления в Новосибирске, я бы знала это...

— Итак, мы установили, что были встречи с Парсонсом в 1962 и в
1964 годах. Вы их помните больше по Ленинграду?

А. Здравомыслов. Я помню еще одну встречу, на этот раз в Мос­кве. Она происходила на Волхонке, 14, скорее всего в 66-м или в 67-м году. Здесь частично переводил Седов. Мы вместе с ним были в роли переводчиков — я уже лучше знал терминологию, а Седов на том эта­пе лучше знал язык.

Л. Седов. Да, мне посчастливилось не только видеть Парсонса. Он приезжал в Союз, очевидно, в 67-м году. Я знаю только об одном его приезде. О других я просто никогда не слышал. Тут на Волхонке, в Институте философии (будущий ИКСИ тогда еще не выделился из Ин­ститута философии), он выступал с докладом, и я половину его докла­да переводил. Нет, кажется это был не доклад, а лекция...

— О чем была лекция?

Л. Седов. О состоянии общей социологической теории, о его са-

°го, Парсонса, интересах последнего времени, о том, как он видит

Движение своей теоретической мысли. Помню, я сам задал ему один

вопрос. В то время был такой политолог — Дэвид Истон, который шел своими путями, немного отклоняющимися от общепринятых. Вот я и спросил Парсонса, как он относится к моделям Истона. Парсонс от­ветил, что они вполне совместимы с тем, что делает он сам.

— Как аудитория реагировала на Парсонса?

Л. Седов. С большим интересом. Во всяком случае, та часть ауди­тории, которая была мне знакома.

О. Генисаретский. И я помню одну встречу с Парсонсом в Инсти­туте философии. По-моему, это была первая его поездка.

— В 1964-м?

О. Генисаретский. Нет, позже. Конечно, это было позже. Шел конец 60-х годов, точную дату я сейчас не вспомню. Хотя постойте... Да, это был именно 65-й год. После этого я сразу поехал на конферен­цию в Новосибирск и даже делал доклад, делился впечатлениями о встрече с Парсонсом. Вел конференцию Здравомыслов. Переводили Здравомыслов и Седов. Это было в Институте философии, в зале уче­ного совета. Зал просто был набит битком. Потом была еще одна или две встречи в более узком кругу, в сущности это были встречи с секто­ром Левады. Там опять же были и Здравомыслов, и Седов. Тогда Пар-сонсу задавали вопросы. Для меня это было первое подобное знаком­ство, первый опыт общения с социологом, гуманитарием американским или западным — как угодно — хорошего класса.

Самое большое впечатление на меня произвело то, что Парсонс был довольно открыт для вопросов и очень быстро на них реагировал, даже иногда с чем-то соглашался. Я помню, он настаивал, очень наста­ивал на том, что один из источников теории социального действия и вообще его концепции в целом — бихевиоризм, бихевиористские кон­струкции, принятые в Америке. Он настаивал на том, что когда суще­ствует бихевиоризм, то сама по себе, так сказать, возникает социоло­гия. На что я тогда ему возразил, что вот у нас был Павлов и школа его была довольно развита, но тем не менее у нас ничего подобного соци­ологии на этой основе не развилось. Парсонс как-то доброжелатель­но согласился и перешел на свой главный тезис. На меня это произве­ло хорошее впечатление, потому что наши ученые — ну хотя бы примерно такого же ранга — такой толерантностью не отличались.

А вообще мне кажется, что у нас все это было в очень узких кру­гах. Социологической теорией непосредственно занимался сектор Ле­вады, так как это ему было поручено, доверено. Так что судьба теоре­тической социологии во многом зависела от личностного фактора, так сказать. В Москве по крайней мере. Я не знаю, как это делалось, на­пример, в Новосибирске, а в Москве круг интересов лидеров подраз­делений предопределял направление. И уровень, конечно. Этим раз­витие и ограничивалось.

Г. Беляева. Одну встречу в узком кругу и я хорошо помню. Она была именно в Институте философии. Я работала у Левады. И мы со­брались за столом, сели вокруг него. Вначале было не очень понятно, о

м говорить. Я даже не помню, кто переводил. Все было как-то очень A icTpo, бегло. Только помню, что там был Генисаретский и что-то он у Парсонса спрашивал, а тот что-то ему отвечал, но что именно, уже не помню. Все это было в Институте философии — это точно. Поздней осенью Институт социологии во главе с Осиповым отделился, и мы уже _переехали на «Динамо». Да, это все было в процессе нашего отделе­ния. И Парсонс тогда приезжал. Вполне возможно, что его в этот наш новый подвал социологический просто не повели, а встречали в Ин­ституте философии. Это осень 66-го года. Потому что все лето и осень мы были еще в Институте философии.

А. Здравомыслов. Что касается встречи с Парсонсом в Институте философии, то у меня сохранилась запись беседы, расшифрованная с магнитной ленты. Она относится все же, скорее всего, к 1966 году (к сожалению, запись не датирована). Но содержание ее воспроизведено довольно полно на 26 страницах рукописного текста. Присутствовали Левада, Замошкин, Седов, Беляева, Зворыкин. Может быть, кто-то еще. Парсонс отвечал на вопросы, которые ему задавали. Перечень их выг­лядит следующим образом. Как рассматривается проблематика соци­альных изменений с точки зрения структурно-функционального анали­за? Как меняется система символов? Общая оценка состояния теории социального действия? Чем отличается понятие функции у Парсонса и Мертона? Каково соотношение кардинальных понятий «процесс», «структура», «функции»? Что значит «объяснение» в социологии? В чем особенности того направления в социологии, которое обозначается как «социология социальных проблем»? Занимается ли американская соци­ология прогнозированием американского общества? Наиболее актив­ными в том, чтобы озадачить Парсонса вопросами, были Замошкин и я. В связи с этими вопросами Парсонс разъяснил свою точку зре­ния на социальные изменения, опираясь на категории структурной дифференциации, включения, возрастания адаптационных возможно­стей и ценностного обобщения. Он подробно остановился на вопро­сах природы символов в культуре, сказал, что для него очень важны работы в области лингвистики, кибернетики и биологии... Назвал ра­боты Якобсона и Хомского как весьма важных авторов для понимания природы и изменений символов в культуре. Механизм изменения куль­турных символов он связал с расщеплением «кода» и «послания». В биологии он отметил огромное значение разработки проблем генети­ки. Что касается отличий структурно-функционального анализа от со­циологии социальных проблем, то это различие он назвал идеологи­ческим. При этом он обратил внимание на то, что человеку, изучающему социальные проблемы, весьма трудно сохранить позицию научной не­предвзятости. Он так или иначе оказывается вовлеченным, пристраст­ным. Еще одно замечание Парсонса состояло в констатации следую­щего обстоятельства: «Я, — сказал он, — принадлежу к той группе, которая полагает, что даже все социальные науки вместе взятые не мо-ут ответить на все вопросы, важные для человека».

Что касается прогноза, то он его увязал с философскими пост­роениями и еще раз обратил внимание на то, что научное понимание проблем имеет определенные границы. В частности, об этом свидетель­ствует, сказал Парсонс, возрастание интереса к проблемам смерти в американской литературе.

В 64-м году для меня вопрос знакомства с Парсонсом имел особое значение. Решался вопрос о моем первом выезде за границу. Меня через Министерство образования пригласили поехать в Кению, поработать там в качестве преподавателя общественных наук. Можно было ожидать, конечно, что мои контакты с иностранцами не будут содействовать тому, что меня выпустят за границу, но эти опасения оказались напрасными. И так получилось, что я поехал в Африку, на экватор, в Кению, в Инсти­тут им. Патриса Лумумбы и там работал в качестве преподавателя тео­рии социализма. Это отдельный эпизод. В ЦК со мной была беседа по поводу моей поездки. Мне объяснили, что это за учреждение, в кото­ром я буду работать, какие там передо мной могут возникнуть трудно­сти и т.д. При этом мне дали также понять, что им известно, что я имею контакты с американскими социологами. Было сказано: «Вы можете их продолжать, никаких проблем нет. Пожалуйста, переписывайтесь» и прочее. Кстати, из Кении я написал какое-то письмецо Парсонсу, мол, вот где я нахожусь. В общем, мы поддерживали отношения.

Потом, в 66-м году, была встреча уже в Эвиане, во Франции, во время социологического конгресса. Я вернулся из Кении, снова вклю­чился в жизнь нашей лаборатории. Мы уже писали книгу «Человек и его работа», заканчивали ее. Меня включили в туристическую группу для поездки на конгресс. В Эвиане я был несколько дней. Из 10 дней, которые мы провели во Франции как научные туристы, три дня мы были на конгрессе. Парсонс тут тоже проявил инициативу. Он подошел ко мне и сказал: «У нас тут готовится и будет проводиться дополнительное заседание сессии конгресса, посвященное сравнительным исследова­ниям. Не хотите ли вы выступить на этой сессии?». Я понимал, насколь­ко серьезно это предложение и насколько долгосрочные последствия оно может иметь. Я сказал: «Я подумаю и вам скажу через некоторое время». Я посоветовался с Ядовым, который был моим непосредствен­ным руководителем по лаборатории социологических исследований. Он сказал: «Давай выступай». Де-факто мы были соруководителями. Он был немножко большим начальником. Я достаточно хорошо знал ме­ханизмы наших согласований, поэтому получил от Ядова добро на вы­ступление. После этого я сказал Парсонсу, что буду выступать.

Там была довольно большая аудитория, перед которой мне пре­доставили слово: «Профессор Здравомыслов из Ленинграда». Я, по-моему, тогда еще не был профессором, но дело не в этом. Я произнес 10-минутную речь. Выступаю и говорю о проблемах, которые возни­кают при сопоставлении данных по одной и той же теме: отношение к труду в американских исследованиях и в советских исследованиях. Есть целый ряд вопросов, которые мы как социологи должны понимать:

_. разный контекст, разное значение труда, трудовой мотивации...

компоненты, вопросы заработной платы, уровня жизни и прочее, и

к все это должно быть отражено в методиках. Мы не можем просто

боать методики из одной страны и применять их к другой, нужно учи-

вать контекст. Такова была моя главная мысль. На что аудитория

ааплодировала. Я был, следовательно, поддержан аудиторией.

Однако это чуть было не кончилось для меня роковым образом, потому что сразу же некоторые члены нашей делегации доложили ру­ководству делегации, лично академику Федосееву, что я заслужил ап­лодисменты. А раз я заслужил аплодисменты, значит я говорил что-то не то. И тут Галина Михайловна Андреева (она слушала мое выступле­ние) и Николай Васильевич Новиков побеседовали с Федосеевым и ска­зали, что мое выступление было вполне адекватно идеологическим установкам. Так что это не имело для меня негативных последствий.

Негативные последствия имел другой эпизод. Во время конгрес­са ко мне подошел господин Поремвский, видный деятель НТС. Я по простоте душевной отнесся к нему вполне нормально и даже дал ему свой домашний адрес. После того как он прислал мне по этому адресу какие-то социологические тексты из французской прессы, меня при­гласили в КГБ и объяснили, что я должен был знать, что это — лич­ность, сотрудничавшая в свое время с гитлеровцами. В результате я сделался «невыездным» на целые 10 лет. Исключение было сделано только в 1970 году для поездки в Болгарию для участия в седьмом со­циологическом конгрессе, где мы вновь встретились с Парсонсом.

И везде Талкотт Парсонс встречал меня как старого знакомого и доброго друга. И мы всегда имели с ним возможность поговорить, обсу­дить какие-то вопросы. Неформальное обсуждение. Формальные мо­менты были только в связи с какими-то выступлениями. На болгарском конгрессе я выступал на сессии, которой Парсонс руководил вместе со Смелсером. Потом, в 72-м году, по-моему, он прислал мне приглашение выступить подробнее о проблемах модернизации, о которых я говорил в своем докладе. Но уже тогда это все закрывалось и свертывалось. И наше бывшее начальство не поддержало этого предложения.

— Когда вы в последний раз виделись с Парсонсом?

А. Здравомыслов. Я думаю, что это было как раз во время бол­гарского конгресса в 70-м году. Вот такая история наших с ним личных и научных отношений на общем фоне развития нашей науки в те годы.

— Ну а как другие приобщились к концепции Парсонса? Давайте
вспомним. И еще: почему мы к ней потянулись?

Л. Седов. Очень интересный вопрос, потому что мой приход к 'арсонсу был, в общем-то, достаточно неожиданным. Представьте себе, я был востоковедом, защищался в Институте востоковедения, нимался средневековой Камбоджей. Это замечательное, надо ека­ть, занятие. Это интереснейший период, интереснейшая архитекту-Р • по меня интересовала не столько архитектура и даже не духовная знь того периода, а именно социальное устройство. Мы все были с

марксистским воспитанием. Короче говоря, на основании средневеко­вых документов я, уча язык санскрит и т.д., защищался на тему соци­ального и государственного строя средневековой Камбоджи. В те годы в востоковедении разворачивалась дискуссия об «азиатском способе производства».Я был одним из ее активных участников, молодой вос­токовед, суждения у меня по этому поводу были достаточно крамоль­ные, но все-таки в рамках этой самой марксистской дискуссии.

— Когда это было?

Л. Седов. В 65—66-м годах. И в один прекрасный момент я стал понимать, что марксистская модель исторического развития и соци­ально-экономического устройства перестает удовлетворять мое лю­бопытство. Я начал поиски каких-то альтернативных возможностей, стал читать западную теоретическую социологию, политологию и куль­турологию. И надо сказать, что я очень быстро натолкнулся на Пар-сонса, потому что он тогда гремел, всюду цитировался и вообще пред­ставлял собой некую вершину и синтез западной общественной мысли. Тут я стал вникать в Парсонса. И с этими начальными знаниями Пар-сонса пришел в левадовский коллектив, выступил там с докладом. Пер­вый мой доклад был по антропологии, по социальной и культурной ан­тропологии. Но я уже пользовался парсонсовскими схемами и представлениями. После этого я стал уходить в теоретическую социо­логию, бросил свои сугубо исторические изыскания.

А дальше мы, собственно, все коллективно пытались осваивать эту могучую парсонсовскую схему. И в то же время каждый работал по-своему. У нас там были не только поклонники Парсонса; был Эдик Зильберман, больше философ, нежели социолог, Парсонсом он инте­ресовался постольку поскольку, а больше интересовался индийской философией, Юнгом и т.д. Но тем не менее все как-то вращалось вок­руг Парсонса, что-то мы переводили из Парсонса, что-то комменти­ровали в предисловиях, переводя эти работы. Но тогда не все удалось опубликовать. Были сборники, издававшиеся Институтом социологии. После того как нас разогнали, были выпуски в ИНИОНе, посвящен­ные Парсонсу, с нашими рефератами, переводами. У меня там был со­кращенный перевод его большой работы. Вот такая шла деятельность, скорее даже просветительская... Но каждый из нас что-то из Парсон­са брал для себя. В дальнейшем я стал работать в культурологии с та­ким «парсонсовским» уклоном (когда меня выгнали из Института со­циологии). Я стал приближаться к изучению нашей российской действительности, пытаясь встроить ее в какую-то типологическую схе­му. Тут мне пригодились многие из парсонсовских идей. Скажем, идея о средствах социального контроля. Мне казалось, что типологию раз­личных видов общественного устройства можно строить вокруг средств социального контроля, денег, власти, культурных символов и норм.

— Следовательно, Парсонс вам много дал?

Л. Седов. Мне самому он дал, в общем, все, потому что в моем мировоззрении именно он совершил переворот, не кто-нибудь... По-

уж я читал выдающихся социологов, того же Макса Вебера. Нет, М кса Вебера я прочел раньше, чем Парсонса, но тем не менее он меня _в00Ду_Шевил. А Парсонс буквально перестроил все мое мироотно-ение и подход к научному знанию. Главное, конечно, это то, что он еревернул ту картину мира, которая складывалась под влиянием марк-изма. Марксизм отправлялся от экономических посылок и вообще пред-тавлял людей как большие желудки. От этого очень трудно было отде-аться, потому что Маркс убедителен по-своему. Особенно когда его в анней юности начинают тебе втолковывать. Надо сказать, что я сам _{шел к} марксистской политэкономии в 9-м классе. Я натолкнулся на какую-то книгу и еще вне школьного воспитания вобрал в себя эти идеи. Эта схема достаточно убедительная, но в то же время она бедная, плос­кая. От этой бедности, плоскости, я бы сказал, от извращенности марк­систской, от сведения многогранной человеческой реальности к, в об­щем-то, простейшим функциям — от всего этого Парсонс очень быстро помог избавиться. Очень быстро. Красота его многогранных построе­ний сразу опрокинула одномерность марксизма.

— Это очень интересно. Парсонс же нигде против Маркса не вы­ступает, не полемизирует с ним.

Л. Седов. Одна статья у него есть о Марксе, очень остроумная. Там он отдает полную дань уважения Марксу и в то же время говорит примерно о том же, о чем говорю я: об этой бедности марксизма, о его одномерности.

Г. Беляева. А я впервые услышала про Парсонса на спецкурсе по логике науки, который читал на 4-м курсе философского факультета МГУ Владимир Сергеевич Швырев, известный логик. Это было в 1965 году. Но до этого я все время занималась логикой науки, начиная со второго курса, меня все это интересовало, хотелось понять. К сожале­нию, в молодости я, надо сказать, училась как-то с трудом. Навыка не было. Навык развился только к старости, когда уже ничего такого не надо. А смолоду просто хотелось понять. Тогда на факультете начал читать спецкурс Георгий Петрович Щедровицкий, и все занимались логикой естественных наук, историей естествознания. А социологией и гуманитарными предметами почти никто не занимался. На первых курсах у нас не было специальных занятий по социологии. Только на пятом курсе появились спецкурсы: Елена Владимировна Осипова чи­тала, еще кто-то. Осипова нам читала то, что называется историей со­циологии. Основные фигуры там — Парето, Зиммель, Спенсер и Конт. С Конта она начинала, поскольку собиралась по нему защищаться. Кроме того, Конт считается отцом социологии. Но что такое полгода? А Галина Михайловна Андреева вела у нас истмат. Она очень хо­рошо его читала. Она же мне Лазарсфельда тогда дала, «Методику эмпирических исследований». Это был безумный перевод, я ничего не онимала. Но там очень хорошо была разработана логика, разбира-'Ись все эти сложности: анкетирование, построение моделей. У меня в ом еще не было никакого опыта. А здесь все рассматривалось на аме-

риканском материале, связанном с выборами, по-моему: там предска­зывалось, как поведут себя какие-то группы (электорат) на выборах рассматривалось, что это за группы. Все это для меня было совершен­но не ясно. Помню, я никак не могла понять, что же такое «синие во­ротнички». Я облазила все словари. «Белые воротнички», «синие во­ротнички» — что за чертовщина? Никак не могла понять. Такие у меня были жуткие пробелы в понятиях.

Поскольку я все время протестовала: «Почему у нас нет логики гуманитарных наук?», то Владимир Сергеевич указал мне на Парсон-са, на его книгу «Структура социального действия». Это был конец четвертого курса, по-моему. Шел 65-й год. Сначала я попросила Швы-рева, чтобы он принес мне эту книгу, потому что у студентов, есте­ственно, очень ограничена возможность получения такой литературы. Хотя я с третьего курса занималась в больших библиотеках. Раньше ведь в Ленинку студентов не пускали. Так вот, я попросила Швырева принести мне Парсонса, но он отказал. Мол, ищи сама. И я стала сама искать. Нашла эту книгу в Разинке (так называлась Библиотека иност­ранной литературы на улице Разина).

А потом я (правда, не помню, при каких обстоятельствах) реши­ла писать диплом по Парсонсу. А, вот почему, вспомнила: вмешался Щедровицкий. Он тоже услышал, что есть такой Парсонс и что у него очень интересные работы по теоретической социологии. И он как бы даже взялся мною руководить. Во всяком случае интенсивно работать над дипломом и над Парсонсом я начала только в последнем семестре пятого курса, то есть в начале 66-го года. Я приходила каждый день в библиотеку и переводила «Структуру социального действия». Причем английский мой и до сих пор очень неважный. Мне было безумно труд­но. Я помню, когда только начала, то за целый день перевела только полстраницы. Текст сам по себе очень трудный, раз. И, несмотря на весь мой интерес к логике социологии, я совершенно этот пласт науки не знала, два.

Но тем не менее я двигалась вперед, хоть и с большим трудом, с колоссальным напряжением, потому что никто меня не мог прокон­сультировать. Сам Щедровицкий, по-моему, до конца жизни ни стро­ки Парсонса не прочел, не знал его совсем. И вот я так билась. Тогда Николай Иванович Новиков был в Институте рабочего движения. Он, по-моему, первый написал о Парсонсе. Он кандидатскую защищал по Парсонсу. Я, значит, к нему. А он мне сказал: «Нет, не буду я ни ком­ментировать, ни помогать». Я говорю: «Я вот не понимаю, что тут на­писано, и тут, и тут». «Я, — говорит, — тоже не понимал, но мне никто не рассказывал. И вы сами справитесь. Так что идите гуляйте...» Не знаю, почему у нас не сложился контакт.

Короче говоря, совершенно в полном одиночестве я переводила эту книгу. Я уж не помню, сколько я перевела — одну или две главы. Написала очень поверхностную дипломную работу, с которой у меня начались жуткие неприятности, потому что когда Галина Михайловна

л дпеева прочла мою работу за несколько дней до защиты, она сказа-■ «Если вы хотите защищаться, то нужна марксистская критика». А там, конечно, никакой критики не было.

_ Какой это был год?

Г Беляева. Это был 66-й год. Я заканчивала философский. Но я, органически не способна, во-первых, ни к какой критике, во-вто-IX я просто не понимала, что Парсонс сделал в социологии, в-треть-_их марксистская подготовка вообще у меня была никакая. К пятому урсу я совершенно всего этого не воспринимала. А с другой стороны, мне не хотелось никаких скандалов, поэтому я вообще не могла ни на чем настаивать. Очень глупо все это было. Но у меня был приятель Юра, аспирант. Я говорю: «Юра, чтоб за ночь была мне марксистская крити­ка». И он мне сделал. Каких-то цитат из Ленина насовал. Причем он тоже не читал Парсонса никогда, в этом случае он услышал про него в первый и последний раз. Сам ничего не читал, и я ему не комментиро­вала. Это просто у нормального студента был такой навык.

Мы буквально за ночь до защиты перепечатали диплом со всеми ленинскими вставками. А Мотрошилова — она у меня была оппонен­том, рецензентом — восприняла все это на полном серьезе. Она про­чла и сказала, что критика несколько непоследовательна. Вообще это была комедия... Но я там что-то такое проблеяла, поставили мне «от­лично», по-моему. Ну вот, совершенно судорожное было начало.

А потом я попала к Леваде, сразу после окончания факультета. И опять были переводы... Переводов было много, потому что как раз в те годы складывалось ощущение, что мало переводов, поэтому мы так плохо понимаем. И все время хотелось больше перевести, чтобы что-то там восполнить. Мы тогда очень тщательно составляли библиогра­фии, искали, какие книги есть, где они издавались, в каких журналах были статьи и т. д. Более того, в 68-м году была конференция в Тарту, Кяэрику, по структурному функционализму, и мы издали два сборни­ка «Структурно-функциональный анализ». Здесь мы работали вместе со Здравомысловым. Я даже ездила к нему в Ленинград, он у нас, по-моему, был редактором. И мы с ним сидели очень долго. Он очень хо­рошо знает английский, и вот мы с ним редактировали.

А. Здравомыслов. В 67—68-м годах я жил в Ленинграде, а рабо­тал в Москве, у Левады в отделе.

— В Институте философии или уже в ИКСИ?

А. Здравомыслов. Уже в ИКСИ, по-моему. Тогда мы и делали сбор­ник «Структурно-функциональный анализ», двухтомник. Это была глав­ная моя работа: «Информационный бюллетень ССА» № 6. Я редакти­ровал весь перевод с английского на русский, переписывал этот перевод, Делал его более профессиональным. Бюллетень этот сейчас представ-' чет библиографическую редкость. В него вошли шесть статей, в том числе три статьи Парсонса: «Современное состояние и перспективы си­стематической теории в социологии» (1945), «Система координат дей-вия и общая теория систем действия» из книги «Социальная система»

(1956) и «Новые тенденции в структурно-функциональной теории» (1964). Кроме того, в сборник вошла известная статья Мертона «Явные и латентные функции». Эти четыре работы составили первую книжку сборника. Во вторую книжку вошли как представители структурно-функционального направления — Ч. и 3. Лумисы, Дэвис и Мур, Гоулд-нер, Хоманс, так и критики этого направления — Уайтекер, ван ден Бер­ге, Франк, Мартиндейл, Рекс, Нагель, Миллс. Таким образом, наша социологическая общественность получила весьма широкие возможно­сти ознакомиться с состоянием теоретической социологии в США, и прежде всего со взглядами Парсонса и Мертона.

Нужно сказать, что это была одна из немногих публикаций тако­го рода: мысли авторов были представлены не через призму критичес­кого восприятия, а аутентично, насколько это позволяло сделать зна­ние языка. Просматривая этот сборник сейчас, я лишь удивляюсь той огромной работе, которая была проделана в секторе Левады, и еще раз высказываю убеждение в том, что переиздание этого сборника луч­ших теоретических работ конца 60-х годов было бы весьма полезно для развития социологии в России.

В содержательном плане я хотел бы отметить ряд идей, которые наиболее важны в этих работах Парсонса. Прежде всего в этих стать­ях было достаточно подробно развито представление о теории. Ясно, что теория не рассматривалась в качестве отражения действительности. На первый план выдвигались аналитические функции теоретического знания: способность теоретического мышления расчленять социальную реальность и упорядочивать эмпирический материал, вписываясь в ка­кую-либо теоретическую традицию. В этом плане социологическая теория пересекалась с философией. Во время одной из встреч Пар-сонс мне сказал, что вопрос о соотношении философии и социологии для него всегда оставался проблематичным. У него было даже намере­ние назвать свою систему философией, но затем он от этой идеи отка­зался. Другое его заявление — не менее важное — состояло в том, что он высказал сожаление, что в своей «Структуре социального действия» очень мало уделил внимания Марксу.

Главное в теоретической деятельности — умение отличать анализ от описания, выдвижение на первый план аналитических категорий, ко­торые не претендуют на воспроизведение исторической последователь­ности событий, а нацелены на выяснение качественного своеобразия исторических и социальных форм. Парсонс видит задачу своего теоре­тизирования именно в создании категорий, которые бы могли быть сво­его рода средствами изощренного расчленения действительности.

Далее, в этих статьях Парсонс разрабатывает концепцию «язы­ков управления» в социальной системе, то есть роли денег и полити­ческой власти в функционировании общественных подсистем. Для меня это была новая мысль, позволяющая найти еще один аспект исследо­вания проблем бюрократии, которыми я занимался и в теоретическом и в эмпирическом плане.

В последней из названных статей Парсонс выдвигал на первый

не категории структуры и функции, а понятия структуры и про-

сса тем самым обозначая свой переход к неоэволюционизму, кото-

й был осуществлен позже. И еще очень важно было то, что Парсонс

л оценку состоянию американской социологии в конце 60-х годов,

единяя теоретическую работу в этой области с эмпирическими ис-