Эпилог. Жизнь после той ночи

Микки предложили вернуться обратно, выдать ему нормальные крылья вместо стали, удостоверение преторианца первой степени. Но он отказался, срезал стальные, отказался служить вообще кому бы то ни было. Он остался с Ками, удочерил её. В кармане или кошельке, но с ним всегда была та фотография, фотография его единственной семьи. Позже он узнал, что в ту ночь преторианцы ушли из города. Говорили, что все были обречены. Кристина пала под огнем. Она отказалась уходить. Остались и сестры-близнецы, и Кот, и Мексиканец, и Большой Джек. Но все они погибли.

Саша каждый день приходила на набережную, подставив свое красивое лицо ветру, пыталась проникнуть взглядом туда, за горизонт, в нашу даль… Она всегда улыбалась, когда ветер трепал её волосы, разметая в стороны… Правда иногда с ветром прорывались капли дождя, в унисон её слезам. Я всегда был рядом с ней. А она со мной. Она рыдала, не переставая, дни и месяцы. Микки похоронил Фернандо, Александра Ивановича и Диогена. Одна могила. Там была и моя фотография. Шеф больше не появлялся. Так было нужно, наверное, такой была окончательная плата за свет. Камила пошла в школу, с опозданием на год, но Микки сам заплетал ей банты и вел на линейку. Он сделал пластику, шрамы убрали, синдром пропал. Он бросил пить и почти перестал курить. Хотя каждую ночь он доставал потайную пачку, бутылку текилы, садился у окна, наливал. Подходила Саша, молча садилась рядом. Он наливал себе и ей.

- За наших парней. Ди, Иваныч, Тима. Простите. Закурю за нас двоих, Тим (Микки закурил одновременно две сигареты, подняв глаза к небу, вторую затушил в рюмке с текилой. Слеза то на правой щеке, то на левой блестела в отражении луны) Знал ли я его? Ещё минуту назад казалось, что знал так, как никто иной из его немногочисленного окружения. Но это лишь моё самовнушение, ведь он пришёл и ушёл тем, кого не поняли до конца, хотя он так хотел обратного, тем, кого не услышали, хотя порой так завороженно слушали. В моей душе он остаётся тем единственным, кто до отчаяния верил в волшебство. Мы стали его волшебством, все мы. Его не стало. Не стало следов его туфель сорок пятого размера по грязи дождливого сентября, не стало синего дыма его любимых сигарет и перестали его голубые глаза пронзать небо, сотрясая его одновременно и неожиданной нежностью, и такой ожидаемой ненавистью. Скучаю ли я по нему? А как иначе. Был ли он мне братом? Да, с первой минуты. Что он сделал для меня? Всё. (Микки)

Они вместе всматривались в небо, искали меня в той дали, за бесконечностью времени, в той проклятой тьме. Но где была та даль?!!! И где был я...

Об этой ночи забыли, никто не вспоминал о ней больше. Мое тело так и не нашли, только искарёженный линкольн подняли со дна волги. Кугар больше никто не видел в городе. На мой счет еще до той ночи перевели внушительную сумму денег. К Микки с Сашей приезжал адвокат с дарственными на их имя – огромные суммы денег и недвижимость. Микки молча забрал у него документы и хлопнул дверью так, что у несчастного законника пробежала дрожь. Территорию элеватора обнесли вторым пятиметровым забором, начали демонтировать. Саша ездила к моим родителям, они приняли её как дочь, долго сидели, смотрели фотографии, рассказывали о том, о чем я не успел. Саша была беременна...девочкой... Микки сам ездил покупать кроватку и одежду для будущей племянницы.

(черно-белые кадры... Диоген сидит на бетонном полу и пишет строки, покуривая табак и улыбаясь в ответ на шутки, с торчащими дредами, в которые Ками вплела ярко-розовые и голубые ленты. Александр Иванович слушает, как Ками читает ему детские стишки и покачивает головой с одобрением, хвалит её, смеется, отбивает в ритм тростью и щекочет свою поэтессу. Фернандо и я устраиваем чемпионат по бодибилдингу и меряемся силой, пока одновременно обе руки не рухнут, тряхнув стопки на столе, выпиваем, одеваем очки набекрень, дурачимся на камеру, Саша смеется и гладит меня по волосам, прижимаясь щекой к моей спине, Микки готовит нам с сигаретой в зубах ужин по собственной рецептуре из разных видов консервов и колбасы с макаронами, размахивая ложкой в свои немыслимые ритмы-гастрономный дирижер). (трек «Земфира – Мы разбиваемся»)

А город...он остался все тем же. Так же пробки на Московском шоссе, так же делят парковку и премии, так же съедают тех, кто рядом и тех, кто внутри. (Идут кадры города с заторами, руганью и драками водителей, лицами горожан, серыми, равнодушными) Подъезжает линкольн навигатор последней модели, открываются двери, спускаются автоматические пороги. Выходит Лицемер, он уже в майке-поло от Ральф Лорена, модная креативная стрижка - с тремя бороздами волос среди пролысин, с той же ухмылкой на лице, в правом глазу линза с картой "джокер", на запястьях наколоты тузы. Из другой двери вываливается толстяк все с тем же кейсом, за ним выходит молодая, высокая, красивая девушка, которую от хватает сразу за задницу и начинает ухмыляться вместе с Лицемером. Из правой передней двери выходит церковник - в костюме-тройке, золотой цепью и крестом. Сделка по выкупу территории элеватора у администрации и застройке по желанию заказчика успешной завершена. Они удаляются к парадным дверям ресторана в сопровождении охраны. (Экран гаснет, зима, падает снег на набережной) Зачем мы спасали вас?!!!! Тебя, и тебя, и тебя!? Так было надо?!? А вам это нужно было? Вы сами-то хотели этого?» (молчание, многоточие, печатается точка за точкой в тишине)...

…

Во внутреннем кармане пиджака, которым вечером второго дня я укутывал Сашу на берегу, она нашла записную книжку в черной обложке. На первой странице было написано просто: «В тебе моя бесконечность. В тебе даль, что за ней». Она перелистнула страницу и увидела стихи, которые корявым, торопливым почерком я написал в те три дня… Сквозь слезы, в Саше звучали строки, каждая страница по буквам её имени «Сашенька». Я так люблю это имя, её имя.

Ночь первого дня.

С. Она… такая…

знаете-в ней нежности на сотни лун и солнц,

представь, что было черное от ночи все,

и миг-

на километры ярким светом взгляда твоего

сияющий и теплый круг.

Смешно, не видел тебя даже ведь,

за кружкой кофе не провел и пять минут,

лишь голос, фото…

да-со стороны так кажется…

Вот только кто-то слеп,

а кто-то глух,

а кто-то на войне нашел лишь фотографию

на стороне обратной с адресом,

и написал, и получил письмо в ответ,

теперь читает ее мысли вслух.

Твои слова-они же бабочки,

Прекрасны крылья-красный, голубой, сиреневый, оранжевый

-как пестро,

как приятно,

как во сне.

За двухметровой сталью бункера не знал,

но знаю я теперь-есть мир,

огромный и такой загадочный.

не пустят-не судьба,

но ощущать так радостно,

как в глаз твоих волшебной глубине

порхают и перебирают крыльями те бабочки,

которые в твоих словах в твоем письме..

и-я уже заканчиваю-есть красота,

которой тело вовсе ни к чему,

Оно красиво-да,

оно стройно,

оно-само изящество,

но ей-в душе твоей уже уют и навсегда любимый дом..

А. Я так хотел, чтоб ей приснился океан, большой и смелый,

в унисон чудесной неге ее дивных глаз,

сквозь солнца луч роняя бриллиантовый рассвет

от кончиков волос он лаской бы спускался,

обраняя капли смеха по ее цветочно-пряным щечкам и губам,

а я, что я?

лишь знаю ее душу по часам, минутам и молчаньям,

и дня не пробыл рядом,

но желаю светлой-света, нежной-нежности с утра,

но, главное, пусть на лице ее по-детски честном

до самого заката гуашью неба лето будет сладкими улыбками играть,

а по душе котята будут лапками пушистой лаской бегать…

Утро второго дня.

Ш. Солнце - в окна тысячью красок,

песнь ветров на восходе нового дня,

просыпайся, красивая, милая, добрая,

этот город потухнет без глаз твоих-

не дождется с прекрасной русалкой зеленый закат..

улыбайся, вставай, расправь свои крылышки-

новый день их согреет отеческой теплой рукой,

как спалось-

будут спрашивать кроны деревьев на улице,

им так нравится глаз твоих ласковых

непокорная, чистая, в каплях ажурных листва!

Ночь второго дня.

Е. Этой ночью под теплым пленом одеяла,

сны словно облако, под радугой с небес,

коснутся пальчиками розовыми твоих чудных глазок,

их так манит голубоглазой девы теплая постель,

они придут в подмогу всем твоим мечтаньям,

плечом к плечу свою принцессу в негу унесут,

я так хотел бы третьим быть и малость,

но все же сделать сон твой чуть уютнее рискнуть..

но, милая и светлая принцесса,

сегодня я увы к покоям не пройду,

я где-то в километрах расстоянья

плохие сны к себе все до рассвета завлеку..

а ты - купайся в баунтевых водопадах,

смотри - так много таких вкусных и запретных рококо,

твой дом - он у подножья океана,

еще лишь шаг - и волны твое тело лаской обольют…

и солнце - много-много солнца,

лишь твоего, лишь предано тебе оно,

и дивных птиц по ушкам прощекочет нежным шепотом,

а будет не хватать чего - скажи, мы с Мики порешим - и сразу подошлем.

Н. Услышать - мало, слушать - вечность бы,

не слышать - горе мне,

а ждать, пока услышу - лютая печаль,

я сам его просил, дурак,

на свою застланную синим дымом голову,

не слышал бы - так и бродил среди камней и тьмы внутри себя..

но я услышал - и что думаешь?

я босиком сорвался, побежал - куда? зачем?

да если б знал я..

мне просто нужно слушать то и так,

как слышу только от тебя,

твоя душа танцует в каждом слове танго

и оголяет эти острые, но ласковые провода..

и да - не микки рурк я, и дикой орхидеи не дарил..

еще..пока..

но я скажу ему - послушай, Микки,

ты помнишь в фильме?

Да-да, любовь, и эти взгляды, страсть и бла-бла-бла...

Но эта девушка- лишь голос, лишь минута и поверь –

уже на пальчиках её изящных вертится смиренная твоя душа...

Утро третьего дня.

Ь. Утро-пьянь, бродяга солнце,

играли до утра с июльской ночью в свой беспроигрышный покер,

Сидели тихо так часов до двух,

а до шести бродили и грозились фонарям на остановках,

Но надоело им и стали думать – как же быть,

уже вставать пора им на работу,

Солнцу – вверх и в окна желтизною метко бить,

а утру просто взять и одеяла сдергивать

с невыспавшихся человеков тел и лиц…

Послушай, братко, – есть одна затея…

Какая, солнце – утро напряглось,

Да мы все хулиганим, будим всех и вся,

порой бесцеремонно, я-то ладно,

а тебя совсем ведь ненавидят,

Утро-зло, и оба рассмеялись..

Но сделаем же раз хоть исключение –

есть девушка, словами не нарисовать,

ну, скажем, помнишь ту красотку,

её улыбка покоряла небеса,

ты тогда месяц был безумен, словно океан,

а я опаздывал все время на работу…

Помню-помню, Утро, темень до двенадцати тогда была,

пока ты целовал её в росе своими наглыми губами..

Ну ладно, Утро, позабудь обиды,

но это милое дитя – еще нежней, еще красивей,

- Красивей Майской ночи ей уж точно не бывать,

- Айда проверим, друг мой Утро,

они пробрались сквозь окно, и,

отодвинув еле слышно штору, застыли намертво –

не двинуться ни взад и не вперед..

О боже, Солнце, эта необузданная ласка,

и эта грация, и в каждом сантиметре кожи аромат цветов,

- Дриада, -нет, Богиня, - Нет,

да что мы спорим – в ней.. в ней - ангелы…

Сегодня к черту всех, товарищ Солнце,

я только с ней, открою аккуратно глазки,

наполню бодростью и в голове настрою сказочные сказки,

чтоб день весь ей мечталось напролет..

а я тогда согрею личико, ладошки,

всю её отборною своею теплотой,

куда она идет – туда и луч мой,

где холодно в душе- там я теплом наполню каждый уголок…

Я знаю, ты уже проснулась, опять ни слова, ни звонка –

но знай, что Утро с Солнцем уже в хулиганском сговоре

и будут день твой и тебя оберегать!

Вечер третьего дня.

К. Я сделаю тебе предложение,

От которого не сможешь отказаться,

Просто взять и бросить все дела,

Всю суету вниз с этажей!

Дождавшись темноты, сбежать в хмельную ночь.

Что делать будем?

Будем улыбаться, подслушивать шептанья звезд.

Да просто жить, дышать и наслаждаться,

Да просто быть детьми

И за мечтами детскими сорваться.

Куда? Зачем?

Мне нужно, здесь и именно с тобой.

Как надоели небу эти глупые и скучные нотации.

Едим, работаем, стесняемся признаться,

Что жить – этой сейчас и рядом с ней и с ним.

Давай дадим ногам немного танца,

А голову закружим в хаотичной болтовне.

Мы смотрим в ночь, нам снова по пятнадцать,

И снова мы мечтаем – ты о нем,

А я о ней.

И, может, в этот раз смогу мечты своей коснуться…

Давай сбежим!

Иначе так и будем в этой пустоте…

А. Я говорил недавно с морем,

Так по-приятельски по рюмочке приняв,

Мы по-мужски излили души по ветру,

Оно мне соли на края, а я текилу лил в бушующие волны,

И, пьяное, меня обняв прохладною волной,

Мне говорит оно:

«Есть девушка одна, глаза у ней – взгляни наверх,

Точь-в-точь лазурью томной ласковое небо,

Лицо я днем и ночью с ветром верным золотым песком ваял,

Из солнца нитей ночь сплетала шелковые волосы,

А в кожу лепестками ароматы всех цветов отчаянно втирал…

И…в славный день её рожденья, я имя

Дал прекрасной девочке из снов –

моя краса и гордость – Саша, дочь моя,

По ней закаты каждый день с ума кровавой болью стонут,

Рассветы поцелуями встречают сонный дивный стан…

Но, знаешь, вот еще по рюмочке,

И познакомлю вас,

На зависть всем бескрылым человекам»…

И я так кротко и с улыбкой:

«Я знаю. Я уже… в неё влюблен…»

Он не вернется, не жди. Дыхания стынет пар.

Он где-то на полпути света включенных фар

Пересекает мир по руслам шумящих рек,

Туннелями черных дыр, через печалей снег».

Дельфин («Снег»)