Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
Глава двадцать первая 7 page
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ОБИХОДНЫЕ ФОРМЫ ОТНОШЕНИЙ В ЛЮБВИ С формами отношений в любви в те отдаленные от нас времена мы вынужденызнакомиться по литературе, но дать истинное представление об этом может лишьсама жизнь. Поведение молодых аристократов определялось целой системойустановленных форм. Какие это были знаки и фигуры любви, отброшенные затемпоследующими поколениями! Вместо одного-единственного Амура имеласьпричудливая, разветвленная мифология персонажей Романа о розе. Нет сомнения,что Bel-Accueil, Doux-Penser, Faux-Semblant [Радушный Прием, СладостнаяМысль, Обманчивость] и другие населяли воображение и вне прямой связи с этимлитературным произведением. Тончайшие цветовые оттенки одежды, цветов,украшений были полны значения. Символика цвета, которая и в наше время ещене вполне забыта, в отношениях между влюбленными занимала тогда важноеместо. Тот, кто знаком был с ней недостаточно, мог найти соответствующиеуказания в появившейся около 1458 г. книге Сицилийского Герольда[1*] Le blasondes couleurs [1] [ Геральдика цветов ]; стихотворное переложение ее, сделанное вXIV в., было высмеяно Рабле не столько из презрения к данному предмету,сколько, пожалуй, из-за того, что он сам хотел написать об этом[2]. Когда Гийом де Машо в первый раз увидел свою неведомую возлюбленную, он былпоражен тем, что она надела к белому платью лазурно-голубой чепец с зеленымипопугаями, ибо зеленый -- это цвет новой любви, голубой же -- цвет верности.Впоследствии, когда расцвет этой поэтической любви уже миновал, он видит еево сне: ее образ витает над его ложем, она отворачивает от него свое лицо,она одета в зеленое, "qui nouvelleté signifie" ["что означало жаждуновизны"]. Поэт обращает к ней балладу упреков: Eu lieu de bleu, dame, vous vestez vert[3]. Вы зеленью сменили синь одежд. Кольца, шарфы, драгоценности, подарки возлюбленным имели свое особоеназначение, с тайными девизами и эмблемами, которые нередко были довольнозамысловатыми ребусами. В 1414 г. дофин устремляется в битву со штандартом,на котором изображены золотые буква "К", лебедь (cygne) и буква "L", чтозначило: Касинель -- имя придворной дамы его матери Изабо[4]. Еще столетьеспустя Рабле высмеивает "glorieux de court et transporteurs de noms"["придворных бахвалов и словоплетов"], которые в своих девизах, желаяобозначить "надежду" (espoir) -- изображали сферу (sphère)[2]*, "кару" (peine)-- птичьи перья (pennes d'oiseaux), "меланхолию" (melancholie) -- водосбор(ancholie)[5]. Были также амурные игры-состязания в остроумии, такие, как Le Roi qui nement, Le chastel d'amours, Ventes d'amour, Jeux à vendre[Король, что не лжет, Замок любви, Фанты любви]. Девушка называет цветок илиеще что-нибудь, а кавалер отвечает в рифму, высказывая при этом комплиментдаме: Je vous vens la passerose. -- Belle, dire ne vous ose Comment Amours vers vous me tire, Si l'apercevez tout sanz dire[6]. Вам хочу продать лилею. -- Милая, сказать не смею, Как сильно к вам любовь томит: О том весь вид мой говорит. Chastel d'amours был подобной игрой вопросов и ответов, восходивших кперсонажам Романа о розе: Du chastel d'Amours vous demant: Dites le premier fondement! -- Amer loyaument. Or me nommez le mestre mur Qui joli le font, fort et seur! -- Celer sagement. Dites moy qui sont li crenel, Les fenestres et li carrel! -- Regart atraiant. Amis, nommez moy le portier! -- Dangier mauparlant. Qui est la clef qui le puet deffermer? -- Prier courtoisement[7]. Любви чтó Замка, мне б спросить, Основа и живая нить? -- Душой любить. Из стен -- которая главней, А он -- тем краше и прочней? -- Умно таить. Что башни там во все концы, Бойницы, квадры и зубцы? -- Очами обольстить. И кто же охраняет вход? -- Лишь Опасение: мол, станут говорить. Но что за ключ врата мне отомкнет? -- Любезнейше молить. Со времен трубадуров значительное место в придворных беседах занимаетказуистика любви. Это было как бы облагораживающим возвышением любопытства ипересудов до уровня литературной формы. Помимо "beaulx livres, dits,ballades" ["светских книг, сказаний, баллад"], трапезе при дворе ЛюдовикаОрлеанского придают блеск "demandes gracieuses" ["изящные вопросы"] [8].Разрешить их должен прежде всего поэт. Компания дам и кавалеров приходит кГийому де Машо; следует ряд "partures d'amours et de ses aventures"[9]["случаев с разлуками и приключениями любовников"]. В своем Jugementd'amour [Судилище любви] Машо отстаивает мнение, что дама, у которойумер ее возлюбленный, меньше заслуживает сострадания, чем та, возлюбленныйкоторой был ей неверен. Каждый казус такого рода подвергается обсуждению всоответствии со строгими нормами. -- "Beau sire, чего бы вы более пожелали:чтобы люди дурно говорили о вашей возлюбленной, а вы знали бы, что она вамверна, -- или же чтобы люди говорили о ней хорошее, а вы знали бы за неюдурное?" -- И ответ в согласии с высокими формальными понятияминравственности и неукоснительным долгом отстаивать честь своей возлюбленнойперед окружающими не мог звучать иначе, нежели: "Dame, j'aroie pluschier que j'en oïsse bien dire et y trouvasse mal" ["Мадам, лучше быдля меня слышать, что о ней говорят хорошее, и зреть дурное"]. -- Если дама,которой пренебрегает ее первый возлюбленный, заводит себе второго, болеепреданного, -- должна ли она считаться неверной? Дозволяется ли рыцарю,утратившему всякую надежду свидеться с дамой, ибо она содержится взаперти ееревнивым супругом, в конце концов обратить свои помыслы на поиски новойлюбви? Если рыцарь, оставив свою возлюбленную, устремляется к даме болеезнатной, а затем, отвергнутый ею, молит о милости ту, которую он любилпрежде, может ли она простить его, не рискуя нанести урон своей чести?[10] Отподобной казуистики лишь один шаг до того, чтобы обсуждение любовныхвопросов приняло форму судебного разбирательства, как в Arrestzd'amour [ Приговорах любви ] Марциала Оверньского. Все эти формы и обычаи проявления любви мы знаем только по их отражению влитературе. Но все это было в ходу и в действительной жизни. Кодекспридворных понятий, правил и форм не служил исключительно для того, чтобы сего помощью заниматься версификацией, -- он был неотъемлемой частьюаристократического образа жизни и, уж во всяком случае, светской беседы.Нелегко, однако, разглядеть жизнь того времени сквозь покровы поэзии. Ибодаже там, где действительная любовь описывается столь правдиво, сколь этовозможно, это описание всегда остается в сфере представлений, обусловленныхопределенными идеалами, с их техническим арсеналом ходячих представлений олюбви; остается стилизацией в плане чисто литературного эпизода. Такововесьма пространное повествование о поэтичной любви между престарелым поэтомГийомом де Машо и Марианной[3*] XIV столетия, Le livre du Voir-Dit [11] (т.е. Подлинная история). Поэту, скорее всего, было лет шестьдесят, когда одназнатная молодая особа из Шампани, Перонелла д'Армантьер[12], будучи летвосемнадцати от роду, послала ему в 1362 г. свой первый рондель, в которомпредлагала свое сердце лично ей незнакомому прославленному поэту и просилаего вступить с нею в любовную переписку. Послание воспламеняет бедногобольного поэта, ослепшего на один глаз и страдающего подагрой. Он отвечаетна ее рондель, начинается обмен посланиями и стихами. Перонелла гордитсясвоей литературной связью, с самого начала она не делает из этого никакойтайны. Она хочет, чтобы он всю их любовь, как она протекала вдействительности, описал в своей книге, включив туда все их стихи и письма.Он с радостью берется за это; "je feray, à vostre gloire et loenge, chosedont il sera bon mémoire"[13]. "Et, mon très-dous cuer, -- пишет он ей, --vous estes courrecié de ce que nous avons si tart commencié? (Как могла онараньше?) Par Dieu aussi suis-je (куда как с большими основаниями); maisves-cy le remède: menons si bonne vie que nous porrons, en lieu et en temps,que nous recompensons le temps que nous avons perdu; et qu'on parle denos amours jusques à cent ans cy après, en tout bien et en toute honneur;car s'il y avoit mal, vous le celeriés à Dieu, se vous poviés"[14] ["вославу и в похвалу Вам свершу я то, что останется на добрую память... И Вы,сладчайшее мое сердце, <...> укоряете себя, что начали мы стольпоздно? <...> Клянусь Богом, я тоже <...>; но вот верноесредство: устроим нашу жизнь столь хорошо, насколь только возможно, в местеи времени, и наверстаем потерянное, дабы и через сотню лет о любви нашейговорили хорошо и с почтением, ведь имейся в ней что дурное, Вы утаили бы ееи от самого Господа, если б сумели"]. Из рассказа Гийома де Машо, уснащенного письмами и стихами, мы узна е м овещах, которые тогда вполне уживались с почтительною любовью. В ответ насвою просьбу он получает ее живописный портрет, которому поклоняется, какземному божеству. Перебирая все свои недостатки, в страхе ожидает онпредстоящей им встречи, и счастье его безгранично, когда оказывается, чтоего внешность нисколько не пугает его юную возлюбленную. Под сенью вишни оназасыпает -- или притворяется, что засыпает, -- у него на коленях. Онаодаряет его все большими милостями. Паломничество в Сен-Дени и ярмарка вЛанди дают им возможность провести несколько дней вместе. В полденьпаломники чувствуют смертельную усталость из-за жары (средина июля) иокружающих их со всех сторон скопищ народу. В переполненном городе онинаходят пристанище у одного горожанина, который предоставляет им комнату сдвумя постелями. В затененной для полуденного отдыха спальне на одну изпостелей ложится свояченица Перонеллы, на другую -- она сама со своейкамеристкой. Между собою и ею велит она лечь нерешительному поэту, который,из страха причинить ей хоть малейшее беспокойство, неподвижен, как мертвый;проснувшись, она велит ему поцеловать себя. К концу путешествия, видя, чтоон охвачен печалью, она позволяет ему прийти к ней ее разбудить перед тем,как расстаться. И хотя рассказ поэта и здесь пестрит словами "onneur"["честь"] и "onneste" ["честный"], из его достаточно непринужденногоповествования следует, что вряд ли осталось что-либо такое, в чем она моглабы еще ему отказать. Она вручает поэту свое сокровище, золотой ключ своейчести, дабы он тщательно хранил его, однако это может быть понято как егодолг охранять от хулы ее доброе имя в глазах людей[15]. Вкусить счастья еще раз поэту было не суждено, и из-за недостатка дальнейшихприключений вторую половину своей книги он заполняет бесконечными экскурсамив мифологию. В конце концов Перонелла сообщает ему, что их связь должнапрекратиться, -- видимо, из-за предстоящего ей замужества. Но поэт решаетнавсегда сохранить любовь к ней и свято почитать ее, а после их смерти душаего умолит Господа и в небесной славе оставить за ней имя Toute-Belle[16][Всепрекраснейшая]. И по части обычаев, и по части чувств книга Le Voir-Dit является для насисточником более щедрым, чем большинство произведений любовной литературытого времени. Прежде всего обращает на себя внимание чрезвычайная свобода,которой могла располагать юная девушка, не опасаясь вызвать недовольство состороны окружающих. Затем -- наивная беспечность, с которой все, вплоть доинтимнейших сцен, происходит в присутствии посторонних, будь то свояченица,камеристка или секретарь. На свидании под вишней последний пускается напрелестную уловку: когда Перонелла засыпает, он прикрывает ее уста зеленымлистом, говоря поэту, что тот может поцеловать этот лист. Когда же оннаконец осмеливается это сделать, ловкий секретарь тотчас выдергивает лист,и Машо целует ее прямо в губы[17]. Еще примечательнее соединение любовных ирелигиозных обязанностей. Тот факт, что Машо, будучи каноником собора вРеймсе, принадлежал к духовному сословию, не следует принимать слишкомвсерьез. Духовенство низшего ранга -- а такого посвящения было вполнедостаточно, чтобы стать каноником, -- не обязано было давать обет безбрачия.Петрарка также был каноником. Избрание паломничества для встречи друг сдругом тоже не содержит в себе ничего необычного. Паломничества были весьмав ходу для осуществления любовных приключений. При этом паломничествосовершалось с полной серьезностью, "très dévotement"[18] ["весьмаблагочестиво"]. Ранее они встречаются во время мессы, и он сидит позади нее:...Quant on dist: Agnus dei, Foy que je doy à Saint Crеpais, Doucement me donna la pais. Entre deux pilers du moustier, Et j'en avoie bien mestier, Car mes cuers amoureus estoit Troublés, quant si tost se partoit [19]. При "Agnus Dei" возглашенном Она, клянусь святым Криспеном, Дала мне мир в отъединенном Столпами храмовом притворе, Сей нежностью умерив горе Души, что словно бы в неволе Была, ее не видев боле. "Мир" -- это плакетка, которую передавали друг другу, и каждый целовал ее,вместо того чтобы в знак мира целоваться друг с другом[20]. Здесь, разумеется,поэт хочет сказать, что Перонелла дала ему поцеловать себя в губы. Оножидает ее в саду, читая молитвы по бревиарию[4*]. Начиная новену(девятидневное богослужение с чтением определенных молитв), он, входя вцерковь, дает обет в каждый из девяти дней сочинять по стихотворению длясвоей любимой, что не мешает ему говорить о величайшем благочестии, скоторым он молится[21]. Не следует при этом думать о легкомысленности или фривольности; Гийом деМашо -- высокий и серьезный поэт. Здесь мы видим ту самую, для нас почтинепостижимую, непосредственность, с которой в период, предшествующийТридентскому собору[5*], религия вплеталась в повседневную жизнь. Речь об этомеще пойдет ниже. Письма и описания этого исторического любовного происшествия проникнутымягким, нежным, слегка болезненным настроением. Выражение чувств облекаетсяв пространные, многоречивые резонерские рассуждения, аллегорические фантазиии сновидения. Есть нечто трогательное в проникновенности, с какою седовласыйпоэт описывает все великолепие своего счастья и удивительные совершенствасвоей Toute-belle, не осознавая того, что она, в сущности, играет и с его, исо своим собственным сердцем. Примерно к тому же времени, что и Voir-Dit Машо, относится и другоесочинение, которое в определенном отношении может считаться его двойником: Le livre du chevalier de la Tour Landry pour l'enseignement de sesfilles [22] [ Книга шевалье де ла Тур Ландри для воспитания дочерей его ]. Этосочинение также не выводит нас за пределы аристократического круга, подобнороману Гийома де Машо и Перонеллы д'Армантьер; но если последнийразыгрывается в Шампани, в Париже и его окрестностях, то рыцарь де ла ТурЛандри переносит нас в Анжу и Пуату. Здесь мы уже имеем дело не спрестарелым влюбленным поэтом, но с вполне прозаическим отцом семейства,который предается воспоминаниям о годах своей молодости; это анекдоты ирассказы "pour me filles aprandre à roumancier" -- мы сказали бы: чтобнаучить их светским обычаям в делах любви. Обучение это ведется, однако,вовсе не романтично. Цель примеров и увещеваний, которые предусмотрительныйшевалье обращает к своим дочерям, скорее состоит в том, чтобы предостеречьих от опасностей романтического флирта. Остерегайтесь речистых проныр,которые всегда тут как тут с их "faulx regars longs et pensifs et petitssoupirs et de merveilleuses contenances affectées et ont plus de paroles àmain que autres genz"[23] ["притворными, долгими и томными взглядами и чутьслышными вздохами, чудными жеманными жестами и которые всегда имеют в запасебольше слов, нежели прочие"]. Не кажитесь слишком доступными. Юношей был онкак-то взят своим отцом в некий замок, чтобы в связи с близящимся обручениемпознакомиться со своей будущею невестой. Девушка встретила его чрезвычайноприветливо. Желая разузнать, что она собой представляет, он болтает с нею овсякой всячине. Они заговаривают о пленниках, что предоставляет молодомурыцарю повод для изысканного комплимента: "Ma demoiselle, il vaudroit mieulxcheoir à estre vostre prisonnier que à tout plain d'autres, et penseque vostre prison ne seroir pas si dure comme celle des Angloys. -- Si merespondit qu'elle avoyt vue nagaires cel qu'elle vouldroit bienqu'il feust son prisonnier. Et lors je luy demanday se elle luy feroitmale prison, et elle me dit que nennil et qu'elle le tandroit ainsichier comme son propre corps, et je lui dis que celui estoit bien eureuxd'avoir si doulce et si noble prison. -- Que vous dirai-je? Elle avoitassez de langaige et lui sambloit bien, selon ses parolles, qu'ellesavoit assez, et si avoit l'ueil bien vif et legier" ["Мадемуазель,было бы много лучше попасть пленником в Ваши руки, нежели в чьи иные, идумаю, быть в плену у Вас не столь тяжко, как если бы меня взяли в пленангличане. -- И она отвечала мне, что всего лишь недавно довелось ей увидетьтого, кого пожелала бы она иметь своим пленником. И тогда спросил я, несулит ли она ему жестокой темницы, и сказала она, вовсе нет, но чтосодержала бы она его столь же нежно, сколь и собственное свое тело, -- начто я сказал, что поистине счастлив был бы очутиться в столь нежном иблагородном узилище. -- Ну что мне сказать Вам? Язычок у нее был весьмаостер, и казалось, из ее же слов, что знала она немало, да и взгляд у неебыл весьма живой и лукавый"]. Прощаясь, она попросила его, дважды или триждыповторив свою просьбу, приехать вскорости снова, словно она давно уже егознала. "Et quant nous fumes partis, mon seigneur de père me dist: "Que tesamble de celle que tu as veue. Dy m'en ton avis"" ["И когдарасстались мы, сеньор мой отец спросил меня: "Как показалась тебе та,которую ты только что видел? Скажи свое мнение""]. Но ее слишком энергичноепоощрение отбило у него всякую охоту к знакомству более близкому. "Monseigneur, elle me samble belle et bonne, maiz je ne luy seray jà plus deprès que je suis, si vous plaist" ["Монсеньор, кажется мне, хороша она икрасива, но не желал бы я быть с нею ближе, нежели есть, о чем и прошуВас"]. Об обручении больше не было речи, и шевалье, видимо, нашел основаниявпоследствии не сожалеть об этом[24]. Подобные отрывки таких из самой жизнивыхваченных воспоминаний, показывающих нам, как сочетались между собоюидеалы и обычаи того времени, к сожалению, чрезвычайно редки в литературеэтой эпохи. Если бы рыцарь де ла Тур Ландри поведал нам еще о чем-нибудь изсвоей жизни! В основном же в его писаниях преобладают рассуждения общегохарактера. В первую очередь он думает об удачном замужестве для своихдочерей. Но замужество и любовь имеют между собой мало общего. Он приводитпространный "débat" между собой и своей женой о дозволенности любви, "lefait d'amer par amours" ["близости по любви"]. Он полагает, что внекоторых случаях девушка может любить без ущерба для своей чести, например"en espérance de mariage" ["в уповании брака"]. Жена ему возражает. Девушкелучше бы не влюбляться вовсе, даже в своего жениха. Ибо это препятствуетистинному благочестию. "Car j'ay ouy dire à plusieurs, qui avoientesté amoureuses en leur juenesce, que, quant elles estoient àl'église, que la pensée et la merencolie[25] leur faisoit plus souventpenser à ces estrois pensiers et deliz de leurs amours que ou (au) servicede Dieu[26], et est l'art d'amours de telle nature que quantl'en (on) est plus au devin office, c'est tant comme le prestretient nostre seigneur sur l'autel, lors leur venoit plus de menuspensiers"[27] ["Ибо слыхала я, многие, бывшие влюбленными в юности, говорили,что в церкви помыслы их и меранхолия заставляли помышлять их много более онежных мыслях и наслаждениях любви, нежели о божественной службе; и любовныеискусы по природе своей таковы, что, когда служба до вершины доходит и дажекогда священник на алтарь возлагает Господа, тем более ничтожные мыслиовладевают ими"]. -- Машо и Перонелла согласились бы с этими пристальнымидушевными наблюдениями. Но впрочем, какое различие в подходе поэта -- ирыцаря! И опять-таки снова: как сочетать с подобной строгостью то, что отецв назидание своим дочерям неустанно преподносит истории, скабрезноесодержание которых сделало бы их вполне уместными в Cent nouvellesnouvelles? Именно то обстоятельство, что связь между прекрасными формами придворноголюбовного идеала и реальностью помолвки и брака была столь незначительна, иприводило к тому, что элементы игры, светской беседы, литературной забавы вовсем имевшем отношение к утонченной любовной жизни могли разворачиватьсявполне беспрепятственно. Для идеала любви, прекрасного вымысла о верности,жертвенности не было места в трезвых материальных соображениях, касавшихсябрака, в особенности брака аристократического. Этот идеал можно былопереживать лишь в образах волшебной, одухотворенной игры. Турнир предлагалигру в романтическую любовь в ее героической форме. Пастораль облекалалюбовь в форму идиллии.ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ИДИЛЛИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ Рыцарский подход к жизни был слишком перегружен идеалами красоты, доблести иполезности. Когда в таком подходе -- как, скажем, у Коммина -- проявлялосьтрезвое чувство реальности, то вся эта славная рыцарственностьвоспринималась как совершенно ненужный, надуманный, помпезный спектакль, каксмехотворный анахронизм: истинные мотивы, побуждавшие к действию иопределявшие судьбы государства и общества, лежали вне этого. При том чтосоциальная необходимость рыцарского идеала чрезвычайно ослабла, с егопретензией быть воплощением добродетелей, т.е. с этической стороной, делообстояло и того хуже. В сравнении с истинно духовными устремлениями все этоупоение благородством выглядело всего-навсего суетой и греховностью. Но дажеи с чисто эстетической точки зрения этот идеал не удался: самое красоту формрыцарской жизни открыто и со всех сторон отвергали. Если положение рыцаряиной раз еще могло казаться заманчивым бюргеру, то аристократия обнаруживалаявную усталость и неудовлетворенность. Жизнь как прекрасный придворныйспектакль была пестрой, фальшивой, кричащей. Прочь от этой томительной инапыщенной искусственности -- к простой жизни и покойной надежности! Существовало два пути отхода от рыцарского идеала: действенная, активнаяжизнь вкупе с новым духом поиска и исследования -- и отречение от мира. Ноэтот второй путь, так же как "Y" пифагорейцев[1*], расщеплялся надвое;основной ствол обозначал линию истинно духовной жизни, тогда как боковыеветви соприкасались с миром и его наслаждениями. Влечение к прекрасной жизнибыло столь велико, что и там, где признавали суетность и предосудительностьсуществования, не выходящего за рамки двора и ристалищ, все же усматриваливозможность доступа к красотам земной жизни, к грезам еще более нежным исладостным. Древняя иллюзия пастушеской жизни все еще сияла обещаниеместественного, простого счастья в том его блеске, который восходил ковременам Феокрита. Достижение наибольшей удовлетворенности казалосьвозможным безо всякой борьбы -- в бегстве, подальше от наполненногоненавистью и завистью состязания в погоне за пустыми почестями и званиями,прочь от давящего груза богатства и роскоши, от войн с их опасностями истрахом. Похвала простой жизни -- тема, которую средневековая литературапозаимствовала у античности. Эта тема не идентична пасторали: здесь мы имеемдело и с позитивным, и с негативным выражением одного и того же чувства. Впасторали воплощается позитивная противоположность придворной жизни;негативная же сторона -- это бегство от света, похвала aurea mediocritas[золотой середине], отрицание аристократического жизненного идеаланезависимо от того, куда и как устремляются от него прочь: в ученые занятия,в покой одиночества или же к трудам рук своих. Однако оба эти мотивапостепенно сливались в один. На тему ничтожности придворной жизни ИоанномСолсберийским и Вальтером Мапом уже в XII в. были написаны трактаты пододним и тем же названием De nugis curialium [ О придворных безделках ]. В XIVв. во Франции эта тема получила свое классическое выражение в стихотворном Le Dit de Franc Gontier [1] [ Сказании о Франке Гонтъе ] Филиппа де Витри,епископа Mo, поэта и музыканта, удостоившегося похвалы Петрарки. Здесь уженалицо полное слияние с пасторалью. Soubz feuille vert, sur herbe delitable Lez ru bruiant et prez clere fontaine Trouvay fichée une borde portable, Ilес mengeoit Gontier o dame Helayne Fromage frais, laict, burre fromaigee, Craime, matton, pomme, nois, prune, poire, Aulx et oignons, escaillongne froyee Sur crouste bise, au gros sel, pour mieulx boire. В тени дубрoв, под сению сплетенной, Журчаща близ ручья, где ключ студен, Я хижину узрел в листве зеленой, -- Гонтье там ел и госпожа Элен: Сыр свежий, масло, сливки и творог, Орехи, груши, яблоки, погуще На серый хлеб крошили лук, чеснок, Их посолив, дабы пилось полутче. После трапезы они целуют друг друга "et bouche et nez, polie et bien barbue"["и нос, и рот, в усах -- и без волос"]; затем Гонтье отправляется в лессрубить дерево, а госпожа Элен берется за стирку. J'oy Gontier en abatant son arbre Dieu mercier de sa vie seüre: "Ne sçay -- dit-il -- que sont pilliers de marbre, Pommeaux luisans, murs vestus de paincture; Je n'ay paour de traïson tissue Soubz beau semblant, ne qu'empoisonné soye En vaisseau d'or. Je n'ay la teste nue Devant thirant, ne genoil qui s'i ploye. Verge d'ussier jamais ne me deboute, Car jusques la ne m'esprent convoitise, Ambicion, ne lescherie gloute. Labour me paist en joieuse franchise; Moult j'ame Helayne et elle moy sans faille, Et c'est assez. De tombel n'avons cure". Lors je dy: "Las! serf de court ne vault maille, Mais Franc Gontier vault en or jame pure". Слыхал я, как Гонтье, что древо сек, Слал Господу хвалы за жизнь в покое: "Что суть колонны мраморны, -- он рек, -- Не знаю; ни роскошества, никое Убранство не прельстят меня; наград Я боле не ищу; и ни измена В личине миловидности, ни яд На злате не страшны. Не гну колена Я пред тираном; бич не гонит вон От врат богатства; не ищу я доли В тщете и алчности. Блаженный сон Вкушаю, радостно трудясь на воле. Любя друг друга, жизнь толь хороша, И не страшимся мы свой век скончати". Скажу я: "Двор не стоит ни гроша, Но Франк Гонтье -- что адамант во злате". Таково оставленное будущим поколениям классическое выражение идеала простойжизни, с ее независимостью и чувством уверенности, с радостями умеренности,здоровья, труда и естественной, ничем не обремененной супружеской любви. Эсташ Дешан во множестве баллад воспевает бегство от двора и возноситпохвалу простой жизни. Среди прочего у него есть очень близкое подражание Франку Гонтье: En retournant d'une court souveraine Où j'avoie longuement séjourné, En un bosquet, dessus une fontaine Trouvay Robin le franc, enchapelé, Chapeauls de flours avoit cilz afublé Dessus son chief, et Marion sa drue... Блистательный оставив некий двор, При коем обретался я дотоле, Вступивши в рощу, устремил я взор К Робену, -- у источника, на воле, С цветами на челе, в красе и в холе, Он со своей драгою Марион[2*]... Поэт расширяет тему, высмеивая времяпрепровождение воина, смеется надрыцарством. В сдержанно-серьезной манере сетует он на бедствия и жестокостивойны; нет худшего удела, нежели удел воина: семь смертных грехов, творимыхизо дня в день, алчное и пустое тщеславие -- такова суть войны....Je vueil mener d'or en avant Estat moien, c'est mon oppinion, Guerre laissier et vivre en labourant: Guerre mener n'est que dampnacion[3]....Войти хочу -- я верен в том -- В сословье среднее, сменить занятье, Войну оставив, жить своим трудом: Войну вести -- поистине проклятье. Он проклинает и осыпает насмешками того, кто пожелал бы послать ему вызов, ато и позволяет себе, через свою даму, решительно отказаться от поединка, ккоторому именно из-за нее его принуждают[4]. Но большею частью тема его --aurea mediocritas как таковая....Je ne requier à Dieu fors qu'il me doint En ce monde lui servir et loer, Vivre pour moy, cote entiere ou pourpoint, Aucun cheval pour mon labour porter, Et que je puisse mon estat gouverner Moiennement, en grâce, sanz envie, Sanz trop avoir et sanz pain demander, Car au jour d'ui est la plus seure vie[5]....Из всех даров мне нужно в мире сем Служить лишь Господу, его восславить, Из платья что, жить для себя, затем Коня, дабы работы в поле справить, Да чтоб дела свои я мог управить Без зависти, во благе, бестревожно. От подаяний и богатств избавить Себя -- житье такое лишь надежно. Погоня за славой и жажда наживы не приносят ничего, кроме несчастий; беднякже доволен и счастлив, он живет долго и в полном спокойствии:...Un ouvrier et uns povres chartons Va mauvestuz, deschirez et deschaulx, Mais en ouvrant prant en gré ses travaulx Et liement fait con euvre fenir. Par nuit dort bien; pour ce uns telz cueurs loiaulx Voit quatre roys et leur règne fenir[6]....Батрак ли жалкий, возчик ли убогий Бредет в отрепье, тело заголя, -- Но потрудясь и трапезу деля, Он радостен, узрев трудов скончанье. Он сердцем прост и вот, зрит короля Четверта уж -- и царствий их скончанье. Мысль, что простой труженик переживает четырех королей, до того понравиласьсамому поэту, что он возвращается к ней снова и снова[7]. Издатель поэзии Дешана Гастон Рейно полагает, что все стихотворения с такогорода мотивами[8] -- в большинстве они находятся среди лучших стихов поэта --должны быть отнесены к его последним годам, когда он, отрешенный от своейдолжности, покинутый и разочарованный, должен был сполна осознать суетностьпридворной жизни[9]. Возможно, это было раскаяние. Или скорее -- реакция,проявление усталости? Представляется, однако, что сама аристократия, живясреди страстей и излишеств, требовала подобной продукции от своегопридворного поэта; она наслаждалась ею, но иной раз он проституировал свойталант, потакая наиболее грубым желаниям знати с ее забавами и утехами. Круг, культивировавший около 1400 г. тему развенчания придворной жизни, --это ранние французские гуманисты, тесно связанные с партией реформ эпохиВеликих Соборов. Пьер д'Айи, крупнейший богослов и церковный деятель,в стихотворном добавлении к Франку Гонтье рисует образ тирана, которыйвлачит рабское существование в постоянном страхе[10]. Духовные собратья Пьерад'Айи пользуются обновленной латинской эпистолярной манерой -- этоНикола де Клеманж[11] или его корреспондент Жан де Монтр е й[12]. К этому же кругупринадлежал миланец Амброзио де Милиис, секретарь герцога Орлеанского,написавший Гонтье Колю литературное послание, в котором некий придворныйпредостерегает своего друга от занятия должности при дворе[13]. Это послание,пребывавшее в забвении, то ли было переведено Аленом Шартье, то ли, ужепереведенное под названием Le Curial [ Придворный ], появилось под именемэтого прославленного придворного поэта[14]. Затем оно вновь было переведено налатинский язык гуманистом Робертом Гагеном[15]. В форме аллегорического стихотворения, написанного по типу Романа о розе, кэтой же теме обращается некий Шарль де Рошфор. Его L'abuzé en court [ Прельщенного придворного ] приписывали королю Рене[16]. Жан Мешино следуетвсем своим предшественникам: La cour est une mer, dont sourt Vagues d'orgueil, d'envie orages... Ire esmeut débats et outrages, Qui les nefs jettent souvent bas; Traison y fait son personnage. Nage aultre part pour tes ébats [17]. Двор -- море бурно, что гордыни И зависти валы вздымает... Гнев распри сеет, оскорбляет, Суля пучину или мель; Предательство там выступает. Ища забав, -- плыви отсель. Еще и в XVI в. эта старая тема не утратила своей привлекательности[18]. Безопасность, покой, независимость -- вот те достойные вещи, ради которыхвозникает желание покинуть двор и вести простую жизнь в трудах иумеренности, среди природы. Это, так сказать, негативная сторона идеала.Позитивная же сторона -- не столько радость труда и простая жизнь сами посебе, сколько удовольствие, которое дает естественная любовь. Пастораль по своей сути означает нечто большее, чем литературный жанр. Здесьдело не только в описании пастушеской жизни с ее простыми и естественнымирадостями, но и в следовании образцу. Это -- Imitatio[3*]. И ошибочнополагать, что в пастушеской жизни воплощалась безмятежная естественностьлюбви. Это было желанное бегство, но не в действительность, а в мечту.Буколический идеал вновь должен был послужить спасительным средствомосвобождения души от стискивающих оков догматической и формализующей любви.Люди жаждали разорвать узы, наложенные на них понятиями рыцарской верности ирыцарского служения, освободиться от пестрой системы вычурных аллегорий. Нотакже -- и от грубости, корыстолюбия и порождаемой обществом атмосферыгреховности, омрачающей проявления любви. Довольствующаяся непринужденнымуютом, простая любовь среди невинных естественных радостей -- таким казалсяудел Робена и Марион, Гонтье и Элен. Они были счастливы и достойны зависти.Презренный деревенщина становится идеалом. Позднее Средневековье, однако, до такой степени пронизано аристократизмом инастолько безоружно против прекрасных иллюзий, что страстный порыв к жизнисреди природы еще не может привести к сколько-нибудь прочному реализму;проявление его по-прежнему не выходит за рамки искусного приукрашиванияпридворных обычаев. Когда аристократы XV в. разыгрывают роли пастухов ипастушек, в этом содержится еще очень мало действительного почитанияприроды, удивленного любования незатейливостью и простым трудом. КогдаМария-Антуанетта тремя столетиями позже доит коров и сбивает масло у себя вТрианоне, идеал этот уже наполнен серьезностью физиократов[4*]: природа и трудуже сделались двумя великими спящими божествами эпохи. Но пока чтоаристократическая культура видит в этом только игру. Когда около 1870 г.русская интеллигентная молодежь уходит в народ, чтобы жить как крестьянесреди крестьян, идеал становится горькой серьезностью. Но и тогда попыткаего осуществления оказывается иллюзией. Известен один поэтический жанр, представляющий собой переход от собственнопасторали к действительности, а именно "пастурель", небольшое стихотворение,воспевающее легкое приключение рыцаря с деревенской девушкой. Прямая эротиканашла здесь свежую, элегантную форму, возвышавшую ее над обыденностью и приэтом сохранявшую все очарование естественности: для сравнения можно было быпривести некоторые места из Ги де Мопассана. Но подлинно пасторальным является только то ощущение, когда и сам влюбленныйтоже воображает себя пастухом. Тогда исчезает всякое соприкосновение сдействительностью. Придворные представления о любви во всех своих элементахпросто-напросто транспонируются в буколические; солнечная страна грезнабрасывает на желание флер из игры на свирели и птичьего щебета. Эторадостное звучание; горести любви: томление, жалобы, страдание покинутоговлюбленного -- разрешаются в этих сладостных нотах. В пасторали эротика всевремя вновь вступает с соприкосновение с неотъемлемым от нее естественнымнаслаждением. Так чувство природы находит в пасторали свое литературноевыражение. Поначалу описание красот природы еще отсутствует; говорится онепосредственном наслаждении солнцем, летним теплом, тенью, свежей водою,цветами и птицами. Наблюдения и описания природы пребывают на втором плане,основным намерением остается мечта о любви. В качестве своих побочныхпродуктов пастушеская поэзия полна всевозможных очаровательных отголосковреальности. Этот жанр открывается изображением сельской жизни встихотворении Le dit de la pastoure [ шкеvСказание о пасту ] КристиныПизанской. Принятое некогда при дворе за идеал, "пастушеское" постепенно превращается вмаску. Все готово обратиться в пастушеское травести. В воображении -- сферыпасторальной и рыцарской романтики смешиваются. Участники турнира облачаютсяв пастушеские одежды. Король Рене устраивает свой Pas d'armes de labergère. Современники, похоже, видели в таком представлении и впрямь нечто подлинное;"пастушеской жизни" короля Рене Шателлен отводит место среди прочихmerveilles du monde [чудес света]: J'ay un roi de Cécille Vu devenir berger Et sa femme gentille De ce mesme mestier, Portant la pannetière, La houlette et chappeau, Logeans sur la bruyère Auprès de leur trouppeau[19] Сицилии король С супругою не раз, В зеленую юдоль Пришед, овечек пас. Лишь посох да еда В суме -- ему и ей, Приволье -- и стада Средь вереска полей. Иной раз пастораль может послужить поэтической формой злейшей политическойсатиры. И здесь нет творения более необычного, чем большое буколическоестихотворение Le Pastoralet [20] [ Пасторалет ]. Один из приверженцев партиибургиньонов облекает в сей прелестный наряд убийство Людовика Орлеанского,стремясь оправдать злодеяние Иоанна Бесстрашного и излить ненавистьбургундской партии к Орлеанскому дому. Пастушок Леоне -- это Иоанн, пастушокТристифер -- Людовик, и все в целом выдержано как причудливый танцевальныйспектакль, разыгрываемый среди трав и цветов; даже битва при Азенкуреизображается здесь в одеянии пасторали[21]. На придворных празднествах в пасторальном элементе никогда не ощущаетсянедостатка. Он великолепно подходит для маскарадов, которые в виде entremetsпридавали блеск праздничным пиршествам; помимо этого, он оказываетсяособенно удобным для политической аллегории. Изображение князя в видепастуха, а подданных в виде стада было привычно и в связи с другимиисточниками: отцы Церкви учили, что истоки государства лежали в пастушестве.Библейские патриархи были пастухами; праведная власть -- светская так же,как и духовная, -- это власть не господина, а пастыря. Seigneur, tu es de Dieu bergier; Gardes ses bestes loyaument, Mets les en champ ou en vergier, Mais ne les perds aucunement, Pour ta peine auras bon paiement En bien le gardant, et se non, A male heure reçus ce nom[22]. Господь призвал тебя, сеньор, Пасти овечек со стараньем, В полях, в садах, по склонам гор, Храня с заботой их и тщаньем; Труд обернется воздаяньем, Коль сохранишь их, если ж нет -- За титул сей ты дашь ответ. В этих строках из стихотворения Жана Мешино Lunettes des princes [ Очкикнязей ] и речи нет о собственно пасторальном представлении. Но как толькодело касается зрелища, все сливается воедино. В entremets на свадебныхторжествах в Брюгге в 1468 г. славят царственных дам былых времен как"nobles bergieres qui par cy devant ont esté pastoures et gardes des brebisde pardeça"[23] ["благородных пастушек, которые присматривали изаботились некогда о тамошних (т.е. нидерландских) овечках"]. Театральноепредставление в Валансьене в 1493 г. по случаю возвращения МаргаритыАвстрийской из Франции являло картину возрождения страны после опустошения-- "le tout en bergerie"[24] ["и все это по-пастушески"]. Политическаяпастораль представлена в Leeuwendalers [5*]. Представление о князе как опастухе запечатлел и Wilhelmus [6*]:...Oirlof mijn arme schapen Die sijt in grooter noot, Uw herder sal niet slapen, Al sijt gij nu verstroyt....В беде овечки сущи, Избегнете невзгод, Вас ждут родные кущи, Ваш пастырь не заснет. Пасторальные представления проникают даже в реальные войны. Бомбарды КарлаСмелого в битве при Грансоне зовутся "le berger et la bergère" ["пастух ипастушка"]. Когда французы в насмешку над фламандцами называют их пастухами,непригодными для ратного дела, Филипп ван Равестейн вместе в двадцатьючетырьмя приближенными отправляется на поле битвы в пастушеском платье, спастушескими кузовками и посохами[25]. В рождественских мистериях в сцены поклонения пастухов сами собой вливаютсяпасторальные мотивы, однако из-за святости предмета туда не проникаютлюбовные нотки и пастухов не сопровождают пастушки[26]. Так же как верная рыцарская любовь, противопоставленная воззрениям Романа орозе, давала материал для изящных литературных споров, пастушеский идеал, всвою очередь, вызывал разногласия. И здесь фальшь чересчур уж бросалась вглаза и вызывала насмешки. Как мало отвечала гиперболически притворная,расточительно-пестрая жизнь позднесредневековой аристократии идеалупростоты, свободы и верной беззаботной любви на лоне природыРазработаннаяФилиппом де Витри тема Франка Гонтье, образчика простоты золотого века,бесконечно варьировалась. Всяк объявлял, что изголодался по трапезе ФранкаГонтье, на траве, под сенью листвы, вместе с госпожою Элен; по его еде:сыру, маслу, сливкам, яблокам, луку и ржаному хлебу; по его радостному трудудровосека; по его чувству свободы и беззаботности. Mon pain est bon; ne faut que nulz me veste; L'eaue est saine qu'à boire sui enclin, Je ne doubte ne tirant ne venin[27]. Мне мил мой хлеб; прислуги мне не надо; Глоток воды поистине мне свят, Мне не грозит тиран, не страшен яд. Бывало, что порой выходили из этой роли. Тот же Эсташ Дешан, который снова иснова воспевал жизнь Робена и Марион и пел хвалу природной простоте итрудовой жизни, сетует, что при дворе танцуют под звуки волынки, "cetinstrument des hommes bestiaulx"[28] ["сего орудья скотьих мужиков"].Потребовались, однако, гораздо более глубокая проницательность и острыйскептицизм Франсуа Вийона, чтобы увидеть неправдоподобность всей этой жизни,поданной в виде прекрасной грезы. Какая безжалостная издевка звучит в егобалладе Les contrediz Franc Gontier [ Возражения Франку Гонтье ]! Вийонцинично противопоставляет беззаботности этого идеального поселянина, жующеголуковицы, "qui causent fort alaine" ["от коих пахнет изо рта"], и его любвисреди роз -- досуг жирного каноника, наслаждающегося беззаботностью илюбовью у очага, в прекрасной комнате, убранной коврами, с добрым вином имягкой постелью. Черный хлеб и вода Франка Гонтье? "Tous les oyseaulxd'ici en Babiloine" ["Пичуги все отсель до Вавилона"] не склонили быВийона провести хотя бы одно утро такой ценою[29]. Прекрасная мечта о рыцарском мужестве и все другие формы, где любовныеотношения стремились превратиться в культуру, должны были быть отвергнутыкак неистинные и фальшивые. Ни восторженный идеал благородной и чистойрыцарской верности, ни безжалостно-утонченное сладострастие Романа о розе, ни нежная, уютная фантазия пасторали не могли устоять перед натискомдействительной жизни. Этот натиск ощущался повсюду. С позиций духовной жизнипровозглашается проклятие всему, что, будучи вызвано любовью, есть грех,коим развращается мир. Заглядывая в сияющую чашу Романа о розе, на дне ееморалист видит горький осадок. "Откуда, -- восклицает Жерсон, --незаконнорожденные, откуда детоубийства, изгнания плода, ненависть,отравляющая взаимную жизнь супругов?"[30] Со стороны женщин слышится еще одно обвинение. Все эти общепринятые формывыражения любви -- дело мужчин. Даже там, где любовь облекается видеализированные формы, вся эротическая культура остается исключительносферой эгоизма мужчин. Что это за постоянно повторяющиеся обидныевысказывания по поводу брака и женских слабостей -- непостоянства илегкомысленности, как не защитный покров мужского себялюбия? На все этиупреки я отвечу только одно, говорит Кристина Пизан-ская: не женщинамиписаны были все эти книги[31]. Действительно, ни в эротической литературе, ни в благочестивых книгахСредневековья не отыскать сколько-нибудь заметных следов подлинного участияк женщине, к ее слабости и тем горестям и опасностям, которые сулит ейлюбовь. Сострадание формализовалось в фиктивный рыцарский идеал освобождениядевы, где отмечались, собственно говоря, лишь чувственная прелесть иудовлетворение мужского тщеславия. После того как автор Quinze joyes demariage [ Пятнадцати радостей брака ] подытоживает в своей лениво-изящнойсатире все женские слабости, он предлагает описать также несправедливости,выпадающие и на долю женщин[32]; этого он, однако, не делает. В поисках того,как бывали выражены настроения нежности, женственности, следует обратиться ксамой Кристине Пизанской. Вот начало одного из ее стихотворений: Doulce chose est que mariage, Je le puis bien par moy prouver...[33] Супружество таит услады, От них вкусила я сама... Но как слабо противостоит голос единственной женщины хору издевок, гдепошлости и распущенности подпевает нравоучительность. Ибо лишь весьма малоерасстояние отделяет свойственное проповеди презрение к женщине -- от грубогоотрицания идеальной любви прозаичной чувственностью и мнимым глубокомыслиемзастольных острот. Любовь как прекрасная игра, как форма жизненных отношений все ещеразыгрывается в рыцарском стиле, в жанре пасторали и в художественной манереаллегорий, навеянных розой; и хотя повсеместно ширится отрицание всех этихусловностей, эти формы сохраняют свою жизненную и культурную ценность ещедолгое время за пределами Средневековья. Ибо форм, в которые волей-неволейвынужден облекаться идеал любви, лишь несколько на все времена.Date: 2016-05-13; view: 294; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА... |