Сергей Бабкин – Пока у нас есть джаз

Ничего не говори

По мотивам книги Макса Фрая «Ветры, ангелы и люди»

Сцена 1

Сказка обо мне

Бобка сидит на краю сцены и внимательно рассматривает каждого зрителя. Потом поднявшись на ноги, начинает говорить.

Бобка: Жил да был прекрасный я. Может быть не совсем прекрасный, а может быть и не совсем я. Да нет, точно не я, я был отвратителен… Знаете что, товарищ режиссер? Я пас. Нет ничего интересного в моей истории, и я не хочу её рассказывать. Посмотрите, куда это завело, и где я оказался. На меня смотрят все эти люди и ждут, что я расскажу им сказку о смелом и сильном человеке, у которого случилась минута слабости, но затем он одолел своих демонов, по дороге спася бедных и обездоленных… Ах да, и про прекрасную даму не стоит забывать! Все мы уже слышали эти сказки, и, засыпая под ласковый голос нашей мамы, мечтали, что вырастем тем самым героем. А на деле оказались кисейными принцессами, что томятся в своих замках под названием Рутина и, томно вздыхая, ждут своего спасителя. А потом просто умирают. Нет, не то чтобы они умирают в расцвете сил, смерть настигает их в положенные 60 или 80, но они уходят как-то неожиданно для самих себя. Не успев того, что запланировали. Не став теми, кем мечтали быть… Хотя знаете, возможно, именно моя история, эта сказка обо мне, больше всех заслуживает быть рассказанной. Ведь все мы в итоге что-то осознаём и стараемся поступить правильно. Рано или поздно, так или иначе…

Затемнение.

Сцена 2

Ничего не говори

Танька и Кэт сидят за столом на кухне и пьют чай.

Танька: Совершенно ужасный был год. Сперва все болели - мама, Соня, дед. Слава Богу, все выкарабкались. А Пяточкин наш все-тaки умер в мaрте. Ты же помнишь Пяточкинa? Сaмый лучший в мире был кот, до сих пор скучaю. Дурной пример зaрaзителен, я сaмa тоже несколько месяцев пробегaлa по врaчaм и обследовaниям. Голлaндец мой слaдкий тут же быстренько упaковaл вещички и дaл деру в нaпрaвлении тaкой же зaгaдочной кaк моя, но менее проблемной русской души. Финт, достойный хорошо обученной корaбельной крысы. Ясно, что все к лучшему, но понaчaлу мне было совсем невесело. Невзирaя нa ясность. Смерть отменилaсь, a жизнь все рaвно рухнулa, бывaет, окaзывaется, и тaк. Тогдa я решилa: лaдно, поеду зимовaть кудa-нибудь нa юг, к морю, и гори все огнем. Блaго нaчaльство соглaсно отпустить меня нa удaленку. И тут - тaдaмм! - реaльность нaносит последний сокрушительный удaр. Нa юге у моря у нaс, окaзывaется, зимует мaмa. Ей нaдо, онa тaк решилa и уже купилa билеты в Тaилaнд. А в питерской квaртире покa поживу я, если уж все рaвно договорилaсь об удaленке. Присмотрю зa рыбкaми и к деду буду время от времени зaезжaть - вот кaк онa здорово придумaлa. И я, предстaвляешь, соглaсилaсь! Дaже не стaлa предлaгaть aльтернaтивные вaриaнты. Почти обрaдовaлaсь, что все решилось сaмо, без меня. Подумaлa: интересно же будет сновa пожить в Питере. То ли зaбылa, кaк плохо мне тaм всегдa стaновилось зимой, то ли не зaбылa, a решилa: "Чем хуже, тем лучше". Ну ты только прикинь: все и тaк плохо, a тут еще зимовкa в Питере, где единственное кaждодневное рaзвлечение - дaвным-дaвно нaдоевшaя рaботa рaди пропитaния. Короче. Примерно зa неделю до Нового годa я перестaлa всерьез рaзмышлять о сaмоубийстве. Но только потому что оно стaло кaзaться мне слишком хлопотным делом. И если бы не Боб…(Кэт хочет перебить) Нет, пожaлуйстa, ничего не говори. Я знaю. Все знaю.

Сцена 3

Хорошая жизнь

Дом Таньки. В её окне горит свет. Появляется Бобка.

Бобка: Что я здесь зaбыл? И, если уж нa то пошло, кaк меня вообще зaнесло нa Петрогрaдку? В половине двенaдцaтого ночи, в декaбре месяце. Зaчем? Для сентиментaльной прогулки, прямо скaжем, холодновaто. Ну и вообще, мaло ли, кто где рaньше жил. Сaмое идиотское, что я вообще нa хрен не помню, кaк сюдa добирaлся. Нa метро, с пересaдкaми, a потом пешком? Или взял тaкси? (проверяет карманы) И телефонa нет тоже. Вот это номер! Тaкси теперь не вызовешь, a нa чaстников нaдежды мaло. Похоже, домой придется топaть пешочком. (смотрит в окна квартиры) О! Вот кого можно попросить вызвaть тaкси! Ну нaдо же… это, что ли, Тaнькa домa? Хрен тебе Тaнькa, онa уже дaвным-дaвно уехaлa. Скорее всего просто новые жильцы. Но, кстaти, имеет смысл проверить.

Бобка звонит в дверь.

Танька: Это кто? (не спеша подходит к двери)

Бобка: Кaк бы нa сaмом деле я.

Танька: Ой. (открывает дверь) Ой… Бобочкa. Собственной персоной. Вот это номер!

Бобка: Понятия не имел, что ты в Питере. И вдруг иду мимо, a в вaших окнaх свет. Подумaл, a вот возьму и зaйду. Нa удaчу.

Танька: Ужaсно тебе рaдa. Зaходи.

Бобка, поморщившись, смотрит на беспорядок в квартире, Танька следит за его взглядом.

Танька: Утешaюсь тем, что терпеть остaлось всего три месяцa. Лaдно, с половиной. Но все-тaки не десять лет.

Бобка: Почему терпеть?

Тaнькa: Мaтушкa в Тaй укaтилa зимовaть, предстaвляешь? Я вообще-то сaмa тудa собирaлaсь, но онa меня опередилa. Лaдно, ей и прaвдa нужнее. А я тут ее рыб кaрaулю. И дедa нaвещaю; слaвa Богу, ему хоть воду менять не нaдо. Выгляжу ужaсно, дa?

Бобка: Невaжно. Но это ерундa, видывaл я и похуже.

Танька: Не сомневaюсь. Учитывaя твой стaж рaботы нa "скорой"… Это чертов Питер нa меня тaк действует. Нельзя мне сюдa больше чем нa неделю приезжaть… Но чaю я тебе все рaвно зaвaрю. Он у меня хороший. Великий и бритaнский.

Проходят на кухню.

Танька: Чудовищное свинство я тут рaзвелa. Покa однa былa, вроде, нормaльно. А теперь дaже стыдно кaк-то. Хотя бывaли мы с тобой в переделкaх и похуже, чем кaкaя-то грязнaя кухня.

Бобка улыбается, глядя на Таньку, а потом крепко её обнимает.

Бобка: Ты моя лучшaя в мире дружищa. Кaк же я рaд, что рискнул зaйти! А теперь дaвaй мне чaй и сaдись. Все остaльное я сделaю сaм.

Танька: Вот и хорошо. Ужaсно лень со всем этим возиться.

Бобка начинает наводить порядок, ставит чайник. Танька садится за стол.

Бобка: Знаешь, что это такое - хорошая жизнь? (Танька мотает головой) Быть василиском-сиротой, с младенчества лишенным присутствия старших, а значит, знаний о себе и об окружающем мире, которые они могли бы передать. Жить в подземелье, не знать о себе ничего – ни о птичьей голове, ни о змеином хвосте, ни о прекрасных жабьих глазах, ни о способности убивать взглядом, ни о смертельной опасности, которую сулит петушиный крик. Думать, что тьма пещеры – это и есть весь мир, а огненный хохолок на твоей макушке – единственное светило. А потом впервые в жизни услышать шум, впервые в жизни растеряться. Пойти поглядеть – что там происходит? Увидеть ослепительный блеск серебряной амальгамы, а потом – внимательно глядящие из темной глубины зеркала сияющие жабьи глаза. Заглянуть в них, узнать себя. Прозреть – навсегда. Рассмеяться – тоже впервые в жизни, тоже навсегда. Стать смехом, золотым светом, движением и любовью. Стать всем. Быть василиском, жить в подземелье, не зная, что это – небытие. Встретиться с собственным взглядом и умереть, зная, что это и есть рождение. Такая хорошая жизнь…

Танька засыпает под его рассказ.

Сцена 4

Innuendo

Выключается чайник. Танька просыпается, Бобка всё также прибирается и накрывает на стол.

Танька: А ты помнишь Кэт?

Бобка: Мм?

Танька: Мы с ней когда-то вместе работали.

Бобка: Да, конечно.

Танька: Мы ведь её всегда называли miss Innuendo.

Бобка: Мисс… Инсинуация?

Танька: Совершенно точно. Всегда была как не от мира сего. Так же, как и мы с тобой. За это она мне и нравится. Настолько яркая и странная, что, даже закрывая глаза и думая о ней, я представляю её себе так живо, будто она на самом деле сейчас передо мной. А ты сам становишься кем-то другим, кем она пожелает… (выходит из кухни в другую комнату)

Кэт сидит за столом в пол-оборота, в руках крутит мандарин. Танька садится за соседний стул.

Кэт (Таньке): Предположим, мандарин ходит как ферзь. Вот как хочет, так и ходит. Например, в твою тарелку. Или вообще на пол. Но не тут-то было! Я его - ррраз! - и поймала. И теперь съем. Игрок съедает своего ферзя, как лиса колобка. Ам! Беспрецедентное событие. Я - великий шахматист. Никем не понятый гений. И у меня самый вкусный в мире ферзь. Почистите мне его, пожалуйста, люди добренькие, помогите кто чем может. Я так устала, что уже практически не местная. И сама не своя. У меня пальцы в косу заплетаются.

Танька: Да вижу. Ты же сидя спишь. Отвезти тебя домой?

Кэт: Меня отвезти домой. Меня еще как отвезти! И привезти. Причем именно домой. Но не прямо сейчас. Хочу еще немножко поспать сидя. И посмотреть сон про всех вас. Такой хороший сон! Я ужасно соскучилась.

Бобка входит в комнату, забирает у Кэт мандарин в кожуре, протягивает ей очищенный и садится на тумбу.

Бобка (Кэт): Работа тебя доконает. А я тебя сразу предупреждал, что в этот милый журнальчик лучше не соваться. Когда о редакции доподлинно известно, что рабочий день там начинается в девять, потому что «так положено», да еще со штрафами за опоздание, а заканчивается в лучшем случае тоже в девять, потому что «номер горит», причем горит он как костры инквизиции, весь месяц напролет — это, по-моему, равносильно надписи «Не влезай, убьет». А ты как персонаж тупого ужастика, которому весь зрительный зал хором кричит: «Не сворачивай в сумерках на лесную дорогу, не ночуй в гостинице под названием «Черный Проклятый Дом», труп на пороге твоей комнаты — это не обычное недоразумение, нет-нет-нет!» — а он все равно жизнерадостно прет в самое пекло вместо того, чтобы бежать без оглядки, осеняя себя крестом трижды в секунду.

Кэт: Но этот «Черный Проклятый Дом» оказался таким замечательным местом! Во-первых, делать журнал, за который не стыдно, по нашим временам немыслимая роскошь. А во-вторых, там же натурально заповедник гоблинов. (Танька с обидой смотрит на Кэт) В смысле, совершенно прекрасных придурков — таких же как я, только еще хуже. В смысле, круче. Не знаю, как до сих пор без них жила. По утрам просыпаюсь в семь. Если по уму, надо бы еще раньше, но тогда я просто сдохну. Я, конечно, и так сдохну, но не сразу. А немного погодя. Так вот, просыпаюсь каждый божий день в семь утра! Ненавижу все живое. Но потом-то, потом! Потом я все-таки приду на работу, и там будут все мои прекрасные придурки. Танька, Ваня, Салочка, Морковна. И Лев Евгеньевич, если очень повезет, выйдет из кабинета к нам пить кофе. И кааак начнет свои байки рассказывать…

Танька (удивленно): Кто-кто тебе байки рассказывает? Лев Евгеньевич? Это Крамский, что ли? Чудовищный зануда. И вообще чудовище. Вида ужасного, к тому же.

Кэт: Ну так, наверное, ему с вами было скучно, пока я не появилась. Вот он и пошел байки травить. Любой нормальный человек — переменная, а не константа. А то бы застрелиться можно было.

Танька: Ну, не знаю. Нормальный человек может и переменная, а у Крамского на лбу написано, что он константа. И послан человечеству в наказание, уж не знаю за что. Может, как доплата за Содом и Гоморру?.. Слушай, а мы точно говорим об одном и том же человеке?

Кэт: Понятия не имею. Но все-таки фамилия, имя, отчество, профессия. Многовато для совпадения. (с улыбкой) Да брось ты, в самом деле. Может, у человека просто плохой период в жизни был. А теперь все прошло. Он правда прикольный. И между прочим, бывший художник-авангардист. Он к памятникам Ленину ангельские крылья приделывал — самодельные, из марли на каркасе. И картины рисовал — египетские мумии в пионерских галстуках, рабочие с картофелем вместо лиц, члены Политбюро парят ноги в тазиках!. А когда СССР развалился, и все разрешили, бросил это дело — стало неинтересно. Вот тебе и зануда.

Танька: Ну ты даешь. Крамский! Клеит ангельские крылья памятникам! Вот это импровизация! Что у тебя в голове делается, дорогой друг?

Кэт: Голова головой, а ты погугли. Про свои картинки он не рассказывал, я их сама нашла на сайте какой-то американской галереи. Или немецкой? Один черт.

У Таньки звонит телефон, и она выходит из комнаты, чтобы ответить.

Бобка: Слушай, а что за байки Крамский вам травит? Я же Левгеньича тоже немножко знаю. И, честно говоря, совершенно не могу вообразить его выступление в этом жанре.

Кэт: Ннннуууу… Да черт его знает. Такой, понимаешь, экзистенциальный поток сознания, пока слушаешь, просто ах, а потом хрен перескажешь.

Кэт закидывает ноги на стол, облокачиваясь на стул, начинает засыпать.

Бобка: Бедный ты усталый человек. Слушай, а они все действительно такие кайфовые, как ты рассказываешь?

Кэт (глядя на закинутые на стол ноги): Кто — они? Кеды? Еще бы! Все два.

Бобка: Да ну тебя. Коллеги. Включая эту всклокоченную рыжую тетку, которая сидит у окна — как ее? Морковна? Ну, которая начала орать, когда я к вам зашел. Что-то она мне как-то совсем не понравилась. Я дурак? Чего-то не понимаю?

Кэт: Понимаешь как. Та же Морковна, кажется, вообще никому кроме меня не нравится. Зато она — поэт, причем настолько странный и сложный, что даже не могу сказать, хороший ли. Но какая разница, все поэты зачем-то нужны, иначе бы их не было. Совершенно не важно, нравится она тебе или нет. И все остальные. Ты же с ними не работаешь. А я работаю. Целыми днями в одном помещении сижу. Не могу же я вот так, с утра до ночи с какими-нибудь скучными придурками одним существом становиться. И поэтому они — кайфовые. Буквально лучшие люди на земле. Я так решила. Мое слово твердо. И знать ничего не желаю.

Бобка: Ничего себе постановка вопроса

Кэт: Ну а как еще. Это же моя жизнь. Как скажу, так и будет. (хитро улыбается) Собственно, уже есть.

Возвращается Танька.

Танька: Мне только что звонила Морковна. Там такое…

Кэт и Бобка: Что?

Танька: Крамский!.. Словами не передашь! Это нужно было видеть!

Танька берёт под локоть Бобку и вытаскивает на середину комнаты, Кэт заинтересовано подпрыгивает за ними.

Танька: Теперь ты – Левгеньич!

Кэт заливисто смеется и хлопает в ладоши.

Бобка (вошедший в роль): Тихо, помолчите, пожалуйста. Если, конечно, уровень вашего примитивного сознания позволяет контролировать речевой аппарат хотя бы на протяжении нескольких минут, в чем я, по правде говоря, сомневаюсь.

Танька: Бобка, ты, конечно, потрясающий актёр, но далее – по тексту.

Бобка: Кхм-кхм.

Танька: В общем. Все сидят понурые за нашим круглым столом и мечтают поскорее покинуть очередное внеочередное собрание, Левгеньич стоит у окна (Бобка показывает всё, что рассказывает Танька) и, кажется, пытается прожечь его взглядом. Но тут он его открывает. И свешивается наружу! (обращается к Кэт) Ты только представь себе это зрелище: грозный, вечно угрюмый шеф, человек-футляр для хранения самого злого в мире языка, высовывает этот самый язык и ловит на него снежинки. А потом начинает говорить под совершенно гробовую тишину…

Бобка (Крамский): В детстве у меня был друг Сашка. И мы с ним мечтали стать полярниками. Надо же, я только что вспомнил! Причем не просто мечтали, а готовились к походу на Северный полюс. Идея, ничего не скажешь, смелая — с учетом того, что жили мы тогда в Ташкенте. И снег видели только в кино. Нам говорили, что он холодный, как мороженое, но поверить в это было непросто. Выходили мы из Ташкента, и что же? Сашка сейчас живет в Эдмонтоне, на самом севере Канады. А я — тут, в Москве. Результат не блестящий, до Сашки мне далеко, но все-таки почти полпути я уже проделал. А жизнь все еще впереди, по крайней мере некоторая ее часть… Внимание, вопрос: зачем я вам все это рассказываю? Правильный ответ: понятия не имею. Кажется, мне просто надоело прикидываться вашим начальником. Что, впрочем, не отменяет того факта, что ваша тоскливая возня с Масоалой должна триумфально завершиться хотя бы к пяти, а не за полчаса до полуночи. Спасибо за внимание.

Танька: И ушёл в кабинет, словно не замечая открывшиеся рты сотрудников. Кэт, признайся: это ты нашаманила?

Кэт, улыбаясь, пожимает плечами и начинает есть мандарин.

Танька: Хотя чему я удивляюсь. (Бобке) На днях тут такое было…

Бобка: Что?

Кэт (жуя мандарин): Ммммооо мммуамммыыы…

Танька: Я чуть со стула не свалилась. (обращается к Кэт) Даже от тебя не ожидала. Даже от тебя!

Кэт (прожевав): Ну а что тут такого?

Бобка: Да что именно?

Танька: Это была импровизация века. (обращается к Кэт) И главное, Тами тебе поверила!

Кэт: Думаешь, поверила? Это хорошо. Я же, собственно, для нее старалась. А то маму иногда заносит — вдруг начинает думать, что все про всех знает. И если будет слишком часто убеждаться в своей правоте, ей станет очень скучно жить. Потому что на самом деле она идеалистка, каких свет не видывал. Ну разве что ты и Бобка ещё. Таким как вы надо ошибаться как можно чаще. Вас это бодрит…

Бобка: Может расскажете уже?!

Кэт (смеется): Не кипятись, чайник-начальник. С неделю назад у меня на кухне, вот прямо как мы сейчас, заседали я, моя мама Тами и Танька. И тут разговор зашёл об Анне Петровне. Ты же знаешь хозяйку моей квартиры?

Бобка: Ну да, видел я ее. Типичная Анна Петровна, и этим все сказано. Бывшая училка, да? У нее на лице написано: «Мама мыла раму».

Кэт (смеется): А также Кришну и Вишну. Никакая она не училка. А вовсе даже медсестра на пенсии. Но штука вообще не в этом. А в том, что она копит деньги на кругосветное путешествие.

Бобка: Чего-чего?

Кэт: На кругосветное путешествие. Ну или тричетвертисветное, как получится. Это же не только от нее зависит, надо, чтобы еще и все нужные визы дали. С Австралией вполне может получиться пролет. И с Штатами; впрочем, тут проще, можно обойтись одной Латинской Америкой. Тем более она даже интереснее…

Бобка: Ты что, серьезно?

Кэт: Ну да. А что такого? Почему нет? Она же не на самокате собирается весь мир объехать. А как нормальный человек – поездами, автобусами. Ну, самолетами, когда без них не обойтись. А может, и по морю, это она еще не решила. Просто не знает, укачивает ее или нет. Говорит, надо разок попробовать…

Бобка: Катька!

Кэт: Ну чего ты так удивляешься? По-моему, нормальное человеческое желание. Особенно когда тебе, например, уже шестьдесят пять лет, и ты вдруг понимаешь, что еще почти нигде не была. Вот наша Анна Петровна и спохватилась. И тогда она решила не мелочиться, а сразу ехать вокруг света. Какова, а? Я ею горжусь и уговариваю вести путевой дневник. Вот это был бы проект! Пенсионерка едет вокруг света! Но она пока упирается – ну, знаешь, как все: «Ой, да я и писем-то никогда не писала». Ничего, может, уговорю еще.

Бобка: Ничего себе.

Кэт (улыбаясь): Вот и Тами также сказала.

Танька: Но дальше-то - больше! Тётя Тами ушла, а мы дописывали статью для номера. И тут звонок в дверь…

Кэт (Таньке): Теперь ты – я! А я – Анна Петровна. (Бобке) А ты – наблюдай лучшее представление в своей жизни!

Танька садиться на место Кэт, а та выходит на середину комнаты.

Кэт (АП): Катенька, у меня к вам разговор. Такой… непростой. Даже и не знаю, с чего начать.

Танька (Кэт): С чая! Чая много не бывает!

Кэт: Вы съезжать пока не собираетесь?

Танька (Кэт): Не собираюсь... (серьёзно) А надо?

Кэт (АП): Нет-нет-нет, наоборот! Не надо. Просто я подумала – а вдруг у вас какие-то планы. А я не знаю.

Танька (Кэт): Тогда все в порядке. Никаких планов. Живем дальше.

Кэт (АП): Я еще вот что хотела спросить… А вы могли бы заплатить мне вперед? Месяца за три? А лучше за четыре. Я тогда меньше возьму. На треть. И расписку дам, какую хотите. Хоть у нотариуса.

Танька (Кэт) (встревожено): Что-то случилось? Вы не волнуйтесь, я наверняка смогу заплатить вперед. Что-нибудь придумаю.

Кэт (АП) (смущенно): Ничего не случилось. (и ещё тише) Просто я хочу в Индию поехать. Сейчас многие ездят. Столько удивительного рассказывают! А я слушаю и чуть не плачу – да почему же я еще не там? Даже на курсы английского записалась, все лето ходила. Теперь смогу сказать, спросить – не все, но самое основное. А боялась не справлюсь, старая уже учиться…

Бобка: В Индию?!

Танька (смеется): А вот это уже моя фраза.

Бобка: Прости.

Танька (Кэт): Здорово! Какая вы молодец, отлично придумали! Там же тепло сейчас. И фрукты. И дешево все, особенно после Москвы.

Кэт (АП): Все так говорят. И я вдруг поняла – жизнь-то уже заканчивается. А я нигде не была. Ничего не видела. И о душе надо бы подумать. А в Индии, говорят, это хорошо получается – подумать о душе. Вот и я собралась.

Танька (Кэт): А знаете что? У меня там сейчас друзья живут. В Гокарне, на берегу океана. Я им сегодня вечером напишу, расспрошу. Хотите? Вы когда ехать собираетесь?

Кэт (АП): Да мне бы поскорее. А то я себя знаю, если надолго отложу, то уже и не решусь. (выходит из образа) Ну я ей и говорю: сама такая. И мы с ней уже купили билеты, да такие, чтобы сдать было нельзя! Ничего-ничего, она у нас отлично там перезимует. Просто лучше всех! И возможно, получит просветление. Или даже несколько просветлений подряд. Говорят, в Индии это легче легкого, как в Москве грипп подхватить. Верьте мне, все будет замечательно. Сама хотела бы побывать в Венеции! Я ей заранее ужасно завидую. И сейчас спляшу!

Бобка: Чокнуться можно. И, по всей видимости, даже нужно. Самое время.

Кэт (смеясь): Да не так я и плохо танцую.

Танька: Иногда мне ужасно жаль, что ты — не Господь Бог. Ты бы отлично все устроила.

Кэт (ухмыляясь): Он у нас тоже вполне ничего. Просто нам обычно трудно въехать в Его замысел. В сущности, наш Бог — непонятый гений. А это очень портит характер. Но он пока держится молодцом. Вроде бы. Ну, если уж мы все еще не испепелены.

Бобка: Слушай, а ты про всех врешь?

Кэт (серьёзно): Ну что ты. Сообщаю сухие, неоднократно проверенные факты. Зарубите на носу: я всегда говорю только правду.

Танька (улыбаясь): Такую специальную интересную правду, которая тебе нравится.

Кэт: Ну да. Я что, совсем дура – из всего многообразия правд выбирать самую неприятную? Да еще и вслух ее всем пересказывать. Нет уж!

Бобка: Удивительно, собственно, не то, что ты приукрашиваешь действительность. А что она тебя слушается. И все становится по слову твоему. После того как даже Анна Петровна рванула в Индию, я в этом почти не сомневаюсь.

Кэт (смеется): Думаешь, я ее заколдовала? Нееетушки! Я просто сразу все правильно поняла. И высказала свою версию вслух. Видно же было, что Анна Петровна изводится от безделья. И весь этот Жюль Верн на полках наводил на определенные мысли на ее счет. Мало ли, что с виду она обычная бодрая московская старуха, икона стиля Черкизовского рынка. И шефа нашего я, кстати, тоже сразу раскусила. Знала, что рано или поздно Льву Евгеньевичу надоест ломать комедию и прикидываться вредным, вечно надутым начальником. Слишком мелко для чувака с таким прошлым.

Танька: Звучит разумно. Но со стороны, хоть ты тресни, кажется, что все это происходит из-за тебя.

Кэт: На самом деле из-за меня, наверное, тоже. Совсем немножко из-за меня. Мне кажется, Бог, Мироздание – да как ни назови ту силу, которая заправляет всеми нашими делами – Он… Она… Оно совсем не злое. Не то чтобы вот прям доброе-доброе, но все-таки скорее friendly, чем нет. Просто довольно равнодушно к деталям. Поэтому в неопределенных ситуациях – а вся наша жизнь и есть сплошная неопределенная ситуация – иногда достаточно легкого намека: а если, например, все будет как-нибудь так? И Мироздание довольно, не надо больше париться, выбирать, какая вероятность осуществится. Сами уже все выбрали, идем дальше. И мы идем…

Темнеет. Кэт уходит из комнаты, словно растворяясь в дверном проёме.

Сцена 5

Каждый хотел бы так

Бобка и Таньке молча смотрят перед собой, выдерживая неловкую паузу. Бобка её обрывает.

Бобка: Слушaй, a почему мы вообще потерялись? Я не помню. И не понимaю теперь совершенно.

Танька: Я тоже не понимaю. Ну, просто я уехaлa - это рaз. А ты бухaл тогдa сильно, я тебя тaким видеть не моглa. Поэтому дaже не попрощaлaсь по-человечески. Потом звонилa тебе домой бесконечно, ты трубку не брaл. Нaконец ответили кaкие-то люди, скaзaли, ты продaл квaртиру и уехaл. Я еще кaкое-то время рыпaлaсь, рaсспрaшивaлa всех нaших, но они тaкое рaсскaзывaли, что я перестaлa. Решилa, ничего не хочу о тебе знaть, лучше уж сaмa что-нибудь сочиню. Совсем как Кэт... Получaется, зря. Прости, Бобчик. Все это очень понятно и по-человечески, но применительно к нaм совершенно необъяснимо. Ты же всегдa был мой лучший друг. И до сих пор есть.

Бобка: Да ну, что тут необъяснимого. Нормально всё. Не бери в голову. Я и сам себя тогда потерял. Зато теперь нашёлся. И пригодился, да?

Танька: Ты только вот чего. Даже не думай, будто у меня что-то там случилось. Просто нормальная человеческая хандра. Год, и правда, тяжелый был, но в итоге всё более-менее обошлось. Кроме котика. Пяточкин мой умер весной, представляешь? Но ему уже почти двадцать лет было, так что тоже, в общем, нормально. Дело житейское. Просто я дурака сваляла, нельзя мне оставаться зимовать в Питере.

Бобка: Ничего, ничего. На самом дело можно. Со мной-то!

Танька (с улыбкой): Ну разве что с тобой. Слушай. Что-то я носом клюю совсем. Могу отрубиться буквально в любой момент. И как же это обидно! Ты знаешь что? Ты, если тебя где-нибудь ждут, иди. А если не ждут, оставайся тут, ладно? Спальных мест в этом доме больше, чем нас. И еда какая-то в холодильнике есть. И чай. Чая ещё много…

Танька засыпает за столом, облокотившись на руку. Бобка укутывает её пледом. Достаёт из тумбочки гирлянду, развешивает её и включает. Пишет записку, оставляет её на столе, а сам уходит из квартиры.

Затемнение.

С Танькой за столом с чашкой в руках снова сидит Кэт и теребит её за руку.

Танька: Прости, замечталась. Будто всё это только что произошло. (смеется) Вот просто пришел среди ночи. Без звонка, как будто заранее договорились. Я сперва перепугалась по старой привычки, в полночь без предупреждения никого кроме ментов как-то не ждёшь. Потом подумала: а вдруг это воры проверяют, есть ли кто дома? А это оказался старый добрый Бобка. Утром даже подумала, что всё приснилось. А потом поняла, что гость у меня был наяву. Потому что такой идеальный порядок лично я даже в лунатическом припадке не наведу. Я сперва вообще не поняла, что происходит. Добрая сотня лампочек, и все мигают, как на старой доброй школьной дискотеке, представляешь? И наконец-то вспомнила, что скоро Новый год. Всего неделя до него осталась, действительно. И как-то неуместно обрадовалась – ура, этот сраный год заканчивается! Как будто от смены календарной даты внезапно, без дополнительных усилий изменится жизнь. Вообще ничего руками делать не надо, только сиди и жди. И самое главное, на кухонном столе лежала записка, написанная жутким Бобкиным докторским почерком. (берёт записку и читает вслух) «Обязательно вернусь вечером, пожалуйста, будь». Эта формулировка: «пожалуйста, будь», - как-то неожиданно меня проняла. Словно не просто просьба быть вечером дома, а глобальное пожелание бытия. Я была так потрясена, что решила попробовать «быть». В смысле, существовать хоть немного осмысленней, чем в последние месяцы.

Звонок. Танька тут же мчится открывать дверь. За ней Бобка в руках держит несколько пакетов, забитые различными дождиками, мишурой, елочными шарами.

Танька: Ничего себе ты приволок!

Бобка: Это только кажется, что приволок. На самом деле там ничего нет. Ну, почти ничего. Смотри!

Бобка бросает Таньке один из пакетов. Танька его отбивает, и украшения высыпаются на пол.

Танька: Ой. Дождики! Так много?

Бобка: Вот увидишь, когда начнём их развешивать, окажется, что мало. Но для начала сойдёт. Как думаешь, чаю я заслужил?

Танька: Заслужил – не то слово. Ты столько не выпьешь.

Бобка: Ничего, я старательный. И времени у нас вагон. До утра. А наступает оно сейчас, сама знаешь…

Танька: В полдень!

Бобка: В одиннадцать. Но в общем, один черт.

Бобка и Танька развешивают по квартире дождики и мишуру. Танька находит старую гитару, переглядываются с Бобкой. Поют песню.

Сергей Бабкин – Пока у нас есть джаз

Танька: Как будто вообще не расставались. Как будто просто длинный-длинный сон мне приснился, что уехала, а ты тут остался. Надо было нам, конечно, вдвоём подрываться. И не в Москву, а куда-нибудь подальше. Мы же хотели, помнишь?

Бобка (улыбаясь): И куда же?

Танька: Да хоть в Венецию! Представь: (Танька распахивает большое окно с широким подоконником) город, где даже камни пахнут морем. Где нет ни одной похожей колонны или дворца. А разноцветный мрамор... А мозаики... А воздушные мосты... И вдалеке появляются золотые корабли. Повсюду флаги, вымпелы карнавала…

Бобка (улыбается): Совсем как в фильме.

Танька: Даа… Каждый хотел бы так!

Продолжая разговор, Танька и Бобка уходят на кухню, подходят к окну, снимают обувь и садятся на широкий подоконник, свесив ноги, благо находятся на втором этаже. На улице, как призраки, проходят случайные прохожие. Питерский пейзаж начинает смутно напоминать Венецию.

Бобка (смотря на людей внизу): С местной публикой дела обстоят совсем не так просто, как может показаться.

Танька: Ясно, что просто дела в Венеции могут обстоять разве только с туристами.

Бобка: С туристами …(шёпотом)… всё ещё сложней. Доброй четверти тех, кто кажется нам туристами, здесь сейчас вообще нет. При том, что любого из них можно коснуться и ощутить живое тепло, я уже сколько раз проверял. И вот это совершенно не укладывается у меня в голове.

Танька: Как это – «нет»? Это метафора?..

Бобка: Никаких метафор. Я совсем о другом... Звучит немного нелепо, но по этому городу толпами бродят… мечты.

Танька: Что значит – «мечты»?

Бобка: Ну как. Согласно словарям, мечта – это «образ желанного будущего, в достижимости которого нет уверенности». Я бы добавил: не обязательно будущего. О прошлом тоже можно мечтать. А чаще всего мечтают о настоящем: «вот бы прямо сейчас…» Видишь ли, многие люди мечтают побывать в Венеции.

Танька (иронично): Не то чтобы это совсем уж шокирующая информация дл меня.

Бобка с обидой смотрит на Таньку.

Танька: Прости.

Бобка: Так вот. С Венецией всё, как мы с тобой понимаем, с самого начала настолько непросто, что само по себе признание этого факта - уже общее место. Но штука в том, что в последнее время стало ещё сложней. Слишком уж много появилось завлекательной информации - книг, кинофильмов, рекламных путеводителей, красивых открыток, любительских фотографий в одном только Интернете, кажется, три миллиона, а сколько их прячется по семейным альбомам… Венеция окончательно стала мифом о собственной красоте, средоточием миллионов страстных желаний: «хочу там побывать хотя бы раз в жизни», «ах, почему я не попал в Венецию, когда был молодым», «хочу целоваться с любимым в Венеции ночью, на всех мостах подряд.» Ну и так далее.

Танька: Это понятно. И?..

Бобка: И тут начинается самое интересное. Люди, конечно, много куда рвутся, не только в Венецию. Но прочие города вполне равнодушны к нашим мечтам – мечтайте себе на здоровье о чем хотите, но мы тут при чем? Однако Венеция ведет себя совершенно иначе. Вот хоть прямо сейчас. (смотрит на прохожих) Смотри! Видишь этих старичков?

Танька: Он в сером костюме?

Бобка: Ага. И рядом жена в белом льняном сарафане. Они побывали в Венеции всего один раз, уже на пенсии, но все равно довольно давно, лет двадцать назад. Их лучшее общее воспоминание! Сейчас старик уже умер, а его вдова тихо угасает в доме престарелых в пригороде Копенгагена. Сидит в саду, в плетеном кресле с высокой спинкой, вспоминает, мечтает, и вот они, здесь. Только старушка сама об этом не знает. Это, по-моему, очень несправедливо – упустить такое удовольствие.

Танька: Но откуда ты знаешь?..

Бобка: А черт его разберет. Но откуда-то, получается, знаю. Но увлекаться нельзя, если на такого туриста-мечтателя смотреть слишком пристально, он просто исчезнет. Глупо получится, да и Венеция может обидеться, что я отобрал у нее очередную игрушку. Вернее, мечту.

Танька: Мечту?

Бобка: Думаю, так и есть. Этот город тоже мечтает: о тех, кто в него влюблен. Кто просто смотрит и любит. И знает, что по-настоящему жив только пока находится здесь. (кивает в другую сторону) А этот художник. На самом деле такой солидный господин, успешный юрист, кажется, из города Бремена. Или он там просто находится прямо сейчас по каким-то делам? Ай, не важно. Важно, что рисовать этот бедняга вообще не умеет, даже на любительском уровне. И частных уроков никогда в жизни не брал, и с самоучителями не сидел ни минуты, потому что считает: нет никакого смысла быть художником, если ты не родился в Венеции. Мужчина в синей рубашке и девушка в маске с лицом кошки расстались еще два года назад, незадолго до ссоры как раз планировали съездить в Венецию, и теперь девочка больше всего на свете жалеет об этой несостоявшейся поездке, думает, если бы успели побывать тут вдвоем, все сложилось бы совершенно иначе. Вряд ли она права, но кого из нас на ее месте можно было бы переубедить?.. А вот эта старушка на самом деле практически юная дева; ладно, женщина тридцати с небольшим лет. Просто мечтает в старости перебраться в Венецию, пожить тут подольше, а потом – но не раньше, чем все надоест! – умереть.

Танька: «Не раньше, чем все надоест» – это практически заявка на бессмертие.

Бобка: Совершенно с тобой согласен. Надеюсь, у нее все получится, такие мечты должны сбываться; впрочем, будь я здесь начальником, сбывались бы вообще все, включая самые фантастические. Вернее, начиная именно с них… (замечает кудрявую девушку) Ух ты, смотри какая красотка!

Танька: Какая? Их как минимум три. (вглядывается в темноту)

Бобка: В платье и кедах. Видишь? Так вот, она…

Девушка замечает Таньку и Бобку, смеется и машет им рукой.

Стелла (громко говорит): Стелла. Надо идти дальше, весь этот город – мой, столько всего вокруг. Вряд ли удастся надолго остаться такой красоткой, но можно хотя бы запомнить, какой однажды была. Господи, как хороша. Каждый хотел бы так. (улыбка сменяется болью в глазах) Сама бы хотела. Пора уходить, хватит греть плечи на венецианском солнце, ты, глупая мечтательная корова, поворачивайся, ну! (почти плачет от злости) Я так зла – на себя, совсем не такую, на Венецию, которая по-прежнему далеко, а билеты так дороги, что хоть втрое больше уроков найди, все равно до конца года не скопишь. Да и какой, к чертям, конец года, если хочется быть там прямо сию секунду, хочется так, что кровь, чего доброго, пойдет сейчас носом, капнет на новую кофточку, которой, впрочем, не жалко, дрянь и дешевка, просто другой пока нет, придется отстирывать, дура, – сердито думает Стелла… чуть не плачет Валя, сорокалетняя учительница математик. (вглядываясь, они понимают, что перед ними не молодая девушка, а взрослая женщина в джинсах и растянутой кофте) Через сорок минут начнется так называемая «халтура», платный урок для балбеса, который без репетитора не поступит даже в приличное ПТУ. Сорок минут до урока, а идти всего лишь в соседний двор, самое время выпить кофе в Венеции, горько улыбается Валентина Евгеньевна, а Стелла – что Стелла…

Бобка с горечью смотрит на Стеллу, но затем, улыбнувшись, смотрит на Таньку.

Бобка: Впрочем, нет, прости. Я дурак, перепутал. Красотка самая настоящая, работает в кафе на Лидо, на улице с чудесным названием Via Negroponte.

Танька: Это такое счастье!

Стелла (плача): Что – «это»? «Такое счастье» – что именно? Что?

Бобка: Да ясно же, что. Такое счастье быть этим утром Стеллой, юной, кудрявой, в черном шелковом платье в мелкий горох, в новеньких кедах, удачно купленных на распродаже еще в ноябре. Счастье быть Стеллой сегодня утром в Венеции, напившись кофе в кафе возле дома, сидеть на согретых солнцем досках причала – каждый хотел бы так!

Перед ними снова девушка в платье и кедах - заливисто смеётся, посылает Бобке воздушный поцелуй и пропадает из виду.

Танька (мечтательно): И мы могли бы быть там и пить капучино, что приготовит счастливица Стелла!

Бобка (слезает с подоконника): …так бы и было, если бы я не бухал. А когда остановился, тебя уже след простыл. Хотя, при желании можно было отыскать. (со злостью) И почему я не стал этого делать?! Не понимаю до сих пор. Сам всё испортил, дурак…

Танька (подскакивает к Бобке): А теперь сам всё исправил.

Бобка (с горечью): Лучше поздно, чем никогда?

Танька: Именно. Особенно когда «поздно» - это так вовремя… Слушай, а где ты собираешься развешиваться всё это оставшееся мохнатое серебро?

Бобка: Для начала обмотаю им твои ужасные люстры. А там как пойдёт.

Сцена 6