Законный порядок, харизма и религия 3 page

Это показывает нам, что его очерк не претендует быть исчерпывающим. Он не претендует также ни на пол­ностью адекватное объяснение роли норм вкуса, ни на то, чтобы дать адекватный ключ к пониманию таких конк­ретных феноменов, как искусство, к которым примене­ние его понятий практически очевидно. Рассматриваемые нормы вводятся с целью охарактеризовать часть струк­туры действия, которая непосредственно вторгается в то, что было предметом предшествующего анализа. И в со­ответствии с общим методологическим характером нашей работы данная часть структуры действия имеет дело не­посредственно с отношением этих норм к предыдущим категориям. Это неизбежно приводит нас к тому, что ука­занные нормы становятся остаточной категорией, отно­сительно которой читатель, возможно, уже настроился подозревать, что она охватывает весьма различные вещи. Однако, по-видимому, нецелесообразно пытаться расши­рять этот анализ далее. В примечаниях к данной главе при Рассмотрении понятия Gemeinschaft мы попытаемся все же высказать некоторые идеи относительно класса кон­кретных феноменов, в который в значительной степени входит другой аналогичный элемент системы действия.

Каталог структурных элементов действия, распозна­ваемых в веберовской систематической схеме идеальных типов или прямо вытекающих из нее, будет еще дополнен. Он дает основание для идентификации и очерчивает ясную и определенную роль в обобщающей схеме каждого отдель­ного элемента предыдущего нашего анализа, особенно бла­годаря исследованию работ Парето и Дюркгейма. Более того, каждый из этих элементов, если он вообще возникает в работе в отчетливой форме, может получить формули­ровку, которую можно в дальнейшем включить как в теоре­тические схемы, так и в эмпирические интерпретации кон­цепций всех трех авторов, а также обосновать, что эти авторы, согласно интерпретации, основанной на тщатель­но проведенном анализе, сами понимали под своими теори­ями⁹⁹. Эта определенно и окончательно установленная кон­вергенция концепций и была главным предметом, который должен был быть продемонстрирован в нашей работе. И вот, наконец, у Вебера возникает еще один структурный эле­мент — ориентация форм выражения на нормы вкуса, ко­торый заполняет пустоты в предыдущих схемах.

⁹⁹ Иначе говоря, учитывая возможность различных направлений анализа, эти три концептуальные схемы могут быть терминологически переведены одна в другую без существенного изменения их смысла.

Мы не предполагаем здесь изучать те следствия, ко­торые вытекают из положений генерализованной схемы структуры действия для проблем, связанных с конструи­рованием общей систематической теории. Предваритель­ный очерк, направленный на создание такой теории, бу­дет дан в последней главе. Не предполагается здесь также продолжать сопоставление концепций этих трех авторов или пересматривать основные положения полученной на основе этого сопоставления обобщенной схемы. Такая попытка будет сделана в двух заключительных главах.

Завершая рассмотрение теоретических взглядов Ве­бера, целесообразно переставить некоторые акценты и сделать эксплицитными некоторые аспекты, несмотря на возможные сомнения в правильности нашей интерпрета­ции. Позиция Вебера — это, без сомнения, волюнтарис­тическая теория действия. Она ни в коем случае не является позитивистской или идеалистической теорией. Это можно убедительно показать для всех существенных эле­ментов его концепции.

Во-первых, его рассмотрение протестантизма и ка­питализма и — в более общей схеме — социальной роли религиозных идей становится понятно только исходя из этой трактовки. Роль как идей, так и связанных с ними конечных ценностей лежит в основании веберовской кон­цепции. Но не менее важным является и то, что эти эле­менты не остаются разрозненными, а состоят в сложных взаимоотношениях с другими независимыми факторами. Без признания независимости друг от друга наследствен­ности и среды, без изучения сложных взаимодействий конечных ценностей, идей, установок, норм различного типа друг с другом, а также с наследственностью и сре­дой, конкретная социальная жизнь и действие, как мы их знаем эмпирически и как рассматривает их Вебер, попро­сту не интепретируемы и не мыслимы вообще.

Во-вторых, разбор веберовской методологии полно­стью подтверждает интерпретацию его эмпирических трудов. Его методологический интерес, как оказывает­ся, был сфокусирован главным образом на тех сторонах логики науки, которые имеют значение для понимания действия, а не «природы» или каких-то вневременных комплексов значений. Еще глубже, Вебер демонстриру­ет, что концепция объективного научного знания в лю­бом смысле, применительно к любым эмпирическим проблемам неразрывно связана с реальностью как нор­мативного аспекта действия, так и того, что мешает реа­лизации норм. Сама наука не может быть методологичес­ки обоснована без связи с ценностным элементом в составе ценностных отношений (Wertbeziehung). Без него не может быть никакого определенного отбора релеван­тных данных, а, следовательно, и объективного знания, отличного от «потока сознания». Концепция науки сама по себе предполагает действие¹⁰⁰.

¹⁰⁰ Это, как уже указывалось, одно из зерен истины в прагматизме.

Более того, существует такое основное единство науки и действия, которое представляет последнее обоснование исходного пункта всего нашего исследования, — роль в действии нормы рацио­нальности, в смысле научного верифицируемого внут­реннего отношения целей и средств друг к другу. Если, следовательно, вообще существует наука, то должно су­ществовать и действие. И если существует наука о действии, то она должна включать в себя норму внутрен­ней рациональности в данном смысле этого слова. Это фактически является центральным пунктом. Отбрасыва­ние этих фундаментальных отношений в конечном счете неизбежно ведет к субъективизму и скептицизму, ко­торые разрушают как науку, так и ответственное дей­ствие¹⁰¹.

¹⁰¹ Осознание этой фундаментальной истины (правда, не всегда ясное) — одно из главных достоинств интереснейшей работы проф. В. Эллиота: Elliot William ]. The Pragmatic Revolt in Politics: Syndicalism, Fascism, and the Constitutional State. The Macmillan Company, New York,1928. Эту работу можно считать философским экскурсом, а не одним из строго научных аргументов.

Существует еще один аспект веберовской методо­логии, который был кратко затронут выше, и который относится непосредственно к данному контексту. Это принципиальный аспект идеального типа — его норма­тивный характер. Это, конечно, не норма, обязывающая наблюдателя, но наблюдатель понимает действие, в ча­стности, с точки зрения нормы, которую он считает вме­няемой актору в связи с его действием. Вебер использу­ет для объяснения главным образом рациональные идеально-типические случаи и в конечном счете — иде­ально-типические случаи, в которых предполагается полная реализация нормы. Это поучительно, в частно­сти, потому, что в своей полемической оппозиции инту-итивистским теориям, Вебер с особой силой подчерки­вал нереальность идеального типа как искусственной, мысленной конструкции.

Наше несогласие с Вебером относительно идеально­го типа связано не с его нормативным характером вооб­ще, а только с тем фактом, что Веберу не удалось разде лить конкретные нормы (гипотетический конкретный типический элемент) и нормативные элементы обобщенной теории действия и согласовать свой эксплицитный методологический подход с выдвинутыми ранее катего­риями. Но с его точки зрения настойчивое утверждение о нереальности идеального типа, безусловно, правильно, и это сильнейший из всех возможных показателей того, что он работал в рамках волюнтаристической теории дей­ствия. Поскольку, хотя нормативные элементы абсолют­но необходимы для действия, столь же верно и то, что они не являются единственными, а приобретают свое зна­чение только в связи с ненормативными элементами. Вы­деление такого идеального типа, т.е. изоляция норматив­ных элементов как таковых, разрушает действие, — теория становится идеалистической.

В-третьих, в данной главе мы показали, что струк­туру систем действия в целом, как ее удалось устано­вить в нашем анализе, можно идентифицировать с соб­ственной веберовской концептуальной схемой. И это верно, несмотря на то, что в его методологии нет ясно­сти относительно логической природы обобщенной те­оретической системы. Система веберовских структур­ных элементов действия не имеет смысла сама по себе, а становится осмысленной лишь в контексте волюнта­ристической теории действия. С другой стороны, это доказывает, что волюнтаристический подход неизбеж­но в той или иной форме приводит именно к таким эле­ментам.

Наконец, следует отметить еще один аспект веберов­ской теории, который в ходе приведенного выше анализа мог не привлечь к себе внимания, поскольку не находил­ся в центре рассмотрения. Однако он в высшей степени важен в данном контексте, доставляя окончательный ар­гумент в пользу как того, что Вебер стоял на позициях волюнтаристической теории действия, так и того, что, когда такая теория сконструирована, из нее вытекают определенные эмпирические выводы. Рассмотрение про­блемы социального изменения, приведенное выше, обна­руживает, что главный интерес Вебера был направлен на взаимосвязь пророчества, рационализации и традицио­нализма.

Существует, однако, и еще один аспект социально­го изменения, основанный на процессе, который ради­кальным образом отличается от процессов, названных выше. Этот процесс можно назвать «секуляризацией». Наиболее ясно этот элемент можно проследить в вебе­ровскои концепции предпринимательского капитализ­ма. Этот феномен возникает благодаря процессу осво­бождения от этического контроля, дающему свободу интересам и импульсам от нормативных ограничений, как традиционных, так и рационально-этических. Он проявляется в смягчении аскетической жестокости на позднейших стадиях развития протестантской этики, а в более широком смысле — вообще в процессе акко­модации как протестантской, так и католической ос­новы. Этот аспект проявляется в том, что Вебер назвал «спекуляризированным влиянием богатства», которое он с такой силой подчеркнул в «Протестантской эти­ке»¹⁰². Он проявляется не только в экономике, но и в дру­гих сферах, например в превращении эротического удо­вольствия в искусство¹⁰³.

«Интересы и влечения» предпринимают «наступле­ние со всех сторон», стремятся вырваться из-под конт­роля, который все еще тяготеет над ними. Существенно, что процесс этот включается в процесс, описанный Парето как переход от доминирования устойчивой остаточ­ной сферы к сфере комбинаций¹⁰⁴, точно так же, как и в описанной Дюркгеймом схеме перехода от солидарнос­ти и интеграции к аномии. Это процесс, возможность ко­торого предусматривает волюнтаристическая теория дей­ствия как таковая. Полное его отсутствие в веберовскои системе было бы весомым аргументом в пользу сомнения в правильности проведенного выше анализа. Но он в ней присутствует. Только, подобно эксплицитной роли риту­ала, он выступает на первый план в специфике веберовских эмпирических, а не теоретических работ.

¹⁰² Weber M. The Protestant Ethic and Spirit of Capitalism. Transl. by Talcott Parsons et al. London, 1930.

¹⁰³ Weber M. Gesammelbe Autsatze zur Religionszoziologie.
¹⁰⁴ В теории Парето (в изложении Т. Парсонса, см. гл. VII данной работы) категория остаточных элементов (residues) состоит из двух классов эле­ментов: основанных на устойчивости агрегатов (persistence of aggregates) и основанных на инстинкте комбинирования (instinct of combinations). —~ Примеч. перев.

В отличие от Парето, Вебер не намеревался стро­ить законченную теоретическую систему в социальной науке. В самом деле, мало что свидетельствует, что у него было какое-то ясное мнение о возможности со­здания такой системы или же о целесообразности ее создания. Он, скорее, был глубоко погружен в кон­кретные эмпирические проблемы и относился к теории как к средству для эмпирических исследований, кото­рое никогда не может быть целью само по себе, а толь­ко способом, инструментом для решения эмпирических задач, непосредственно стоящих перед исследователем. Но его эмпирические исследования проводились им без излишнего педантизма, научной путаницы и эзотери­ческих проблем. Он интересовался наиболее значитель­ными вопросами из тех, которые ему встречались, т.е. теми, которые открывали широкие перспективы и поле для воображения. Весьма важно, что, действуя таким образом, он фактически приходил, хотя не полностью это осознавая, к построению обобщенной теоретичес­кой системы, по крайней мере в одном из главных ее аспектов. Структурная модель общей системы действия в его трудах обладает наибольшей законченностью из всех, которые встречались до этого времени. Следует еще раз подчеркнуть, что общая теория, правильно по­нимаемая, — это не стерильный диалектический аргу­мент, но далеко продвинутое следствие интерпретации эмпирических проблем. Изучение работ Макса Вебера ярко показывает, что эмпирические исследования, если они проводятся с размахом и воображением и имеют значение для фундаментальных проблем своего време­ни, прямо ведут к общей теории, независимо от нали­чия или отсутствия методологических намерений. Со­гласованность общей теории и эмпирического знания — °Дин из принципиальных тезисов данного исследова­ния — едва ли может быть продемонстрирован более убедительно.

Замечания о Gemeinschaft и Gesеllschaft¹⁰⁵

¹⁰⁵ Эти термины отчасти стали уже интернациональными в своей немецкой форме, так что совершенно нет необходимости их переводить.

После представления классификации, которая фор­мирует главную исходную точку для приведенного в дан­ной главе анализа видов ориентации действия, в том, что касается интересов, законного порядка и обычая, Вебер приступает к конструированию следующей трехчленной классификации: Kampf (т.е. «борьба» или «конфликт»), Vergemeinschaftung («общинизация») и Vergesellschaftung («социетизация»). Эта классификация представляет пер­вичный базис для следующей системы типов отношений. Приведенный выше анализ не достигает той точки, когда Вебер обращается от непосредственного рассмотрения действия к рассмотрению социальных отношений. При этом то, что имеет важное теоретическое значение для целей нашего рассмотрения, могло бы быть достигнуто и без анализа этой классификации. Существует, однако, аспект, который должен быть кратко объяснен: это ас­пект социальной системы, который, будучи назван выше видами проявления установок, не сливается с проблема­ми вкуса, но вторгается в институциональную сферу. Для того чтобы показать его здесь, феномен этот определя­ется понятием Gemeinschaft, в том виде, как он развит в немецкой социологической литературе, что удобно для нашего рассмотрения. Но еще более удобно обсуждать эти феномены в терминах формулировок Ф. Тенниса, который ввел этот термин и на основании которого Ве­бер формировал свои собственные понятия. Удобно, сле­довательно, здесь обратиться не к Веберу, а непосред­ственно к Теннису. Теннис использует эту дихотомию в качестве основания для классификации социальных от­ношений.

Как Gemeinschaft, так и Gesellschaft представляют собой то, что называют обычно положительными типа­ми социальных отношений, т.е. способами, с помощью которых индивиды строят связи друг с другом. Таким образом, оба эти типа исключают конфликтные элемен­ты. Фактически, как было замечено, Вебер вводит кон­фликт как третий основной элемент отношений. Но в дан­ном очерке нет необходимости это рассматривать.

Gesellschaft — это, по Теннису, тот тип социальных отношений, который описан утилитарной школой соци­альной мысли. Его содержание, в той личной истории, которая привела Тенниса к его теории, наиболее тесно связано с учением Гоббса, и, по всей видимости, это спо­собствовало оживлению интереса к Гоббсу. Действитель­но, Гоббс и Маркс могут рассматриваться как авторы, оказавшие своими формулировками большое влияние на это понятие. В дальнейшем такое влияние оказал также сэр Генри Майн своим понятием «контракта» (договора).

Основной признак Gesellschaft — это «рациональное осуществление индивидуальных эгоистических интере­сов». Отношения рассматриваются субъективно как средство, с помощью которого индивид достигает своих целей. Мотив, побуждающий включаться в такие отно­шения, состоит в том, что они — наиболее эффективное средство для достижения целей, имеющееся в наличии в данной ситуации. Все это предполагает существенное обособление тех частей отношений, которые связаны с собственнной системой целей индивида и его ценностя­ми. По крайней мере в той степени, в которой отношения принимают форму типа Gesellschaft, все части их, кроме прямо названных специфических элементов, иррелевантны для нашего анализа. И в целом система отношений приближается к типу Gesellschaft ровно настолько, на­сколько ее общие элементы могут фактически игнориро­ваться.

Теннис грубо разделил отношения на такие, которые предполагают равенство (Genossenschaft) и такие, которые включают в себя власть (Herrschaft). Типичные для отношения — отношения обмена и добро­вольной ассоциации¹⁰⁶ с ограниченными целями.

¹⁰⁶ В немецкой терминологии — Verein.

В случае обмена партнеры действуют как средства для достиже­ния цели каждого из них: «А» может доставить нечто, что желательно для «Б», и наоборот. В ассоциации от­ношения предполагают наличие некоторых общих целей, но только конкретных и ограниченных. Такие цели мо­гут быть названы общими интересами. Наконец, Gesell­schaft принимает форму иерархических отношений со­подчинения внутри конкретной ограниченной сферы. Бюрократическая власть, в понимании Вебера, — это как раз такой случай.

В каждом из этих трех случаев специфической ха­рактеристикой Gesellschaft будет совпадение интересов по отношению к конкретной позитивно определяемой сфере и «компромиссы» интересов партнеров внутри этой сферы. Но все это — лишь смягчение глубочайшего обособления партнеров (акторов), которое по существу остается неизменным. Теннис идет даже дальше, утвер­ждая вслед за Гоббсом, что в рамках отношений типа Gesellshaft всегда остается латентный конфликт, который только маскируется компромиссом внутри некой кон­кретной ограниченной сферы¹⁰⁷.

¹⁰⁷ Сходство тённисовской характеристики этого явления с характеристи­кой Дюркгейма поразительно. Книга Тенниса (1887) предшествовала «Раз­делению общественного труда» (1893).

Теннис, определяя свое понятие Gesellschaft, не ис­ключает из него полностью институциональные элемен­ты. Напротив, марксистское влияние на его теорию об­наруживается, в частности, и в этом отношении. Компромиссы в Gesellschaft достигаются в рамках пра­вил и не представляют собой соглашений ad hoc в смысле спенсеровских договорных отношений. Но в весьма важ­ном смысле эти институциональные правила являются внешними для тех отношений, о которых мы здесь гово­рим, т.к. они регулируют их извне. Они создают условия, в соответствии с которыми люди могут входить в отно­шения обмена или объединяться друг с другом для об­щей цели, а также подчиняться власти.

Таким образом, в теории Тенниса есть важный ин­ституциональный элемент — Gesellschaft рассматривается в роли Gemeinschaft. Это не позволяет однозначно при­числить Тенниса к утилитарной школе социальной мыс-ди. Но при определении его принадлежности необходи­мо принять во внимание другой институциональный элемент. В категории Gesellschaft есть элемент, являю­щийся элементом действия, относительно которого ути­литарная точка зрения дает основание видеть в нем глав­ную формулировку тённисовской теории¹⁰⁸. Разумеется, Теннис не постулирует, что конечные цели в самом деле случайны. Он просто предполагает, что в той мере, в ка­кой отношения относятся к типу Gesellschaft, другие цели индивидуальных партнеров, помимо тех, которые непос­редственно входят в их отношения, могут становиться иррелевантными (с точки зрения включения в эти отно­шения). Они иррелевантны даже в том случае, когда пер­вичные (по своему значению) ценностные системы парт­неров интегрированы. Если человек отправляется в лавку в чужом городе, чтобы произвести покупку, то единст­венное релевантное его отношение с человеком, стоящим за прилавком, будет охватывать только виды товаров, их цены и т.д. Все другие факты, касающиеся этих двух лиц, могут не приниматься во внимание. Нет даже необ­ходимости знать, имеют ли эти два человека еще какие-нибудь общие интересы, помимо непосредственного обмена.

¹⁰⁸ Gemeinschaft и Gesellschaft для него — конкретные типы отношений. Сле­довательно, промежуточный сектор внутренней цепочки «цели-сред­ства» включается также и в Gemeinschaft, но в другом виде.

На противоположном полюсе общественных отно­шений Теннис помещает Gemeinschaft. Для характерис­тики этого типа он использует несколько терминов, из которых мы разберем лишь некоторые. Прежде всего это — отношения солидарности, охватывающие широ­кую, скорее неопределенную, сферу жизни и интересов. Иначе говоря, это общность судьбы (Schicksal). Можно сказать, что внутри этой сферы отношений партнеры дей­ствуют и трактуют друг друга, как если бы они представ­ляли солидарную единицу. Они участвуют в общих успе­хах и неудачах, не обязательно на равных, поскольку отношения Gemeinschaft органично включает в себя как функциональную, так и иерархическую дифференциа­цию. Но это специфическая сфера применения коммуни­стического принципа: «каждому по потребностям, от каждого по способностям».

Теннис склонен подчеркивать в этой связи принуди­тельный характер вступления в такие отношения, приво­дя в пример родителей и детей как типичный случай, контрастирующий с добровольным вступлением в дого­ворные отношения. Это не дает, по-видимому, четкой раз­деляющей линии,скорее запутывает проблему,посколь­ку как дружба, так и брак в нашем обществе заключаются, главным образом, на добровольных началах, однако эти связи безусловно относятся к отношениям типа Gemeinschaft.

Главный критерий, по-видимому, лежит в другой об­ласти, а именно: в том способе, которым можно описать партнеров, имеющих «цели» для вступления в такого рода отношения, или для поддержания их. В случае Gesellschaft это конкретные, ограниченные цели, конкретный обмен благами или услугами, или же какая-то частная непо­средственная цель, которая может быть достигнута со­обща. В Gemeinschaft так никогда не бывает¹⁰⁹.

¹⁰⁹ Это, конечно, полярные типы, хотя между ними есть переходная область.

Если мож­но говорить о "целях", ради которых партнер вступает в отношения, либо ради которых эти отношения существу­ют, то это уже отношения другого (не общинного) харак­тера. Общинные отношения — это отношения общего неопределенного типа, включающие в себя множество вспомогательных конкретных целей, многие из которых как таковые не осознаются. Если кого-то спрашивают: «Зачем ты женишься?», он, как правило, находит исклю­чительно трудным дать ответ на этот вопрос с обычной целеполагательной точки зрения. Если же, с другой сто­роны, его спросить, зачем он вошел в этот магазин, он ответит без особых колебаний: «Купить себе сигарет». Но в случае с браком ситуация сложнее: для одного это любовь, другой хотел бы иметь дом, растить детей, не быть одному, иметь «психологическую поддержку», ко­торую дают все эти условия, или комбинация из получе­ния удобств и принятия на себя ответственности за кого-то, кто участвует в поддержании общего дела.

По мере вступления в такие отношения на доброволь­ных началах человек дает свое согласие на всю совокуп­ность интересов, включенных во всю эту более или менее определенную сферу жизни. Существует обычно отчет­ливо осознаваемый минимум вопросов — так, в браке это сексуальные отношения и ведение общего хозяйства. Но даже и это — отношения, определенные не в том же смыс­ле, что конкретные цели партнеров в случае договорных отношений.

Разумеется, существует институциональный аспект отношений типа Gemeinschaft, также как и отношений типа Gesellschaft. Но есть и специфические, типичные от­личия, по крайней мере в двух важных аспектах. В отно­шениях типа Gesellschaft партнеры принимают на себя обязательства, в первую очередь моральные, но при не­обходимости подкрепляемые санкциями. Однако в этом типе отношений обязанности, как правило, ограничены рамками договора, т.е. при вступлении в такие отноше­ния стороны предполагают некоторые конкретные, ясно определенные обязанности¹¹⁰. Любое изменение обяза­тельств возможно лишь в изначально оговоренных рам­ках. При необходимости таких изменений вся тяжесть доказательства возлагается на того, кто добивается но­вых обязательств, не очевидных и не предусмотренных первоначальным договором.

¹¹⁰ Отношения типа Gesellschaft никоим образом не ограничиваются только включением мотивов «заинтересованности», рассмотренных в предыдущем изложении.

В Gemeinschaft обязательства, напротив, как прави­ло, неконкретизированы и неограничены. И если они во­обще как-то определены, то в очень абстрактных по­нятиях. Так, в клятве супругов при заключении брака предполагаются обязательства «любить и оберегать друг Друга в богатстве и бедности, в здоровье и в болезни». Это как бы банк обязанностей помогать во всех обстоятельствах, какие только могут возникнуть непредвиден­но в течение совместной жизни. Бремя доказательств воз­лагается на того, кто хотел бы уклониться от обязан­ности, возникающей в любых таких непредвиденных обстоятельствах. Один из наиболее ярких примеров — уход за больным. На основе договорных отношений че­ловек, как правило, не чувствует себя обязанным брать на себя бремя заботы о своем наемном работнике, или о бизнесмене, с которым он связан, или о клиенте, если кто-то из них заболевает и у него не хватает собственных средств. Если какой-то человек окажет такую помощь, то это будет сделано совсем по другим мотивам, напри­мер, ради дружбы или сочувствия, но не потому что та­кое обязательство входит в деловые отношения. А для члена семьи уход за другим членом семьи есть первая обя­занность, даже если объект этого ухода ничего не сде­лал, чтобы заслужить такое поведение, более того, даже если он лично не пользуется любовью ухаживающего.

Хотя обязательства, присущие Gemeinschaft, некон-кретизированы и в указанном выше смысле неограниче-ны, они ограничены в других отношениях. Но это суще­ственно иное ограничение, чем то, которое дано в отношениях типа Gesellschaft. To есть, в итоге тот факт, что некоторое лицо принимает на себя всю совокупность отношений типа Gemeinschaft, определяет согласование их с этическими обязательствами, связанными с другими людьми. Следовательно, требования любого человека ограничиваются здесь возможными требованиями дру­гих. Это подразумевает иерархию ценностей и валидность обоснований при отказе удовлетворить требования парт­нера по отношениям типа Gemeinschaft в силу их несов­местимости с более важными обязанностями. Так, муж может отвергнуть требования жены, касающиеся его вре­мени и внимания, поскольку, будучи врачом, он должен был бы в этом случае пренебречь интересами своих паци­ентов. Но важно, чтобы эти обязательства более высо­кого порядка были ясно осознаны; в случае Gesellschaft такой подход иррелевантен. Если владелец магазина по­пытается удержать себе больше, чем ему приходится по

счетам, это преступление, независимо от того, что пла­тельщик располагает деньгами в гораздо большем коли­честве, чем ему необходимо; и несмотря даже на то, что ему, возможно, этот избыток вреден, в то время как вла­делец магазина «нуждается». Важный момент здесь за­ключается в том, что отказ покупателя платить больше был бы поддержан моральной санкцией общества без вся­кого исследования того обстоятельства, что владелец ма­газина гораздо лучше использовал бы эти деньги, чем покупатель, отказавшийся платить сверх установленной цены. Но то, что невозможно в Gesellschalt, является ча­стью стандарта, принятого в Gemeinschaft.

Второе важное институциональное различие отноше­ний типа Gesellschalt и Gemeinschaft заключается в том, к чему прилагаются свойственные этим отношениям инсти­туциональные нормы. В отношениях типа Gesellschaft ин­ституциональные нормы образуют совокупность возмож­ных правил: если вы вступили в соглашение, вы обязаны честно довести до конца все, что с ним связано. Вы обяза­ны также оставаться внутри этих отношений в определен­ных границах, обеспечивая помощь своему партнеру, ког­да он стремится избежать обмана, ареста и проч., даже если у вас есть возможность и сила выйти их этих отношений. Все эти правила касаются конкретных средств, целей и условий действия или комплексов действий.

В отношениях типа Gemeinschaft все обстоит иначе. Здесь существует целая система институционального контроля. Но она не задает какой-то формы действия норм, непосредственно регулирующих конкретные цели, средства и условия действия в рамках этих отношений. Если контроль имеет место, то он находится скорее на периферии социальных отношений. Определенные вещи рассматриваются как неизбежный минимум для того, что­бы такие отношения вообще могли существовать. Так, в случае брака всеобщему осуждению подвергнется та жена, которая не даст своему супругу сексуального дос­тупа к себе, а также супруг, который бросает семью или же отказывает ей в поддержке. Таков нормативный аспект отношений, хотя в действительности подобные случаи вовсе не редкость. Институциональные санкции касаются скорее установок, чем конкретных поступков. Последние расцениваются по преимуществу как прояв­ление таких установок. Это особенно очевидно, если трактовать сплетни как форму социального контроля в таких делах. Мы оцениваем прежде всего установки, такие как «любовь», «уважение», «сыновнее (дочернее) почтение» и т.п. Акты формального запрещения или при­нуждения в таких случаях являются совершенно несов­местимыми с «истинными» нормативно одобряемыми установками; они лишь формально оценивают определен­ный минимум проявления таких установок. В отношени­ях типа Gesellschaft подобные установки полностью иррелевантны. Названные отношения регулируются сферой «формальной законности».