Валёк — золотая рыбка 14 page

И самое любопытное, нет гнуса, видно, распадок всё время продувает и комар не держится. Вот только подходы просматриваются всего на сотню метров, а со стороны уступа и того меньше, да глыба льда и фонтан привлекают внимание.

Может, и дед вот так же стоял здесь, курил, думал о бабушке, мечтал принести драгоценности и сделать её счастливой…

А я-то что здесь ищу? Кого и чем осчастливлю?..

«Трагическая» гибель Редакова подействовала странным образом — стала пропадать радость в жизни. То, что ещё недавно вдохновляло, теперь казалось суетой, смешное перестало быть смешным, удачи не волновали так, как раньше — до сдавленного, внутреннего визга. Окружающий мир начал казаться грандиозно-величественным в жестокости и каменно-холодным, бесчувственным, словно выветренный, шершавый истукан в степи, который не согревается даже под палящим солнцем. Я надеялся, всё это исправится, как только приду к Манараге, однако произошло обратное — здесь всё усилилось, приобрело резкий контраст. Всю дорогу думал, чего же не хватает, что забыл, и вдруг заметил: путь больно уж мрачный, иду и ни разу не улыбнулся…

Между тем, до восхода оставалось полтора часа, я оставил в логове всё лишнее, лодку сунул в пустой рюкзак и пошёл к Манараге, на ту точку, с который видел феерическое зрелище. Вот где можно взбодрить, подмолодить кровь адреналином.

Казалось, прятаться мне здесь не от кого, человека, стрелявшего в меня, здесь нет, иначе где-нибудь столкнулись бы или пальнул бы он в спину, как в прошлый раз. И старика с птицей тоже не видать. Потому опасности я не чувствовал, шёл не прячась, открыто, больше под ноги смотрел, поскольку вчерашний дождь размылил лишайники на камнях, и когда внезапно увидел человека, на миг остолбенел.

Место было занято! На приподнятой в сторону Манараги, плите, откуда я видел восход первый раз, стояла девушка, а вернее девочка-подросток, как мне показалось вначале — ещё тоненькая и нескладно высокая. И не просто стояла, а танцевала, нечто бально-балетное. Я оказался у неё за спиной, всего в двух десятках метров.

Ещё минуту назад, когда вскидывал голову, там было пусто!

Любое перемещение человека в развалах я бы заметил, поскольку осторожная, скрытная жизнь последних дней обострила боковое зрение и реакцию на всякое движение.

Рассмотреть толком ничего не успел, отчётливо видел лишь танцующую девочку-подростка, и всё внимание автоматически сосредоточилось на этом чуде. Ничего подобного я не видел, стоял чуть ли не с разинутым ртом и шевельнуться боялся, чтоб не быть обнаруженным. То, что это некий ритуальный танец, сомнений не оставалось. Но кто она? Откуда здесь взялась?!

Тем временем танцовщица взлетела на верхнюю кромку плиты и раскачиваясь, начала медленно поднимать руки, и вместе с ними над горой полыхнул багровым полукружьем солнечный диск.

В тот же миг всё пропало в огненном мареве, и силуэт танцующей девочки раскалился, сплавился со сверкающей лавой и, переламываясь, с брызгами обрушился на склоны Манараги. Меня не ослепило, как в прошлый раз, в последнее мгновение я заслонился локтем и подумал, что сильный встречный свет просто поглотил тонкую её фигурку, как бывает, если в тёмном коридоре на фоне светлого окна навстречу идёт человек. Я двинулся вперёд, прикрывая глаза обеими ладонями. Гора уже таяла, образовавшаяся чаша заполнялась дымящимся расплавом, и рассмотреть что-либо на плите стало невозможно. Чуть отнимешь руки, и от слепящего сияния в тот час же наворачиваются слёзы. Огромный плоский камень, когда-то свалившийся с Манараги, был уже в трёх метрах, когда я разглядел, что на нём и в самом деле никого нет.

И от минутной растерянности потерял осторожность, глянул выше и перед взором запрыгали «зайцы». Ощупью добравшись до плиты, сел спиной к восходу и зажал глаза. Вспышка оказалась настолько сильной, что ломило переносицу и лоб, я моргал, тряс головой, и что происходит вокруг, мог только слышать. И ладно, если б дело закончилось зрительной галлюцинацией — ну, привиделась мне эта девочка, особое состояние света, игра теней на восходе, какое-то необычное преломление лучей. Игра воображения, наконец! Но тут я услышал шаги по плите, причём, стук будто бы туфелек на металлических каблучках (это в курумниках-то!). Звук остановился за моей спиной, с характерным приставлением ноги, я даже услышал шорох ткани, отнял руки и глянул через плечо…

А там гигантский протуберанец, вызрев над чашей, медленно оторвался и, вращаясь, понёсся вертикально вверх, багровое плазменное свечение оставляло мерцающий пунктир, будто заставляя смотреть вслед. Я с трудом оторвался от этого зрелища и огляделся: на плите никого не было, но звонкий перестук каблучков по камням оказался сзади и — смех, сдавленный, озорной, ещё не девичий, но уже и не детский.

Мне стало не до восхода, почему-то руки затряслись. Я закурил, отошёл в сторону от плиты, всего-то шагов на десять, и Манарага в тот час восстановилась — обыкновенная гора, солнце поднимается…

Но танцовщица не исчезла, осталась и теперь убегала в сторону горы, прыгая по камням и вряд ли их касаясь — эдакий балетный бег, всегда кажущийся неуклюжим, и выглядела совсем не подростком.

Только сейчас мне пришло в голову, что окрестности Манараги-то разведал, обследовал возможные места стоянок, но саму её — нет. Наверняка какие-нибудь сумасшедшие туристы забрались на гору и устроили там свой стан. Ну конечно! Откуда ещё тут возьмётся эта танцующая баядерка непонятного возраста?

Через минуту я уже поверил в это и почти успокоился, однако смотреть на восход охота пропала. Танцующая исчезла в развалах, а я пошёл в обратную сторону, к реке, где оставил неспущенную лодку. Никакое соседство мне было не нужно, и это плохо, что меня видели, но придётся потерпеть, несколько дней не показываться возле Манараги, пока туристы не уйдут. И на озере тоже, поскольку сверху его должно быть видно, хотя выглядит, как ледник.

Хорошо, что это был не старик с птицей…

Ну и ничего, займусь пока бытом, перенесу рюкзаки с аквалангом и продуктами, обустрою логово, разведаю распадки вокруг, поищу резервное пристанище на всякий случай. Всё равно лёд ещё не сошёл, нырять за ящиками с золотом рановато…

Чтобы не быть замеченным с горы, я ушёл под скалами в сторону Косью, где оставил своё походное имущество, обратно, уже с рюкзаками, двигался обходным путём и к своему гроту добрался лишь в пятом часу: за день погода менялась трижды, и солнце жаркое было, и дождик брызгал, и даже холодный ветер поднимался — того и гляди снег пойдёт. По пути лишь два пряника съел всухомятку, а вымотался здорово и мечтал прийти к логову, развести костёрчик и сварить геологическую шулюмку — сухари с тушёнкой.

Я свалил рюкзаки возле лаза в грот, снял штормовку, тельняшку и пошёл к фонтану умываться — какая же благодать, когда нет комаров!

Возле ванны, на фоне голубой линзы льда, в позе русалки возлежала та самая танцующая на камнях, только будто бы повзрослевшая — или я в первый раз ошибся, не видя её лица. Та самая, потому что на ногах были тёмно-зелёные туфельки, будто выставленные напоказ. Платье на ней было странное, бесформенное куча скомканного лёгкого и текучего шёлка или ещё чего-то — в тканях я разбирался плохо. И не зябла при этом, хотя температура градусов пять-семь! Не обращая внимания на меня, она играла ледяной водой, плескала, шлёпала рукой и улыбалась, готовая засмеяться. Брызги летели на лицо и желтоватые волосы, словно обсыпанные какими-то зелёными блёстками или мелкими, искристыми камушками, но тоже скомканные и разбросанные по плечам и земле. Всё было настолько естественно и одновременно настолько неожиданно, что я сел, где стоял — в пяти метрах от неё. В голове и на языке было одно, спросить, что она тут делает.

Но не успел. Девушка встала и пошла вниз по распадку своей лёгкой, танцующей балетной походкой, словно так меня и не заметила. И только внизу, за чёрными мокрыми камнями, в которых пропадала речка, на мгновение оглянулась и зацокала каблучками по плитняку.

Через полминуты она пропала за ельником, будто и не было.

Около часа я сидел и дымил, прикуривая сигареты одну от другой, матерился про себя и утверждался в мысли, что мне тоже нужно уходить отсюда, причём, сейчас же, немедленно взваливать рюкзаки и прямым ходом на Косью. Я никогда не страдал галлюцинациями, не терял сознания, не стукался головой, не увлекался мистикой и вообще считал свою психику очень прочной, и не понимал людей, которые всё это испытывают. Похоже, смерть Редакова и все последующие события пошатнули здоровье, крыша немного съехала, если мне начинают чудиться девушки, скачущие по горам на высоких каблучках.

Или началась тоска, как говорила бабушка. Когда она в двадцать девятом, будучи беременной моим отцом, схоронила трёх детей, умерших за один месяц от скарлатины (дед как всегда ушёл на заработки в Вятку, будто бы бондарничать), то от тоски и горя к ней берёза приходила, стоящая за огородами. Придёт, говорит, постоит возле моего окошка и снова уйдёт…

Я знал, всякое заболевание и особенно, психическое, на первом этапе прогрессирует незаметно. Это случилось со Славиком Смирновым на Таймыре: непьющий молодой парень, весёлый бард-самоучка, сперва начал открывать двери, беря ручку полой куртки — током било. Потом стал играть на гитаре в резиновых перчатках (всем было смешно), наконец, утащил с электростанции полупудовые диэлектрические галоши и стал приходить в них на работу в камералку, поскольку земля ему казалась насыщенной разрядами и искрами. А во всём остальном вроде бы нормальный…

Хорошо, что я с этой баядерой не заговорил!

Конечно, сказалось и переутомление после одновременных четырёх романов, бессонные ночи, да и переход к Манараге с двумя рюкзаками…

Нет, оставаться нельзя! Лучше спуститься на лодке до посёлка Косью, попросится к какой-нибудь бабуле на квартиру, дров ей поколоть, сена накосить, романы пописать…

Умывшись, я вернулся к рюкзакам, попинал их и понял, что сию минуту мне никуда не уйти, вымотался до предела, голеностопы так наломал по камням, что наступать больно, хромаю на обе ноги. Разве что бросить здесь акваланг, палатку со спальником и продукты, тогда тихим ходом и дойду, и доплыву…

И тут во мне проснулся скряга: вдруг стало так жалко походное добро! Только наживу и ещё привыкнуть не успею и уже потерял. Хватит того, что дважды воровали рюкзаки, причём там, где и воров не должно быть — возле УВД и около Манараги. Попробуй-ка, оставь, всё упрут!

Мысль сразу потянулась к событиям пятилетней давности, и я попытался выстроить их в логическую цепочку. Пропал рюкзак, на горе попал в грозу… Нет, сначала появилась собака, овчарка с ошейником, пошёл её следом — исчезли вещи. Забрался на Манарагу и угодил в грозу, спустился вниз, начали стрелять в спину. И пришлось убегать с Урала, голодному и оборванному, с огромным кровоподтёком на бедре.

Спустя пять лет нечто подобное повторяется, но в другом, романтическом свете. Кругом тишь и благодать, не воруют и не стреляют, однако является прекрасная незнакомка в туфельках, с роскошными волосами, осыпанными зелёными искрами, ходит, как балерина по камушкам или как русалка, лежит возле моего источника…

Я надел сухую тельняшку и вернувшись к фонтану, сел на край ванны, разулся и опустил ноги в воду — ледяная, жжёт до боли и горячей вовсе не кажется. Вот здесь, напротив, лежала русалочка, тут ножки в туфельках, там голова, положенная на предплечье левой руки, а правая была в воде. Брызгала и улыбалась… И вон ещё капли воды не высохли на камне!

Они что, чудятся мне, эти мокрые пятна?!

На четвереньках я подобрался к тому месту, где недавно мне привиделась танцующая на камнях, и потрогал пятнышки — нет, не лишайник, не специфичность породы, а влага, и это зрит не только око, но и палец чувствует…

И вдруг там, где лежали её волосы, на чуть замшелом крае камня увидел знакомую зелёную искру.

Вот оно, доказательство, что я ещё не рехнулся! Заколкой или «невидимкой» это назвать было нельзя, просто золотистая сдвоенная и довольно жёсткая проволочка с крохотным камушком или стекляшкой в форме трехлучевой звёздочки, очень похожей на изморозь на стекле, только тёмно-зелёная.

Находку я тут же спрятал в резервный спичечный коробок, упакованный от влаги в три презерватива (геологический опыт), и не успокоился, а наоборот, вопросов возникло ещё больше. Разумеется, это никакая не девочка-туристка, пришедшая с родителями на Манарагу, и по возрасту ей лет двадцать, не меньше. То есть, могла прийти самостоятельно, если прыгает и танцует на камнях, не опасаясь переломать ноги.

Тогда не ясно, на кой ляд ей изображать привидение и сворачивать мне мозги?

Как на кой?! Да чтоб бежал отсюда быстрее, чем от «макаровских» пуль! Такой ненавязчивый приём выживать из окрестностей Манараги любого, сюда забредшего. Не испугался стрельбы в спину, снова пришёл — на тебе, получай шизофрению. Скажи кому-нибудь, что ты начал видеть в горах, сразу понятно, больной…

Нет, ну какой смысл молодой девушке или женщине заниматься настоящим иезуитством? Значит, не одна она тут, и кто-то её подсылает скакать по горам, в расчёте, что я сойду с ума, начну гоняться за призрачной баядерой и в результате разобью башку в скалах. А нет, так завлечёт на гору и скажет — давай полетаем!

Пожалуй, не так, слишком уж сложно. Просто свихнусь и стану сам бродить призраком по Уралу, например, искать обоз с золотом. Мало ли что приходит в голову душевнобольному?

Я не успокоился, однако с аппетитом съел банку тушёнки с сухарями без всякого разогрева, пряник с водой, затащил имущество в логово, расстелил палатку прямо на пол, сверху спальник, и прежде чем лечь, достал из коробка зелёную искру.

Есть, на месте, не исчезла!..

Кто же эти люди, решившие в этом году запудрить мне мозги? Те, кто проводил водолазные работы? И таким образом охраняет территорию от чужих? Если это «каркадилы», то для них слишком мудрёная охрана, судя по Редакову, там люди конкретные, словили бы у логова и скинули с обрыва вниз головой — «трагическая» смерть, полез и сорвался…

Тогда кто? Может, «английский след»? Кто-нибудь из команды спасся, рассказал сыну или внуку, тот снарядил экспедицию, но на Ледяном озере конкуренты, и теперь их устраняют…

Маловероятно, поскольку слишком сложно иностранцу организовать подобное на территории СССР, службы работают. КГБ давно бы тут уже всё перевернуло… А может, сами комитетчики? Ведь ловили же они Гоя! И до сих пор наверняка ловят, а я путаюсь под ногами…

Дед говорил, он тоже где-то возле Манараги бродит, и надо его опасаться. А почему — не объяснил…

И ещё старика с птицей, как советовал Олешка!

Образ Гоя в последнее время как-то затушевался в сознании, на его месте более живо и ярко проступил Атенон, вытащивший когда-то моего деда из проруби. И сейчас я пожалел, что не раскрылся до конца перед Олешкой, не рассказал ему о лекаре и шкуре красного быка, о таинственной соли и нарушении государственных границ, и естественно, не услышал его мнения. Знает ли он, встречался ли когда-нибудь с человеком, которого у нас в семье называли Гоем? А что если настоящее имя ему — Атенон? Ведь Гой — это вроде как принадлежность к касте, а как его зовут на самом деле никто не знает. Фамилия Бояринов, под которой он проходил в милицейских и комитетских источниках, скорее всего «мирская», для изгоев. Появившись у нас в доме, он почти сразу закрылся с дедом в горнице и проговорил целых три часа. Понятно о чём — они старые знакомые!

Точно, мой лекарь, дважды угостивший солью, и старик с птицей — одно и то же лицо! Так что мне бояться нечего, мы тоже не чужие люди.

Ну а девушка, танцующая на скользких курумниках, принадлежит к племени гоев. Потому и одета слишком легко для заснеженных и обледеневших гор, потому и не скользит, не падает и не ломает ног в своих туфельках.

Она из другого мира, ей всё можно…

После такой догадки, я вынул патрон из патронника, убрал кольт под спальник, оставив под рукой лишь фонарик и, отгоняя навязчивые мысли, начал засыпать.

И сквозь дрёму опять услышал каблучки баядеры!

Логово напоминало резонатор в храме — замурованный в стену горшок, и все звуки снаружи усиливались, к чему ещё нужно было привыкнуть: упадёт где-то камешек, шевельнётся осыпь, у меня лавина шумит. Видимо, ночная гостья была ещё далеко, звук всё время нарастал, приближался, и когда уже бил по ушам, созрело решение. Я затаился у лаза, но звук шагов резко оборвался, словно и она замерла с той стороны. Сообразила, что угодит в ловушку?

Я осторожно просунул голову в лаз и, показалось, слышу её быстрое, запалённое дыхание. В тотчас же каблучки застучали быстро, мелко, и раздался девичий испуганный визг — или ночная птица вскрикнула? Потом зашуршали камни на осыпи, снова застучали кованные шпильки — происходило что-то непонятное.

Наконец, всё вроде успокоилось, я выполз из логова наполовину и внезапно увидел зверя. В сумерках белой ночи он показался слишком ярким — светло-бурым, почти рыжим. Медведь стоял на задних лапах всего в сажени от меня, вертел огромной мохнатой головой, выслушивал, вынюхивал пространство.

Да он же гнался за баядерой!

Стараясь не шуршать, я уполз в логово, нашёл кольт, тут же, под спальником, передёрнул затвор, чтоб заглушить клацанье, и снова высунулся наружу. Зверь уходил вверх, к скалам, в ту сторону, куда унеслось цоканье туфелек, но не скачками, как обычно бегает медведь. Он ворчал, сопел, будто рассерженный пьяный мужик, и как-то неловко карабкался по крутому склону метрах в двадцати от меня — должно быть, слишком старый и потому опасный, коль охотится за людьми!

Из-под лап зверя вылетали и гремели камни, потому я не таясь выскочил из логова и дважды ударил по-милицейски, навскидку. Медведь с рёвом подпрыгнул, сунулся за камень, заелозил, захрипел — всё, готов, уже не уйдёт!

Держа под прицелом место, куда он завалился, я простоял минут десять, выкурил две сигареты: вроде, тихо, можно подходить, снимать шкуру. И всё-таки оттягивая время (как ни говори — людоед!), слазил в логово за ножом и топором, потом ещё раз за верёвкой: лучше спустить тушу вниз, к фонтану, и здесь его разделать, чтоб не оставлять следов на открытом склоне (вороны обязательно слетятся), а мясо — в ледник. Зверь по виду не такой и крупный, но одному хватит на всё лето!

С верёвкой и кольтом, я поднялся к камню чуть сбоку — медведя не было!

Стрелял я уже не первого зверя в своей жизни и хорошо знал, от смертельного попадания он всегда делает «свечку» — прыжок вверх, это значит угодил «по месту», пуля прошла по сердцу или разорвала аорту. С такой раной медведь отскакивает на десяток шагов, не больше, и только в редких случаях особо живучие экземпляры уходят на расстояние в полсотню метров.

Этот будто сквозь землю провалился! Склон с осыпями хорошо просматривался, уйти по нему незаметно было невозможно — не слепой же я, в конце концов! Да и промазать никак не мог, хотя давно из пистолета не стрелял. Или опять галлюцинации?

Я тщательно, на коленках, прополз место, где был медведь в момент стрельбы и куда потом упал, но не нашёл ни стрижки шерсти, ни крови.

Мистика!

Спустился к фонтану, умылся, попил воды и снова полез на гору. Если палил мимо, то пули обязательно бы оставили следы на камнях, да и рикошет бы услышал; тут же ничего, мох и щебёнка потревожены звериными лапами, даже есть два глубоких, толчковых следа — «свечку» сделал, и рухнул за округлый, побитый серым лишайником камень.

Значит, обе пули унёс с собой…

Или Олешка подарил пистолет с кривым стволом!

Из кольта я стрелял всего один раз, просто в цель — берёг патроны, бой у него оказался великолепный. Но сейчас, в азарте и от разочарования, повесил на камень чехол от спальника, отошёл на двадцать шагов и выстрелил навскидку. Пуля ударила чуть левее центра цели, выбила каменную крошку, посекла брезент и сама, превратившись в лепёшку, оказалась на земле.

Нет, не мог я промазать по зверю!

До утра я так и не уснул, окончательно взбудораженный и растерянный. И как ни прикидывал, выходило, что меня всё ещё хотят свести с ума. Правда, очень уж опасные, рискованные игры устраиваются!

Поймать танцующую на камнях можно было в одном месте — возле плиты, откуда виден восход над Горой Солнца (конечно, если придёт танцевать), потому мне нужно идти на много раньше, чтоб устроить засаду. Поймать и спросить, что нужно.

В четвёртом часу я выбрался наружу, умылся возле фонтана и двинул к Манараге. За ночь камни на открытых участках заиндевели, иней выпал даже на зелёной траве, было не жарко. На тихом месте у берега Манараги оказался прозрачный и тонкий, как стекло, ледок, так что пришлось разбивать его, чтоб не порезать лодку. На той стороне я поднялся повыше, залёг с биноклем на глыбе и тщательно осмотрел прилегающую территорию вплоть до подошвы горы. Конечно, спрятаться тут было где, под любой камень ложись — мимо пройдёшь не заметишь. А баядера могла спокойно лежать на ледяной земле, в туфельках и шёлковых одеяниях. Это нормальный изгой через двадцать минут превратился бы в свежемороженый труп.

Я не отрывался от бинокля полчаса — никто не ворохнулся, все камни и глыбы оставались на месте, а плита, с которой я наблюдал восход, так и осталась пустой. По воздуху она летать не может, впрочем, как и перемещаться невидимой: в спичечном коробке лежала вполне реальная зелёная «искра», а с привидений украшения не сваливаются.

Наблюдать за мной могли точно так же, поэтому пространство до плиты преодолевал чуть ли не короткими перебежками, прячась в развалах. Место для засады выбрал рядом, за трёхгранным осколком скалы, напоминающим штык, и минут десять сидел неподвижно, пока не возникло ощущение, что спина покрывается инеем. Ещё четверть часа танцевал вприсядку, пока солнце не взметнулось над Манарагой и не пробило лучами останцы на вершине. Я всё-таки ждал, что вот сейчас, сейчас начнётся космическая плавка, однако малиновый шар только сам раскалился до бела и взмыл над скалами.

И это всего в трёх метрах от плиты, с которой видна совершенно иная картина!

Танцующая на камнях так и не явилась, будто и её можно было увидеть лишь из строго определённой точки.

После восхода, когда ждать уже стало нечего, поднялся на плиту и ещё раз тщательно осмотрел развалы, освещённые низкими косыми лучами, в которых даже самый маленький предмет бросает длинную тень — мир вокруг Горы Солнца был неподвижным и безмолвным, как лунный пейзаж.

Я распечатал спичечный коробок — зелёная искра на жёлтой заколке существовала…