Институционализация региональных комплексов в Европе и Тихоокеанской Азии

Тенденция к региональной межгосударственной интеграции, поро­дившая после окончания Второй мировой войны мощное интеграционное «ядро» в Западной Европе, подразумевала нарастание однородности характеристик интегрирующегося пространства на базе единства культурных символов, институциональной и правовой систем, а также экономического комплекса. Принцип гомогенизации был положен в основание концепции региональной интеграции в мире и определил направление и содержание интеграционных исследований в целом.

Впоследствии аналитики продолжали интуитивно отталкиваться от допущения о нормативности западноевропейской модели, В результате степень «интеграционное™» той или иной региональной версии определялась путем соотнесения с достижениями ЕЭС/ЕС. При сравнении, как правило, использовались стандартные критерии: распространение наднационального принципа принятия решений и продвижение по «лестнице Бэлы Балаши» (см. гл. 8). Реже и преимущественно в экономической литературе встречается такой индикатор, как доля внутри региональной торговли в общем торговом обороте стран-членов.

Когда в СССР только создавалась школа интеграционных исследований, объектом ее изучения был и мог быть только один очаг интеграции — в Западной Европе. Однако сегодня интеграционные тенденции характерны для многих регионов мира. Лидеры и ученые в Западном полушарии и странах Азии широко и свободно применяют слово «интеграция» для описания реальных экономических и политических тен­денций, в которых участвуют их страны.

Термин «интеграция» прочно вошел в словарь российских политиков и политологов при обсуждении вопросов развития СНГ.

Разумеется, не везде и не всегда межгосударственное сотрудниче­ство правомерно называется интеграцией. В академическом сообще­стве продолжаются содержательные и весьма плодотворные дискуссии по поводу понятийных и критериальных аспектов ее интерпретации. Вместе с тем бесспорно, что в ряде регионов, прежде всего в зарубежной Европе, Восточной Азии, Северной и Южной Америке, сроки осуществления, масштабность программ интеграционного характера а также степень приверженности им местных лидеров и граждан не позволяют усомниться в том, что речь идет о реальных, но одновременно сложных политических, экономических, культурно-идеологических процессах, проблемах и результатах. К концу первого десятилетия XXI в. накоплен разнообразный эмпирический материал по развитию региональных очагов интеграции, который стимулирует серьезное осмысление опыта интеграционного развития на основе сравнительно­го выявления черт сходства и различий между ними и служит основой появления «сравнительной интеграции» как новой учебной и научной дисциплины. На каждом этапе вплоть до начала 2010-х годов ключевым корректиру­ющим принципом, своего рода регулятором институциональной практи­ки ЕС выступала ее эффективность, т.е. соответствие местным условиям Евросоюза и целям его развития, адекватность руководящих органов ЕС ожиданиям стран-участниц и готовность государств-членов отказываться от той или иной степени национального контроля. Органы и члены ЕС шли за реальностью, а не за теоретическими разработками. Это важнейшее обобщение опыта ЕС с точки зрения оценки перспектив появления общей теории интеграции.

Тема эффективности управления так или иначе связана с темой федерализма, поскольку затрагивает вопросы оптимального разгра­ничения компетенций общих (наднациональных) органов управления и полномочий правительств отдельных государств. Нос позиций выяв­ления региональной специфики ЕС важнее другое: в Евросоюзе суще­ствовала своего рода «инвариантная» система управления. Несмотря на то что федерализм в ЕС в идеологической сфере то усиливайся, то ослабевал, установка на надгосударственный (федеративный) подход всегда оставалась ориентиром управления.

Это важно Еще в самом начале интеграционного процесса система руководящих ор­ганов ЕОУС (1951 г.) представляла собой в миниатюре прообразы того, что впоследствии развилось в управляющий механизм нынешнего ЕС, который воплощает комплекс по преимуществу наднациональных институтов. Однако достаточных оснований считать наднациональность в той мере в какой она устоялась в ЕС, универсальным (общемировым) признаком нет. Нигде в мире, кроме Евросоюза, не фиксируется ни примат наднационалного принципа, ни — что важнее — выраженное стремление к нему. «Расширение Европы на восток» после 1991 г. не помешало превращению ЕС в вертикально и горизонтально интегрированный комплекс сотрудничества в рамках Западной и Центральной Европы. Начался решительный переход к полномасштабной общерегиональной интеграции, знаком которого стало усиление акцента на институте «европейского гражданства» (впервые вписанного в текст Маастрихтскою договора) и расширении его участия в определении путей интеграции Старые, созданные в 1960-х годах механизмы амортизации общественного недовольства в связи с эрозией модели государства благосостояния стали недостаточными.

Но необходимость учета мнения «европейских граждан» заметно осложнила политические условия принятия решений относительно развития интеграции. Резко возросла роль массовых деструктивных голосований — на референдумах в Дании в 1992 г. по вопросу ратификации Маастрихтского договора, во Франции и Нидерландах в 2005 г по вопросу ратификации конституации ЕС и в Ирландии в 2007 г. по вопросу о ратификации Лиссабонского договора. Если во Франции и Нидерландах «нет» углублению интеграции имело черты протестного электорального поведения и объяснялось скорее внутриполитическими причинами, а в Дании было связано преимущественно с возможными потерями от более интенсивного сотрудничества, то результаты референдума в Ирландии представляют собой пример другого рода: наряду с Грецией и Португалией Ирландия была самым крупным рецепиентом материальной помощи со стороны ЕЭС.

Отдельно стоит сказать об истории референдумов в Норвегии, ре­шение о вступлении которой в ЕЭС было принято еще в 1971 г., но всякий раз откладывалось из-за отрицательных результатов референдумов (в 1972 и 1994 гг.).

Это важно Усиление «гражданской демократической составляющей» в парадигме управления ЕС в 1990-х и 2000-х годах вступило в противоречие с главным критерием управляемости в современном ЕС — принципом эффективности. На протяжении 50 лет он служил гарантией от форсирования интеграции, позволяя регулировать ее темпы и находить оптимальные формы. К началу 2010-х годов усложнение процесса принятия решений снизило эффективность интеграционной политики.

Динамика интеграции и быстрота перехода к новым ступеням не всецело определяются политиками или наднациональными институтами, Их противовесом выступает система ограничителей со стороны отдельных государств, население или элиты которых были не готовы взять очередной интеграционный рубеж. То, что порой кажется слабо­стью интеграции и «провалом эффективности ее институтов», на са­мом деле не раз обеспечивало ей в истории более плавное движение. Интеграционный процесс как таковой продолжает развиваться в ЕС по поступательной траектории. В Восточной Азии географические границы зон интеграционных тенденций подвижны. Уместно проиллюстрировать этот тезис прак­тикой проведения Восточноазиатских саммитов, на которые в декабре 2005 г. было решено пригласить Индию, Австралию и Новую Зелан­дию, а с 2011 г. — США и Россию, которые к Восточной Азии относят далеко не все. Это важно Норвежский исследователь Бьорн Хеттне и американский специалист по Восточной Азии Гарри Хардинг вообще отрицают факт существования в мире «естественных (географических) регионов», указывая, что вопрос о конфигурации региона может решаться ситуативно — в зависимости от сферы сотрудничества.

В отечественной науке с этим подходом отчасти согласуется опре­деление, предложенное А. Д. Воскресенским, которые понимает под регионом «совокупность явлений международной жизни, протекающих в опреде­ленных территориально-временных координатах, объединенных общей логикой таким образом, что эта логика и координаты ее существования являются взаимообусловленными».

Российский Дальний Восток, например, должен был бы географически принадлежать к Восточной Азии, но чаше, в зарубежных работах, не относится к ней — во многом из-за недостаточно активного участия находящихся там субъектов РФ в экономической жизни восточноази­атских государств. Иными словами, при определении состава региона можно использовать такой критерий, как включенность стран в регио­нальное хозяйство. В настояшей главе Восточноазиатский регион рас­сматривается как совокупность двух субрегиональных фрагментов — Северо-Восточной (СВА)5 и Юго-Восточной (ЮВА) Азии. К началу 2010-х годов слияние юго-восточного и северо-восточно­го фрагментов региона в единый экономический комплекс в основном завершилось. Этот психологический ее процесс облегчается исторически сформировавшейся терпимостью государств субрегиона к доминированию иностранного элемента в структуре инвестиций и торговли. после азиатского кризиса 1997-1998 гг., а в еще более отчетливой форме — в ходе глобального экономического спада 2008­2010 гг. к координации политик добавился новый инструмент интегра­ции — создание общих «пулов» ресурсов с общим же управлением, которое наиболее ярко проявилось в действиях по защите финансовых систем стран региона от валютных колебаний, когда страны АПТ («АСЕАН плюс три») фактически сформировали единый фонд для стабилиза­ции колебаний курсов национальных валют.

В этом же русле находятся меры по созданию общего рынка облигаций стран АПТ.

С точки зрения субъектов интеграционных взаимодействий в Вос­точной Азии сложилась пестрая картина региональной интеграции, ко­торую условно можно отнести к «очагово-сетевому» типу. В этой части мира действуют три в разной степени консолидированных очага интег­рации. Первый очаг представлен Ассоциацией стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН), объединяющей все страны ЮВА, за исключением Вос­точного Тимора, и производным от него механизмом сотрудничества АПТ с участием Китая, Южной Кореи и Японии. Как и в случае с зарубежной Европой, в Восточной Азии ядро интеграции выкристаллизовалось там, где в наибольшей мере действовал фактор географической близости.

АПТ появился во время Азиатского финансового кризиса 1997 1998 гг. как инструмент коллективной защиты экономик региона от валютно-финансовых катаклизмов в будущем. Важно, что АПТ не яв­ляется организацией в полном смысле слова. Эта структура функцио­нирует при АСЕАН, выступая ее специализированным органом фи­нансовой координации. «Внешние» участники АПТ — Китай, Южная Корея и Япония — постепенно движутся к ассоциированному членству в АСЕАН.

Это важно Хотя внутри образуемого ими интеграционного комплекса процессы сближения протекают неравномерно, АПТ совместно с АСЕАН воплощает ос­новное многостороннее организационное и экономическое ядро восточно­азиатской интеграции.

Наблюдаемая между составляющими этого ядра асинхронность в темпах и интенсивности сближения до некоторой степени напоми­нает ту, которая характерна для ЕС, где есть более интегрированные «старые» и менее интегрированные «новые» члены. Более того, по ини­циативе АСЕАН и фактически под ее эгидой осуществляется интегра­ционное строительство во всем Восточноазиатском регионе.

Второй очаг восточноазиатской интеграции представлен японо­американским интеграционным комплексом, «закамуфлированным» под военно-политический союз. За истекшие полвека он превратился в систему интенсивных военно-политических, инвестиционных и ин­теллектуальных взаимодействий, вполне отвечающих строгим критери­ям интеграции. Как и в случае Франции и Германии, он вырос из опыта преодоления вооруженной конфронтации Второй мировой войны.

Термин «председательство» передается в контексте ЕС как «presidency», а в контексте АСЕАН как «chairmanship». Выбор слов имеет в данном случае принципиальное значение. Термин «presidency» подразумевает аналогию с системой организации власти в государстве, тогда как «chairmanship» скорее относится к международной организации.

Официальный и рабочий язык всех органов АСЕАН — английский (ст. 34). Для контраста — в ЕС действует процедурное правило, соглас­но которому языки всех государств-членов являются официальными и подлежат переводу на всех заседаниях и во всей документации Со­юза. Такая практика труднореализуема в АСЕАН—АПТ. Ни один из распространенных в регионе языков не отвечает критериям междуна­родного, если под таковым понимать язык, обязательный к изучению в средней и высшей школах во всех странах региона одновременно. Опыт подсказывает, что выбор адекватных способов общения — одна из фундаментальных проблем при создании любой международной или региональной ассоциации.