Некоторые мысли о пути спасения

Таинство послушания[136]

И в материальном, и в духовном мире существует некий неизменный принцип, который называется структурой. Без структуры невозможно бытие: от атомов до галактик. Разрушение структур – это взрыв, который влечет за собой уничтожение, а затем, как следствие, деградацию в последующих, возобновленных структурах. (Наглядным примером разрушения структур является атомный взрыв, который, образно говоря, выбрасывает дурную энергию, называемую радиацией.) Структура невозможна без соблюдения закона соподчиненности. Так устанавливается определенная иерархия, которая сохраняет не только бытие как организацию, но и осуществляет целевую установку бытия.

Еще более, чем в мире материальном, четок принцип структуры в бытии мира духовного. Здесь из структур, известных нам, существуют структуры ангельская и церковная, соединяющие творение с его Творцом и являющиеся проводниками благодати. Нарушением ангельской структуры, первой катастрофой, подобной взрыву, потрясшему вселенную, было восстание Люцифера против Бога. «Радиация» этой катастрофы в виде греха, тления и смерти продолжает действовать в мире, все более нарастая за счет воли людей, подчинивших себя воле сатаны.

Господь создал Церковь ветхозаветную и новозаветную, наподобие ангельской Церкви: с четкой структурой, в которой иерархия служит звеньями, соединяющими человека с Богом, своего рода «каналами», посредством которых благодать изливается на землю. Земная Церковь без иерархической структуры невозможна. Выпадение из Церкви, фактическое – как игнорирование ее или декларативное – как раскол, приводит человека к потере благодати и, следовательно, средств для спасения. Вне Церкви истинное благодатное богообщение совершенно невозможно. Вне Церкви могут быть лишь интеллектуальное и эмоциональное воодушевления, субъективные религиозные переживания, но не реальное присутствие Бога.

Еще в большей степени принцип структуры и подчинения низшего высшему необходим для монашества. Послушание становится для монаха как бы «вторым дыханием». Если оно нарушено, то наступает медленная агония. Непослушание для монаха подобно малой революции, монах-ослушник включается в метафизическую стихию революции – в ломку иерархии. Надо помнить, что зло редко проявляется в своем демоническом обличии. Чаще всего сатана принимает вид светлого Ангела, и лишь впоследствии человек догадывается, что с ним беседовал тот змей, который ввел в погибель праотцев[137]. Однако и такое прозрение наступает не всегда.

Начало революции и раскола – это чаще всего зависть, таящаяся под осуждением. Революционеры подвергали критике существующий строй в сравнении с неким воображаемым идеальным строем. Они указывали на ошибки, грехи, пороки, которые, по их мнению, могли быть уничтожены только с разрушением структуры. Эти обличения формально могли казаться правильными, но неправда революции заключалась в том, что в новых структурах зло и грех проявлялись с гораздо большей силой и революции обычно уничтожали не худшее, а лучшее.

В среде современного монашества распространено мнение, что если нет духоносного наставника, то слушаться некого, и потому обет послушания, который произносится при монашеском постриге, многие склонны рассматривать как архаизм. Между тем держащиеся такой точки зрения не могут предложить взамен ничего, кроме чтения святоотеческих творений и, по возможности, руководства ими в своей жизни. Но книги святых отцов были написаны как раз в традиции преемственности и послушания и могут быть поняты только теми, кто и сам живет в русле той же традиции. Понять аскетические творения лишь на уровне интеллекта, «отвлеченно» невозможно. Даже если предположить, что человеку удалось бы понять мысль святых отцов (чего мы на самом деле не допускаем), то все равно без помощи благодати она не могла бы быть воплощена в жизнь: знать – одно, а иметь силы исполнить – совсем иное. Поэтому мы не видели ни одного монаха, живущего самовольно и при этом преуспевающего в духовном отношении.

Можно справедливо указывать на недостатки монастырской жизни, на слабости игумена, на ошибки наставника, но будет величайшим заблуждением, если мы сочтем, что эти недостатки помешают нашей духовной жизни или лишат спасения. Послушание несправедливому игумену подобно послушанию раба-христианина злому господину, которое одобряет апостол Павел[138], тогда как причинами непослушания монаха служат его самомнение и гордость; причем непослушание сопровождается взрывом страстей, следствие чего может проявиться хотя и не сразу, но обнаружится непременно. Святые отцы выражали дерзновенную мысль, что в лице начальствующего среди подчиненных присутствует Христос (разумеется, не в греховных делах этого начальствующего, которые могут иметь место, а в самом принципе структуры). Выходя из послушания, монах повторяет тем самым грех сатаны.

Теперь многие полагают, что жить в монастырях уже нельзя, нужно сидеть у себя в комнате и молиться Богу. Но может ли человек одной лишь своей молитвой победить страсти? Некоторые говорят, что, оставаясь в миру, можно выбрать себе наставника и слушаться его. Однако наставник не может заменить собой монастырь. Спасение и приобщение к благодати – это само бытие[139], и даже плохой монастырь в этом отношении намного лучше мира. Опять получается противоречие: не идут в монастырь или уходят из него, потому что больше нет наставников, и в то же время считают, что наставников можно найти в миру… Но необходимо прежде всего искать благодати Божией, которая одна только и может победить грех. Человеку, который предоставлен собственным силам, грех победить невозможно. Истинно духовная жизнь может быть построена лишь на основании смирения. И основание это должно все время углубляться и укрепляться: только в смиренном сердце действует Бог, только смиренному Он являет Свою силу. У отцов есть афоризм: «Бог слушает послушного»[140].

Критика монастырской жизни, хотя бы она и была формально правильной, основана на самомнении человека, считающего, что он понимает духовную жизнь лучше игумена, епископа и патриарха. При этом то главное, что дает человеку монастырь, как бы игнорируется и забывается. Часто монах, живущий в миру, постепенно духовно дичает, оставляет свое молитвенное правило, а затем забывает и об Иисусовой молитве. Некоторые из отцов также выражали мысль, что уже нет духоносных наставников, но никто из них не говорил, что на основании этого необходимо совершенно упразднить монастыри – из поврежденного корабля броситься в открытое море. Выше монастырской жизни может быть лишь жизнь отшельническая, но и для нее требуется приготовление в монастыре.

Некоторые ропщут, что игумены заставляют много работать физически и потому мало времени остается для молитвы. Однако кто хочет молиться, тот найдет способ соединять молитву с работой. По крайней мере, во время практически любой работы можно читать Иисусову молитву или произносить хотя бы два слова: «Господи, помилуй». Искреннему послушнику дается в дар сердечная молитва, а непослушный «аскет» никогда не приобретет ее. Не слушая игумена, он не слушает Христа, поэтому слова молитвы остаются без ответа.

А как часто непослушание происходит от уязвленного самолюбия! Если бы раскольник получил в Церкви высокий сан, то он посмотрел бы на нее другими глазами. Может быть, это относится не ко всем раскольникам, но к значительной их части. Мы знаем людей, которые ушли в раскол из-за того, что не получили обещанного прихода, остались в трудном материальном положении и не перенесли этого искушения; другие безуспешно домогались епископства, а затем решили «отомстить», произведя раскол. Мы видели, как некоторые оставляли обитель, чтобы поселиться поблизости от своих духовных отцов: женщины – около мужских монастырей. Но обычно ничего путного из этого не выходило. Только человек, пораженный духовной гордыней, может думать, что его присутствие и беседа заменят монахине монастырь. Такие самовольные «общины» обычно характерны своим духовным неустройством, царящей в них атмосферой нервной экзальтации и нередко – истеричности. Духовный отец становится в этом случае для членов общины в полном смысле этого слова центром их жизни, и часто само послушание подобным наставникам постепенно исчезает, сменяясь ревностью и соперничеством.

Да, действительно, во время революции и последующего атеистического диктата, когда монастыри были закрыты и разграблены, возникла необходимость иметь своего рода скрытые монастыри в миру, именно в виде общины. Но монахи в них чувствовали себя подобно уведенным в вавилонский плен: псалом На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом… [141] отражал их состояние. Уход же из монастыря в наше время никак не оправдан.

Преподобный Симеон Новый Богослов пишет о благочестивом юноше, который в миру, обремененный многосложными трудами управителя имения, достиг благодатной молитвы; однако прошло время, и этот человек, удивлявший преподобного Симеона своим скрытым подвижничеством и ночными молитвами, постепенно остыл, забыл свою прежнюю любовь и был похож на обезумевшего. Преподобный Симеон объясняет это тем, что благодать звала его в монастырь, но он промедлил, не послушавшись ее. Знаменательно, что у этого человека был старец, к которому он обращался, но не помогло ему и это. Мир постепенно завоевал его душу подобно тому, как от продолжительной осады в конце концов падает окруженная со всех сторон крепость[142].

Почему современные монахи говорят, что нет духоносных старцев? А разве с теперешними старцами нельзя спастись, хотя их и называют снисходительно не старцами, а «стариками»? Такие монахи считают, что духоносные старцы взяли бы их на свои руки и понесли в Небесное Царство, то есть облегчили бы им путь. Но это неверно. Прежние старцы дали бы им такие правила, что они весьма навряд ли смогли бы их вынести; а для древних аскетов такие правила, напротив, показались бы необычайным снисхождением. Современные старцы как раз подходят под уровень современных монахов, а мечта о возвращении ушедшего в прошлое – это романтика и, как вообще всякая мечтательность, от диавола.

Господь награждает послушных монахов ради их послушания духовными дарованиями, в том числе непрестанной молитвой – этой монашеской радостью. Послушный среди многочисленных дел может иметь внутреннее безмолвие, а непослушный даже в одиночестве непрестанно будет колеблем бурей помыслов. Поэтому пусть помнят монахи, что послушание было и остается подражанием Христу, а непослушание есть подражание нашему древнему врагу. Преподобный Иоанн Лествичник заповедует игуменам терпеть немощи братии, кроме непослушания, которое гибельно как для самого человека, так и для тех, кто рядом. Непослушного он повелевает изгнать из монастыря, как были изгнаны из рая наши праотцы, чтобы дать ему возможность через скорби осознать свой грех и покаяться[143].

Мне запомнилась картина: к мусорному ящику подходит старик и роется в нем палкой. Он находит куски хлеба, остатки пищи и бережно складывает их в сумку, а затем уносит с собой. Судя по чертам его лица, по грустному выражению глаз, по его движениям, по всему облику, в котором еще заметны следы прежнего благородства, он принадлежит к тем обездоленным людям, которые стали ненужными в наше жестокое и меркантильное время. Я знаю, что это вовсе не какой-то исключительно редкий случай, что многие из представителей интеллигенции, даже ученые, оказавшиеся без средств, ищут пропитания около мусорных свалок, а некоторые – умирают от голода.

…Мы переживаем время духовного голода; особенно остро чувствуют это монашествующие. Разрушены традиции прежнего монашества, часто монастырями управляют неопытные люди, часто «старцами» считают тех, кто сам еще не прошел вполне монашеский путь, не преодолел своей гордыни. В монастырях слышен безмолвный крик: «Мы голодаем!». Многие решают, что единственный путь – читать святоотеческие книги и по возможности руководствоваться ими. Но этот путь опасен.

Основа монашества – это смирение, то, на что призирает и к чему преклоняется Бог. Книги не дают смирения. Они обогащают разум, они могут восхищать душу, но они подобны карте для путешественников. Можно изучить эту карту, но так и не выступить в путь, не пройти и шага. Мы все глубоко падшие грешники, но гордыня и лукавство делают для нас невидимой всю бездну нашего падения. Только свет смирения озаряет ее глубины, только истинные подвижники видят, что дно их души похоже на дно адское.

Мы живем в состоянии неведения. Еще древние мудрецы сказали: «Познай самого себя», но без благодати сделать этого не смогли. Образно говоря, наша душа, единая и простая, для нашего рассудка есть что-то вроде башни, разделенной перегородками. Рассудок обычно видит только верхнюю площадку и не знает, что творится на нижних. Враги, демоны, может быть, уже давно сделали подкоп, проникли в эту башню, заняли ее внутренние помещения, а рассудок даже не подозревает об этом. Он страж, который видит лишь внешнее; он думает, что все спокойно и благополучно, до тех самых пор, пока враг не появится на верхней площадке; но тогда, как правило, бывает уже поздно, и рассудок становится беспомощным пленником восставших страстей, как внезапно схваченный и закованный мятежниками в цепи царь.

Монашество – это предание, подобное преданию литургическому, которое самому человеку на основе одних лишь книг воспринять невозможно. Рассудок не смиряется от знаний, даже духовных. Напротив, не имея основания в виде послушания, он склонен гордиться и тщеславиться этими знаниями и нередко становится похожим на змею, которая и нектар цветов превращает в яд.

Святые отцы учили: «Благодать возвращается тем путем, которым она покинула человека». Мы все пали в Адаме через его непослушание Богу, поэтому основа наших грехов – наша растленная, непослушная воля. Она может быть исцелена только послушанием: послушанием Церкви, послушанием иерархии, послушанием духовным руководителям; в их лице мы оказываем послушание Христу. Послушание рождает смирение. Смирение дает благодати возможность действовать в душе человека, и тогда человек видит, в какой страшной опасности он находится, какие ядовитые змеи гнездятся в его сердце, какие страсти, похожие на чудовища, таятся там: один пустынник говорил, что видит сатану, восседающего в его сердце, точно на троне. Но благодать не только показывает нам наш грех, она также связывает его. Подвижники безусловно утверждали, что победить грех своими силами человек не способен, как ребенок не способен одолеть исполина, что грех может быть побежден только благодатью Божией. Сильного (падшего первоангела) может победить и связать только Тот, Кто сильнее его[144]. Поэтому у монахов нашего времени лишь два пути: или «умереть от голода», то есть быть побежденными своими страстями и обманутыми демоном, или же довольствоваться теми скудными «остатками» от «пира» святых отцов, которые сохранились для нас, и теми «остатками» монашеского предания, которые еще существуют.

Даже за послушание руководителям, не обладающим в полной мере необходимым опытом, Господь даст смирение – это царственное богатство монахов. Значит, человек не потеряет своей награды. Наши руководители не сошли с неба, они не пришли к нам со страниц патериков, они из этого мира, отравленного ядом, поэтому будем благодарны им за то, что они такие, какие они есть.

Мы вспоминали о тех людях, которые внезапно превратились в нищих: не сумевшие преодолеть своей гордости и стыда умерли от голода, а смирившие себя нашли пищу в мусорных ящиках и остались живы. Промысл Божий благ и справедлив. Это значит, что мы недостойны лучшего, а возможно, что мы просто не понесли бы его.

Пусть наше сравнение не покажется никому обидным. Мы говорим собственно не о людях, а о времени, об этом мире, пропитанном насквозь «радиацией» греха, о земле, которая из духовного Эдема превратилась в пустыню, опаленную огнем человеческих страстей. Те, кто в наше время идет к Богу, проходят через этот огонь, проплывают через море яда. У них, образно говоря, опалены крылья и душа в рубцах от ран. Они не сравнятся с прежними отцами, через них уже не струится, а как бы сочится каплями благодать, однако и этой благодати достаточно для спасения человека, лишь бы он тщательно собирал каждую каплю, как изнемогающий в пустыне собирает росу с камней.

В Церкви семь Таинств. Но для монахов существует восьмое Таинство – послушание. Может быть, наше время дает возможность еще более глубоко смирить себя: слушаться духоносных отцов легче, чем людей с явными немощами, но кто слушает их ради Господа, кто видит в них «звенья» Церкви Христовой, тот получит награду за то, что не возгнушался чаши жизни с напитком бессмертия, сделанной не из серебра, а из свинца. Святые отцы учили: «Послушание выше поста и молитвы». Мы дерзнем сказать, что послушание выше самой любви, ибо любовь без послушания есть лишь душевное чувство, любовь без смирения – голос скрытых страстей. Послушание рождает смирение, смирение – покаяние, а покаяние – любовь, но не ту любовь, которую можно эмоционально пережить или представить в воображении, а прозрение духа, созерцающего красоту образа Божия в каждом человеке.

Начало послушания – неосуждение и повиновение. Середина его – неверие себе, стремление отсечь свою волю как в большом, так и в малом. А бесконечный конец – чувство радости и покоя, чувство истинной свободы и в то же время страх: как бы в чем-либо незаметно не проявилась наша падшая воля с ее скрытыми страстями. Тогда человек готов повиноваться даже малому ребенку, только бы не повиноваться себе.

Кто говорит, что ныне неопытные наставники, что игумены монастырей занимаются больше внешней, нежели внутренней жизнью, что не у кого спросить совета, те выбирают наставниками для себя самих себя, то есть свой гордый ум и разгоряченные страсти. А этими «наставниками» управляет в свою очередь невидимый «старец», имя которому диавол.

Монашеская жизнь на протяжении всей христианской истории шла волнообразно, переживая спады и подъемы. Если монах будет находиться в послушании хотя и не у весьма опытного, но православного наставника, то он может научиться (даже на его ошибках) духовному различению добра и зла и сам сделаться опытным старцем. Поэтому те, кто горюет и сетует на внутренний упадок монашества, пусть не ищут прозорливых старцев, а станут искренними послушниками, и, быть может, как раз это-то и будет началом духовного возрождения. Более того, за искреннее послушание монахов, за их безропотность, подобную жертве, Господь даст мудрость и их наставникам.

В каждом непослушании заключено повторение греха Адама, а в послушании – образ распявшегося за нас Христа.

Чин пострижения в монашество во многом напоминает погребение. Монах умирает для мира. Он, как бы предвосхищая Всеобщее воскресение, должен жить теперь жизнью духа, той жизнью, в которой отражается тайна будущего века. Если монах мертв для мира, он жив для Бога; если он жив для мира, то мертв для Бога. К смерти для мира есть два пути. Первый – безмолвие в пустыне, которое для нас почти невозможно. Второй – послушание, в котором умирает испорченная воля монаха, этот источник греха. Если монах не отдал себя во всецелое послушание, то, значит, он не умер для мира и есть, по сути, лишь некий «монахообразный» мирянин, по-прежнему живущий в смраде своих страстей и гордыни. Без послушания даже внешние подвиги человека обращаются в пищу тщеславия и гордыни, и он совершает их, принимая разгоряченное самомнение за ревность по Богу. Такая ревность оканчивается обычно падениями, которые ввергают гордого в уныние и отчаяние, но редко вразумляют его. Он, как мифический Сизиф[32], поднимает камень на вершину горы, а тот срывается и катится вниз.

Другое следствие непослушания – нерадение. Человек постепенно остывает, оставляя монашеские обязанности, живет в лености и страстях, смотрит на монашество как на «профессию», которая дает ему средства для существования, и свыкается с мыслью, что в наше время жить по-другому нельзя. Монашество требует обуздания желаний души и тела, установления над ними контроля со стороны духа. Душа обладает мыслительной способностью (но – на низшем плане), возможностью рассуждения и представления (мы имеем в виду логическое рассуждение, которое вовсе не есть то же, что духовное ведение, но, напротив, часто вступает в противоречие с ним). Поэтому монах должен через послушание отвергнуть этот душевно-плотской разум. Если монах сам принимает решения вопреки советам и благословениям своего наставника, то он принадлежит миру. Надежда на свой душевный разум – уже падение. Здесь ложное знание противопоставляется вере – подвигу души. Поэтому монах должен не искать земной мудрости, а ограничить мирские знания необходимым и даже в чтении духовных книг руководствоваться благословением наставника.

Другая сторона душевно-плотского разума – это воображение. Оно особенно проявляется в искусстве. Поэтому монахом мирское искусство должно быть категорически отвергнуто, тем более что образное мышление еще более, чем логическое, связано с нашими страстями. Монах, жадно любующийся земной красотой, не видит красоты духовной. Смотреть на красоту природы позволено только для отдыха, в виде паузы между молитвой и работой, как снисхождение к немощи человека. У святых отцов нет того восхищения красотой видимого мира, которое мы называем эстетизмом. Иногда мы можем встретить у них слова о том, что если на земле, пораженной грехом, лишь отблески истинной красоты, то как же должен быть прекрасен Создатель. Но здесь надо возводить ум от низшего к высшему. Монах, любующийся восходом и заходом солнца, цветами и прозрачными струями реки или прислушивающийся к пению птиц, которое захватывает его сердце, до забвения молитвы, потерял чувство небесной красоты, он жив для отвергнутого с клятвой в монашеском постриге мира.

Кто живет в послушании, тот лишь едва-едва соприкасается с землей, послушание, как огненная стена, стоит между этим миром и его душой. Только через послушание человек может войти в свое сердце, иначе страсти, как черный полог, сделают сердце непроницаемым для ума, а ум, обремененный тяжестью собственных помыслов и мирских знаний, в свою очередь, не сможет войти в сердце, как ожиревшая туша не сможет пройти сквозь узкую дверь. Послушание освобождает ум от земного груза, делает его острым, как нож. Послушание, как вода, тушит огонь страстей в человеческом сердце, поэтому у послушника быстро соединяются ум и сердце в Иисусовой молитве.

Имя Иисуса Христа – Любовь. Но у Него есть еще одно сокровенное имя – это Смирение[145]. Поэтому смиренное сердце безгласно зовет к себе Христа, и Христос входит в это сердце, как в Свою обитель. Преподобный авва Исаия в назидание монахам писал: «Я подобен птичке, пойманной мальчиком и привязанной им за ноги на нить. Когда мальчик ослабит нить, птичка вспархивает, полагая, что освободилась; но мальчик натягивает нить и снова низвергает птичку на землю»[146]. Это надо помнить всем нам, когда нам кажется, что мы «свободны от страстей». Только послушание – искреннее, постоянное и всецелое – может разорвать вервь, посредством которой держит нас, точно на привязи, демон. Святитель Иоанн Златоуст утверждает странную, казалось бы, вещь: что подающий милостыню нищим ради Христа выше оказывавших благодеяния Христу во время Его земной жизни. Слова Христа были сладостны, лик Его прекрасен, Он совершал чудеса, а здесь человек видит нищих – грязных, зловонных и безобразных, но благодетельствует им ради Христа, и его милостыню в лице этих нищих приемлет Сам Христос. Поэтому будем слушаться наших наставников – также ради Христа, – не обращая внимания на их немощи и недостатки, и, быть может, такое послушание будет иметь больше цены, чем послушание ангелоподобным старцам, имевшим дар чудотворения.

Монах, не пребывающий в послушании, – уже лжец против своих монашеских обетов. Его душа не может воскреснуть со Христом, он дышит воздухом этого мира, и потому монашеская жизнь не дает ему радости и опытного ощущения благодати. А он, не понимая этого, ругает своих наставников и скорбит, что не родился тысячу лет тому назад.

Преподобный Ефрем Сирин пишет, что самое крепкое оружие в борьбе с демоном – это смирение, но оно выковывается на наковальне послушания. Часто люди, не понимающие тайну послушания, прочитав в книгах о том, как слова старцев исполнялись, как советы ученикам спасали многих от несчастий, идут к какому-нибудь известному монаху с одной целью: чтобы успешно совершились их житейские дела и предприятия. Берут благословение – как что-то вроде страховки – и спрашивают его о будущем, как гадалку или астролога. Это делается без покаяния и желания исправить свою жизнь, без решимости отсечь свою волю, которая, словно преграда, стоит между Богом и человеком, делается, по сути, лишь для того, чтобы хозяйство было крепче. Здесь не послушание, а искушение: от наставника требуют гарантий, что дело не прогорит, и буквально с каким-то насилием вырывают у него благословение.

Однако старец не прорицатель и не гадалка; тот, кто приходит к нему, получает ответ по своему собственному сердцу, и «неправильный» ответ служит для него наказанием. Первое условие для благословения в духовных и житейских делах – это доверие наставнику (прежде всего духовное доверие, которое должно проявляться во всей жизни), внутренняя связь, существующая между духовным отцом и чадом, и готовность послушаться не ради мирской выгоды, а ради Господа. Со стороны наставника же условием такой связи является чистое православие, желание спасения себе и своим чадам, личная незаинтересованность в ответе и молитвенное состояние. Пришедший к старцу вопрошает его, старец вопрошает Бога, а Бог дает ответ по сердцу духовного чада или посетителя. Если наставник слышит в своей душе этот ответ, то он говорит, что надо делать. Нередко ответ не устраивает вопрошающего, ему кажется, что наставник неправильно понял его, что он недостаточно подробно объяснил положение вещей и, вместо того чтобы принять первые слова, как сказанные ему от Господа, он начинает внутренне сопротивляться – объяснять, дополнять, пересказывать заново, как бы «подводя» старца к желаемому ответу.

Старец же, как и все люди, человек грешный[147], только он, образно выражаясь, больше, нежели прочие, сознает свою греховность и недостоинство перед Богом. Дух говорит тихим голосом, и старец должен услышать этот шепот в своем сердце; от малейшего сопротивления голос Духа порой тотчас замолкает: старец смотрит в свое сердце, а там уже ничего нет. Это сопротивление вопрошающего уже разорвало связь между ним, старцем и Богом. Когда выпадает одно звено, то распадается вся цепь. Лучший и наиболее правильный ответ в таком случае: «Не знаю». Старец действительно уже не знает. Даже в самом начале наставнику, видящему свои собственные немощи, трудно сказать: «Через меня тебе говорит Бог», он отвечает со страхом и осторожностью, хотя и имеет в себе самом некое удостоверение. Одним из условий действия благодати является готовность со стороны вопрошающего принять все, что он услышит, а проявленное сомнение или тайное недоверие лишает наставника такой опоры.

Но часто посетитель, не понимая всего этого, продолжает задавать вопросы, и если старец решительно не откажется от продолжения подобной беседы, то сам должен перейти от благодатного просвещения к человеческим рассуждениям, от внутреннего – к внешнему, и здесь, как человек, он никоим образом не застрахован от ошибок, поскольку его знания ограничены. Но иногда даже и при действии благодати дело, которое задумал человек, не получается именно потому, что оно было для него неполезно или преждевременно или же повлекло бы за собой духовные потери. Однако если есть послушание, то человек не бывает оставлен, только, скажем так, Господь открывает перед ним другие двери.

Теперь рассмотрим этот вопрос на более глубоком уровне. Что дает монаху монастырское послушание? Первое: отсекая свою волю перед старцем, он учится отсекать страсти и исполнять волю Божию, заключающуюся в заповедях и монашеских обетах. Второе: предоставляя старцу право принимать решения за него, монах не может гордиться успехами в своей духовной жизни, ибо приписывает их старцу; таким образом он освобождается от двух духовных воров – гордости и тщеславия. Третье: предоставляя право решения старцу, он избавляется от многих сомнений, недоумений, забот, от противоборствующих друг другу помыслов, изнуряющих ум человека и делающих нечистой его молитву. Четвертое: пребывая под руководством, послушник не может впасть в отчаяние или тоску, которые являются оборотной стороной гордыни, зная, что за него ходатайствует перед Богом старец. Пятое: монах испытывает радость, так как благодать хранит его сердце, а если он в чем и согрешит, то полученные раны быстро заживают. Шестое: ученик, находящийся в послушании, является преемником дарований старца. Седьмое: искреннее послушание святые отцы сравнивали с распятием. Восьмое – то, с чего мы начали: послушание приводит к смирению, а смирение является основой всех христианских добродетелей, в том числе и высшей из них – любви.

Диавол восстает против послушания со всей своей силой и лукавством. Он показывает ученику несуществующие или существующие грехи старца, только в последнем случае – всегда в искаженном виде, как бы через увеличительное стекло. Если ученик стяжал благодать, то он скажет: «Я больше верю старцу, чем своим ушам и глазам, так как они нередко обманываются». В другом случае он должен сказать: «Мой наставник грешен, как и все люди, но сила Божия в немощи совершается [148]. Грехи – его дело, он отвечает за меня, а не я за него; он послан мне для моего спасения, то есть исполняет по отношению ко мне служение Ангела-хранителя; только тот – бесплотен и безгрешен, а наставник – человек во плоти, зачатый, как и все люди, во грехах и рожденный, как и все люди, в беззаконии, под игом первородного греха».

Диавол начинает говорить, что наставник руководит неправильно. На это надо ответить: «Я слушаю человека ради Бога». Диавол внушает ученику: «Старец не любит тебя, он презирает тебя, он вовсе не заботится о твоей душе, он просто терпит тебя». На это надо ответить: «Истинная любовь – это не ласкательство, она сокровенна, как и все христианские добродетели. Величайшее проявление любви старца – его молитва обо мне».

Диавол напоминает послушнику суровые слова, сказанные наставником, и внушает, что они несправедливы. На это должно сказать: «Значит, наставник, видя мою болезнь, дает мне горькие лекарства». Если даже наставник побил послушника, тот должен держать мысль, что наставник не бил его, а отгонял рукой или палкой беса.

Диавол говорит: «Твой старец сам нерадивый и тебя не благословляет на подвиги и тем самым мешает твоему спасению. Сам не подражает святым отцам и тебе не дает». На это нужно ответить: «Высокий дом без прочного основания быстро рушится».

Диавол говорит: «Чем слушать грешного человека, лучше читать книги». На это надо возразить: «А почему ты, диавол, не занимаешься книгами, а бегаешь по всему свету и теперь, искушая меня, хочешь оторвать от моего наставника и сам стать моим старцем?».

Диавол говорит: «Сколько вокруг куда более духовных и преуспевающих монахов и священников! Почему ты выбрал одного из самых негодных? Перемени его на лучшего!». Нужно не уступать: «Я переменю старца, если он изменит Православию или прикажет мне совершить блуд. Пусть другие лучше него перед Богом; я не судья, но я верю, что за послушание благодать восполнит недостающее, а ты, сатана, отойди от меня: тебя Господь назвал лжецом и человекоубийцей[149]».

Но бывает, что диавол и без всяких слов влагает в сердце послушника непонятную злобу и отвращение к старцу. Тогда должно исповедовать это своему наставнику, просить его молитв и знать, что это – огненное испытание, которое необходимо пережить. Надо сказать: «Если бы послушание не было спасительно, то ты, сатана, не прилагал бы столько усилий и трудов, чтобы оторвать меня от старца. Твои искушения лишь убедили меня, насколько тебе, моему врагу, ненавистно мое малое послушание».

Без послушания монашество невозможно, как жизнь без дыхания; послушание – это дыхание монаха. Без послушания монах мало чем отличается от мирского человека. Одного преподобного старца философы спросили: «Вы проповедуете нестяжание, и мы презираем богатство, вы учите о чистоте, и мы уклоняемся от разврата. Какая между нами разница?». Преподобный ответил: «Вы верите себе, а мы не доверяем своим помыслам, но уповаем на Бога»[150].

То, о чем говорит здесь преподобный, стяжевается только послушанием. Поэтому монах, не отвергший своей воли, может достигнуть степени философа, но, не познав тайны и силы послушания, истинным монахом не сделается никогда.

Как приобрести благодать? Мы будем говорить здесь не о благодати как о присутствии Божественной силы в церковных Таинствах, но о стяжании благодати человеком в его повседневной жизни. Господь вдохнул в лицо Адама дух жизни[151], с самого момента своего сотворения Адам уже был причастником Божественной благодати – этого дыхания Божества. Благодать – это та Божественная сила, которая извечно изливается из существа Бога и делает человека причастником Божественного света и новой тварью. Как уже говорилось, благодать возвращается к человеку тем путем, каким она ушла. Другими словами, человек должен бороться с тем грехом, из-за которого он потерял благодать.

Первый грех, поразивший нашего праотца и переходящий из поколения в поколение со все более нарастающей силой, – это грех гордыни. Это та неизменно высокая оценка, которую дает себе человек, по крайней мере, в глубине своей души. Он может играть в смирение. Он может смиреннословить, но если не смирит себя действительно, в чувстве сердца, то так и останется гордецом, хотя и надевающим маску смирения.

Вторым грехом Адама было непослушание Богу, желание самому стать «как Бог»[152], желание не свободы в Боге, а свободы от Бога. Поэтому, чтобы стяжать благодать, человек должен научиться послушанию. Это послушание прежде всего Церкви (а через Церковь – евангельским заповедям), а затем послушание в миру: послушание дома, на работе – словом, послушание всем. Это осознание своего места в Церкви, в обществе, в семье. Господь создал мир иерархичным, низшие в нем подчиняются высшему. Ложная свобода – это рабство сатане. Источник зла, демон, назван Евангелием лжецом и отцом лжи. Современное человечество пропитано ложью, как губка водой. Мы видим везде игру и обман, которые стали настолько привычными, что воспринимаются как естественная норма жизни. Человек за лживыми словами скрывает свои истинные мысли и вовсе не сообразует дела со сказанным, будь то дружеское обещание или клятва. Слова стали для современного человека сором, шелухой. Ложь мешает молитве. Лжец не может соединить ум с сердцем. Один из древних мыслителей сказал: «Змея, чтобы войти в свою нору, должна выпрямиться». Лживый ум постоянно делает какие-то зигзаги. Сердце остается для него закрытым. А сердце есть то место, где человек встречается, вступает в общение с Богом.

Мы говорили уже о том, что диавол назван и человекоубийцей. Когда человек теряет Бога, он теряет любовь. Он оказывается во власти страстей, в другом человеке видит своего соперника и врага. Поэтому он сам человекоубийца в своих помыслах и словах, которые выплескиваются из него наружу, точно потоки лавы из вулкана.

Человеку был дан выбор: хранить девство или вступать в брак, чтобы иметь потомство, а он выдумал и избрал нечто третье: блуд вместо брака и брак без потомства. Поэтому главные пути, которыми возвращается к нам благодать, своего рода «двери» души, – это смирение, послушание, правда, милосердие и целомудрие: смирение перед Богом, послушание Церкви, правда как единство слов, мыслей и дел, милосердие по отношению к людям, целомудрие в отношении своей собственной души.

Но как стяжать эти добродетели, как изгнать страсти из своего сердца? Ответ один: возвратиться к самому себе, возвратиться от этого мира, а затем идти от себя к Богу. На этом пути ум должен избрать краткую молитву и как бы заключить себя в ее немногих словах. Молитва имеет два действия: она преграждает путь потоку впечатлений внешнего мира и обращает душу к Богу.

Наш праотец должен был хранить Эдем, как заботливый садовник – свой цветник, но согрешил и был изгнан, подобно лукавому, то есть неверному, рабу. Мы должны исполнять ту же заповедь: храни и возделывай [153] в отношении таинственного сада нашей души. Этот сад зарос колючками и бурьяном. Ум, возвращаясь к сердцу, молитвой постепенно очищает его. Это – главное духовное делание человека.

Духовные знания открываются человеку настолько, насколько он покорил себя воле Божией. Уже царь Соломон писал, что премудрость может обитать лишь в целомудренном сердце[154]. Мирские знания сами по себе не делают человека мудрым. Они только сообщают ему внешнюю образованность, наполняют его память информацией, но вместе с тем оставляют спокойно жить в его душе грехи и страсти. Мир утратил память о мудрости духовной. Он ищет мудрость земную, человеческую, являющуюся всего-навсего подделкой, суррогатом.

Что значит благословение? В точном переводе – это благое слово, несущее в себе ту Божественную силу, которая именуется благодатью. Отвергнутое благословение – отвергнутая благодать, это внутреннее сопротивление Богу, это тайное противоборство человеческой воли с волей Божественной, и потому отвергнутое или не исполненное по забвению благословение становится препятствием, как бы камнем преткновения на пути человека. За неисполненным благословением следует наказание; оно может быть немедленным или же последовать спустя много лет. Но рано или поздно оно обязательно постигнет человека. Оно может проявляться в различных формах: в несчастьях, болезнях, неожиданных нравственных падениях, преследующих его неудачах. Но самое страшное из наказаний – охлаждение к духовной жизни и состояние внутренней мертвости.

Если послушанием отсекается голова змеи – гордыни, лежащей в глубине человеческого сердца, то непослушание – пища, которой питается эта мерзкая гадина, захватчица человеческой души. Непослушание – это поле, на котором растут ядовитые травы: самомнение, тщеславие, высокоумие и властолюбие; они заглушают и умерщвляют цветы покаяния и молитвы. Говоря современным языком, человек через непослушание «программирует» свое собственное падение. Поэтому старцы последних времен очень осторожно давали благословение, опасаясь, что оно останется неисполненным и, подобно волне, откатившейся обратно от берега, отбросит человека назад – от Христа к демону. Старцы зачастую говорят уклончиво, давая человеку возможность выбора, но в то же время и достаточно ясно, чтобы человек, желающий того, мог понять, как ему поступить. Некоторые отвечают примерами, как притчами, другие облекают благословение в форму совета. Нередко старцы, чувствуя, что их благословение не будет исполнено, отвечают: «Не знаю». Были старцы, которые дерзновенно говорили: «Я помолюсь, а ты получишь ответ в обстоятельствах твоей жизни»[155].

Напомню, что старец не астролог, который угадывает будущее по звездам. Он чувствует, что нужно для спасения человека, и в некоторых случаях – для его земного благополучия, но он вовсе не обязан решать все житейские вопросы и проблемы, особенно в наше время, когда ложь и лицемерие стали практически нормой жизни и взаимоотношений между людьми. Для него невозможно благословить человека лицемерить, говорить неправду и тому подобное, а требовать правды в определенных ситуациях – значит благословлять на мученический подвиг, на который способны далеко не все.

Здесь – испытание для самого старца. Благословить нечистые средства он не может: это будет оскорблением самого благословения. Благословить не отступать от правды, невзирая ни на какие внешние последствия, особенно если человек имеет семью, – значит дать неопытному пловцу повеление плыть против течения. Есть только один выход: сам человек должен измениться. Но изменение редко происходит быстро, необходимы продолжительный труд и молитва. Поэтому старец старается постепенно подвести человека к правильному решению и не спешит с благословением. Мало получить ответ от старца. Этим благословение не заканчивается. Между старцем и человеком, обратившимся к нему, возникает невидимая духовная связь. Эта связь не должна прерваться с окончанием какого-либо дела, о котором спросили наставника, но должна остаться на всю жизнь. Если человек послушал наставника, тот не забудет его, а станет молиться, как за родного ему. Если же, вопросив, не послушал, то имя его как бы стирается из памяти старца и выпадает из молитвы.

Ослушник – это для учителя «инородное тело», которое душа отторгает. Поэтому наставника и ученика разделяет в духовной жизни не расстояние, а непослушание. Многие находятся около старца, встречаются с ним каждый день и становятся не лучше, а хуже. Они не понимают, что благодать – это духовный огонь и обращаться с ним надо осторожно; они не согреваются, а опаляются этим огнем. У них возникают соперничество, ревность, не духовная, а плотская привязанность, они беспокоят наставника житейскими делами, думая угодить ему. Здесь вступают в силу человеческие эмоции, обостряется чувство гордости (хвастовство: «какой у меня духовный отец» и т. п.). В результате эти люди не только не получают никакой пользы, но теряют даже и то, что у них было.

Господь сказал, что весь закон и пророки вмещаются в двух заповедях – о любви к Богу и о любви к людям[156]. А тут память о Боге постепенно слабеет, человек становится каким-то кумиром, и любовь также охладевает, появляются зависть, недоброжелательство, тонкая клевета друг на друга и тому подобное. Забывается самое главное: что наставник – это путеводитель к Богу, он должен определить, какие преграды стоят между человеческой душой и Богом, и помочь преодолеть их. Поэтому наставник дан не для развлечения, не для «уюта», не для многословных бесед, не для тайного соперничества, а для спасения.

Искренний послушник всегда со старцем, хотя бы и был разделен с ним тысячами верст. Мы уже сказали о том, что молитва наставника имеет особую силу по отношению к тому, кто хранит послушание. Однако есть еще и некая высшая степень проявления этого закона духовной жизни: когда послушник слышит в своей душе ответ от старца на расстоянии. Но это совсем не наша мера.

Еще одна характерная черта: настоящий послушник всегда недоволен собой, в том смысле, что всегда считает свое послушание недостаточным. Он видит в нем много ошибок и изъянов, которые нужно исправлять, он видит, как в чистый поток послушания примешивается муть его самоволия и грехов. Само послушание, как и все добродетели, не имеет конца и предела, оно открывает человеку путь к постоянному совершенствованию. Между тем люди, говорящие о своем беспрекословном послушании, как бы хвастаясь перед собой и другими деланием, к которому только приступили, – так, как будто овладели этой добродетелью вполне и исполнили подвиг самоотречения, эти люди, не видя своих грехов и несовершенств, внезапно падают, отвергая всякое послушание, и покидают своего духовного отца, в преданности которому горячо клялись. Или же они постепенно начинают скрывать от него свои грехи и переходят к какому-то теплохладному лицемерию. Истинный послушник испытывает радость от отсечения своей воли, но в то же время видит, что еще не отсек ее до конца, что много трудов предстоит впереди. Истинный послушник переживает как потерю, если он даже немного, хотя бы на волос, отклонился от воли старца, и кается в этом, как в своем падении.

Раб Божий

В Священном Писании и в литургических текстах христианин именуется рабом Божиим. Раб принадлежит своему господину, он зависит только от него, раб не может принадлежать одновременно двум господам или выбирать хозяина по своему усмотрению. Древние законы гласили: «Раб моего сына не мой раб»; даже император не мог распоряжаться чужим рабом (пример тому – случай с Августом и Ведием Поллионом[33]). Мы же, называя себя рабами Божиими, чаще всего лжем: мы рабы другого господина; имя ему – мир, а нашему постыдному рабству – человекоугодие. Я говорю не о внешнем рабстве, не о системе насилия, что практически неизбежно соединено со всякой государственной системой, не о внешних правах или бесправии, не о конституциях, опубликованных в газетах, и сложной системе «тормозов», благодаря которым они существуют в действительности только на бумаге. Внешнее насилие еще не делает человека рабом; внешняя несправедливость и зло, становясь глобальными фактами истории, не отнимают у человека свободной воли. Я говорю о внутреннем рабстве, о том психологическом прессе, который постоянно давит на человека, делает его приспособленцем, рабом людей, близких ему, обезволивает, превращает в хамелеона, постоянно меняющего свои цвета. Эта сеть, в которой находится человек, подобно рыбе, бьющейся в неводе, – неписаные законы мира, гордого, лживого, развратного, всегда языческого мира, его правила, обычаи, мнения, оценки и представления, его сложные церемониалы.

Все это действует как гипноз, во время которого человек забывает, кто он. Мир смотрит на человека множеством змеиных глаз, приводящих его обезволенную душу в оцепенение. Говорят, что животные под тяжестью взгляда змеи сами идут или ползут навстречу этому гаду. Говорят, что на некоторых людей так же действует вид огромного водопада; он притягивает их к себе как магнит: уже сломленная воля ищет подчинения воле более сильной.

Человек, сломленный миром, чаще всего без сопротивления покоряется ему. Очень многие, едва ли не большая часть христиан, называя себя «рабами Божиими», на самом деле выбирают «свободу» от Бога и от своей совести и становятся рабами иного божества – сгустка мирских страстей. Эти страсти принимают вид добродетели, оставаясь притом всегда мишурой, «блестящими пороками». Мир предлагает человеку то, что он имеет, что скопил за время своего существования, – яд гордыни и сладострастия, ненависти и сластолюбия. Однако яд, когда его подают в хрустальных бокалах, не теряет своей смертоносности. Мир похож на артиста, который надел царскую одежду и корону с поддельными камнями. У мира есть свой шифр, свой тайный язык: гордость он называет человеческим достоинством, распущенность – свободой, жестокость – справедливостью, похоть и разврат – естественностью нравов, ложь – мудростью, лицемерие – гуманностью и уважением к человеку, трусость – кротостью, безволие – смирением, жадность – осмотрительностью, расточительство – широтой души, грубость – прямодушием и т. д. Мир не замечает истинных добродетелей, они скрыты от него; он видит только то, что можно различить в свете реклам и театральных рамп, он признает только парад фальшивых добродетелей, принимает за святых процессию ряженых.

Человек мало-помалу привыкает к тому, что навязывает ему мир. (Говорят, что, даже поступив на работу в морг, человек адаптируется и через несколько дней перестает ощущать зловоние разлагающихся трупов.) Человек постепенно приучается смотреть сквозь призму мирских оценок и представлений. Вначале он еще чувствует, что ложь – это ложь, но затем устает сопротивляться и принимает ее на веру. Есть сказка о том, как крестьянин вел на продажу быка, а встречные люди называли быка козлом. Поначалу крестьянин сердился, затем усомнился, а потом поверил, что его бык – это не бык, а и в самом деле козел. Так мир навязывает нам свои оценки, приклеивает на все свои ярлыки.

Желающие быть свободными от мира похожи на пловцов, плывущих против течения. Во времена римских императоров на арене Колизея устраивали битву двух гладиаторов, один из которых был закован в доспехи, вооружен мечом и копьем, а другой держал нож и сеть. Если вооруженный воин не успевал уследить за движением противника, то сеть, наброшенная на него, опутывала его со всех сторон и делала беспомощным, подобно ребенку, закутанному в пелены. Тогда не помогали уже тяжелые доспехи; противник легко бросал его на землю, наступал ногой на грудь и вонзал нож в горло. И каким бы мощным интеллектом ни обладал человек, если он попал в плен мира, то исход их борьбы уже предрешен: ведь и Платону не помог его ум, когда сиракузский тиран продал его в рабство[34].

Рабы жили вместе со скотом в сараях и конюшнях своего господина, мы живем в огромной тюрьме, которая называется человекоугодием. Где начало этого плена? Что это за цепи, которыми неожиданно оказались окованы наши ноги?

Первое здесь – страх перед людьми, некая боязливость, рождающаяся от постоянного, иногда тайного, стремления к чувственным наслаждениям: душа, обессиленная жаждой наслаждения, всегда безвольна и труслива. При наслаждении действует один и тот же механизм: гаснет ум, человек погружается в темные недра своего подсознания и там ощущает некую сладость, похожую на зуд кожи, пораженной экземой. Этот момент «слияния» человеческого духа с чувственным наслаждением всегда одинаков, едим ли мы вкусную пищу или рассматриваем произведение Леонардо да Винчи. При наслаждении, как правило, парализуется воля. Воля и наслаждение – это антиподы, поэтому культ наслаждения приводит к рабству миру.

Иногда причина трусливости иная: ее искусственно воспитали в человеке, приучая бояться вообще всех людей, начиная с его собственных родителей. Такое обращение с ребенком в основном может иметь три завершения. Первое – страх становится постоянным состоянием; мир и люди вызывают у человека чувство боязни, он готов бежать от столкновения с людьми, как дезертир с поля боя. Второе – ребенок озлобляется и впоследствии, войдя в возраст, мстит как действительно виноватым перед ним родителям, так и своим ни в чем не повинным детям. Третье – он привыкает лгать и хитрить с людьми, чтобы обезопасить себя.

Близко к трусливости находится другой порок – ложное сострадание. Человек испытывает острую реакцию на состояние или настроение другого человека; в сущности говоря, ему жаль не этого другого, но жаль своего испорченного настроения, и потому он готов лгать или идти на уступки и исполнять чьи-то прихоти, чтобы выйти из этого тяжелого душевного состояния. Указанным недугом страдает значительная часть гуманистов. Иногда такая «обратная связь» возникает только лишь по отношению к узкому кругу родных, друзей и знакомых: человек становится их рабом. Сентиментальность лишает его свободы и часто обращается в жестокость по отношению к прочим людям. Сентиментальны были многие палачи в нацистских лагерях смерти, которые нежно любили своих детей и посылали узников на казнь под звуки музыки (наши, отечественные палачи сентиментальны не были).

Привязывает нас к миру ложное представление о дружбе как о союзе, требующем солидарности во всем. Мы смотрим на дружбу как на взаимопомощь и некую «гарантию». Просьбу своих друзей мы обычно оцениваем с точки зрения ее трудности и наших возможностей, но редко задумываемся, нравственна ли эта просьба, не принесет ли наша помощь зла и ущерба другим, незнакомым нам людям; они для нас как будто и не существуют. Например, человека просят помочь кому-то поступить в учебное заведение с высоким конкурсом. Человек соглашается, находит возможность составить протекцию ради дружбы (не говорю уже о других, более прагматических мотивах), его просьбу удовлетворяют, и в результате теряет место неизвестный, но, быть может, гораздо более достойный человек. Совершается преступление: у человека украли, отняли возможность учиться, и это рассматривается как «дружеская услуга», а не как подлость и разбой; это похоже на то, как преступник не чувствует угрызений совести лишь потому, что не рассмотрел в темноте лицо своей жертвы.

Когда дело касается родных и близких, то часто для судей перестают существовать законы, а для проповедников – Евангелие. Поэтому дружеская, семейная солидарность, перерастая во взаимную, круговую поруку, становится одним из тяжелейших видов рабства миру, чем-то вроде каторжных работ на галере (при этом гребец, закованный в цепи, любуется тем, как быстро и плавно плывет галера). Пристрастие к друзьям и близким или же взаимный расчет делают человека несправедливым к другим. Среди древних христиан, понуждаемых язычниками к отречению от Христа, были и такие, которые, выдержав физические пытки, не могли затем устоять перед мольбой родных и отрекались.

Пристрастие к родным и друзьям создает для человека два мира: один, находящийся в световом круге, – это его близкие; другой – все прочие люди. Этот второй мир как бы погружен во тьму: для человека он не существует или же трогает его весьма мало. Человек, обезволенный привязанностью к своим близким, уже потенциальный преступник, он беспрекословно делает то, что повелит ему мир – его жестокий господин.

Рабом людей делает нас и ложное чувство благодарности. Человек считает, что, получив помощь от другого, он должен «отработать» это, как наемник, получивший заранее плату. Таким образом, добро, сделанное ему кем-то, тяжелой ношей ложится на его плечи. Здесь идет речь не о чувстве благодарности. Святые отцы сказали: «Добро, сделанное тебе, напиши на камне, чтобы память об этом не смыло время». Здесь иное: человек не благодарит Бога, Который помог ему, избрав человека Своим орудием, инструментом Своего Промысла, но, забывая о Боге, видит только проводника Его милости. Чувство же своей благодарности он проявляет в виде желания «расплатиться», нередко потакая при этом страстям и грехам своего благодетеля, то есть фактически за добро платит ему злом.

Благодарность – это чувство, которое должно прежде всего предполагать в оказавшем помощь или благодеяние бескорыстие: иначе за что благодарить? Это чувство может побудить человека к ответному действию, если в нем есть необходимость, но оно не должно заставить танцевать только лишь потому, что заказана музыка. Когда утрачивается надежда на Бога, возникает потребность надеяться на человека. Эгоизм требует гарантий и страховки; инстинкт – ползучее чувство, он ищет материальной опоры – на что-либо или на кого-либо.