Встреча двух личностей

Что значит слово «святой», которое мы употребляем не только в литургической, но часто и в обыденной жизни? На основании чего Церковь канонизирует подвижников веры, свидетельствует об их святости и дает нам право обращаться к ним с молитвой?

Если мы спросим у окружающих нас людей, в том числе у христиан, живущих церковной жизнью, что значит «святой человек», то получим неодинаковые ответы. Одни скажут, что святой – это человек чистой и безукоризненной жизни, другие будут утверждать, что святость – это самоотверженное и бескорыстное служение людям, третьи укажут на такие ее признаки, как милосердие, сострадание, отзывчивость человека. То есть для большинства людей святость – это наличие высоких нравственных достоинств. Однако на самом деле все это качества и свойства святости, ее проявления в различных жизненных ситуациях и обстоятельствах, а не сама святость. Все перечисленные достоинства человека, даже в своей совокупности, не дают исчерпывающего представления о том, что мы хотим определить.

Слово «святость» по своему значению намного глубже. Мы не нашли ни одного его синонима, поскольку святость действительно не качество; святость – то, что делает человека новым творением, творческая Божественная сила. Святой – это человек, в котором пребывает и действует благодать. Святой – тот, кто дал в своем сердце место Духу Святому; это луч, воссиявший от Фаворского света. Здесь, на земле, благодать можно стяжать и потерять. Жизнь даже великих подвижников представляла собой постоянно меняющиеся взаимоотношения между благодатью и человеческой волей, между святостью и грехом – то состояние, которое называется у аскетов невидимой борьбой. В вечности, когда время испытаний останется уже позади, благодать Божия восполнит недостающее[209] и соединится с душой человека неразлучно, неразрывно, навсегда; а после Воскресения она преобразит и одухотворит тела святых. Более того, святость в вечной жизни – это не статика, а вечное приближение к Божеству, вечное восхождение по духовным ступеням, вечное озарение Божественным светом (то, что на языке аскетики именуется обожением) все большей силы и интенсивности. В этом свете человек преображается и становится более и более способным созерцать Божественную красоту, сам делаясь от этого все более прекрасным, как кристалл, в котором отражаются и играют лучи восходящего солнца.

Почему мы прославляем святых? Или, точнее, что мы прославляем в святых? Святитель Григорий Палама – этот вдохновенный поэт исихазма, который больше всего любил безмолвие, – в борьбе с еретиками был вынужден обобщить мистический опыт восточных подвижников в определенных богословско-философских категориях. В этом отношении он явился продолжателем богословия великих каппадокийцев[210], сочетавших в своих произведениях опыт мистических созерцаний с блестящим знанием философии. Святой Григорий Палама, образно говоря, писал о Фаворском свете в Фаворском свете. Предвечный, вневременный и внепространственный Бог имеет бытие в Своей сущности – ипостасное, личностное бытие. Это внутренняя жизнь Божества, которая является абсолютной тайной. Она сокровенна и непостижима для Ангелов. Это Само Божественное естество, пребывающее в неприступном свете. Но есть то, что мы именуем благодатью, нетварными Божественными энергиями – силами, которые также предвечны, но могут сообщаться с сотворенным миром и воспринимаются нами как свойства и действия Божества. Святитель Григорий пишет, что Божественную благодать можно именовать Божеством. Святой становится причастником Божественной благодати, а так как Божественная благодать нераздельна и неразлучна с Божественным естеством, то святые неким непостижимым и невыразимым образом становятся общниками этого естества, оставаясь иными по природе. Поэтому, прославляя святых, мы прежде всего прославляем Бога, избравшего и освятившего их и пребывающего в них как в Своих нерукотворных храмах.

Затем мы прославляем личность самого святого, который при помощи благодати, но своей свободной волей и произволением боролся с грехом, живущим в нем, со страстями своей души и плоти, с демоническими силами, с обычаями гордого и богоборного мира. Жизнь святых – это исполнение Евангелия в различных обстоятельствах и ситуациях, исполнение, посильное человеку, так как исполнить заповеди во всей полноте – невозможно[211].

Итак, прославляя святых, мы прославляем Божественную любовь к человеку и подвиг человека, который через борьбу с собой открыл себя этой любви.

В молитве мы обращаемся к святому как к личности, в некотором смысле знакомой нам по жизнеописанию. Однако этими сведениями о святом сокровенная глубина его личности вовсе не исчерпывается. В мистическом плане святой всегда остается гораздо выше, нежели мы можем знать или даже думать о нем. Основа молитвы к святым – это некое личностное ощущение. Суть его в том, что, с одной стороны, между нами и святым пролегает огромная нравственная дистанция – его святость и наши грехи, его подвиг и наши страсти, его огненная решимость служить Богу, которая была стержнем его жизни, и наша постоянная слабость и колебание. А с другой – мы близки к святому, потому что находимся с ним в одной Церкви и потому что он как причастник Божественной любви сострадает нам, грешным и несчастным. Личность всегда выше и шире своих проявлений и видимых свойств (которые и без того поразительны у святых.– Ред.), поэтому основой молитвенного общения со святыми является чувство благоговения.

Человек – общительное существо. Нам радостно находиться в кругу достойных людей. Для нас счастье – беседовать со старцем или подвижником, счастье даже немного побыть рядом с ним, так как само его присутствие согревает наше сердце; оно как будто оттаивает от мертвящего холода грехов. И, следовательно, сама возможность общаться со святыми посредством молитвы есть уже больший дар, нежели то, чего мы обычно испрашиваем у них в этой молитве.

Литургическая и домашняя молитва – это образ той небесной любви, которая объединяет в вечной жизни Ангелов и святых. Любовь личностна. Предмет может нравиться, к предмету можно быть привязанным, но предмет любить нельзя, поскольку он безответен. Мы часто неправильно употребляем слово «любовь» по отношению к чему-либо. Но это не любовь, а желание быть владельцем и обладателем. Любить можно не «что», а «кого». Поэтому молитва – это глубокая внутренняя жизнь души. Приступая к ней, мы должны знать, что говорим с живой личностью, которая в Духе Святом не только слышит нас, но и проницает глубины нашего сердца, и потому молитва никогда не остается без ответа. Она является самой действенной силой в нашей жизни. А самое главное, она делает нас сродниками и своими в той семье, где отец – Господь, а дети Его – Ангелы и святые. В молитве должны присутствовать два чувства – покаяние и надежда. Молитва рождает благодарность Богу и покорность Его святой воле. Покаяние и надежда – корни молитвы. Благодарность Богу и покорность воле Его – цветы ее. А любовь к Господу и святым – ее плоды.

Человек – это единая личность, состоящая из двух природ – души и тела. Поэтому нам разрешено и даже благословлено молиться не только о вечных благах и об осуществлении главной цели человека – спасении души, но также и о житейских потребностях, о нуждах нашего бренного тела. Глубока человеческая личность. В гимнографии она сравнивается с бездной. Еще более глубока личность святого, преображенного благодатью. В этой тайне личности, в ее красоте как образа и подобия Божия – основа духовной любви и того неизреченного чувства, которое мы бы назвали мистическим трепетом молитвы, предчувствием сердца, неизреченной радостью тех, кто с Богом.

Некоторые из святых, особенно мученики, в предсмертной молитве испрашивали у Бога дар помогать людям в тех или иных обстоятельствах. Есть древний обычай просить у Иоанна Предтечи благословения на монашество, у Георгия Победоносца – помощи на войне, у великомученика Пантелеимона – исцеления от болезней и так далее. Этот обычай, основанный на предании, отразился и в литургической жизни Церкви. Существуют чудотворные иконы, особенно Божией Матери, название которых говорит само за себя, например: «Споручница грешных», «В скорбех и печалех Утешение», «Взыскание погибших» и множество других.

Есть также народный опыт: молиться тем или иным святым в зависимости от нужд человека. К таким взглядам Церковь относилась нейтрально – не благословляя и не отвергая. Тем более что некоторые «наблюдения» вообще относятся к области звуковых ассоциаций: например, в народе молятся пророку Науму, чтобы он навел на ум, в день мучеников Маккавеев освящают семена мака и тому подобное – то есть действия основаны на недоразумении.

Теперь мы сделаем небольшое отступление.

Мышление современного человека становится все более дробным и аналитическим. Науки разделяются на специальности, которые, в свою очередь, дробятся и умножаются на наших глазах. Возьмем, например, медицину. Раньше врач лечил практически все заболевания. Не только в древности, но даже еще столетие тому назад земские врачи, с современной точки зрения, обладали универсальными знаниями во всех областях медицины: они были и диагностами, и терапевтами, и хирургами, а самое главное – они видели перед собой живого человека как единый, цельный организм. Теперь таких врачей практически не существует. Их заменили специалисты. Больной с результатами компьютерных обследований в руках должен ходить из кабинета в кабинет. Больной как человек перестает существовать для врача: в нем видят только таблицу анализов. И современный человек свыкся с таким положением. Врач часто не обращает внимания на больного, вернее, он видит некую анатомическую и физиологическую «сумму» и берется лечить ту ее часть, которая укладывается в рамки его специальности, до остального ему дела нет, там его компетенция кончается – пусть больной стучит в двери следующего кабинета.

Это аналитическое мышление, эта привычка искать специалистов неожиданно проявилась в религиозной жизни современных христиан. Стали появляться руководства, к каким святым надо обращаться при той или иной болезни. Теперь святые «выстроены» согласно определенной таблице и подчинены неизвестно кем придуманному регламенту – в каких случаях они должны помогать, что они могут и не могут делать. Например, болезни живота лечит святой Модест, при грыже помогает великомученик Артемий, в общем, святые разделены на специальности. Подобные руководства издаются большими тиражами и быстро раскупаются. Между тем еще совсем недавно, хотя бы пятнадцать лет тому назад, в церковной литературе ничего подобного мы не находили. Такого рода «исследованиями» иногда занимались разве что этнографы, собиравшие материал о народных обычаях, обрядах и приметах. Но то, что делается теперь, можно назвать подменой церковного предания и даже народных обычаев какой-то спекуляцией. Составителей и издателей этих книг мало интересует церковная литургика. Они составляют свои книги по следующей схеме: берут жития святых, выписывают эпизоды и события из их жизни, чудеса, которые они совершили, и составляют свои справочники по некому формальному сходству. Например, святой был воином – значит, он покровитель воинов; занимался плотничеством – значит, он помощник в столярных работах; во время пыток ему надели на ноги железные сапоги – значит, он помогает от боли в ногах; он путешествовал по святым местам – это дает основание считать его помощником путешествующих. Сами святые не уполномочивали авторов таких книг решать за них, в каких случаях и как они помогают людям, поэтому такой справочный материал относится по большей части к области фантазий. К святому подошел за помощью больной, он исцелил ему глаза, но если бы у человека была другая болезнь, он также исцелил бы ее. Мы видим здесь сужение личности святого до какого-то навязанного ему «профессионализма». Происходит подмена религиозного чувства совершенно неоправданным прагматизмом. Святой как личность как бы перестает существовать, от него остается лишь узкая специальность. Молитва как духовное общение, как устремление человеческой души к царству вечного света исчезает. До святого дела мало, его нашли в рубрике «Зубная боль». Если бы не ныл зуб, то он был бы не нужен.

Мы вовсе не против литургического предания и даже обычаев, имеющих под собой твердое основание. Но здесь речь идет как раз об уничтожении предания как передачи знаний в русле церковной жизни, о замене предания собственными домыслами. Святой связан с Богом, как луч – с солнцем, не по природе своей, а по благодати; и каждый святой имеет молитвенное дерзновение к Богу. Эти обширные справочники с рекомендациями и рецептами, выдуманными большей частью за письменным столом, являются предметом для острой и несправедливой критики Православия со стороны различных сект, особенно протестантского толка. На самом деле это вовсе не учение Церкви, а продукция для ширпотреба. Святые могли испросить у Бога особые дары, но мы хотим слышать их голоса, сохраненные в агиографии и литургике, а не тех, кто приписывает им «род деятельности» и «характер» чудес.

Молитва – это общение. Здесь идея этого общения как соприкосновения с новой жизнью, как освящения благодатью, как встречи двух живых личностей тускнеет и меркнет: святой должен сделать конкретное дело, оказать помощь, которую предписывает ему справочник, а затем он не нужен, если подобная ситуация не повторится. А что происходит с сознанием человека, с чем ассоциируется имя святого, об этом мало кто задумывается. Святые отцы писали, что, хваля добродетель, мы становимся причастниками добродетели, что молитва – это один из путей уподобления тому, к кому она обращена. Теперь молитва постепенно теряет свою мистическую глубину: кто оказывается ненужным, остается что.

В последнее время появилось также множество неизвестно кем сочиненных молитв, которые на самом деле молитвами назвать трудно. Они написаны на душевно-чувственном уровне, и их стиль совершенно не отвечает внутренней динамике молитвы. Достаточно сравнить их с церковными молитвословиями, и мы увидим, что они представляют собой лишь что-то сродни размышлениям или медитации либо поэзию, чаще всего не высшего качества.

В церковных молитвословиях душа находит себя, они представляют собой передачу мистического опыта святых, его словесное выражение. Этот опыт настолько глубок, что человек, читающий их, находит в них свое и себя. Эти молитвы – излияние сердца, очищенного благодатью и потому более глубоко ощущающего демоническую силу и тяжесть греха. Эти молитвы заключают в себе огромную духовную напряженность, но в то же время лишены чувственной восторженности, внешнего драматизма. Поэтому их читают всю жизнь, они соответствуют любому духовному возрасту, они воспринимаются как новые, они от духа и обращены к духу – стержню человеческой личности.

А молитвы, составленные «на все случаи жизни», приспособленные к различным обстоятельствам и нуждам, написаны от рассудка и потому трогают душу, но не дух. В них человек редко молится, то есть возводит око души к Богу; чаще всего он читает их как поучение: что христианин должен делать, думать и переживать в данном случае. И здесь опять происходит снижение религиозного чувства. Молитва не только по своему содержанию, но даже в структуре фразы и расстановке слов отражает внутреннее состояние авторов – и здесь, в этих молитвах, написанных в повествовательном ключе, с подробным изложением сущности дела, о котором просят Бога, очевидно скольжение от духа к душе. Человек не может найти в таких молитвах себя, не может назвать их голосом своего духа. Человек, прочитав такую молитву, «объяснил» Богу и самому себе, что надо делать, но дух его вряд ли пробудился от обычной дремоты.

Посредством молитвы мы включаемся в Небесную Церковь, в световом поле Божественной благодати мы преодолеваем свою тварную ограниченность и вызываем к жизни тот духовный потенциал, который назван образом и подобием Божиим. Мы углубляем и расширяем свое бытие, вернее, не мы, а Божественная сила, которой через молитву человек дает возможность действовать в своей душе.

Некоторые недоумевают: о чем молиться, когда Бог лучше знает, что нам нужно? Кто говорит так, тот не понимает суть молитвы. Бог хочет дать нам Себя как величайшее благо, но этот дар можно принять только через любовь; мы же любим не Бога, а себя. Это самое страшное последствие грехопадения. Основой жизни стал не Бог, а самость. Поэтому надо повернуть к Богу свое сердце, надо волевым усилием искать потерянное, воссоздавать разрушенное, выходить из плена страстей и создаваемых ими иллюзий в мир той высшей истины, которую открывает нам Евангелие. Однако действительно совершить это может не наша растленная природа, а Божественная благодать. Но благодать хочет, чтобы мы сами, свободно, по собственной воле стремились стяжать ее, подчиняли ей свой разум и чувства. И здесь происходит сложное взаимодействие человеческой воли и благодати, которое трудно охватить мыслью и заключить в слово: «Я не могу, но я решаю; я бессилен, но без меня Бог не может спасти меня; я поражен грехом, который въелся, как болезнь, в мое естество, но я стремлюсь к Богу; я немощен, но я совершаю; без помощи Божией я не способен даже помыслить о добром и в то же время я ответствен за зло, которое творю, включая каждое лживое слово и каждую нечистую мысль. Раз я ответствен за собственную душу и совесть говорит мне, что я делаю добро и зло не по необходимости, а произвольно, значит, есть во мне нечто, что стоит над бездной греха в моей душе. Моя воля растлена, как все чувства, но что же осталось во мне?».

Преподобный Максим Исповедник открывает нам, что существует две воли: одна – естественное хотение, а другая, названная им гномической волей, – это способность делать выбор[212]. «Не я вначале ищу Бога, а Бог вначале ищет меня», и здесь ответ на призыв Божий должна дать гномическая воля: «Не “кто я есть”, а “кем хочу быть” и “Кто может спасти меня”». Совершается взаимодействие благодати и воли, именующееся синергизмом. Но это слово может быть понято неправильно, в каком-то полупелагианском смысле. Поэтому мы должны помнить, что тут идет речь вовсе не о взаимодействии равных сил – воли и благодати; здесь совершает благодать, она творит, освящает, дает силы и обновляет падшее человеческое естество, а воля обращена к благодати как единственному средству спасения. Это устремление от себя к благодати.

Представим такую картину. Человек попал в омут, который затягивает его. Он сам не в силах сопротивляться движению воды. Но вдруг с берега ему бросили веревку, он схватился за нее обеими руками, и его вытянули на берег. Человек не мог спастись своими силами, но он сделал правильный выбор: не пытаясь сопротивляться воде, крутившей его, точно щепку, он ухватился за веревку и с ее помощью достиг берега. Нечто похожее происходит во взаимодействии человеческой воли и благодати. Господь по любви к нам дает и затем отнимает Свою благодать, вернее, явственное действие благодати; она как бы скрывается от нас и действует тайно. Мы должны снова и снова искать ее, видя свое бессилие и возлагая всю надежду лишь на Бога. Так формируется личность человека. У животного нет личности, но лишь природа: род, вид и в некотором отношении индивидуальность, то есть особенность. Личностность есть принадлежность только Божества, Ангелов и людей.

Взаимоотношение между благодатью и волей более всего определяется в молитве. Молитва – это обращенность к Богу. В молитве благодать обновляет образ и подобие Божие в человеке, говоря неуклюжим современным языком – активизирует их, приводит в динамичное состояние, а свойство образа Божия – отражать в себе Первообраз. Поэтому в молитве человек учится любить Бога. Но духовная любовь – это также действие и дар благодати. Молитва неотделима от человеческой жизни. Если человек молится правильно, то исполнение евангельских заповедей открывается перед ним как истинная жизнь, через них он ощущает, как благ Господь. Молитва без исполнения заповедей превращается в бесплодный труд. В то же время без молитвы невозможно исполнить евангельские заповеди, ведь Господь сказал: без Меня не можете делать ничего [213]. И опять: молитва, когда человек небрежет об исполнении заповедей, уподобляется посаженному на каменистой почве дереву, которое не может пустить корней.

Молитва – самое большое искусство и в то же время – самая простая вещь, как прост детский лепет, когда ребенок говорит «мама», чувствуя ее присутствие, ее тепло, ощущая всей душой, что без матери жизнь его невозможна. В молитве самое главное – не потерять чувство присутствия Бога как Живой Личности. Когда это чувство есть, то для молитвы нет нужды во внешних механизмах, тогда человек благодарит Господа за самый дар молитвы, за то, что он может возвести око сердца к Тому, Кому с трепетом поклоняются Ангелы.

НА ПСАЛМЫ

Псалом 51

Что хвалишися во злобе, сильне?( 3).

Здесь мужественный дух человека, укрепленный молитвой, обличает демона – лукавого духа. Святые отцы говорили: «Когда к тебе приходит неизвестный помысл, как бы скрытый во тьме, то спроси его со всей твердостью и решимостью воли: “Наш ли ты или от супостатов?”[214]», и от прямого вопроса помысл не сможет укрыться и спрятаться, как извивающаяся змея, а ответит, кто он и кем послан.

Здесь душа обличает демона вопросом: что хвалишися? Хвалиться – значит торжествовать победу, еще не будучи победителем. Хотя бы демон захватил человека, словно борец своего противника, опутал его сетями греха, хотя бы тысячекратно обманывал и обольщал его горькой сладостью порока, но пока в сердце человека есть покаяние, пока собственная совесть не предала его, демон все еще не победитель.

Благодать поднимает поверженного с земли, точно раненого воина, она разрывает демонские сети, как паутину. Демон может хвалиться только тогда, когда человек, сознательно отказавшись от покаяния, отдает свой последний вздох ему. Чем хвалиться сатане? Тем, что он восстал против Бога и так лишил себя истинной жизни? Хвалиться своей собственной смертью, подобно тому как некоторые самоубийцы высоко поднимали кубок с ядом, будто некий трофей?

Чем хвалишься, сатана? Своей собственной ложью, тем, что своей змеиной песней прельщал людей, что соблазнял их картинами греха, завлекая, как болотными огоньками, в трясину? Что разжег пламя ада, в котором будешь вечно гореть сам? Чем хвалишься? Злобой, в которую превратился ты, наполнив землю потоками крови и слез? Твою прежнюю любовь к Богу сменила бессильная ненависть, твое дыхание – это смертоносное зло; словно мертвой водой, текущей из ада, наполняешь ты злобой сердца людей. Этим ты хвалишься, сатана!

Ты сильный не своей силой, а нашей немощью. Молитва истинно сильных опаляет тебя, точно огнем. Ты боишься молитвенников, как зверь – пылающего факела. Сильный не лжет, он сокрушает противника своей силой, а ты только лжешь. Хотя ты и царь, но ты царь над грешниками в аду, в чем же твоя слава? Если ты сильный, то почему так долго и бесславно борешься со мной – бессильным, ничтожным червем: разве это не посрамление твоей силы?

Беззаконие весь день…

Демон с утра до ночи строит ковы, и самой ночи как успокоения для него нет. Собственная злоба, кипящая в нем, не дает ему отдохновения и покоя. Ненависть к образу Божию в человеке – единственное чувство, которое движет демоном. Помни, душа моя, что демон никогда не спит и непрестанно следит за тобой, обдумывая, как бы усыпить и пленить тебя твоими же страстями. Как полководец разрабатывает план сражения, так он составляет каждый день свои планы, как поразить и погубить тебя, как отвлечь от Бога, как отнять память о смерти, как крепче привязать тебя к колесу земных забот, как подкупить ценой наслаждения, словно тридцатью сребрениками – Иуду, как настроить против тебя твоих друзей и близких, чтобы ввергнуть в уныние; как поразить нежданными несчастьями, чтобы потопить в пучине отчаяния.

Помни: в тот день, когда ты забываешь о вечности и о кознях демона, он не забывает о тебе. Когда ты дремлешь не только на ложе, но и наяву, погруженный в мирские развлечения, он не спит и не дремлет, а бдит над твоей душой, как охотник, притаившийся у тропы, которой олени идут на водопой.

…неправду умысли язык твой…(4).

Какую неправду? – Что жизнь на земле вечна, что в грехе душа получит наслаждение и радость. Он лжет через наши страсти, лжет через нашу плоть, лжет через мир, который живет по своим обычаям, далеким от закона Евангелия. Но больше всего он обольщает нас через нашу гордыню. Демон не может говорить правду. Когда он говорит внешне правдоподобно, то делает это лишь для того, чтобы, усыпив человека, легче обмануть его. Так враг притворяется другом, чтобы, подведя человека к обрыву, неожиданно столкнуть его вниз. Поэтому святые отцы говорят: не верь демону, когда он по-видимому говорит правду; эта правда – черная ложь. Душа моя, когда ты лжешь, то подражаешь демону – отцу лжи [215]; а подражая, уподобляешься ему. Поэтому пусть языком твоим движет правда, пусть слово твое соответствует мысли, а дело – слову. «Добрая» ложь – это яд, смешанный с медом. Истинное добро никогда не может иметь ложь своим союзником.

Если мы встанем на путь лжи, то непременно будем побеждены демоном: он самый искусный ее стратег; ложь – область его владычества. Диавола невозможно победить его же оружием, поэтому пусть взор твой смотрит прямо, пусть язык твой говорит правду. Если будешь говорить правду, то демон не найдет в тебе своего. Если будешь говорить правду, то негодяи и лживые друзья убегут от тебя. Как мухи облепляют падаль, так темные духи и подлые люди – тех, кто лжет. Если человек посредством лжи и добьется чего-либо, то все равно эта ложь окажется слабым и ржавым звеном, которое когда-нибудь неожиданно порвется.

…яко бритву изощрену сотворил еси лесть.

Псалмопевец сравнивает язык с наточенной бритвой. Диавол постоянно изучает человека и затем наносит удары – словно тонким, отточенным лезвием, которое глубоко проникает внутрь, не оставляя следов на поверхности. Из раны, нанесенной таким оружием, вытекает лишь несколько капель крови, хотя бы оно достигло самого сердца. И в данном случае в первую очередь нужно иметь в виду клевету: демон –клеветник, ибо клевещет на Бога, поражая душу неверием; он клевещет на наших ближних, разрушая нашу любовь друг ко другу. Он клевещет на нас самих через людей, ожесточая наше сердце и наполняя ум недобрыми помыслами.

Возлюбил еси злобу паче благостыни, неправду, неже глаголати правду (5).

Диавол не просто творит зло: он возлюбил его всей силой падшего ангельского естества. Это зло дает ему неутомимую энергию и силу. «Диавол более заботится о моей погибели, нежели я – о своем спасении», – сказал один преподобный. Демон любит зло больше, чем мы любим добро. Поэтому зло так часто побеждает в нас. Диавол возлюбил зло больше своего прежнего величия; тьму – больше света; неправду, то есть извращенный, кривой путь, больше, чем правду. Когда-то, будучи светлым Ангелом, он не устоял в правде, а в неправде стоит теперь крепко, как бы непоколебимо. Он говорит нам неправду через наши страсти, он обольщает нас через гордость.

Высшая правда – это Бог. Высшая истина изо всего, что может сказать человек посредством слова, – это имя Бога, Бога истины; имени Бога страшится дух тьмы и потому так стремится отвлечь дух человека от Иисусовой молитвы.

Возлюбил еси вся глаголы потопныя, язык льстив (6).

Диавол хочет разъединить ум с сердцем, обратить его ко внешнему, потопить в потоке внешних впечатлений и в бушующем круговороте помыслов. Язык диавола коварен. Высшему добру он часто противопоставляет меньшее добро как якобы более нужное. Через это видимое добро он хочет «вернуть» человека в мир, потушить в нем огонь молитвы, которая опаляет его, вовлечь в многомыслие и многоделание, выкрасть имя Христа из храма сердца.

Сего ради Бог разрушит тя до конца… (7).

Диавол уже поражен на Голгофе, но конечное истребление его произойдет после Страшного Суда.

…восторгнет тя…

Восторгнет – то есть исторгнет, вырвет, как сорняк; и теперь мы должны вырывать греховные помыслы, как диавольские плевелы, из своего сердца.

…и преселит тя от селения твоего…

Первое изгнание демона – из рая, а второе, будущее, – из преображенного космоса.

…и корень твой от земли живых.

Корень демона, которым он держится, – это наши грехи. Страшный Суд навсегда, навеки произведет разделение между добром и злом. В земле живых – в Царствии Небесном – уже не будет испытаний и искушений. Под землей живых можно также понимать сердце человека, когда он вырвет из него греховные помыслы, точно прорастающие семена, и греховные привычки, точно сорняки, укрепившиеся корнями. Обратная сторона любви к Богу – это ненависть к греху и сатане.

Узрят праведнии и убоятся, и о нем возсмеются… (8).

Праведники видят конечную погибель сатаны уже ныне через пророчества и откровения и трепещут, боясь, чтобы не стать добычей сатаны, чтобы не увлек он их за собой в царство тьмы и вечной смерти. Возсмеются и возрадуются праведники после Страшного Суда, потому что освободятся от мерзкого змея – тирана, потому что грех с его гнусностью и безобразием навеки будет удален от их очей. Они увидят, что сатана, насмехавшийся над миром, оказался бессилен перед человеком, уповающим на Бога, и сделал самого себя посмешищем. И смех здесь – это радость праведников о своем спасении, о том, что тень адского чудовища, диавола, уже не будет омрачать их путь. И в этой жизни, еще на земле, преодолев искушение, праведники видят бессилие и немощь сатаны. И тогда их смех – это радость сердца после победы над искушением.

…и рекут…

Рекут – то есть засвидетельствуют. Праведники свидетельствуют своей жизнью, свидетельствуют благодатью, которая обитает в их сердцах, что сильный во злобе оказался бессильным, что древний змей обречен на поражение, что дракон, увлекший за собой с неба третью часть звезд [216], благодатью превращен в червя.

Иисусова молитва – это одновременно прославление Бога, плач покаяния и гимн победы над пораженным денницей.

…се, человек, иже не положи Бога помощника себе… (9).

Демон является в образе человека. Искушая людей, он говорит на человеческом языке. В притчах демон нередко сравнивается со злым и лукавым человеком. Он не поставил Бога помощником себе. Бог перестал быть для него источником жизни[217], свет благодати Божией померк в нем. Для него Бог не помощник, а враг; он черпает свои силы в ненависти к Богу. Сатана сам захотел стать равным Богу. Он отверг Его милость и помощь и теперь, как ослепленный лев, бросается из стороны в сторону, ища во мраке свою добычу – во мраке собственной богооставленности и во мраке человеческого сердца, в котором погас свет молитвы.

…но упова на множество богатства своего…

Диавол уповал на свою ангельскую силу и красоту, на величие и славу, которыми прежде наделил его Бог, уповал, как на достояние, вечно принадлежащее ему, и потому пал, обратившись в духа тьмы.

…и возможе суетою своею.

Суета – это пустота. Царство ада – это великая пустота. Жизнь демона, как постоянная борьба с Богом, борьба, обреченная на поражение, – это безумие. Обольщение человека страстями сердца и ложью, иллюзиями ума – бессмысленная пустота. Демон пуст, как огромное сгнившее дерево, от которого осталась только кора. Когда человек живет во внешнем, когда он отдается страстям или погружается в свои фантазии, то жизнь его теряет смысл, она становится пустой внутри. Ум, потерявший Бога, постепенно погружается в суету, она становится его родной стихией. И тогда вне суеты дел и мыслей человек представить себя уже не может.

Далее псалмопевец говорит:

Аз же яко маслина плодовита в дому Божии… (10).

Душа цветет, когда благодать касается ее. Из плодов маслин делали елей, который зажигали в лампадах и светильниках в храме. Но светильник – это и образ сердца с горящим в нем огнем молитвы.

…уповах на милость Божию во век и в век века.

Грех временен, а милость Божия пребывает вовеки. Иисусова молитва превращается в свет, озаряющий вечную жизнь. Уповал, значит, надеялся; надежда исполнилась. Здесь говорится о богообщении, которое начинается на земле и продолжается в вечности.

Исповемся Тебе в век… (11).

Буду славить Тебя вовеки. Молитва – это песнь души, вечное стремление образа к своему Первообразу, вечное преображение человека по подобию Божию. Исповедать – здесь значит быть в таинственном хоре вместе с Ангелами и святыми.

…яко сотворил еси…

Мое спасение совершила благодать Твоя. Мое спасение – Твоя победа.

…и терплю имя Твое…

Иисусова молитва требует труда и терпения. Наше сердце подобно твердой каменистой почве. Сколько надо труда, чтобы из ее недр извлечь на поверхность потаенное в ней сокровище!

Господь предупреждает нас, что для Иисусовой молитвы необходимо терпение. Могут пройти месяцы и годы упорного труда над Иисусовой молитвой, а вернее, над собственным сердцем. Это время испытания. Человеку кажется порой, что Господь не слышит его, что сам небесный свод над его головой выкован из меди и слова молитвы бессильно падают на землю. Ему кажется, что его молитва похожа на крики и стоны узника, брошенного в подземелье: теряется счет времени, но весь мир как будто забыл о нем, даже эхо не отвечает мольбам несчастного, каменные стены сжали его со всех сторон. Однако это не только время испытания воли: Иисусова молитва постепенно преобразует те глубины человеческого сердца, которые недоступны для нашего сознания. С каждым повторением ее душа человека в чем-то становится иной. Но от человека это сокрыто: стоящий на берегу не видит, что происходит на дне моря. Иисусова молитва вскрывает гнойные раны души, а затем очищает и исцеляет их. Преподобный Симеон Новый Богослов, говоря об этом, пишет, что даже следов не остается от прежних ран.

Когда благодать Божия касается человека, то пораженная прежде проказой душа становится чистой, как тело ребенка, но человек еще явственно не переживает общение с благодатью, иначе он прежде истинного исцеления своего решил бы, что уже исцелен.

Многие люди, начав трудиться в Иисусовой молитве, охладевали к ней и бросали ее именно потому, что не могли исполнить слова псалмопевца: терплю имя Твое. Они хотели получить все сразу, схватить небесный жемчуг нечистой рукой, и поэтому им казалось, что имя Божие – этот небесный огонь – не согревает их душу, как горстка остывшего пепла, что имя Божие – эта сокровенная песнь сердца – остается безмолвным для них. Они хотели прежде, нежели усмирятся их страсти, услышать голос Духа. Не окончив пахать поле, они уже хотели получить плату, но слышали в ответ: «Паши еще, паши до вечера».

Необходимо терпение и по другой причине. Подвизаясь в делании Иисусовой молитвы, человек переживает период, когда перед ним открываются его грехи: точно фонарь спускают в темный подвал, и он видит змей и различных гадов, ползающих там, видит нечистоты… Человек видит все это в себе и недоумевает: «Неужели это я? Кто может из этого вместилища скверн, из моего сердца, сотворить храм?». И чем более озаряет свет молитвы его сердце, тем яснее познает он мрачное состояние своей собственной души. И здесь потребно терпение: чтобы потерпеть видение самого себя.

…яко благо пред преподобными Твоими.

Преподобие – это восстановление в человеке образа Божия, это жизнь по закону Евангелия. Человек уподобляется Богу через стяжание благодати, и тогда имя Божие открывается ему как великое благо и как источник духовных благ. Чем чище сердце человека, тем более открывается ему небесная красота имени Божия, дивной жемчужины, дороже которой нет ничего в мире[218]. И душа желает лишь одного – созерцать эту красоту, быть наедине с Богом через призывание имени Его.

Псалом 115

Веровах, темже возглаголах… (1).

Верил в то, что Бог слышит меня, что Он так близок ко мне, как мое собственное сердце. Верил, что Господь услышит и исполнит мою молитву.

Когда благодать касается души человека, то вера становится действительностью, приобретает силу достоверности, где нет места колебаниям и сомнениям.

Есть разные степени веры. Одна утверждает существование Бога, другая живого Бога созерцает. Веровах – значит, моя душа почувствовала Бога, увидела Его особым духовным прозрением, а затем заговорили уста. Славянское возглаголах нельзя перевести как «говорил» или «сказал»: слишком слабы и немощны в этом случае русские слова. Возглаголах – это вопль сердца, воплощенный в слове, это эмоциональное самовыражение души, это звучание в речи сокровенных ее струн. Возглаголах – здесь сердце как бы сливается с произносимым словом. Возглаголах – это похоже на поток горной реки, сломавшей преграды льда, только там струи воды устремляются вниз по склонам, а здесь вопль молитвы устремлен от земли к небесам, он возносится ввысь.

…аз же смирихся зело.

Именно потому стала высокой молитва, что душа глубоко смирилась, приравняла себя к праху. Когда человек смиряет себя, то Бог возвышает его; когда человек возвышает себя, то Бог оставляет его и он становится добычей демонов.

Итак, непременное условие молитвы – вера и смирение сердца. Как смирить себя? Вспомни перед молитвой грехи, которые ты совершил, и добродетели, которых ты не достиг, войди умом своим в сердце и посмотри, сколько там нечистоты, лукавства, зависти, притворства, лжи. Словно груды грязи накопились в нем! Смирить себя – это осознать свое падение.

Аз же рех во изступлении моем… (2).

Рех – это высказал то познание, которое получил. Во изступлении моем – исступление есть выход из обычного состояния, здесь – восхищение ума к Богу, когда человек в благодати созерцает те сущности вещей, которые прежде были скрыты от него.

…всяк человек ложь.

В себе молящийся видит глубокое падение человеческой природы, он осознает: в самом себе человек не может найти точку нравственной опоры. Душа, изъязвленная страстями, подобна зыбкому болоту. Неопытному или гордому взору его поверхность может показаться прекрасным лугом, покрытым травой и цветами, но попробуй построить на нем здание: оно провалится, не имея фундамента. Так добрые порывы человека обычно не сохраняются надолго: их засасывает болотная топь.

Человек лжив: в нем нет постоянства. Его чувства появляются и исчезают, словно волны на поверхности моря. Можно ли надеяться на любовь человека, на его дружбу, на привязанность, если это всего лишь волны, которые возникли из морской глубины и, устремившись к берегу, разбились в брызги?

Да, чувства человека временны, хрупки и непостоянны, и потому в мире так много разочарований и обмана. Порой человек лжет, будучи уверен, что говорит совершенно искренне, потому что забывает о том, что он сам игрушка в руках времени, что вскоре он станет другим. Человек лжет потому, что его подсознание – это глубочайшая бездна, неведомая ему самому. Человек лжет потому, что под влиянием страстей он обманывает самого себя. Изменяя Богу, греша, он не может быть верным для людей. Поэтому надежда на человека – это надежда на сновидения, которые ты видел ночью, это источник постоянных тревог, разочарований и скорбей. Надеющийся на человека идет по хрупкому льду, который ломается под ногами. И самый большой лжец для каждого человека – это он сам.

Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми? (3).

Все, что мы имеем, и нас самих дал нам Бог. Он воззвал нас из бездны небытия и открыл нам путь в вечную жизнь. Мы можем только в изумлении созерцать Божественную любовь и Божественную милость, мы можем только восклицать с апостолом Фомой: Господь мой и Бог мой [219]! Воля Божия – это наше спасение. Господь говорит: «Всем желанием Моим Я не хочу смерти грешника, но чтобы он покаялся и остался жив»[220].

Чашу спасения прииму… (4).

Это евхаристическая Чаша и все средства, которые даны Церкви Богом для спасения людей.

…и имя Господне призову…

Не просто произнесу имя, а призову. Как ребенок зовет отца или мать во время опасности, во время скорби, чтобы они услышали его, не оставили его, но пришли ему на помощь. Поэтому нужно не просто повторять Иисусову молитву, но призывать в ней имя Божие.

…молитвы моя Господеви воздам пред всеми людьми Его (5).

То есть молитва в сердце моем будет во всякое время, при всех обстоятельствах, как в уединении, так и среди людей. Тогда и при многолюдстве сердце будет как в пустыне. При общении с людьми ум не должен выходить из сердца и растекаться по внешнему. Он должен смотреть на мир и на людей как бы из окон запертой башни. И еще: молитва, совершаемая втайне, имеет благодатное действие на тех людей, которые связаны с молитвенником общением или за которых он молится. Из его сердца имя Иисуса Христа, словно духовное солнце, излучает невидимый телесными очами свет и тепло.

Честна пред Господем смерть преподобных Его (6).

Смерть раскрывает содержание человеческой души, это итог жизни, и прежде всего итог молитвы. Преподобный Исихий, пресвитер Иерусалимский, пишет, что стяжавший в сердце своем имя Иисуса Христа пройдет через мытарства как молния[221]. В чьем сердце пребывало имя Божие, тот сподобится созерцать славу Божию в вечной жизни. Слово честна означает достойна, драгоценна, чиста. Не рождение, а смерть святых является праздником. Поэтому Ангел смерти является для молитвенников добрым вестником, а смерть – началом истинной жизни.

О, Господи, аз раб Твой… (7).

О, Иегова, вечно сущий, я раб Твой, – значит, я уже не раб сатаны, мира и своих собственных страстей. Рабство Богу дает человеку великую свободу и внутренний, сердечный простор, тогда как грех сжимает и стесняет его сердце. Сердце грешника точно зажато в железный кулак.

…и сын рабыни Твоея…

Здесь земное происхождение, знатность, родовитость превращаются в прах. Пред лицом Божиим все люди – малые дети. Все потомки одного праотца Адама. Единственное, что может сказать человек о своих родителях и предках, – это то, что они рабы Господа, а все остальное, по выражению святителя Григория Богослова, «древняя гниль»; то есть человек отказывается от всех преимуществ своего происхождения или, наоборот, не тяготится незнатностью рода, из которого происходит, или бедностью своей семьи. В духовном плане все люди равны, всем дана возможность спасения. В Царстве Небесном одно отличие – это мера благодати Духа Святаго, которой сподобился человек. Апостол Павел писал, что хотя он из славного рода, но ради того, чтобы «приобрести» Христа, все посчитал уметами, мусором, который выбрасывают из дома[222].

…растерзал еси узы моя.

Узы – это грех, которым связан человек, точно преступник – цепями. Душа чувствует гибельность порока, она страдает и тоскует, как узник, заточенный в темнице. Прощение грехов ощущается душой с некой физической реальностью: «Как будто тяжесть спала с плеч», – говорит человек. Затем, узы – это сомнение и колебание. Живущие по своему разуму, а не по заповедям Божиим всегда пребывают в тревоге, в сомнениях и противоречиях. Когда души человека касается благодать, то противоречия исчезают, сомнения рассеиваются и в сердце его водворяются мир и покой.

Тебе пожру жертву хвалы… (8).

Прежде всего жертва хвалы – это Евхаристия, внутренне неразрывно связанная с Иисусовой молитвой. Затем, жертва хвалы – это благодарность человека Богу во всех обстоятельствах его жизни. Жертву хвалы принес Иов, когда произнес свои бессмертные слова: Господь дал, Господь и взял. Буди имя Господне благословенно! [223] Жертвой хвалы была жизнь святителя Иоанна Златоуста, имевшего на устах и в сердце молитву: «Слава Богу за все!». Приносит жертву хвалы тот, кто в страданиях благословляет Господа и благодарит Его за страдания больше, чем за радость.

…и во имя Господне призову.

В начале псалма псалмопевец говорит: имя Господне призову, а теперь – во имя Господне призову. Это две степени молитвы. Первая – ум сосредотачивается на словах молитвы; вторая – душа явственно ощущает благодать, и человек призывает саму благодать во имя Господне. Первая – вхождение в сердце с молитвой, с именем Божиим; вторая – обретение в сердце благодати Божией.

Иисусова молитва привлекает и хранит благодать.

Молитвы моя Господеви воздам пред всеми людьми Его… (9).

Это буквальное повторение пятого стиха, но здесь другой смысл.

Вечная жизнь – это вечное молитвенное созерцание Бога. Все люди Его – люди Божии – это святые в Царствии Небесном, где тайное станет явным. Молитва, которая совершалась в тайне сердца, тогда откроется перед всеми и сольется с молитвами Ангелов и святых, как голос – с общим звучанием хора.

…во дворех дому Господня… (10).

Господь сказал: В дому Отца Моего обителей много [224]. Каждый получит по мере веры и дел свою обитель и награду, свою меру благодати.

…посреде тебе, Иерусалиме.

В Апокалипсисе новый Иерусалим, окруженный стенами из драгоценных камней[225], – это Царствие Божие. Много обителей святых, но все они – внутри стен Небесного Иерусалима, где нет ни греха, ни зла, ни смерти, ни страданий. Иисусова молитва по смерти человека, словно огненные крылья, возносит его душу в прекрасный Небесный Град.

Псалом 133

Се, ныне благословите Господа, вси раби Господни… (1).

Ныне значит теперь, немедленно, не откладывая на будущее: каждый день может быть днем спасения, каждое мгновение – не только рубежом между прошлым и будущим, но и началом новой жизни.

Благословите. Совершенное благо – это Господь, а благое слово – имя Божие, имя Иисуса Христа. Ныне благословить Господа – значит начать творить Иисусову молитву, не давая обмануть себя лукавому помыслу, уверяющему тебя, что ты только лишь этот день или час отдашь мирским заботам, а затем, окончив свои дела, начнешь служить Богу. Дух Святый призывает нас ныне благословить Господа, а сатана говорит: «Не ныне, а потом, не сегодня, а завтра». Но земные дела не кончаются, и, как дым, проходят годы и десятилетия.

Раби Господни – это те, кто исполняет волю Божию, а не свои прихоти. В Библии написано: воля Божия – святость ваша [226].

…стоящии во храме Господни…

Ум от внешнего должен возвратиться к себе, тогда сам человек становится храмом.

…во дворех дому Бога нашего.

Дом Бога – это глубина человеческого сердца, то, что аскеты именовали «сердечным местом». Но в сердце много обителей, расположенных одна в другой. Они раскрываются постепенно, их псалмопевец назвал дворами, окружающими дом Божий, как дворы окружали Иерусалимский храм.

В нощех воздежите руки ваша… (2).

То есть по ночам воздевайте руки ваши. Ночь и мрак у мистиков[227] часто служат символом души, очищенной от помыслов и внешних образов, состояния отрешенности от мира. Воздежите руки ваша – то есть усердно молитесь, не ослабевайте в молитве, не давайте душе погрузиться в дремоту, утруждайте в молитве тело.

…во святая…

Во святая – то есть ко святилищу, ко «святому святых» Иерусалимского храма. Здесь – обращенность ума к сердцу.

…и благословите Господа.

Благословляйте Господа, непрестанно повторяйте Его имя. Старайтесь сочетать с этим именем свое сердце.

Благословит тя Господь от Сиона… (3).

Сион – образ благодати Божией. На Сионской горе был построен храм Иеговы; в Сионской горнице Дух Святый сошел на апостолов. Благословит тя Господь от Сиона – значит пошлет благодать, единственное нетленное сокровище.

…сотворивый небо и землю.

То есть сотворивший твою душу и тело. Благодать открывает для молитвы внутреннюю обитель человеческого сердца. Благодать преображает душу и тело человека.

Приложение к статье «Таинство послушания»

Все, о чем говорит в «Таинстве послушания» отец Рафаил, безусловно, верно, его высказывания аксиоматичны. Послушание превратилось в наши дни едва ли не в самую забытую и пренебрегаемую добродетель. И слова автора многих могут отрезвить, многим дадут возможность задуматься: имеют ли они послушание (или хотя бы стремление к нему), и если нет, то действительно ли оно «невозможно» или же это всего лишь ложь изворотливого самолюбия?

Но в то же время нельзя оставить без внимания один очень серьезный момент. Каждый человек пишет, говорит, учит из своего (именно из своего!) опыта. Суть учения может быть неоспоримой. Но существует такой важнейший фактор, как обстоятельства, которые, по выражению святителя Игнатия (Брянчанинова), не изменяя сущности, оказывают тем не менее «на сущность существенное влияние»[228]. Это в том числе и те обстоятельства, в которых сложился как духовная личность пишущий, и те, в которых находятся читающие.

О людях, с которыми поддерживал духовную связь отец Рафаил, в среде которых находился, чьими советами и чьим опытом пользовался, благодаря которым формировался как священник и монах, мы можем узнать из его уже известной и пользующейся большой популярностью книги «Тайна спасения». В их числе и замечательный святитель митрополит Зиновий (в схиме – Серафим; [Мажуга]), и знаменитый духовник Глинской пустыни схиархимандрит Серафим (Романцов), и почитаемый Псково-Печерский старец схиигумен Савва (Остапенко), и такие удивительные, хотя практически никому доселе в России не ведомые грузинские подвижники, как архимандриты Парфений (Апциаури) и Гавриил (Уркетадзе), схимонахи Авраам (Чхеидзе) и Гавриил (Булискерия), и многие другие. С этими старцами отец Рафаил общался, говорил, «дышал одним воздухом»; их жизнь во многом и его жизнь.

Абсолютное же большинство из нас – как людей, приходящих сегодня в Церковь, так и людей, избравших для себя иноческий путь (особенно людей молодых), – подобного общения совершенно лишено. Мы живем, мы сформировались или формируемся совершенно в иных условиях, иной среде. Трудно было тем, на кого давил пресс атеистического режима, но тем, кто живет сегодня, осмелимся сказать, еще труднее. Грех, как говорит сам отец Рафаил, существовал всегда, но была и добродетель, ее чистые и светлые образцы, была любовь, было, наконец, человеческое тепло. А мы живем в мире, где это тепло и любовь с умножением беззакония оскудели до чрезвычайности[229], так что от нас требуется в полном смысле этого слова подвиг, чтобы с помощью Божией самим сохранить их в своем сердце.

Слово о спасении, исходящее из реального, пусть даже и самого малого опыта, слышится нечасто. Путь духовной жизни точно скрыт в тумане, и стремящимся идти по нему приходится отыскивать его буквально на ощупь, спотыкаясь и падая, терпя боль, переживая скорбь. И, что тяжелее всего, идти чаще приходится в одиночку. Нередко кто-то берется указывать путь, но выясняется, что он и сам не только не прошел по нему, но даже и не находил его.

Те немногие духовно преуспевшие старцы (действительно старцы, а не, как принято уже стало говорить, «старики»), которым Господь, как некий драгоценный дар для нас, еще продляет их земную жизнь, для большинства практически недоступны. В крайнем случае, очень редко, к ним могут обратиться для исповеди, за советом или просто за благословением.

Ситуация, в которой мы находимся, объективно очень сложна. Период гонений, господства воинствующего атеизма не прошел для Церкви в России бесследно. Если говорить о монашеской жизни, то она в ту пору в своем собственном, «природном» виде, можно сказать, прекратилась; она лишь едва теплилась в нескольких чудом не закрытых обителях да в небольших общинах, складывавшихся вокруг «монашеских» приходов.

Традиция оказалась практически прерванной, то, чем живо монашество, – передача опыта иноческого жития от старца к ученику – сделалось почти невозможным. Старцы, сами сложившиеся, сформировавшиеся в условиях жизни в благоустроенных обителях, своими учениками и духовными чадами имели в большинстве случаев монахов ученых или приходских или же просто благочестивых мирян.

Сама Церковь в нашей стране многие десятилетия напоминала небольшой островок посреди моря какого-то безумного безбожия, и без того малое стадо [230] сократилось, казалось, до самого минимума. Но затем произошло настоящее чудо. Церковь вновь обрела свободу, в ее открывшиеся двери хлынул поток изголодавшихся по истинно духовной жизни, по Богу, измученных скитаниями по распутиям греха, изломанных, очень разных и очень сложных людей. За полтора десятилетия открылись сотни монастырей, тысячи храмов, слова «Бог», «Церковь», «Православие» перестали быть запретными. Но… Могло ли за этот столь короткий срок вырасти целое поколение новых пастырей – игуменов, настоятелей, духовников, чтобы принять всех, кто стремится сегодня найти свой путь к Богу?

Были совершены тысячи хиротоний, и у престолов в поруганных некогда алтарях встали новые иереи Божии, чтобы совершать Таинства и пасти вверенную им Самим Христом паству. Но… Опыт – это такая вещь, которая приобретается лишь со временем, долгими годами поисков, ошибок и, наконец, правильных решений и поступков. Именно этого опыта катастрофически не хватает.

И это тем ощутимее, что жизнь до крайности осложнилась. Общественные потрясения, следующие одно за другим, «новые учения», увлекающие массы духовно не просвещенных людей, жестокость современного мира с небывалым обогащением одних и полным обнищанием других, падение нравственных устоев, страшная разобщенность, отчужденность людей друг от друга – все это, как и многое другое, делает нашу жизнь сложной.

Эта реальная сложность, разумеется, не может служить оправданием для уныния или отчаяния. Нет, она есть просто очень серьезный повод для серьезных же и ответственных рассуждений. Мы спасаемся действительно не своими силами, но благодатью Божией, спасаемся в Церкви. Однако от нас как от христиан, как от по-настоящему ищущих спасения людей требуется, чтобы мы проходили свой путь в высшей степени сознательно и осмысленно, очень трезво и очень осторожно. Ведь от того, что удастся с Божией помощью понять и приобрести нам, зависит в значительной мере и судьба тех, кто придет позже. Если мы научимся жить в этих условиях и искренне, от всего сердца, от всего произволения служить Богу, то сможем впоследствии передать это умение другим, тем, кто, как и мы сегодня, будет нуждаться в этом завтра.

Почему мы находим нужным говорить об этом здесь? Тема, затронутая отцом Рафаилом в «Таинстве послушания», очень важна. Вопрос о послушании как принципе, как делании, как образе жизни является сегодня для Церкви одним из первостепенных. Поэтому говорить о его необходимости, говорить о нем как об основе всей жизни в Церкви в целом и духовной жизни каждого отдельного человека обязательно нужно. И можно лишь радоваться тому, что отец Рафаил об этом пишет, и пишет с такой силой и убедительностью. Но вместе с тем, как уже было сказано выше, есть реальное различие между опытом автора и опытом читателей. И это различие может помешать правильно понять те или иные его слова; есть риск, что, прочитав их, человек, не обладающий достаточной мерой рассудительности, сделает, к сожалению, наряду с верными, и совершенно ложные выводы, чреватые различными заблуждениями и ошибками.

Поэтому, полностью принимая все сказанное отцом Рафаилом, мы все же берем на себя смелость в какой-то очень небольшой мере дополнить его труд, высказать некоторые мысли, представляющиеся нам также весьма важными.

***

Прежде всего по прочтении настоящей статьи может сложиться впечатление, что для человека, истинно желающего угодить Богу и преуспеть в духовной жизни, единственный путь – это монастырь. Однако такое впечатление, безусловно, было бы ошибочным. К угождению Богу, к жизни духовной, к преуспеянию в ней призваны решительно все христиане без исключения, в то время как для монашества требуется особое призвание Божие. К нему непосредственно относятся слова Спасителя: Кто может вместить, да вместит [231]. А кто не может, тот и не должен дерзать на превосходящее его силы.

Кроме того, сегодня для монашеской жизни, для монастыря человек должен духовно созреть. Монашество возрождается в условиях, крайне неблагоприятных для него. Оторванность от традиций, нарушение преемственности (о чем уже говорилось выше), отсутствие, как выражается известнейший в России духовник архимандрит Кирилл (Павлов), «кадров», то есть опытных в духовной жизни старцев и стариц, способных к руководству вверенными им душами[232], необходимость в постоянных и очень тесных сношениях с миром и людьми мирскими и, как следствие этого, подмена в самих обителях законов духовных законами чисто мирскими же – вот лишь некоторые факторы, эту «неблагоприятность» обуславливающие.

Если прежде, приходя в монастырь, человек воодушевлялся примером подвижнической жизни братии, назидался их истинно богоугодным житием и сам, взирая на окружающих его, исполнялся благоговения и страха Божия, то сегодня это, к сожалению, не так. Большинство обителей открывается вновь, и их насельниками становятся люди, о монашеской жизни знающие главным образом из книг (а порой нет и того). В монастырь они приносят с собой мирские взгляды, мирской опыт, мирской дух. К каким последствиям приводит это подчас? Святитель Игнатий в позапрошлом столетии по этому поводу писал: «О монашестве о. Никандр (монах Николо-Бабаевского монастыря, весьма почитавшийся святителем за свою высокую духовную жизнь.– Ред.) понимал так же, как понимаю и я. Называл он монастыри пристанями, по назначению, данному им от Бога; говорил, что эти пристани обратились в пучины, в которых вредятся и гибнут душами многие такие люди, которые посреди мира проводили весьма хорошую жизнь. Некоторым, вопрошавшим его, советовал остеречься от вступления в монастырь. Надо знать существенно нынешнее положение монастырей, которые могут еще показаться для верхоглядов местами спасения. По крайней мере, в избрании монастыря должно быть черезвычайно осторожным и осмотрительным»[233]. Тем более уместны все эти предостережения в наши дни.

Нет, не должно быть и тени сомнения в том, что монашеская жизнь благословенна Богом; действительно, она – путь к Богу самый прямой, высший. Несомненно и то, что решающийся посвятить себя сей жизни заслуживает за одно лишь свое намерение всяческого уважения. Однако именно для того, чтобы решимость эта не оказалась напрасной, не обратилась человеку во вред, необходимо на самом деле увериться: есть ли воля Божия на то, чтобы он (и именно в настоящий момент) избрал для себя монашество? Затем так же необходимо понять, ч т о есть монашество в своей сущности, каков его идеал, осознать, как далека от этого идеала реальность (не охладевая вместе с тем в своем намерении к идеалу все же стремиться), и лишь после этого, по слову преподобного Иоанна Лествичника, «от хлеба жития иноческого, который с горьким зелием», есть и «от чаши сей, которая со слезами», пить, «да не в суд себе воинствует». Ибо, как говорит этот же преподобный, «если не всякий, кто крестился, спасется, то умолчу о последующем»[234].

Можно сказать, что данная статья написана в русле полемики с настроениями собственно антииерархическими, антимонашескими, в сущности своей – бунтарскими, анархическими. И, конечно же, направлена она не против тех, кто, видя всю сложность современной монашеской жизни, не решается, будучи не готов к ней, вступить в нее и избирает для себя какой-то иной, посильный и доступный ему путь, но против отрицающих сегодня возможность этой жизни в принципе, изобретающих некие особые и уродливые формы, долженствующие якобы заменить ее, против тех, в ком господствует дух гордыни и непослушания, кто отвергает систему иерархии как соподчинения (а следовательно, и монашество) в самой ее идее.

***

Хотелось бы коснуться также и проблемы взаимоотношений, складывающихся между наставниками и их духовными чадами, проблемы послушания – как в монастырской жизни, так и в жизни мирской.

В первую очередь, кажется, необходимо определить, какой смысл вкладываем мы в употребляющиеся здесь понятия: «наставник», «духовный отец», «духовное чадо». Наверное, если формальный подход вообще трудно назвать правильным, то тем более был бы он неуместен в настоящем случае. Поэтому выскажем такое мнение: наставником может быть в действительности лишь тот, кто на самом деле наставляет, имея целью помочь незаблудно шествовать наставляемому стезей, ведущей в Небесное Царствие. Духовным отцом может заслуженно именоваться тот священник, который реально (в той или иной мере – в зависимости от своей опытности, духовных и физических возможностей, обстоятельств) принимает на себя отцовское попечение о вверившейся ему о Христе душе. И чадом может называться только тот, кто действительно доверился своему духовнику, как ребенок отцу, кто решился на послушание ему о Христе (опять-таки – в той или иной мере, что зависит и от характера лиц, о которых идет здесь речь, и, снова, от конкретных обстоятельств).

Поясним, как мы понимаем эти взаимоотношения. Со стороны духовника, как нам кажется, необходима ответственность в отношении приходящего к нему человека, понимание того, что он ответствен за него, за его жизнь, за его вечное спасение и перед ним самим, и прежде всего перед Богом. Со стороны же чада необходимо доверие. При том можно сказать так: если нет ответственности, то не может быть и доверия. Если нет доверия, то невозможно по-настоящему за что-либо отвечать. И опять: со стороны духовника необходимо внимание, а со стороны чада – послушание. Здесь – прямая связь: чем, с одной стороны, больше ответственность и внимание, тем, с другой – больше доверие и послушание. И наоборот: чем больше доверие и послушание, тем больше ответственность и внимание[235].

Если же все вышесказанное отсутствует, то ни истинное духовное руководство, ни истинное послушание невозможны. Напрасно будет мучиться духовник с «чадом», которое не доверяет ему, не слушает его, а поступает лишь по собственному смышлению и собственной воле. Также напрасно вверит себя человек «наставнику», не готовому отнестись к нему всерьез, с необходимым вниманием, тем более – взять на себя хотя бы и самую малую ответственность за него (мы уже не говорим – «наставнику», совершенно неопытному, не имеющему верных духовных ориентиров). Скажем даже более того: в таком случае человек совершит не только напрасный поступок, но, вполне вероятно, и трагическую ошибку.

Поэтому отношения «духовный отец – чадо» никак не могут быть установлены искусственно. Они могут лишь сложиться естественным путем и в той степени, в которой это возможно в данной ситуации. Если они не сложились, если их нет, то «выдумывать» их ни в коем случае нельзя. Однако что же тогда делать (ведь жизнь своевольная и самочинная, тем более если она носит характер «духовной», до добра довести не может)? Что делать мирянину и что – монаху, для которого вне зависимости от того, «сложились» или же «не сложились» отношения с игуменом или монастырским духовником, послушание является обетом?

Видимо, общий путь в этом отношении таков. Есть послушание Церкви – ее учению, уставам, канонам, оно обязательно для всех. Есть послушание священноначалию – в том, что касается частностей, связанных с устройством церковной жизни в опреде